Жорж Свинкин продолжает метаться в поисках вратаря Попова Николая, попадает в ужаснейшие ситуации и оказывается в милиции

 

Итак, началась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.

Казалось, что с каждой минутой бочка становилась ловчее, наглее, сильнее, а силы человека с каждой секундой таяли.

Вскоре клетчатый пиджак был уже не совсем клетчатый, а полосатые брюки – не совсем полосатыми: он, они, лицо и руки Жоржа Свинкина ужасно обмазутились.

И когда силы его были уже на исходе и бескомандный тренер готовился к бесславной гибели в неравной борьбе с неодушевленным предметом, тракторчонок вдруг заглох, и в сердце борца с бочкой вспыхнула ненависть к виновнику всего этого мазутного безобразия. Он скрипло прохрипел:

– Гав… гав… гав… – Переждав немного, очень крепко сжав стальные и золотые зубы, Жорж Свинкин снова попытался: – Гав… гав… га‑а‑а‑ав…рила! Гаврила! Убить тебя мало, такую Гаврилу! Что ты со мной сделал, изверг чумазый? Мне же в таком виде нигде показываться нельзя!

– Это уж точно, – охотно согласился Гаврила. – Бегом разбегутся люди в разные стороны. Но я вас силком не подсаживал в кузов‑то. Вы напросились.

– А бочку‑то ты, Гаврила несчастная, зачем мне подсунул? Ведь она меня изуродовать пыталась! Ведь я погибнуть мог! Или калекой инвалидной на всю жизнь остаться!

– Да, да, это уж точно, – подумав, согласился Гаврила. – Но опять же – не такси. Да мы попросим тёщу мою баньку истопить. Денька через два приведём вас в порядок.

– Какая банька?! – хрипло простонал Жорж Свинкин. – Как это – денька через два?! Мне сегодня надо в леспромхозе быть! Поехали, Гаврила ты непутевая, поехали!

– Поедем, конечно, поедем. Но пока обождать придётся.

– Чего, чего ждать? Выбрасывай бочку и поехали!

– С характером у меня машина‑то, – объяснил Гаврила, приняв достаточно важный вид. – Она у меня самоходная иногда. Сама, значит, ходит, сама останавливается, когда захочет. И ничего с ней не сделать. Никаких указаний человеческих не признает.

Жорж Свинкин простонал громко‑громко, жалобно‑жалобно и хрипло спросил:

– Какие там ещё указания? Ты включи что‑нибудь, нажми, поверни, дерни!

– Бесполезно. Пока она, милая, сама не захочет ехать…

И тут тракторчонок затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал, задергался, подпрыгивая, и покатился вперёд.

– Машина будущего! – восторженно крикнул Гаврила и бросился её догонять. Сначала он сзади, со стороны прицепа взобрался на кабину, оттуда приветственно помахал Жоржу Свинкину чёрными руками, показал в широченной улыбке белые зубы и каким‑то чудом оказался в кабине.

А Жорж Свинкин, когда прицеп уж очень здорово дернуло, не удержался на обессиленных ногах, упал лицом вниз, и бочка прокатилась по нему туда и обратно.

Опять возобновилась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.

Но теперь человек не готовился к бесславной гибели. Нет, нет, он, борец с бочкой, знал, что он непобедим, если сам не будет вести себя как неодушевленный предмет. Проклиная судьбу и Гаврилу, Жорж Свинкин предельно храбро и довольно ловко отражал все атаки бочки и сам иногда переходил в неожиданные, короткие контратаки.

Он пинал бочку, отталкивал её руками, увертывался и, наконец, изловчившись, прижал её всем телом в углу. Он явственно чувствовал, что почти насквозь медленно, но обильно пропитывается мазутом.

«Ничего, ничего, ничего, – мысленно утешал себя Жорж Свинкин, – главное, что я еду к цели, еду в леспромхоз, где разыщу этого подлого негодяя Попова Николая. Скоро меня накормят блинами со сметаной, и умная голова моя заработает ещё умнее. Узнать бы, куда делись деньги и документы… Крепись, Жорж Робертович, сегодня в „Питателе“ появится первый игрок!»

Тракторчонок остановился и заглох.

– Приехали! Приехали! Прибыли! – раздался показавшийся слишком громким в наступившей тишине радостный голос Гаврилы. – Слезайте давайте! Давайте слезайте! Меня здесь ожидайте! Я человек добрый, а тёща у меня – золото!

Жорж Свинкин начал слезать с прицепа и – упал на землю, упал и с блаженным удовольствием вытянул ноги… Ему было уже безразлично, где лежать – хоть в луже, хоть в канаве, – до того он был обмазучен.

Но долго лежать он себе не позволил, кое‑как, еле‑еле‑еле‑еле встал, лопухами вытер руки, не подозревая, что и лицо у него в мазуте, не заметил, что к одежде приклеилось множество листьев, травинок, щепочек, в полнейшем изнеможении присел на нижнюю ступеньку высокого крыльца.

Из открытых окон избы так невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным, что у фальшивого государственного тренера закружилась израненная, украшенная тремя разноцветными шишками, вся в мазуте голова.

На крыльцо вышел чистенький, переодевшийся в желтый спортивный костюм Гаврила, а за ним, в ярком цветастом платье, веселая, с молодыми глазами, пожилая женщина.

– Вот, мамаша, мой гость. Прошу его любить и жаловать. Правда, в дороге он чуток поизмазался. Заходите, дорогой гость, отведайте блинов со сметаной. Мамаша, пригласите гостя сами, а то он стесняется, хотя и трудится на государственной работе!

Веселое лицо женщины сразу стало серьёзным, затем – строгим, потом – очень суровым, и она резко произнесла:

– Такого я в избу не пущу и угощать не стану!

– Какого – такого? – возмущённо и хрипло проскрипел Жорж Свинкин. – Почему – угощать не стану?

– Крокодильца такого не пущу!

– Кра… кро… крак… крок… – ни стальные, ни золотые зубы не слушались своего ужасно разгневанного владельца, сколько он ни старался. – Кра… крок… крок…

– Да в журнале «Крокодил» таких, как ты, частенько рисуют! Ты мне, Гаврила, больше жуликов не привози!

– В первый и последний раз, мамаша! – Гаврила низко поклонился ей в пояс. – Гражданин пассажир, ждите меня у моей машины. Если она сама двинется с места, зовите меня! Гаврила – человек добрый, но с дорогой тёщей никогда ссориться не будет! – И он скрылся в избе, а тёща его дорогая предупредила несчастного и ею не званного гостя:

– У нас собака на цепи волка позлее! На мелкие куски разорвать может! – И тоже скрылась в избе, откуда через открытые окна невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным.

– Абли… абли… абли… Гав… гав… – еле‑еле‑еле слышно скрипло прохрипел Жорж Свинкин. – Гав…. абли… гав… га‑а‑а‑вв… рила! – выкрикнулось наконец у него. – А блины, Гаврила? Ты же обещал! Гав… гав… гав…

Окна в избе быстренько закрылись будто сами собой.

И тут Жорж Свинкин, хотя его и пошатывало от бессилия, хотя у него и кружилась от голода израненная, украшенная тремя разноцветными шишками и вся в мазуте голова, вспомнил о своей цели, вспомнил, куда и за кем он едет. Он поднял с земли какой‑то сучок, чуть похожий на пистолет, кое‑как, еле‑еле взошёл на высокое крыльцо, медленно миновал сени, резко открыл дверь, перешагнул через порог, выбросил вперёд руку, в которой был зажат сучок, чуть похожий на пистолет, и самым страшным голосом, какой только ему удалось извлечь из своего голодного существа, скрипло прохрипел:

– Ррррррруки вверррррррх! Ма‑а‑а‑а‑арш к стене! Да быстро! При малейшем движении или звуке открываю огонь взрывающимися пулями! Я государственный тренер, не делайте из меня государственного пррррреступника!

Добрый Гаврила и его тёща‑золото испуганно, суетливо, но в точности выполнили приказания, а Жорж Свинкин как сел за стол, так и не встал, пока не проглотил почти все блины и не выпил почти всю сметану.

Лишь после этого он, немного отдышавшись, заговорил:

– Немедленно к своему драндулету, Гаврила несчастная, иначе я за себя не отвечаю! У меня задание государственной важности! Жду тебя, Гаврила, через четыре с половиной минуты! – И Жорж Свинкин с подлинным достоинством, хотя и немного нервничая, удалился из негостеприимной избы.

У машины его догнал Гаврила, переодевшийся уже в свой обычный комбинезон, любезно распахнул дверцу кабины, но ничего не мог выговорить, кроме:

– Пр… пр… пр…

– Понимаю, понимаю, – снисходительно отозвался Жорж Свинкин, к которому вместе с ощущением сытости в желудке пришла в сердце крохотная долька доброты. – Прошу, ты хочешь сказать. Давно бы так. В кабине, пожалуй, всё‑таки лучше. Везде у тебя грязь несусветная.

Вдруг тракторчонок быстро‑быстро затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал и рванулся вперёд. Гаврила восторженно ойкнул, бросился за ним следом, крикнув оторопевшему Жоржу Свинкину:

– Догоняйте, а то она укатится! А мне её не остановить! Она у меня с характером! Машина будущего! Самоходка!

Проклиная судьбу, Гаврилу и его тёщу, незадачливый поглотитель блинов со сметаной сначала бежал довольно неохотно, но потом сообразил, что на своей неуправляемой машине будущего Гаврила может укатить в леспромхоз один!

Но сколько бы и как бы ни старался Жорж Свинкин прибавить скорости, расстояние между ним и тракторчонком не уменьшалось, а всё заметнее увеличивалось, пока наконец своенравная машина не скрылась за поворотом.

Жорж Свинкин до того изнемог, что шёл уже не по прямой, а зигзагами, так как его от страшной усталости качало из стороны в сторону.

Лечь бы прямо на дорогу и уснуть…

Но вот чуткое левое ухо бескомандного тренера уловило тишину – тарахтение, скрипение, стукание и повизгивание не слышались более, но можно было различить голос Гаврилы:

– …е‑е‑е! …е‑е‑е‑е!

Быстрее! Быстрее! А то этот самоходный, практически не управляемый драндулет будущего опять помчится вперёд, не обращая внимания на своего водителя.

Тракторчонок оказался сразу же за поворотом. Не мешкая, уже хорошо зная его характер, Жорж Свинкин взобрался на сиденье рядом с Гаврилой, спросил:

– Всегда она у тебя так вот?

– Всегда, всегда! – с гордостью отозвался Гаврила. – Поэтому никто на ней и не ездит. А я привык. Да вы не беспокойтесь, скоро, может быть, поедем.

– А доедем? Сегодня мы в леспромхоз попадём или нет?

– Всё может быть, – очень уж глубокомысленно произнес Гаврила, помолчал и повторил ещё более глубокомысленно: – Всё быть может… Зря вот вы тёщу мою дорогую напугали. Сейчас она на своем мотоцикле в милицию укатила. Очень она жаловаться любит!

– Пусть жалуется, – с презрением бросил Жорж Свинкин, но тут же мельком подумал, что ничего хорошего в этом для него не предвидится, и резко спросил: – Ну, если ты знал о безобразнейшем характере своего самоходного драндулета, то зачем ты меня взял с собой?

– Для компании, – охотно объяснил Гаврила, – одному‑то мне до леспромхоза добираться – скука ведь смертная. А тут я беру попутчика, смотрю‑наблюдаю‑замечаю‑запоминаю, как он мучится, мне и веселее. Я с вас даже денег не возьму за ваши страдания. Опять же будет что людям рассказать. А вас я как увидел, сразу сообразил, что весело прокатимся… Зря вот вы тёщу мою обидели. Это вам дорого обойдется. Глафира Сосипатровна – золотой человек, но ужасно вредный.

– Поедем мы или нет?!?!?!

– Обязаны, обязаны… Сейчас вот начнётся…

И точно – тут же тракторчонок с тарахтением, скрипением, стуканием и повизгиванием покатил вперёд, выбрасывая из трубочки клубики дыма.

В кабинке трясло ещё больше, чем в прицепе, дышать было трудно, но всё это уже мало беспокоило Жоржа Свинкина. И угрозы Гаврилы по поводу его тёщи – золотого, но вредного человека – на него не действовали. Он думал только о своей цели, о том, что должен попасть в леспромхоз и вернуться оттуда с этим негодяем Поповым Николаем.

Именно в этот момент тракторчонок зачихал, закашлял, задергался сильнее прежнего, подпрыгнул несколько раз и – заглох.

– Вот сейчас она надолго, – с уважением произнес Гаврила. – Всего каких‑то километриков десять до леспромхоза осталось. Не так уж много.

«Не так уж много, – уныло подумал Жорж Свинкин, – не так уж и плохо… Хорошо еще, что тарахтелка эта не взорвалась!» А вслух он поинтересовался:

– В школе ты двоечником был?

– А что, заметно? – приятно удивился Гаврила.

– Сразу видно. Что делать будем?

– Лично я никогда ничего не делаю. Просто жду. Рано или поздно она всё равно покатится. И вам нервничать не советую. Деваться вам некуда. Такого грязного вас ни в одну машину никто не пустит. А я могу к тёще вернуться. Скоро она как раз из милиции приедет.

Они посидели ещё немного и вылезли из кабинки, чтобы размяться и подышать свежим воздухом. Жорж Свинкин тут же пожалел об этом, ибо тракторчонок сначала довольно быстро покатился вперёд и лишь затем начал тарахтеть, скрипеть, стучать и повизгивать.

– Что я говорил?! – восторженно закричал Гаврила. – Не машина, а чудо двадцатого века! Теперь её не догнать! Она сама скорости переключила!

– Убить тебя мало, – глухо сказал Жорж Свинкин. – В кого ты ленивый такой?

– В себя, – поразмыслив несколько минут, твёрдо ответил Гаврила и ещё более твёрдо повторил: – В себя, я весь в себя.

– Самолодырь, значит?

– Вроде бы…

Впервые в жизни Жорж Свинкин возненавидел лентяйство, впервые понял, какой вред оно может приносить людям. И ещё он почти понял: не учись в школе

Гаврила на одни только двойки и тройки, не убегал бы от него тракторчонок.

– Ты же меня подводишь, Гаврила несчастная! – не выдержав, почти завопил Жорж Свинкин. – Ты же обещал меня сегодня в леспромхоз доставить! Совесть у тебя есть?

– Кто его знает… – Гаврила вздохнул.

– А почему бы нам с тобой пешком не пойти?

– А это ещё зачем? Вам надо, вы и идите. А я обратно к тёще.

– Как же ты можешь машину бросить?! – возмутился Жорж Свинкин. – Как ты меня, человека, бросить можешь?

– А что? – недоуменно отозвался Гаврила. – Машины я не бросал, вы сами видели. Она меня бросила. Завтра утром тёща моя Глафира Сосипатровна меня на своем мотоцикле и отвезёт в леспромхоз. А вы мою тёщу, золотого человека, обидели. Вот одни и остались. Так что счастливого пути. Всё прямо, прямо.

И вот Жорж Свинкин уныло, но очень упрямо шагал по дороге, стараясь ни о чём не думать. Сейчас ему хотелось бы превратиться в этакий полуживой полуавтомат, чтобы машинально идти, идти, идти… Однако его израненная, украшенная тремя разноцветными шишками, вся в мазуте голова всё‑таки потихонечку пыталась сообразить: что же, собственно, произошло?

Почему обладатель этой бедной головы на полном ходу прыгает с поезда, трясется в ужасном прицепе, борется с железной бочкой, бегает за самоходным драндулетом, а сейчас вот топает по незнакомой дороге, которой и конца не видно? И скоро наступит ночь… И ещё неизвестно, удастся ли забрать с собой этого негодяя Попова Николая… А ведь если Жорж Свинкин его не уговорит или не запугает, а, честнее говоря, не обманет, быть ему, футбольному тренеру, ночным сторожем!

Было даже странно подумать, что все замечательные планы Жоржу Свинкину, хитрому и ловкому, перепутал этот маленький, похожий на озабоченного воробья, Шурик Мышкин! И что он к вратарю привязался? И что вратарь без мальчишки шага сделать не хочет?

Увлеченный размышлениями, Жорж Свинкин не заметил, как со всех сторон на землю начала опускаться темнота… Но какая причина заставила этого негодяя Попова Николая, принятого в команду «Питатель», оставшегося без документов, убегать в другую команду?..

Жорж Свинкин шагал уже машинально, так сказать, не обращая на это внимания, как полуживой полуавтомат… А что было бы, как бы сложилась его, Хрякова Егорки, жизнь, если бы он с первого класса учился по‑человечески? Кем бы он сейчас был? Получалось, что кем бы он ни был, но не топал бы, израненный, измученный и обмазученный, в полутемноте по дороге в неизвестной местности и неизвестно куда…

Тут он – глазам своим сначала не поверил! – увидел у самой обочины тракторчонка с прицепом и обрадовался этому драндулету будущего, чуду двадцатого века, как доброму старому знакомому, вернее, как прямо‑таки родному дому. Жорж Свинкин радостно взобрался в кабинку, аккуратно и старательно закрыл дверцу, поудобнее устроился на сиденье, мысленно проклял Гаврилу и его тёщу Глафиру Сосипатровну, поблагодарил судьбу и тракторчонка и самым крепчайшим образом уснул.

Приснился ему радостный и вместе с тем тревожный сон. Будто едет он на тракторчонке один, без всякого там бывшего двоечника Гаврилы, – в кромешной тьме. Казалось, не драндулет будущего, не чудо двадцатого века, а всё вокруг тарахтит, трещит, скрипит, повизгивает… Жорж Свинкин очень цепко держится за руль, сам весь трясется вместе с кабинкой, сам вроде бы тарахтит, трещит, скрипит, повизгивает, а сквозь все эти оглушительные звуки слышатся требовательные милицейские свистки…

И внезапно понял Жорж Свинкин со страхом, что он не сон видит, а в самом деле едет один на тракторчонке, чуде двадцатого века, драндулете будущего. Бескомандный тренер весь сжался от ужаса, металлические зубы выбивали мелкую дрожь…

Впереди ехала машина с мигалкой над кабиной, и в темноте ярко горели слова «прошу остановиться». Слева и справа тракторчонок сопровождали мотоциклы. На Жоржа Свинкина были направлены яркие лучи электрических фонариков.

Трели милицейских свистков прекратились, и псевдотрактористу стало совсем не по себе: он всегда, всю жизнь знал, ещё когда сидя торговал газированной водой, что с милицией шутки плохи, если совесть твоя не предельно чиста.

Дверца справа открылась, и в кабине оказался человек, он, оттолкнув плечом, скажем прямо, обалдевшего водителя, что‑то нажал, что‑то покрутил, и тракторчонок остановился.

– Выходите!

Конечно, Жорж Свинкин был почти уверен, что в данном случае он почти ни в чём не виноват, и его единственным желанием было немедленно сообщить о подлинном виновнике всей этой мазутно‑самоходной истории, и он громко прохрипел:

– Гав… гав… гав…

– Прекратите паясничать, гражданин Свинкин! – остановил его строгий голос.

– Гав… гав… га‑а‑ав…рила!

– Ваши документы, гражданин Гаврила Свинкин!

Щурясь от света фар и фонариков, Жорж Свинкин, смею вас уверить, уважаемые читатели, понял, что он попал вроде бы в совершенно безвыходное положение, и сразу замёрз от страха. Ведь полторы минуты назад он был убеждён в своей невиновности – и вдруг… Если его задержали только по жалобе золотого, но вредного человека Глафиры Сосипатровны, Гавриловой тёщи, – это одно, а если… И собрав всю силу воли, все остатки мужества, Жорж Свинкин скрипло, но с большим достоинством прохрипел:

– Я тренер футбольной команды «Питатель» Жорж Робертович Свинкин. От меня сбежал вратарь, мне крайне необходимо сейчас же попасть в леспромхоз. А Гав… агав… агав… А… Гав…рила меня подвел! Он во всем виноват! Даже в моем внешнем виде! Это он меня обмазутил!

– Ваши документы, гражданин!

– Нет у меня документов! – жалобно признался Жорж Свинкин, – их у меня украли вместе с деньгами! А послезавтра у меня игра, уж не помню где, а вратарь сбежал, а я его ищу…

– А на каком основании вы угнали трактор? Почему выдавали себя за государственного тренера? Почему угрожали оружием и обокрали гражданку Глафиру Сосипатровну Суслопарову? Почему не реагировали на наши приказания остановиться?

А Жорж Свинкин понятия не имел, что значит слово РЕАГИРОВАТЬ, но зато не ошибался в том, что дела его весьма и весьма плохи и будут ещё значительно хуже, если он не придумает какую‑нибудь суперхитрость… Хитрость, так сказать, люкс!

– Дорогие и уважаемые товарищи милиционеры? – торжественно и скрипло прохрипел он. – Может быть, даже вполне может быть, что я в чем‑то немножко и виноват. Я за всё отвечу. Если потребуется, понесу заслуженное наказание. Но отвезите меня, пожалуйста, сначала в леспромхоз! Дайте мне возможность найти моего вратаря! Помогите развитию футбола! Огромная армия болельщиков будет вам благодарна!

Просьбу его обещали удовлетворить, и Жорж Свинкин бодро направился к машине с зарешеченными окошками.

Едва тронулись с места, как ему стало едва ли не весело: да он всё свалит на этого негодяя Попова Николая и на ещё большего безобразника – бывшего двоечника Гаврилу! Он столько наврёт про них, что… ха‑ха‑ха!.. что… хо‑хо‑хо!.. что… хи‑хи‑хи!.. что… хе‑хе‑хек!.. Почему хек? При чём здесь хек? Но ведь действительно хек какой‑то получается… А что он может наврать, предположим, об этом негодяе Попове Николае, если даже не знает, что вратарь без него делал?

А если не врать, а рассказать правду?.. Но вот чего не умел, того не умел Жорж Свинкин. Он просто понятия не имел, как это – говорить только правду – делается.

Но главное: эх, найти бы в леспромхозе этого негодяя Попова Николая!

Только не надо думать, уважаемые читатели, что Жорж Свинкин, имеющий опыт лишь в торговле газированной водой и квасом, действовал столь неразумно, что мы заранее можем быть убеждены в его полной неудаче.

Нет, до неудачи, если она и случится, ещё очень и очень далековато. И тем, кто не верит в бескомандного тренера и не верит ему, предстоит пережить немало серьёзных и опасных событий.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ