В о и м я ре в о л ю ц ии , двойная баррикада

 

(нечистая "нечистая нечистаяисторияпризраков")

 

' c ^ L o g o s a l t e r a

ГЛА В А 4

Во И М Я Р Е ВОЛ Ю ЦИ И, Д В О ЙН А Я БАРРИКАДА (нечистая «нечистая

нечистая история призраков»)

 

Поспешим оговориться, —июнь 1848 года был событием исклю­ чительным, почти не поддающимся классификации вфилософии ис­ тории. (...) Но что же в сущности представлял собою июнь 1848года? Восстание народа против самого себя.(...) Поэтомуда будет нам доз­ волено ненадолго остановить внимание читателя на двух единствен­ ных всвоем роде баррикадах, только что упомянутых нами иособен­ но характерныхдли восстания. (...) Сент-Антуанская баррикада была чудовищных размеров (...) Можно было спросить: кто это построил? Можно было спросить также: кто это разрушил? То было создано вдохновенным порывом клокочущей ярости. (...) Это было величест­ венно и ничтожно. Пародия на первозданный хаос (...) Она была чу­ довищна и полна жизни, она вспыхивала искрами, как спина элект­ рического ската. Дух революции клубился облаком над этой вершиной, откуда гремел глас народа, подобный гласубожию; отэтой гигантской груды мусора исходило странное величие. То была куча отбросов, ито был Синай.

Как мы говорили выше, баррикада сражалась во имя Революции. С кем? С самой Революцией. (...)

(...) в глубине возвышалась застава —неподвижная и безмолвная стена, превращавшая улицу в тупик. На стене никого небыло видно, ничего не было слышно: ни крика, ни шума, ни дыхания. Она каза­ лась гробницей.

(...) Казалось, создателем такой баррикады мог быть геометр или призрак.

(...) Баррикада Сент-Антуан поражала раскатами громов, барри­ када Тампль —молчанием. Между двумя редутами была та же разни­ ца, как между страшным и зловещим. Одна казалась мордой зверя, другая —маской.

Если в грандиозном и мрачном июньском восстании сочетались гнев и загадка, то за первой баррикадой чудился дракон, за второй — сфинкс.(...)

 

143

Глава 4

 

ЧТО ДЕЛАТЬ В БЕЗДНЕ, ЕСЛИ НЕ БЕСЕДОВАТЬ? Шестнадцатьлет—немалый срокдлятайной подготовки к восста­

нию, и июнь 1848 года научился многому в сравнении с июнем 1832 года.

[...] В эт о й бо р ь б е, тепер ь п р е вратившейс я в ад с к у ю, л ю д е й бо ль ш е н е было. Это былауже не борьбагигантов сколоссами. Это больше напоми­ нало Мильтона иДанте, чем Гомера.Демонынападали призракисопро­ тивлялись. (этого нет а русскомпереводе)

(...) Из дальней группы, стоявшей всамом темном углу, чей-то го­ лос крикнул(...) Граждане, поклянемся клятвой мертвецов! (...) Никто так и не узнал имени человека, произнесшего эти слова (...) никому неведомый, забытый, незаметный герой, тот великий незнакомец, который всегда появляется при исторических кризисах, при зарожде­ нии нового общественного строя(...)

После того как выступил незнакомец, провозгласивший «клятву мертвецов», и выразил вэтой формуле общеедушевное состояние, из всехуствырвался радостный игрозный крик, зловещий посмыслу, но звучавший торжеством.

- Да здравствуетсмерть! Останемся здесь вседоодного! - Почему же все? —спросил Анжольрас.

- Все! Все!

Виктор Г ю г о,«Отверженные»1

 

 

«Призраки Маркса» - само название требует разговора, прежде всего, о Марксе. О самом Марксе. О его завещании и на­ следии. О призраке, тени Маркса, фантоме, возвращение кото­ рого столько голосов сегодня стремится заклясть. Ибо это закли­ нание похоже на договор. Потому что множество политиков заключили соглашение, и подписались под более или менее яв­ ными, более или менее тайными его статьями (речь по-прежне­ му идет о завоевании или хранении ключей власти), но прежде всего потому, что заклинание заклинает. Необходимо магически изгнать призрак, заклясть возможное возвращение власти, па­ губной в себе самой, демоническая угроза которой продолжает преследовать наш век.

 

144

Во ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ, ДВОЙНАЯ БАРРИКАДА

 

Это заклинание, оглушающий консенсус, упорно добивается сегодня того, чтобы, как оно говорит, мертвое оставалось мерт­ вым, итам-то и возникает сомнение. Оно будит нас там, где хоте­ ло усыпить. Надо быть бдительнее: быть может, труп не такой уж безжизненный и не просто мертв, как нас вэтом хочет убедить за­ клинание. Умерший кажется по-прежнему здесь, и это далеко не простое появление. Оно не бессмысленно. Предположив, что ос­ танки можно опознать, сегодня мы как никогда знаем, что мерт­ вец может работать. И заставлять работать других, быть может больше, чем когда-либо. Существует средствотворения призрака, само по себе призрачное. Так же, как скорбь после травмы, закли­ нание должно убедиться, что мертвец не вернется: следует скорее поместить труп в надежное место, чтобы он разлагался там, где был погребен, или даже забальзамировать его, как это любили де­ лать в Москве. Поскорее закрыть его в подземелье, от которого сохранить ключи! Это могут быть только ключи власти, которую заклинание таким образом хотело воссоздать после смерти Марк­ са. Выше было сказано о снятии замков. Ключевой логикой, на которую мне хотелосьбы сориентировать этот keynote address2бы­ ла логика политолога всфере травмы итопология скорби. Скорби как факта и как бесконечного права, у которой нет нормального состояния и даже слабых границ между интроекцией и инкорпо­ рацией, как в реальности, так и всистеме понятий. Но та же логи­ ка, как мы предложили, отвечает предписаниям справедливости, которая существует помимо закона, в самом уважении к тому, чего нет, больше нет или еще не оживлено, не оживлено в настоящее время.

Скорбь всегда следует за травмой. Ранее я показал, что работа скорби отличается от других работ. Сама работа, работа вообще есть признак, из-за которого, возможно, следовало бы пересмот­ реть само понятие производства —втом, что связывает его страв­ мой, со скорбью, с идеализирующей повторяемостью экспропри­ ации, а значит —с призрачным одухотворением, задействованным во всяком tekhne. Есть соблазн добавить здесь апоретический постскриптум к словам       Фрейда,                           сочетавшего в одной сравнительной истории три разновидноститравматизма, навлека­ емых нарциссизмом децентрированного таким образом человека: травматизм психологический (открытая психоанализом власть бессознательного надсознательным Я), послетравматизма биоло­

 

 

145

Гла ва 4

 

гического (животное  происхождение человека,  открытое Дарвином —впрочем, намек на это делал Энгельс в Предисловии к «Манифесту» 1888 г.), адо этого - травматизм космологический (Коперникова Земля — уже не центр мироздания, и можно сказать это становится все более верным для того, чтобы извлечь отсюда многие последствия, касающиеся пределов геополитического). Наша апория объясняется тем, что уже не существует ни назва­ ния, ни телеологии для определения марксистского переворота и его основания. Фрейд считал, будто он знает, что такое человек и его нарциссизм. Марксистский переворот —эго в равной степени запланированное единство мысли и рабочего движения, в иногда мессианской или эсхатологической егоформе, так и история тота­ литарного мира (включая нацизм ифашизм, нераздельных против­ ников сталинского тоталитаризма). Может быть, для человека это самая глубокая рана —втеле его истории и в истории его понятий —еще более травмирующая, нежели «психологическое» заболева­ ние (Krankung), вызванное переворотом психоанализа, третья и наиболее серьезная рана, по мнению Фрейда3. Ибо мы знаем, что произведенный переворот, который загадочным образом носит имя Маркса, аккумулирует и вбирает в себя и три других. Следо­ вательно, он их предполагает сегодня, даже если в прошлом сто­ летии не предполагал. Он несет в себе потустороннее трех этих переворотов, осуществляя их - подобно тому, как он носит имя Маркса, бесконечно выходя за рамки марксизма: век «марк­ сизма» был  веком  научно-технического и  реального децентрирования Земли, геополитики, антропоса вего онто-тео-логическом единстве или в его генетических свойствах, децентрирования ego cogito - и самого понятия нарциссизма, апории которого — скажем, чтобы скорее пойти дальше исэконо­ мить на множестве ссылок - служат определенной темой для деконструкции. Этот травматизм без конца отрицается самим движением, которое пытается его смягчить, ассимилировать, скрыть в себе и инкорпорировать. В этой работе скорби, в этой бесконечном занятии призрак остается тем, что больше всего за­ ставляет думать — и способствует делу. Следует настоятельно уточнить: делу, которое ускоряет приход призраков и позволяет

им приходить.

Но призраки Маркса входят на сцену с другой стороны. Они играют другим значением родительного падежа — и эта другая

 

146

Во ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ, ДВОЙНАЯ БАРРИКАДА

 

грамматика говорит больше, чем просто грамматика. Призраки Маркса —это еше и его приближенные. Быть может, это обитав­ шие в нем фантомы, привидения, в которых вселялся сам Маркс и от которых он заранее хотел, чтобы они делали егодело; это не означает, что он располагал их тайнами; это даже не означает, что он, в свою очередь, представлял тему навязчивого повторе­ ния того, что стало бы темой, если бы о привидении можно бы­ ло сказать, что его можно поместить сюда, расположить перед собой, как следовало бы поступить с темой или системой, с тези­ сом или синтезом. Однако призрак, если таковой имеется, разоблачает все эти ценности.

Отныне мы будем называть «призраками Маркса» определен­ ные образы, которые Маркс первым воспринял, а порою описал их пришествие. Те из них, кто возвещает лучшее и явление кото­ рых он бы поприветствовал; и те, кто принадлежит к худшему и возвещает худшее, и свидетельство которых он бы отверг. У при­ зрака несколько времен. Характерной чертой призрака, если та­ ковой имеется, является то, что мы не знаем, свидетельствует ли он о жизни в прошлом или о жизни в будущем, поскольку приви­ дение может знаменовать собой возвращение призрака обетован­ ной жизни. А также несвоевременность и нарушение современно­ сти. В этом смысле коммунизм всегдабыл иостается призрачным: он всегда остается грядущим и, подобно самой демократии, отли­ чается от всякой настоящей жизни, как полноты присутствия в себе; как тотальности действительного самотождественного при­ сутствия. Капиталистические общества всегда могут облегченно вздохнуть и сказать себе: после краха тоталитаризмов XX века с коммунизмом покончено, и не просто покончено, а он еще и не имел места, это был всего-навсего призрак. Они могутлишь отри­ цать самое неоспоримое: призрак никогда не умирает, он всегда остается, чтобы приходить и возвращаться.

Напомним, что в «Манифесте коммунистической партии» первое существительное возвращается трижды на ту самую пер­ вую страницу, иэто «призрак» (Gespenst): «Призрак бродит по Ев­ ропе, —сказал Маркс в 1847 году, —призрак коммунизма». (Ein Gespenst geht um in Europa —das Gespenst des Kommunismus.) И тогда Маркс —или, может, Энгельс —за несколько абзацев выво­ дит на сцену ужас, внушаемый этим призраком всем силам старой Европы. Только о нем и говорится. Все фантазмы проецируются

 

147

Глава 4

 

на экран этого фантома (т.е. на нечто отсутствующее, ведьсам эк­ ран - фантомный, как в будущем телевидении, которое будетоб­ ходиться без «экрана» и проецировать образы, порой синтезиро­ ванные — непосредственно в глаз, как звук телефона — в глубь уха). Отслеживаются сигналы, шевелящиеся столы, перемещаю­ щаяся посуда. Собирается ли он отвечать? Как в салоне во время спиритического сеанса —хотя иногда то, что называется улица, где наблюдают за утварью и мебелью,4 всю политику пытаются подогнать подпугающую гипотезу о посещении призрака. Поли­ тики становятся ясновидящими или прорицателями. Они жела­ ют и опасаются явления, о котором известно, что оно не будет представлять никого лично, но несколько раз постучит, и это придется расшифровать. И тогда создаются всевозможные сою­ зы, чтобы заклясть этого общего противника, «коммунистичес­ кого призрака». Союз означает: смерть призраку. Его призывают, чтобы отозвать; клянутся только им — но для того, чтобы за­ клясть его. Только о нем и говорят. Но что еще делать, если его здесь нет, как нет всякого призрака, достойного этого имени? И даже когда он здесь, т. е. здесь не будучи здесь, чувствуется, что призрак смотрит —разумеется, сквозь прорезь в шлеме; он под­ стерегает, наблюдает, обездвиживает зрителей ислепых ясновид­ цев, но никто не видит, как он смотрит, он остается неуязвимым под броней забрала. Таким образом говоряттолько о нем, нодля того, чтобы прогнать его, исключить его, заклясть. Тогда са­ лоном становится старая Европа, собирающая все силы (alle Machten des alten Europas). Пытаясь заклясть призрака, заговор­

щики, по существу, не знают, о ком они говорят. Коммунизм — это слово, принятое среди заговорщиков, священный союз —это священная травля: «Все силы старой Европы объединились (ver-biindet) для священной травли (zu einer heiligen Hetzjagd) этого призрака (gegen dies Gespenst)».

Кто мог бы это отрицать? Если формируется союз против ком­ мунизма, союз старой или новой Европы, то он остается священ­ ным союзом. Отцовский образСвятого Папы Римского, упомяну­ того Марксом, по-прежнему находится на своем месте, в лице польского епископа, хвастающегося, как это подтверждает Горба­ чев, тем, что он абсолютно не виноват в крахе коммунистическо­ го тоталитаризма в Европе и в возникновении новой Европы, ко­ торая будет тем, чем ей всегда, по его мнению, следовало быть:

 

 

148

Во ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ, ДВОЙНАЯ БАРРИКАДА

 

Европой христианской. Россия могла бы снова сделаться ее час­ тью —как было в XIX веке в Священном Союзе. Вот почему мы настаивали на неоевангелизме —на гегельянском неоевангелизме —риторики «фукуямовского» типа. И как раз гегельянский нео­ евангелизм Маркс стаким воодушевлением и пылом разоблачил в штирнеровской теории призраков. К ней мы вернемся позже, но уже теперь следует указать на это пересечение. Мы считаем его показательным.

Призрак, о котором говорил тогда Маркс, был здесь, не будучи здесь. Он еще не был здесь. Он никогда здесь не будет. Не сущест­ вует Dasein призрака, но Dasein не существует без странного зна­ комства (Unheimlichkeit) с каким-то призраком. Что это за при­ зрак? Какова его история и каково его время?

Призрак —как на это указывает его имя — есть частота некоей видимости. Но видимости невидимого. А видимость, по существу, себя не видит; вот почему она остается epekeina tes ousias, по ту сторону феномена, или сущего. Призрак —это, среди прочего, то, что мы воображаем, то, что, как нам кажется, мы видим, ито, что мы проецируем —на воображаемый экран, туда, где не на что смо­ треть. Иногда нетдаже экрана, асущность экрана всегдавтом, что он обладает структурой исчезающего возникновения. Но получа­ ется так, что мы уже не можем сомкнуть глаз, подстерегая возвра­ щение призрака. Отсюда театрализация самой речи иумозритель­ ное построение по поводу времени. Необходимо еще раз перевернуть перспективу: фантом или привидение, неощутимое ощутимое, невидимое видимое, призрак, прежде всего, видит нас. Благодаря эффекту забрала он смотрит на насдругой стороной гла­ за прежде, чем мы его увидим, или даже не увидим. Мы чувствуем, чтоон наблюдает, а иногда иследитза намидо возможного появле­ ния. Чаще всегоон смотрит на нас во время визита —это и есть со­ бытие, так как явление призрака —это событие. Он наносит нам визит. Визит за визитом, потому чтоон возвращается, чтобы видеть нас, a visitare —фреквентатив* от visere (видеть, рассматривать, со­ зерцать) — прекрасно передает повторяемость или возвращение, частоту визитов. Последние не всегда знаменуют собой благород­ ные моменты или дружественное видение, они могут означать су­ ровую проверку или жестокий обыск. Безжалостная травля, беспо­ щадная логическая связь. Социальный аспект явления призраков, его изначальный стиль мы можем опять-таки —принимая во вни­

 

 

149

Глава 4

 

мание такое повторение —назвать фреквентацией. Маркс больше кого бы то ни было - мы еще уточним это - переживал фреквента-цию призраков.

Кажется, что призрак во время посещения представляет себя. И мы себе его представляем, но сам-то он не присутствует в пло­ ти икрови, Это неприсутствие призракатребует принятия во вни­ мание его времени и его истории, единичности его временности и его историчности. Когда в 1847-1848 годах Маркс называет при­ зрак коммунизма, он вписывает его в историческую перспективу, являющуюся точной противоположностьютой, о которой я думал поначалу, предлагая заголовок «призраки Маркса». Там, где у ме­ ня возникал соблазн обозначить тем самым упорство некоего про­ шедшего настоящего, возвращение мертвеца, новое явление фан­ тома, от которого не поможет избавиться работа мировой скорби, которой привидение избегает еще до встречи, но за которой оно гонится (исключает, изгоняет и вто же время преследует). Но ведь Маркс возвещает ипризывает некое грядущее присутствие. Он, по-видимому, предсказывает и предписывает: то, что пока фигурирует в идеологическом представлении старой Европы в качестве всего лишь призрака, должно вбудущем стать наличной,.т. е. живой, ре­ альностью. «Манифест» взывает, он призывает к этому предъявле­ нию живой реальности: необходимо способствовать тому, чтобы в будущем этот призрак - а поначалу ассоциация рабочих, принуж­ денная хранитьсекрет приблизительнодо 1848года —стал реально­ стью, и реальностью живой. Необходимо, чтобы эта реальная жизнь показала и обнаружила себя, чтобы она представила себя вне Европы, старой или новой, в универсальном измерении неко­ его Интернационала.

Но также надо, чтобы она обнаружила себя в форме манифес­ та, который стал бы Манифестом какой-либо партии. Ибо Маркс уже придает форму партии чисто политической структуре силы, которая, согласно «Манифесту», должна быть двигателем револю­ ции, преобразования, апроприации, а впоследствии —в конечном итоге - разрушения государственности и конца политики как та­ ковой. (Поскольку этот сингулярный конец политики мог бы со­ ответствовать представлению об абсолютно живой реальности, появляется еще однооснование подумать отом, что сущность по­ литики будет всегда образом бессущностным, самой бессущност-ностью некоего призрака).

 

 

150

Во ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ, ДВОЙНАЯ БАРРИКАДА

 

И вот мы, возможно, подошли к одному из непривычных мо­ тивов, о которых стоит поговорить в этот вечер: то, что может быть, склонно к исчезновению в возвещающем себя политичес­ ком мире, и, возможно, в новую эпоху демократии —это господ­ ство организационной формы, которую называют партией, отно­ шениями партия/государство, которые в общей сложности, просуществовали всего-навсего два столетия, едва ли больше, в эпоху, к которой принадлежат и некоторые определенные типы парламентской и либеральной демократии, и конституционные монархии, и тоталитарные режимы: нацистский, фашистский и советский. Ни один из этих режимов не был возможен без так на­ зываемой аксиоматики партии. Но однако, как повсюду сегодня в мире структура партии становится не просто более подозритель­ ной (по причинам, которые не всегда и не обязательно являются «реакционными» условиями классической индивидуалистской реакции), но и радикально неприспособленной к новым —теле-техно-медиатическим —условиям общественного пространства, политической жизни, демократии и новых представительских ре­ жимов (парламентского ине парламентского), которыхонатребу­ ет. Размышление о том, что завтра станет с марксизмом, с его на­ следием или завещанием, должно — среди многого прочего — иметь в виду конечность партии как некоего понятия или некоей реальности. И, разумеется, ее государственного коррелята. Про­ должается движение, и нам следует попытаться описать его как деконструкцию традиционных понятий государства, а, стало быть, и партии, и профсоюза. Хотя это и не означает вымирания

государства ни в марксистском, ни в грамшианском смысле, рас­ сматриваемую историческую единичность невозможно анализи­ ровать вне рамок марксистского наследия —когда наследие боль­ ше, чем когда бы то ни было, превратилось в критический и преобразующий фильтр, т. е. когда и речи не может быть о том, чтобы быть просто за государство или против государства вообще, за или против его жизни или смерти вообще. В истории европей­ ской (и, конечно, американской) политики было время, когда ре­ акционным жестом считался призыв покончить с партиями —так же, как анализ несоответствия существовавших парламентских структур —демократии. Выдвинем здесь —со множеством теоре­ тических и практических предосторожностей — гипотезу о том, что такого больше не будет, никогда больше не будет (так как ста­

 

 

151

Глава 4

 

рые формы борьбы с государством могут долго сохраняться в ка­ честве пережитков): необходимо снять двусмысленность относи­ тельно того, что такого больше не будет. Гипотеза предполагает, что эта мутация уже началась, что она необратима.

Всемирная коммунистическая партия — коммунистический Интернационал —станет, как утверждал «Манифест», конечным воплощением, реальным присутствием призрака, а значит, кон­ цом призрачного бытия. Это будущее не описано, оно не предви­ дится в модусе констатации, оно возвещается, оно обещано и вы­ зывается в перформативном модусе. Из симптома Маркс делает диагноз и прогноз. Симптом, который позволяет ставить диагноз, заключается втом, что страх перед коммунистическим призраком существует. Приметы симптома обнаруживаются при наблюде­ нии заевропейским Священным Союзом. Они, безусловно, долж­ ны что-то означать, например, то, что силы Европы признают в этом призраке силу коммунизма («Коммунизм уже признан в ка­ честве силы [alseine Macht] всеми европейскими силами»). Что же касается прогноза, то он состоит не только в предвидении (ут­ верждающий жест), но и втом, чтобы вызвать явление в будущем такого манифеста коммунистической партии, который —как раз в перформативной форме вызывания —преобразуетлегенду о при­ зраке пока еще не в реальность коммунистического общества, но в иную форму реального события (в промежутке между легендар­ ным призраком и его безусловным воплощением), каким являет­ ся «Манифест коммунистической партии». Второе пришествие обнаружения манифеста. В виде партии. Но не той партии, кото­ рая, как вданном случае, будет к тому же еще коммунистической. Здесь коммунизм является предикатом партии. Нет, речь идет о партии, которая воплощает сущность партии, будучи партией коммунистической. Вот призыв, т. е. Манифест в связи с «Мани­ фестом», самообнаружение манифеста — в чем и состоит сущ­ ность всякого манифеста, который так себя сам называет, утверж­ дая: «пришло время»; время здесьдогоняет некое «теперь», время подлаживается к такому «теперь», которое достигает само себя в акте и составе этой манифестации: пришло время себя обнару­ жить, чтобы обнаружился манифест, представляющий собой не что иное, как вот это, здесь, теперь; я присутствую, я гряду, буду­ чи сам себе свидетелем и сообщником; именно это —манифест, каким я являюсь или оперирую я, оперируя этим произведением;

 

152

Во ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ, ДВОЙНАЯ БАРРИКАДА

 

манифест вдействии, сам же я являюсь самим собой только вэтой манифестации, в этот самый момент, в этой книге; вот я: «Наста­ ла пора (Es ist hohe Zeit), чтобы коммунисты предъявили всему миру свои концепции, цели итенденции, ичтобы они противопо­ ставили (entgegenstellen) сказкам о призраке коммунизма (den Marchen vom Gespenst des Kommunismus) манифест самой партии». О чем же свидетельствует этот манифест? И кто о чем свидетель­ ствует? И на каких языках? Следующая фраза свидетельствует о множестве языков: не всех, но некоторых, и о коммунистах раз­ ных национальностей, собравшихся в Лондоне. Манифест —ут­ верждает «Манифест» по-немецки —будет опубликован на анг­ лийском, французском, немецком, итальянском, фламандском и датском языках. Привидения тоже говорят на разных языках, на языках национальных, подобно деньгам, от которых они, как мы увидим, неотделимы. Деньги вформе монет несут всебе местные и политические свойства, они «говорят на разных языках и одеты в разную форменную одежду»5. Повторим наш вопрос о манифесте, как о речи или языке свидетельства. Кто о чем свидетельствует? В чем это «что» обусловливает «кого», если одно никогда не предше­ ствует другому? Почему это безусловное свидетельство не свиде­ тельствует о самом себе, вставая на сторону партии, лишь оспари­ вая и презирая призрака? Коль скоро это так, то зачем вэтой битве фантом? И кто оказывается призванным в партию и в свидетели с эффектом шлема изабрала?

Структура таким образом названного события трудно поддает­ ся анализу. Легенда о призраке, повесть, сказка (Miirchcn) самоус­ траняется из «Манифеста», как если бы сам призрак, не становясь реальностью (самим коммунизмом, коммунистическим общест­ вом), сначала наделил телесностью призрачность легенды, а затем вышел за пределы самого себя и призвал выходить излегенды, не вступая в реальность, по отношению к которой он —призрак. Не будучи ни реальной, ни легендарной, некая «Вещь» внушала страх и продолжает его внушать в двусмысленности этого события, как в единичной призрачности рассматриваемого перформативного высказывания, т. е. самого марксизма. (И вопрос этого вечера можно упрощенно выразить так: что такое марксистское выска­ зывание? Так называемое марксистское. Или точнее: чем отныне станет такое высказывание? И кто сможет сказать «я марксист», или «я не марксист»?)

 

153

Глава 4

 

Внушать страх ибояться самому... Страшно врагам «Манифес­ та», но, может быть, и Марксу, и самим марксистам. Ведь можно попытаться объяснить все тоталитарное наследие мысли Маркса, да и прочие тоталитарные режимы, которые не оказались совре­ менниками этого тоталитарного наследия по случайности или в силу механической подстановки, как реакцию панического стра­ ха передпризраком вообще. Фантому, вроли которого коммунизм выступал для капиталистических (монархистских, имперских или республиканских) государств старой Европы вообще, ответила за­ пуганная и беспощадная война, и лишь в ходе нее смогли сло­ житься застывшие до чудовищности окоченелых трупов лени­ низм, а потом и сталинский тоталитаризм. Но если марксистская онтология тоже боролась с призраком вообще, во имя присутст­ вия жизни как материальной действительности, то и весь «марк­ систский» процесс тоталитарного общества тоже мог стать отве­ том на ту же панику. Мне кажется, нам следует принять эту гипотезу всерьез. Впоследствии —между Штирнером и Марксом - мы натолкнемся на рефлексивный рефлекс, на «внушение стра­ ха самому себе» в опыте призрака. Все выглядит так, как если бы Маркс и марксизм обратились в бегство, убегали от самих себя; как если бы они внушали страх самим себе. И все это на протяже­ нии той же охоты,того же преследования, той же адской погони. Революция против революции —как подсказывает образ из «От­ верженных». Точнее говоря, если учитывать количество и частоту призраков, дело обстоит так, как если бы Маркс и марксизм боя­ лись кого-то всамих себе. Говоря короче, можно удивиться этому факту. Однако нацистский и фашистский тоталитаризм оказыва­

лись то на одной, то надругой стороне в этой войне фантомов, но в ходе одной итой же истории. И в этой трагедии, в кучах трупов из всевозможных лагерей существует столько призраков, что ни­ кто никогда не будет уверен, что все время был на одной итой же стороне. Это стоит запомнить. Словом, всю историю, по меньшей мере, еропейской политики и, по меньшей мере, после Маркса можно считать историей безжалостной войны между сплоченны­ ми лагерями, подвергшимися одинаковому террору со стороны призраков, призрака чужого и собственного призрака как призрака чужого. Священный Союз подвергается террору призрака коммунизма и начинает с ним войну, которая по-преж-немудлится —но войну противлагеря, который сам организовал­

 

154

Во ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ, ДВОЙНАЯ БАРРИКАДА

 

ся из-за ужаса перед призраком: и тем, что ему противостоит, и тем, кого он несет в себе.

Нет ничего «ревизионистского»6в том, чтобы интерпретиро­ вать генезис тоталитарных режимов, как взаимные реакции на страх перед призраком, внушавшийся коммунизмом в прошлом столетии, на ужас, который коммунизм вызывал у своих врагов, но возвратил самому себе и ощутил в самом себе в достаточной степени для того, чтобы ускорить чудовищное осуществление, ма­ гическое претворение в жизнь, анимистическое внедрение осво­ бодительной эсхатологии, которой предстояло соблюдать обеща­ ние, бытие-обещание некоего обещания —но эта эсхатология не могла быть попросту идеологическим фантомом, поскольку кри­ тика идеологии сама не могла быть вдохновлена ничем иным.

Ибо надо, наконец, признать: привидение преследовало Маркса. Как и Штирнера. Оба - и Маркс, и Штирнер - непре­ станно преследовали (что очень даже понятно) своего преследова­ теля, ихсобственного преследователя, ихсамого близкого чужака. Маркс любил образ фантома, ненавидел его, призывал его в сви­ детели своего спора; призрак же посещал Маркса, докучал ему, досаждал ему, осаждал его. Это происходило внутри, но когда Маркс отталкивал призрака, то и вне его. В нем вне его: вот мес­ то, не имеющее места, для призраков повсюду, где они притворя­ ются, что избрали жилье. Может быть, больше, чем уостальных, у Маркса в голове витали призраки, и он знал, о чем говорил, не имея об этом точного знания («Mensch, esspukt in deinem Kopfe!» [Человек, твоей голове мерещатся призраки] — можно было бы сказать Марксу, пародируя Штирнера). Но по той же самой при­ чине Маркс столь же не любил призраков, сколь и любил их. А они любили его —и наблюдали за ним сквозь забрало. Он, несо­ мненно, был ими осажден (как мы увидим, одно из его любимых слов), но - как противникам коммунизма - устраивал им беспо­ щадный бой.

Как и все страдающие наваждениями, Маркс дразнил свои на­ важдения. Перед нами тысячи примет этого, одни яснее других. Цитируя лишь два очень несходных примера из этой богатой призракологии, сначала следовало бы обратиться к диссертации («Различие между натурфилософией Демокрита и натурфилосо­ фией Эпикура»). Очень молодой Маркс подписывает сыновнее посвящение к ней (ведь испуганный ребенок всегда зовет на по­

 

 

155

Гла ва 4

 

мощь против призрака именноотца, секретотца): «I am thy Fathers Spirit [...] I am forbid To tell the secrets of my Prison-House». В этом посвящении сам Маркс, как подобаетсыну, обращается кЛюдви­ гу фон Вестфалену, «надворному советнику правительства в Три­ ре», к этому «весьма дорогому другу и отцу» (seinen theuren witer-lichen Freund). И тогда он говорит о знаке сыновней любви (diese Zeilen als erste Zeichen kindlicher Liebe), обращенной к тому, кому «являются все духи мира» (vor dem alle Geister der Welt erscheinen) и кто никогда не попятится от испуга ни перед тенями ретроградных         призраков                            (Schlagschatten                           der retrograden Gespenster), ни перед зачастую покрытым темными тучами небом времени. В последних словах этого посвящения упоминается дух (Der Geist) как «великий, сведущий в магии врач» (der grosse zauberkundig Arzt), которому вверился (anvertraut) духовный отец и у которого он черпает всю силу, чтобы бороться с недугом, что насылается призраком. Итак, дух против призрака. В этом прием­ ном отце, этом герое борьбы с ретроградными фантомами (кото­ рых Маркс как бы молчаливо отличает от прогрессивного фанто­ ма, каким будет, например, коммунизм) молодой Маркс видит живое и зримое доказательство (argumentum ad oculos) того, что «идеализм не вымысел, но истина».

Посвящение, характерное для юности? Общепринятые обороты речи? Разумеется. Но слова не столь уж обычны, они ка­ жутся рассчитанными, и можно начинать статистическую бухгалтерию. Важна частота. Опыт и восприятие фантома согла­ суются с частотой: с количеством (больше одного), с настойчиво­ стью, с ритмом (волн, циклов и периодов). И вот юношеское по­ священие продолжает говорить и множиться, оно кажется значительнее и не таким условным, когда в последующие годы становится заметным ожесточенное изобличение, т. е. заклятье — с каким пылом, но и с какой увлеченностью! —того, что «Немец­ кая идеология» назовет «историей призраков» (Gespenster-geschichte). Мы вернемся к ней через мгновение, все шевелится, нас поджидает толпа привидений: саваны, блуждающие души, звон цепей в ночи, стоны, раскаты скрежещущего смеха, и всевоз­ можные головы, столько голов, что разглядывают нас, будучи не­ видимыми: наибольшая концентрация всевозможных призраков в истории человечества. Маркс (и Энгельс) пытаются навести по­ рядок, они стремятся называть имена, делают вид, будто считают.

 

 

156

В о ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ, ДВОЙНАЯ БАРРИКАДА

 

Тяжело же им приходится!

И действительно, чуть позже «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» развертывается опять-таки на той же частоте, как по­ литика призраков и генеалогия призраков, а точнее имуществен­ ная логика поколении фантомов. Тут Маркс непрерывно произво­ дит заклинания и экзорцизмы. Он выбирает между хорошими и дурными «фантомами». Иногда в одной итой же фразе он отчаян­ но пытается противопоставить —но как же этотрудно ирискован­ но! — «дух революции» (Geist der Revolution) ее призраку (Gespenst). Да, трудно и рискованно. Прежде всего, по лексичес­ кой причине: как французское esprit и английское spirit, Geist мо­ жет означать еще и «призрак», и Маркс полагает, что может здесь эксплуатировать риторические эффекты, непрерывно их контро­ лируя. Семантика слова Gespenst сама призрачно посещает семан­ тику слова Geist. Если тут есть нечто призрачное, то как раз тогда, когда ссылка неопределенно колеблется между ними двумя, или уже не колеблется, когда ей вроде бы необходимо это делать. Но если это трудно и рискованно, если это неподвластно никакому возможному мастерству, если обасловаостаются неразличимыми, и в конечном счете синонимичными, то дело в том, что по мне­ нию самого Маркса, призрак, пожалуй, прежде всего, необходим, и даже жизненно необходим для исторического развития духа. Ибо Маркс, в первую очередь, сам наследует гегелевское замеча­ ние о повторении в истории, идетли речьо великих событиях, ре­ волюциях или героях (нам хорошо известно: сначалатрагедия, по­ том фарс). Как мы видели, Виктор Гюготоже проявил внимание к революционному повторению. Революция повторяется, и даже повторяет революцию против революции. «Восемнадцатое брю­ мера...» делает отсюда вывод, что если люди сами делают собст­ венную историю, то происходит это при условии наследования. Присвоение вообще —сказали бы мы —происходит при условии наличия чужого ичужого мертвого, более чем одного мертвеца, по­ колений мертвецов. То, что сказано о присвоении, годится и для свободы, для освобождения или эмансипации. «Люди делают свою собственную историю (ihr eigenen Geschichte), но делают они ее не своим собственным движением (aus freicn Stricken) и не в условиях, избранных ими одними, но вусловиях, которые они на­ ходят, которые им даны и переданы (uberlieferten Umstanden). Тра­ диция всех мертвых поколений (aller toten Geschlechten) давит

 

157

Глава 4

 

(lastet) очень тяжким грузом на мозг живых [Маркс пишет: «lastet wie einА1р», т. e. «давит подобно призраку», имеется в видуодно из призрачных существ, вызывающих кошмары; как весьма часто происходит в переводах, призрак забывается или влучшем случае расплывается в приблизительных фигурах, таких, как «фантасма­ гория» - а ведь это слово, кроме прочего, обычно лишают бук­ вального смысла, который связывает егос речью, иречью публич­ ной.]          И        даже  когда кажется,           будто они          занимаются преобразованием себя и вещей, созданием чего-то совершенно нового (noch nicht Dageweseneszuschaffen), на самом деле именно в такие эпохи революционного кризиса они боязливо вспомина­ ют [как раззаклинают, beschwuren] духов прошлого (beschworen sie angstlich die Geister der Vergangenheit zu ihrem Dienste herauf), они заимствуют (entlehnen) для себя их имена, их боевые пароли (Schlachtparole), их костюмы, чтобы появиться на новой истори­ ческой сцене вэто