З а к л и н а т ь - м а р к с и з м

 

«T h e t i m e is ou t ofjoint»: в этой максиме речь идет о времени, о времени вообще, но при этом здесь говорится об определенном времени —ибо сказанное относится исключительно к этому вре­ мени, к этим временам, и речь идет о «вот этом времени», о вре­ мени вот этого времени, о времени того мира, который ибыл для Гамлета «нашим временем»: одним-единственным миром —«вот этим», одной-единственной эпохой —«вот этой». Это сказуемое (predicat) говорит кое-что о времени вообще и говорит это в насто­ ящем времени глагола быть (Thetime is outofjoint), но если оно го­

ворит это тогда, в том, другом времени, в простом прошедшем времени, говорит некогда в прошлом, то как это может быть вер­ нодля всех времен вообще? Иначе говоря, как может оно вернуть­ ся вновь и вновь предстать как новое? Как может оно снова быть здесь, если его время уже не здесь? Каким образом сказанное тог­ да может быть верно всегда, когда пытаются сказать «наше вре­ мя»? Когда имеется предикативное высказывание, указывающее на время, аточнее говоря, на форму настоящего времени, то пред­ ставляется, что грамматическое настоящее времени глагола быть в третьем лице изъявительного наклонения превращается в некое убежище духов, словно приглашающее всех их вернуться вновь. Быть — особенно, когда под инфинитивом глагола подразумева­ ется быть присутствующим — это не слово бесплотного духа, а слово призрака, это есть с го первичная словесная оболочка.

Время мира: сегодня —это те времена, когда новый «мировой порядок» стремится как-то уравновесить некий новый беспоря­ док, утверждая беспрецедентную форму гегемонии. Следователь­ но, речь идет, впрочем, как и всегда, о некой форме небывалой войны. По крайней мере, она напоминает, великий «заговор» (con­ juration] >против марксизма, «заклинание» (conjurement) марксизма: и вновь —новая, очередная попытка, новая мобилизация на борь­ бу с ним и против всего, что марксизм воплощает ис марксизмом

 

 

77

Глава 2

 

ассоциируется (идея нового Интернационала) - следует дать бой самому Интернационалу и изгнать беса.

Этот заговор, такой новый итакой древний, кажется проявле­ нием могущества и, как всегда —беспокойства, хрупкости, трево­ ги. Для самих заговорщиков этот заклинаемый враг, конечно же, носит имя марксизма. Но отныне появляется страх, что егобольше не удастся распознать. Мысль о том, что под покровом одной из тех метаморфоз, о которых так много говорил Маркс (на протяже­ нии всей его жизни слово «метаморфоза» было одним из его из­ любленных), новый «марксизм» уже не будет иметь того узнавае­ мого облика, с которым его привыкли отождествлять и который привыкли громить, приводит вдрожь. Возможно, марксистов уже никто не боится, однако всёеще боятся некоторых не-марксистов, неотказавшихся от наследия Маркса, крипто-марксистов, псевдо-и пара-«марксистов», что были бы готовы прийти на смену, заклю­ чив марксизм в скобки или кавычки, которые встревоженные экс­ перты по антикоммунизму еще не научились раскрывать.

Помимо только что приведенных соображений, нам следует особо выделить символическую фигуру заговора еще и подругим причинам. Они себя уже проявили. В двух концептах заговора (заговор \conjuration\ и заклятье \conjurement], Verschw rung и Beschwdrung) мы должны принять во внимание еще одно сущест­ венное значение. Это значение того особогодействия, каким яв­ ляются клятва, принятие присяги, связанные с обещанием, ре­ шением,      принятием ответственности, т. е. с участием, основанном на перформативном вовлечении. Причем образом более или менее тайным, астало быть —более или менее публич­ ным, там, где граница между публичным и частным непрерывно смещается, оказываясь совершенно размытой, точно так же, как и граница, позволяющая определить политическое. И если такая фундаментальная граница смещается, то происходит это потому, что среда, в которой она утверждается, а именно - среда самих медиа (информация, пресса, теле-коммуникация, техно-теле-дискурсивность, техно-теле-иконичность: то, что обеспечивает и в конечном счете определяет опространствливание публичного пространства, саму возможность res publica и феноменальность политики) —сама эта среда не является ни живой, ни мертвой, ни присутствует, ни отсутствует, а постоянно порождает призрач­ ность (il specialise). Она не принадлежит ни онтологии, ни раз­

 

78

Заклинать - м арксизм

 

мышлению о бытии сущего или о сущности жизни и смерти. Чтобы обозначить эту стихию, требуется нечто другое, и мы — скорее в целях экономии, нежели ради изобретения слова —го­ ворим о призракологике (hantologie). Эту категорию мы считаем нередуцируемой и, в первую очередь, нередуцируемой по отно­ шению ко всему тому, что она делает возможным: к онтологии, теологии, к позитивной или негативной онто-теологии.

Такое измерение перформативной интерпретации, т. е. интер­ претации, трансформирующей свой объект, будет играть немало­ важную роль в том, что я хотел бы сказать сегодня вечером. Ин­ терпретация, трансформирующая то, что она интерпретирует — таково неортодоксальное определение перформатива — неорто­ доксальное как с точки зрения теории речевых актов, так как и с точки зрения XI Тезиса оФейербахе («Философы до сих порлишь по-разному интерпретировали мир, речь же идет о том, чтобы трансформировать его». Die Philosophen haben die Welt nur ver-schieden interpretiert; eskommt aberdraufan, sie zu verandern).

Если я беруслово приоткрытии столь впечатляющего, гранди­ озного, необходимого или даже рискованного, —кое-кто сказал бы «исторического» коллоквиума; если после долгих колебаний и несмотря на очевидные пределы моей компетенции, я все-таки принял приглашение, которым меня удостоил Бернд Магнус, то вовсе не ради того, чтобы произнести философскую и ученую речь. Но прежде всего для того, чтобы не уклоняться от ответст­ венности. А точнее, чтобы предложитьдля вашегообсуждения не­ сколько гипотез о природе такой ответственности. В чем состоит наша ответственность? В чем заключается ее историчность? В ка­ ком отношении она исторична? И что у нее общего со всем этим множеством призраков?

Как мне представляется, никто не может оспаривать следую­ щее: некая догматическая система стремится установить свою ми­ ровую гегемонию в ситуации, которую можно назвать парадок­ сальной идаже подозрительной. Сегодня в мире господствует или становится господствующим определенный способ высказывать­ ся о трудах и мыслях Маркса, о марксизме (который, возможно, от них отличается), об исторических деятелях социалистического Интернационала и мировой революции, о более или менее мед­ ленном разрушении модели революции марксистского толка, о недавнем скоротечном и стремительном крушении обществ, ко­

 

79

Гл а ва 2

 

торые пытались использовать марксизм, по крайней мере, тех, ко­ торые мы сейчас —следуя за «Манифестом» —назовем «старой Ев­ ропой», и т. д. Этот господствующий дискурс зачастую принимает ту маниакальную формуликования и заклинания, которую Фрейд приписывал так называемой триумфальной фазе работы скорби. Заклинание повторяется и превращается вритуал; оно придержи­ вается формул изависит от них — как иво всякой анимистической магии. Оно превращается в навязчивый, бессмысленный мотив. В ритме размеренного шага оно скандирует: Маркс мертв, комму­ низм мертв, действительно мертв, со всеми его надеждами, реча­ ми, со всеми его теориями, и практиками, да здравствует капита­ лизм, да здравствует свободный рынок, виват экономическому и политическому либерализму!

Если мы говорим, что эта гегемония пытается навязать свою догматическую оркестровку в ситуации подозрительной и пара­ доксальной, то дело здесь, прежде всего, в том, что это триум­ фальное заклинание на самом деле силится отрицать, а значит скрыть, что никогда, никогда еще в истории, горизонт того, чье продление жизни празднуется (то есть всех старых моделей капи­ талистического и либерального мира), не был столь мрачным, зловещим и неопределенным. И он никогда небыл еще столь «ис­ торичен» —т. е. вписан в совершенно небывалый момент процес­ са, который все-таки не перестает подчиняться закону повторяе­ мости.

Что мы делаем, когда уже в самом начале говорим отенденци­ озности господствующего дискурса и о неоспоримых проявлениях этого?

По меньшей мере, две вещи. Очевидно, мы прибегаем к обще­ принятым понятиям: 1) к понятию гегемонии («господствующий дискурс») и 2) к понятию свидетельства («неоспоримое проявле­ ние»). Нам потребуется объяснить иобосновать их применение.

 

1.   Для того, чтобы говорить о вещах, оспаривать которые, ка мне кажется, никому не придет в голову, мы имплицитно обрати­ лись к тому, что повсеместно организует и направляет публичное проявление, выражение в публичном пространстве. Речь идет по меньшей мере о трех неразрывно связанных между собой местах или механизмах нашей культуры, образующих определенную со­ вокупность.

 

 

80

Заклинать - м арксизм

 

a) Прежде всего, существует то, что относят к политической культуре либо в узком, либо в широком значении этого понятия (официальные идеологии почти всех партий иполитиков, находя­ щихся у власти в мире, почти всегда присутствующие там, гдепре­ обладают западные модели, речь или риторика того, что во Фран­ ции называют «политическим классом»).

 

b) Кроме того, существует культура, расплывчато называемая масс-медийной, а именно: «коммуникации» и интерпретации, вы­ борочное и иерархизированное распространение «информации» по каналам, чья мощь возросла абсолютно небывалым образом, и динамика этого роста, несомненно, отнюдь не случайно совпада­ ет с падением марксистских режимов, которому он немало спо­ собствовал, но—что не менее важно — привнеся такие новые фор­ мы,      такие способы           присвоения       и скорости,       которые существенным образом затрагивают также и само понятие пуб­ личного пространства в так называемых либеральных демократи­ ях; поэтому находящиеся в центре этого коллоквиума вопросы о теле-технологии, о медийной экономике и власти, как и вопрос присущего им неустранимого призрачного измерения, должны, в сущности, пронизывать все дискуссии. Как следует поступить с марксистскими схемами, чтобы сегодня вновь стало возможно их теоретическое и практическое рассмотрение, и, следовательно, — как изменить их? Формулируя суть той позиции,которуюя собира­ юсь защищать, предельно кратко (а то, что я здесь предлагаю — прошу простить, что я вновь обращаю на это ваше внимание — представляетсобой скорее утверждение определеннойпозиции \ чем работу, к которой это утверждение призывает, которую оно пред­ полагает или предвосхищает) можно сказать, что эти схемы в их актуальной форме являются одновременно инеобходимыми, и не­ достаточными. Маркс принадлежит к числу тех редких мыслите­ лей прошлого, которые видели, пускайлишь вобщих чертах, изна­ чальную неразрывность техники и языка, а, следовательно, и сам феномен теле-техники (поскольку любой язык есть теле-технии-ка). Это вовсе не означает его критику, это означает мыслить и го­ ворить, разделяя то, что мы вновь осмелимся назвать духом Марк­ са; это означает почти буквально цитировать его собственные предвидения, это означает принять к сведению и подтвердить,а не говорить: у него не было и не могло быть того опыта и тех ожида­

 

 

81

Глава 2

 

ний, которые сегодня характеризуют наше отношение к теле-тех­ нике и науке.

 

с)   Наконец, существует научная или академическая культура, именно - культура историков, социологов иполитологов, литера­ туроведов, антропологов, философов, в частности —политичес­ кихфилософов, сам способ выражения которой транслируется че­ рез академические, коммерческие издания, но также через медиа в целом. Ибо трудно не заметить, что три места, три формы итри способности культуры, которые мы только что обозначили (поли­ тически маркированный дискурс «политического класса», медий­ ный дискурс и дискурс интеллектуальный, научный или академи­ ческий), спаяны воедино — невиданным прежде образом — общими для всех них механизмами, также неразрывно связанны­ ми между собой. Эти механизмы, без сомнения, сложны, диффе­ ренцированы, внутренне противоречивы, разносторонне детер­ минированы. Но            каковы бы ни были    их внутренние противоречия, неравенства или разносторонние детерминации, эти механизмы взаимодействуют и соперничают друг с другом, постоянно стремясь к точке наибольшей силы, чтобы обеспечить гегемонию или империализм, о котором идет речь. Они достига­ ют этого благодаря посредничеству того, что как раз и называют «медиа» —в самом широком, подвижном и, учитывая ускорение технического развития, — в наиболее экспансивном значении это­ го термина. Политико-экономическая гегемония, так же, как и интеллектуальное или дискурсивное господство, осуществляется (в невиданных прежде масштабах иформах) техно-медийной вла­ стью, т. е. властью, которая дифференцированным и противоре­ чивым образом одновременно обусловливает всякую демократию и угрожает ей. Но ведь этотакая сила, скорее даже, такой диффе­ ренцированный ансамбль сил, который невозможно анализиро­ вать, а в конечном счете, с которым невозможно бороться —здесь поддерживая, там атакуя, —не принимая во внимание множества призрачных эффектов, невиданной скорости появления (имеется в виду то значение слова, которое говорит о призрачности**) симу-лякра, синтетического или протетического образа, виртуального события — не принимая во внимание киберпространства и тех способов регистрации, присвоения и спекуляции, которые обре­ ли сегодня неслыханную мощь. Если бы мы сказали, что ответ на

 

 

82

Заклинать - м арксизм

 

вопрос отом, помогли ли нам Маркс иего наследники помыслить и рассмотреть этот феномен, будет одновременно и да и нет, да в одном отношении, нет в другом —и что предстоит фильтровать, выбирать, дифференцировать, ре-структурировать вопросы, то таким ответом мы сможем в самых общих чертах предварительно обозначить тональность и общую форму наших выводов, заклю­ чающихся втом, что необходимопринять наследие марксизма, при­ нять его как нечто в высшей степени «живое», т. е., парадоксаль­ ным образом, как то, что заставляет вновь и вновь возвращаться к вопросу о жизни, одухе или о призрачном, о жизни-смерти, пре­ восходящей оппозицию жизни и смерти. Это наследие необходи­ мо пере-утвердить, преобразуя егостоль радикально, сколь этобу­ дет необходимо. Такое подтверждение или пере-утверждение наследия было бы созвучно тому, что слышится в призыве Марк­ са (скажем даже: было бы созвучно духу его завета), и вто же вре­ мя оно соответствовало бы понятию наследия вообще. Наследие никогда не бывает (чем-то данным, это всегда некая задача. Эта цель, которую мы не вольны выбирать, поскольку прежде, чем ее принять или отвергнуть, мы уже являемся наследниками, причем наследниками опечаленными, подобно всем наследникам. Осо­ бенно если это наследство называется марксизмом. Быть, слово, в котором выше мы распознали слово духа, поэтому означает на­ следовать. Все вопросы по поводу бытия или того, что должно быть или не быть: (or not tobe), представляют собой вопросы на­ следия. В этом напоминании нет никакого (ностальгического привкуса, ни малейшего традиционалистского духа. Реакция, ре­ акционность или реактивность — все это лишь интерпретации структуры наследия. Мы есть наследники, и это не означает, что мы имеем или получаем то-то или то-то, что это наследие когда-нибудь обогатит нас тем-то или тем-то, но это означает, что бы­ тие, каким мы являемся, есть, прежде всего, наследие —незави­ симо оттого, хотим мы этого, или нетзнаем мы это или нет. И как об этом прекрасно сказал Гёльдерлин, —об этом мы можем лишь свидетельствовать. Свидетельствовать значит свидетельствовать о том, что мы существуем постольку, поскольку мы наследуем, и здесь возникает круг, здесь открывается возможность; или мы на­ следуем как раз то, что собственно и позволяет нам свидетельст­ вовать об этом наследовании. Гёльдерлин называет язык «самым опасным из благ», данным человеку, «дабы онзасвидетельствовал,

 

83

Глава 2

 

что унаследовал то, // что он есть (clamit erzeuge, wasersei//geerbt z.uИаЬепУ».

 

2.   Когда мы высказываем мнение, назовем его из осторожнос ти гипотезой, что догма о конце марксизма и социалистических обществ является сегодня тенденциозно «господствующей», то мы всё еще, разумеется, продолжаем говорить на языке марксиз­ ма. И нам не следует отрицать или скрывать того, что этот прием носит проблематичный характер. Некоторые небезосновательно усмотрят здесь порочный круг или предвосхищение основания. И

в самом деле, мы, по крайней мере, предварительно, будем дове­ рять той форме критического анализа, которая унаследована нами от марксизма: в каждой данной ситуации, учитывая, что ситуация вообще чем-то обусловлена, а обусловлена она социально-полити­ ческим антагонизмом, возникает впечатление, что преобладающая сила всегда оказывается представленной господствующими рито­ рикой и идеологией независимо от тех конкретных конфликтов сил, тех первичных или вторичных противоречий, сверхдетермини­ рованности или включенности в более общие контексты, которые впоследствии мог>тусложнить эту схему —а сталобыть, этозастав­ ляет нас с недоверием отнестись к простой оппозиции господства и подчинения, ктому, что в конфликте всеопределяется силой, и, го­ воря совсем радикально, —ктому, что сила всегдасильнее слабости (Ницше и Беньямин, каждый на свой лад, заставили нас усомнить­ ся в этом, особенно последний, когда он как раз и связывал «исто­ рический материализм» с наследием некой «слабой мессианской силы2»). Это критическое наследование: так, например, можно про­ должать говорить о господствующем дискурсе и о господствующих представлениях иидеях, имея в видуиерархизированное конфликт­ ное поле, но не разделять при этом понятия социального класса, посредством которого Маркс, особенно в Немецкой идеологии, очень часто определял силы, соперничающие за господство. Или просто-напросто они соперничают за власть над государством? Когда, например, обращаясь к истории идей, «Манифест» провоз­ глашает, что «господствующие идеи» (dieherrschenden Ideen) той или иной эпохи всегда были только идеями «господствующего класса» (der herrschenden Klasse), то избирательной критике не запрещено профильтроватьнаследие этоговысказывания, чтобы сохранитьод­ но, а недругое. Можно идальше говоритьо господстве, характери­

 

 

84

Заклинать - м арксизм

 

зующем сферу сил, и при этом не только отказаться от ссылок на последнееоснование, каким является идентичностьисамотождест-венностьсоциального класса, нодаже иоттого, чтодля Маркса бы­ ло столь важно и что он называл идеей, определяя надстройку как идею, идеальную или идеологическую репрезентацю, и даже как дискурсивную форму этой репрезентации. Тем более, что понятие идеи предполагаетэто неустранимое порождение призрачности, на которую мы и собираемся здесь взглянуть по-новому.

Но давайте на этом предварительном этапе нашего введения временно согласимся с этой схемой господствующего дискурса. Если какой-либо дискурс ныне и одерживает победу на новой ге­ ополитической сцене (в политической риторике, в медийном консенсусе, в наиболее видной и слышной части интеллектуаль­ ного или академического пространства), то это дискурс, который с непоколебимой уверенностью выносит подробнейший диагноз и заявляет не только о завершении обществ, построенных по марксистской модели, но и о конце всей марксистской традиции, идаже о забвении работ Маркса, не говоря уже о завершении ис­ тории как таковой. В конечном счете, все это нашло свое оконча­ тельное выражение в безудержной эйфории по поводу либераль­ ной демократии и рыночной экономики. Этот торжествующий дискурс кажется относительно однородным, чаще всего —догма­ тичным, иногда —политически двусмысленным и, как любой дог­ матизм и любой заговор, необъяснимо тревожным и безотчетно беспокоящим. В материалах нашей конференции в качестве при­ мера приводится книга Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и по­ следний человек3». Не идетли здесь речь о некоем новом Еванге­ лии —самой шумной, самом медийной, самой «successful» книги на тему конца марксизма как конца истории. Правда, это произ­ ведение часто вызывает растерянность, напоминая некий запоз­ далый побочный продукт — «footnote»: Nota bene определенных мест из Кожева, который заслужил большего. Однако эта книга не столь плоха или наивна, как это можно предположить, наблюдая ее безудержную эксплуатацию, когда она выставляется в качестве главной идеологической витрины триумфа капитализма в мире либеральной демократии, наконец-то приблизившейся к своему идеалу, а может быть, и реализовавшей его. На самом деле, хотя в целом эта книга, написанная втрадицииЛео Штрауса, подхвачен­ ной Алланом Блумом, представляет собой школьное упражнение

 

85

Глава 2

 

молодого, прилежного, но запоздалого читателя Кожева (и неко­ торых других авторов), в отдельных местах она все же более чем нюансирована: порой вопросы, оставленные в подвешенном со­ стоянии, свидетельствуют о колебаниях автора. Чтобы не быть уличенным в промахе, исследуя ту или иную тему на свой лад, он иногда несколько наивно сопровождает свое исследование тем, что он называет «ответом правых» на «ответ левых»4. Поэтому книга заслуживает более тщательного анализа. Сегодня вечером нам следует придерживаться этой общейструктуры необходимого тезиса, учитывая как раз структуру самой его логики, следуя за формулировкой формул антимарксистского заклинания.

Несколькими строчками выше мы назвали эту работу «Еванге­ лием», разумеется, совершенно преднамеренно.

Почему Евангелие? Почему язык этой книги оказывается но­ возаветным? Эта книга претендует на то, чтобы дать «позитивный ответ» на вопрос, правомерность и формулировка которого сами никогда не подвергалисьсомнению. Можноли как-то выяснить — так звучит вопрос —«закончится ли связная и последовательная история человечества тем, что приведет» тех, кого автор спокой­ но, загадочно, стыдливо и одновременнобесстыдно называет «по­ давляющей частью человечества», к «либеральной демократии»5? Разумеется, отвечая «да» на вопрос, сформулированный таким об­ разом, Фукуяма на той же странице признает, что не собирается игнорировать все, что позволяет в этом усомниться: две мировые войны, ужасы тоталитаризма - нацистского, фашистского и ста­ линистского - чудовищные преступления Пол Пога и т. д. Можно предположить, что Фукуяма согласился бы продолжить упомяну­ тый трагический список. Он неделает этого, спрашивается —по­ чему, ибыть может, это ограничение случайно и не принципиаль­ но? Однако, согласно схеме, которая от начала и до конца организует аргументацию этой странной апологии, все эти ката­ клизмы (террор, угнетение, репрессии, массовое истребление, ге­ ноцид и т. д.), эти «события» или «факты» принадлежали к эмпи­ ричности, к «эмпирическому потоку событий второй половины двадцатого столетия»6,они оставались «эмпирическими» феноме­ нами, о которых сообщают «эмпирические свидетельства»7. Их накопление нисколько не противоречило бы идеальной направ­ ленности подавляющей части человечества налиберальную демо­ кратию. Как таковое, как telos прогресса, это направление, со­

 

 

86

Заклинать - м арксизм

 

гласно Фукуяме, имеет форму некоей идеальной конечной цели. Все, что выглядит противоречащим такой устремленности, следу­ ет отнести к порядку исторической эмпиричности, несмотря на весь ее всеобъемлющий, катастрофичный, всемирный масштаб, несмотря наее повсеместность и повторяемость. Даже если бы мы согласились с этим сугубо абстрактным поверхностным разделе­ нием на эмпирическую реальность и идеальную конечную цель, остается совершенно непонятным, каким же образом эта абсо­ лютная направленность, этот аисторический телос истории во­ площается как раз именно в на ши дни, вот в это время, в наше вре­ мя\ каким образом он приводит к событию, о котором Фукуяма говорит как о «благой вести» и которое он совершенно точно да­ тирует, называя его «наиболее примечательным изменением по­ следней четверти XX века» (р. 13). Разумеется, он признает, что то, что он описывает как крах глобальных правых и левых диктатур, не всегда «открывало путь кустойчивым либеральным демократи­ ям». Но он полагает, будто может утверждать, что сегодня (а это и есть «благая весть» —известие, датированное сегодняшним днем) «либеральная демократия остается единственным разумным по­ литическим чаянием, которое связывает различные регионы и культуры по всему земному шару». Согласно Фукуяме, такое «дви­ жение по направлению к политической свободе во всем мире» «всегда сопровождалось» [таков французский перевод выражения «sometimesfollowedsometimespreceded»***], по собственным словам Фукуямы, «либеральной революцией в экономической мысли»8. Союз либеральной демократии и «свободного рынка» —и вновь это слова самого автора, для которого они не просто удачное вы­ ражение, —это и есть «благая весть» последней четверти XX сто­ летия. Этот евангельский оборот речи появляется с примечатель­ ной регулярностью. Поскольку он преобладает или претендует на то, чтобы преобладать в геополитическом масштабе, его следует, по меньшей мере, рассмотреть особо.

(Итак, мы выделяем его, равно как и упоминание Земли обето­ ванной, которая одновременно и связана с благой вестью, иотде­ лена от нее, по двум причинам, которые мы здесь можем указать лишь в скобках. С одной стороны, представляется, что такие биб­ лейские обороты речи играют роль, выходящую за рамки обыкно­ венного риторического клише, которым они выглядят. С другой стороны, им следует уделить особое внимания как раз потому, что

 

87

Глава 2

 

отнюдь не случайно место, ставшее неким концентрированным симптоматическим или метонимическим выражением неустрани­ мых противоречий современного мира, к которому сегодня мы обращаемся с вопросом «Куда идет марксизм?» («Whither Marxism?»), место, ставшее их символом, или символ, ставший их местом, —это Ближний Восток: три разные мессианские эсхато­ логии мобилизуют здесь все силы мира и весь «мировой порядок» на беспощадную войну, ведущуюся ими прямо или косвенно; они мобилизуют - одновременно идля того, чтобы испытать, ичтобы пустить вдело—старые понятия государства и государства-нации, международное право, теле-техно-медиа-экономические и науч­ но-военные силы, т. е. самые архаичные и самые современные призрачные силы. Акты насилия, имевшие место после заверше­ ния Второй мировой войны и в особенности после основания го­ сударства Израиль, следовало бы проанализировать прежде всего сточки зрения особого, бесконечного масштаба имевшихся исто­ рических ставок — насилия, осуществлявшегося всеми сторона­ ми, которое предшествовало, конституировало и сопровождало основание Израиля, а затем последовало за этим событием —на­ силия, осуществлявшегося одновременнои всоответствии с между­ народным правом, и в нарушении международного права, кото­ рое,         следовательно, сегодня оказывается  как никогда противоречивым, несовершенным, а значит, недостаточным, —и одновременно как никогда востребованным, открытым для усовер­ шенствования. Подобный анализуже обязательноукажет натуоп­ ределяющую роль, которую играет здесь война мессианских эсха­ тологий, — мы кратко обозначаем ее как войну за «обретение Иерусалима». Война за «обретение Иерусалима» —это и есть ми­ ровая война сегодня. Она имеет место повсюду, это и есть совре­ менный мир, это и есть сегодняшний характерный образ его бы­ тия «out of joint». Итак, опять-таки слишком сжато, следует сказать, чтодля того, чтобы разгул мессианскихэсхатологий и бес­ конечная комбинаторика священных союзов могли быть поняты и проанализированы в качестве основных предпосылок ближневос­ точного насилия (слово «союз»требует множественногочисла, ибо речь идет отом, что приводит к различным политическим конфи­ гурациям треугольника трех так называемых религий Книги), марксизм и необходим, и, вто же время, структурно недостаточен: по-прежнему необходим, но при условии его трансформации и

 

88

Заклинать — м арксизм

 

адаптации к новым условиям и к другому пониманию идеологии, при условии его приспособления к анализу нового характера со­ членения техно-экономических причинных связей и религиозных призраков, к анализу зависимости права, обслуживающего соци­ ально-экономические силы или государства, которые никогда не бывают совершенно независимыми откапитала (однакобольше не существует, да никогда и не было, ни капитале, ни капитализме, существуют лишь капитализмы - государственные или частные, реальные или символические, всегда связанные с призрачными силами —или, скорее, капитализации, антагонизмы между кото­ рыми неустранимы).

Эта трансформация и эта открытость марксизма как раз и со­ ответствуют тому, что мы только что назвали духом марксизма. Стало быть, если анализ марксистского типа остается необходи­ мым, то он, следовательно, представляется радикально недоста­ точным там, где марксистская онтологии как таковая,обосновы­ вающая весь проект марксистской науки или критики, включает в себя мессианскую эсхатологию, которую она непременнодолжна в себе содержать, несмотря на все модернистские ипостмодернист­ ские отрицания. И в качестве таковой, будучи с ней изначально связанной, парадоксальным образом она уже не может быть при­ числена ко всем прочим идеологемам или к теологемам, к критике илидемистификации которых она сама призывает. Говоря это, мы вовсе не имеем в виду, что эта мессианская эсхатология, общая для критикуемых ею религий и для марксистской критики, долж­ на быть просто-напросто деконструирована. Если мессианская эсхатология является для них общей —за вычетом различия в со­ держании (хотя, само собой разумеется, такое epokhe содержания не могут принять ни религии, ни марксистская критика, тогда как мы считаем, что оно принципиально для раскрытия мессианско­ го как такового —как мысли о другом и о грядущем событии), то это возможно как раз потому, что ее формальная структура обеща­ ния превосходит их или предшествует им. Итак, то, что аналогич­ ным образом остается несводимым ни к какой деконструкции, то, что остается столь же недеконструируемым, как и сама возмож­ ность деконструкции, возможно, как раз и представляетсобой не­ который опыт обещания освобождения; возможно, это и есть са­ ма форма структурного мессианизма —мессианизма без религии, и более того, мессианского без мессианизма; это идея справедли­

 

 

89

Гла ва 2

 

вости, которую мы всегда отличаем от права идаже от прав чело­ века, и идея демократии, которую мы отличаем от ее современно­ го понимания и от ее характеристик, обусловленных сегодняш­ ним днем. (Позволю себе здесь сослаться на свои работы Сила закона и Другой мыс). Возможно, это и есть то, над чем следует сейчас поразмыслить, мысля по-новому, чтобы спросить себя, ку­ да идет, т. е. спросить также —куда привести марксизм: куда его привести в ходе его интерпретации, невозможной без его транс­ формации, а не куда он может нас завести в том виде, как он есть или был.

Вернемся к неоевангельскои риторике Фукуямы:

«[...] мы настолько привыкли теперьожидать от будущего пло­ хих вестей относительно здоровья и безопасности демократичес­ кой политической практики, что подчас нам оказывается сложно распознать благие вести, когда они действительно появляются. И все же благие вести есть»9.

Постоянство обращения к неоевангелической риторике зна­ чимо в нескольких отношениях. Чуть ниже потексту этот новоза­ ветный оборот речи дополняется иудейским возвещением Земли обетованной. Но лишь для того, чтобы тут же его отбросить. Если развитие современной физики столь значимо для пришествия благой вести, а именно —говорит нам Фукуяма —поскольку оно связано с технологией, позволяющей осуществлять «неограни­ ченное накопление богатств» и «увеличивать однородность всех человеческих обществ», то это, «в первую очередь», потому, что такая «технология обеспечивает решающие военные преимущест­ ва странам, которые ею располагают»10. Однако если она сущест­ венна и необходима для пришествия или для «благой вести», воз­ вещенной       Фукуямой,     то       это     физико-технико-военная образование способно довести нас, как он говорит, лишь только до порога врат «Земли обетованной»:

«Но если современные физические науки ведут нас к вратам “Земли обетованной”, которой, как представляется, и является либеральная демократия, они не могут помочь нам переступить их порог, поскольку не существует никакой экономически необ­ ходимой причины, в силу которой развитая промышленность должна порождать политическую свободу» (р. 15)м.

 

90

Заклинать - м арксизм

 

Нам нельзя позволить себе слишком увлечься нашей интер­ претацией, и все же следует всерьез отнестись к постоянному воз­ вращению этой риторики. Что говорит нам эта риторика? Она го­ ворит, что язык образов Земли обетованной, а значит, Земли обещанной, но пока не данной (Моисею), уже сам по себе более всего соответствует материализму физики и экономики. Если мы примем во внимание, что Фукуяма связывает некий язык иудей­ ских образов Земли обетованной с немощью экономического ма­ териализма или рационализма физической науки; если мы учтем (что, впрочем, сам он рассматривает как ничтожное исключение), чтото, что он спокойно называет «исламским миром», не участву­ ет в «общем консенсусе», который — утверждаетон —складывает­ ся, по всей видимости, как раз вокруг «либеральной демокра­ тии»12, то этого будет достаточно, чтобы понять, какой именно угол эсхатологического треугольника Фукуяма предпочитает всем остальным. Модель либерального государства, которуюон откры­ тоотстаивает. —это не просто модель Гегеля, автора теории «борь­ бы за признание», это модель Гегеля, ставящего «христианское мировоззрение» выше всех остальных. Если «существование госу­ дарства есть пришествие Бога в мир», как утверждается в цитиру­ емой Фукуямой Философии права, то это пришествие обретает смысл христианскогособытия. Французская революция была «со­ бытием, которое вдохновлялось христианским видением общест­ ва свободных и равных людей и которое воплотило его, перенеся вниз, на землю»11. Такой финал истории является, в сущности, христианской эсхатологией. Он созвучен нынешним рассуждени­ ям Папы римского о европейском сообществе: это сообщество, которому уготована судьба стать христианским государством или сверхгосударством, стало быть, зависит от некоего Священного союза. Значит, оно как-то связано с союзом, о котором постоянно говорится в «Манифесте», упоминавшем также и Папу. Проведя различие между англосаксонской модельюлиберального Государ­ ства (Гоббс, Локк) и гегелевским «либерализмом», стремящимся, прежде всего, к «рациональному признанию», Фукуяма выделяет два различных приема Кожева. Когда этот последний описывает совершенство универсального и однородного государства, он чрезмерно вдохновляется Локком и раскритикованной Гегелем англосаксонской моделью. Напротив, он совершенно прав, когда он утверждает, что послевоенная Америка и европейское сообще­

 

 

91

Глава 2

 

ство являют собой «совершенное воплощение универсального и однородного государства, государства всеобщего признания»14.

То есть, как следует из логики всего текста, христианского го­ сударства. Священного Союза.

Мы не будем противопостав