Перед атакой. Гитлеровцы отступают. Дядя и племянница. Ценные сведения. « Машенька из Мышеловки ».

8 августа 1941 года… Я назначил атаку на 21 час 15 минут. В напряженной подготовке к наступлению время пронеслось очень быстро. Все командиры, штабные офицеры и политработники уже давно прибыли в батальоны и успели разъяснить бойцам значение поставленной перед бригадой задачи.

За десять минут до начала атаки вся артиллерия 147-й стрелковой дивизии должна была обрушить на противника свою огневую мощь. Владимир Борисов с нетерпением поглядывал на часы.

— Вот и звезды уже сверкают в небе, — проговорил он в раздумье. — А ноченька, будто в песне, темна…

До огневого налета нашей артиллерии оставалось тридцать минут.

Мне показалось, что теперь стрелка часов стала двигаться очень медленно. Потом она будто и совсем остановилась.

— Интересно бы знать, — продолжал Борисов, — не догадываются ли немцы, что им готовится сюрприз?..

— Уверен, что не догадываются. Они открыли бы огонь по этой части леса из всех своих орудий, пулеметов, минометов, но — слышите? — только автоматные очереди кое-где строчат, да отдельные орудия постреливают.

— Значит, убеждены, что у нас нет сил для ночной атаки. Посему могут спокойно отдохнуть. А утречком, наверное, собираются двинуться на штурм города.

Он снова взглянул на часы:

— Десять минут остается… Знаете, мне одна мысль покоя не дает: не верится, что линия фронта вплотную подошла к Ленинграду, Смоленску, Одессе, Киеву, что всякие там гудерианы по нашим полям гарцуют. Ночью, случается, проснусь и долго собираюсь с мыслями: нет, неужели все это правда?

— В отношении Киева через три минуты убедитесь…

Он вскинул руку, неотрывно глядя на часы.

— Время… Сейчас, товарищ полковник, 21 час 04 минуты…

Едва он произнес эту фразу, в небо взвились три красные ракеты, и, еще не успели они погаснуть, грянула, зарокотала, застонала залпами артиллерия 147-й. Стоголосое лесное эхо подхватило грохот разрывов, ураганом заревело над позициями врага. Перекрывая оружейные залпы, затрещали пулеметы. В багровых вспышках пламени было видно, как гнулись и рушились деревья и, подобно стаям всполошенных птиц, над ними металась взвихренная листва.

Вслед за огневым валом батальоны первого эшелона, во главе с командирами и комиссарами, ринулись в атаку.

— За Родину!

— За Киев!..

— Смерть фашистам!..

— Ур-ра!..

Гитлеровцы ответили беспорядочной стрельбой из автоматов, пулеметов и отдельных орудий. Нет, они не ожидали такого уничтожающего отпора. В некоторых подразделениях немцев началась паника. Позже я узнал от пленных, что они сочли себя окруженными и потому вели огонь по своим. Наступательный порыв наших бойцов в этой ночной атаке был неудержим. Враг был смят и, отбиваясь, стал отступать. К утру противник был отброшен от Киева на 2–3 километра. Первый батальон капитана Ильи Симкина очистил от гитлеровцев часть Голосеевского леса и захватил одно из зданий сельхозинститута.

Развивая наступление, второй батальон вышел к утру своими ротами правее сельхозинститута, где встретил организованное сопротивление противника.

Так, приготовившись праздновать взятие Киева, противник был вынужден перейти к обороне. Многих солдат и офицеров не досчитались гитлеровцы в ту ночь в своих рядах. Мы взяли и несколько десятков пленных, и мне впервые срочно понадобился переводчик.

Комиссар, Федор Чернышев, предусмотрел и это. Где-то в Броварском лесу, в истребительном батальоне киевских дружинников, он разыскал сероглазого, лобастого парня, который, как оказалось, неплохо владел немецким.

Я глянул на незнакомца: сухощав, строен, с четкими, волевыми чертами лица, но и солдатская гимнастерка, и фуражка, и сапоги явно не по мерке, с чужого плеча.

— Откуда вы прибыли?

Он улыбнулся:

— В рабочий истребительный батальон прибыл прямо из… лаборатории. А к вам — из батальона.

— Что это за лаборатория?

— Академии наук УССР…

— Но ведь все сотрудники Украинской Академии наук, насколько мне известно, эвакуированы.

— Так точно, товарищ полковник. Однако я остался, Считаю, что в эту грозную пору должен быть в строю.

— Что ж, разделяю вашу уверенность, Звание имеете?

— Кандидат наук…

— А воинское?

— Надеюсь заслужить в боях.

Мысленно я поблагодарил комиссара: этот ученый-солдат с первого взгляда внушал доверие. Коммунист, кандидат наук, Митрофан Васильевич Пасечник действительно оказался человеком волевым, дисциплинированным, смелым. Позже мы доверяли ему ответственные боевые задания, и он выполнял их не за страх — за совесть. А сейчас, не откладывая дела, мы приступили к допросу пленных.

Дюжий немец говорил растерянно, подняв горе очи, словно призывая в свидетели небеса.

— Я прошагал половину Европы, и солдаты противника всегда бежали от меня. А теперь я был вынужден бежать. Да, я задыхался от бега и не могу вспомнить, где потерял свой автомат…

Я сказал этому рыжему немцу Мюллеру, что теперь-то он сможет отдышаться. А его дружкам еще придется тренироваться в беге. Настанет день, и все они побегут с нашей земли и первым побежит их шелудивый фюрер…

Другой пленный, обер-лейтенант, с лицом монаха-иезуита и глазами фанатика, высказался надменно:

— Я понимаю, — говорил он по-русски, — что ваш контрудар — это жест отчаяния. Вы бросили в бой своих летчиков. Потеряв самолеты от бомбардировок нашей авиации, вы решили не щадить и военных пилотов. Что ж, они дрались умело и отважно, однако ведь это ваш золотой фонд?

Я сказал ему, что в моем соединении нет ни одного летчика и что Геббельс лжет, вопя по радио, будто наша авиация уничтожена. Эти басни ему понадобились, чтобы приободрить свое воинство и оправдать неудачи. Обер-лейтенант задумался, а потом быстро спросил:

— Скажите, у вас много таких солдат?

— О, достаточно!..

Он порывисто вздохнул.

— Мне грустно это слышать, господин полковник…

Я приказал выстроить пленных на опушке леса, подошел к их шеренге и сказал:

— Все вы толкуете об одном: будто здесь, в лесу, против вас сражались советские летчики. Теперь вы убедились, что это — десантники. Расскажите об этом по радио своим генералам: пусть они перестанут врать. И еще скажите, что никто не мучит вас, не угрожает расстрелом. Просто вас запугивали фашистские агитаторы, чтобы вы не сдавались в плен.

Пленные молчали, никто из них не подошел к радиоустановке. Впрочем, я и не рассчитывал, что среди них найдется приверженец правды. Одни опасались за судьбы своих родных; другие под влиянием фашистской пропаганды, даже находясь в плену, пытались вести себя высокомерно. С течением времени, когда они поняли, что «дранг нах Остен» не является увеселительной прогулкой и что многим из них не унести с нашей земли ног, поведение этих «представителей высшей расы» резко изменилось. Поднимая вверх руки, они дружно кричали: «Гитлер — капут» и «русс — хорошо!» Но в те дни на окраине Киева каждый из них верил в свою победу.

Я не заметил, когда в комнату вошел комиссар бригады Федор Филиппович Чернышев. Он крепко пожал мне руку, похлопал переводчика по плечу.

— Какое радостное утро, Александр Ильич!.. Здорово! Наша бригада блестяще прошла первое боевое испытание и одержала первую победу… Видели, как немцы драпали?

Он внимательно заглянул мне в лицо.

— Вы за эту ночь будто помолодели. Не было ни минуты для сна и отдыха, однако сознание победы, как видно, — чудотворное средство. Итак, на участке сельхозинститута наши еще захватили пленных. Дело дошло до рукопашной, и в схватке особенно отличился младший политрук Ржечук. Но противник спешно подбросил сюда свежие силы и пытается контратаковать. Вам уже известно, что командир первого батальона капитан Симкин тяжело ранен?

Я знал об этом и знал, что ранен и комиссар батальона Хавкин. Донесение из первого батальона было получено мною перед рассветом, и я сразу же направил туда командиром Ивана Самчука, а комиссаром — старшего политрука Марченко. Хотя в течение всей ночи наше внимание было приковано к действиям батальонов первого эшелона, мы не могли знать, что происходит в эти минуты на переднем крае, где именно продолжается бой, есть ли у нас соседи и какова у них обстановка… Сейчас я с нетерпением ждал донесения об этом от Ивана Самчука.

Дальнейшие события разворачивались со все нарастающим напряжением. Противник решил любой ценой захватить утраченные позиции. Он предпринял несколько мощных контратак, но все они были отбиты нашими десантниками. Не отошли ни на шаг и наши соседи — 6-я и 212-я воздушно-десантные бригады нашего корпуса.

Теперь бойцы моей бригады почувствовали себя еще увереннее. Да и дела пошли веселее. Мы стали вести наступление при поддержке артиллеристов и минометчиков, при полном с ними взаимодействии. Меткий огонь по фашистским позициям вела, поддерживая нас, корабельная артиллерия Пинской флотилии.

Особенно отрадно было нам постоянно чувствовать внимание, заботу, помощь народа Украины, видеть его самоотверженную готовность сражаться плечом к плечу с воинами родной Красной Армии. Юноши, девушки, люди пожилые, даже старики и малые ребята упрашивали бойцов и командиров дать им оружие и принять в строй. Жители окрестных сел и поселков, стремясь оказать нам помощь, нередко рисковали и собственной жизнью и жизнью своих детей.

В ночь на 9 августа из поселка Мышеловка к нам через линию фронта пробрались пожилой рабочий и его шестнадцатилетняя племянница Машенька. Было удивительно, как удалось им пройти невредимыми через боевые порядки гитлеровцев? Их оборона была настолько плотной, войск на этом участке сосредоточено так много, что и мышь, казалось, не смогла бы незамеченной проскользнуть. А эти двое, отлично зная местность, ползя по канавам, по овражкам, в клочья изодрав одежду, в кровь исцарапав руки и лица, смогли пересечь фронт.

Сначала они были доставлены к нашему разведчику — капитану Алексею Питерских. Он побеседовал с ними и привел ко мне. Дядя девочки — крепкий, коренастый мужчина лет сорока пяти, небритый, взлохмаченный, с густой сединой на висках. Он был без фуражки, босой, в синей косоворотке и черных, изорванных на коленях брюках. Косоворотка тоже висела на нем клочьями, а из царапин на шее, на щеке и подбородке сочилась кровь. Что привлекло мое внимание? Его глаза. Они смотрели так ясно и радостно, что я невольно подумал: такие глаза не могут лгать.

Девочка, еще подросток, смуглая и хрупкая, в ситцевом платьице, без косынки и тоже босая, старалась держаться поближе к дяде, но смотрела на меня и на капитана с доверчивостью ребенка.

— Что побудило тебя пойти на такой риск, Машенька? — спросил я, почему-то с первого взгляда поверив этим людям.

Она сунула руку за вырез платьица и подала мне какую-то книжечку.

— Побудило… вот это.

Я взял из ее руки книжечку, развернул. Это был комсомольский билет.

Кирилл Андреевич Соловей рассказал, что живет он в пригороде Мышеловки и много лет работал на Корчеватском кирпичном заводе. Для него было полной неожиданностью увидеть в родном поселке клятых басурманов. Он знал, что фронт проходил не так уж далеко от Мышеловки, но был уверен, что наши отгонят врага, и спокойно лет спать. А утром на единственной улице поселка замелькали зеленые мундиры. Тогда он твердо решил перейти линию фронта, к своим, и сказал об этом племяннице. Машенька с радостью согласилась: матери у нее уже давно не было, отец уехал к родственникам в село и не возвратился, а бросить хату в такое время не жалко. Но, поразмыслив, она сказала дяде:

— С чем же мы придем к нашим? С пустыми руками? Нет, так не годится. Сначала мы должны узнать, какие здесь немецкие части остановились, много ли у них пушек, пулеметов, танков… Поэтому нужно задержаться в Мышеловке на два-три дня…

Потом они стали рассказывать наперебой, как с 6 на 7 и с 7 на 8 августа, после внезапного удара наших войск, немцы, охваченные паникой, стали перебрасывать с позиции, что была южнее сельхозинститута, всю свою артиллерию, минометы, машины с боеприпасами к Мышеловке.

Сведения, доставленные добровольными разведчиками — Машенькой и ее дядей, для нас были очень ценны. Теперь мы знали, какие именно части 29-го армейского корпуса противника были перед фронтом бригады и приблизительно их численность в районе Мышеловки, вооружение и прочее. Вскоре наша артиллерия точно накрыла новые огневые позиции врага.

Через неделю, из-за плохого здоровья, Кирилл Соловей вынужден был уехать в тыл, а Машенька попросилась к нам в медсанбат. Вскоре она стала опытной и смелой медсестрой, и многие воины обязаны ей жизнью. В бригаде ее прозвали «Машенькой из Мышеловки», и, помнится, бойкая, веселая девушка всегда улыбалась этому прозвищу.

С нами она прошла почти весь трудный боевой путь, выпавший на долю бригады, участвовала в сражениях за Конотоп, Харьков, Тим, в генеральной битве на Волге, в наступательных боях за Украину. Ей многое довелось пережить, но я никогда не видел ее в растерянности или унынии, — эта маленькая киевлянка научилась воевать.

 

 

Предыстория битвы. Подполковник Александр Коссенюк. Ошибка капитана Никифорова. Капитан Питерских захватывает «языка». Подготовка к бою. Мы отбиваем атаки. Ура, курсанты!

Сведения разведки собираются по крупице, и нужна большая, напряженная работа, чтобы из этих крупиц возникла четкая картина вражеских военных замыслов, намеченных операций, сил, призванных эти операции осуществить.

При той вероломной внезапности, с какой гитлеровская Германия начала войну против СССР, нашему командованию было особенно важно знать, какие силы брошены противником на советскую территорию для осуществления захватнических планов германского фашизма и куда нацелен их главный удар.

Вскоре всем нам, командирам соединений, стало известно, что для наступления на Украине гитлеровцы развернули группу армий «Юг» под командованием фельдмаршала фон Рундштедта в составе 6-й, 11-й, 17-й полевых армий, танковой группы фашистских войск, 3-й и 4-й румынских армий и венгерского корпуса. На Украину двинулись 57 отлично вооруженных и обученных вражеских дивизий, с авиационным прикрытием в 1300 боевых самолетов.

Главный удар противник наносил в направлении Дубно — Житомир — Киев силами группы армий «Юг», в составе 6-й армии, которой командовал генерал Рейхенау, и 1-й танковой группы генерала Клейста.

Эта группировка имела задание — молниеносно прорваться в Киев, захватить все переправы через Днепр, а затем, развивая наступление вдоль правого берега Днепра, окружить и уничтожить войска Красной Армии, находящиеся на Правобережье.

Известно, что в дни, когда гитлеровская клика готовила нападение на Советский Союз, и в самый час нападения войска Красной Армии находились в летних лагерях, проводя обычные учения мирного времени. Внезапность нападения и темп наступления врага, рассчитанный на «блицкриг», не позволили войскам Киевского особого военного округа привести себя в полную боевую готовность, и они оказались в тяжелом положении.

Однако, несмотря на очень сложную обстановку первых дней войны, войска Киевского особого военного округа, переименованного в Юго-Западный фронт, мужественно сражались против превосходящих сил противника.

В районах Владимира-Волынского, Луцка, Дубно и Ровно развернулись ожесточенные бои, в результате которых наступление фашистских армий на восток было задержано на 8–10 дней.

Вражеской группировке на Юго-Западном фронте противостояли войска нашей 5-й армии (командующий генерал-майор танковых войск М. И. Потапов) и 6-й армии (командующий генерал-лейтенант И. Н. Музыченко). Войсками округа командовал генерал-полковник М. П. Кирпонос.

Хотя на оборонительных рубежах западных районов Украины продвижение фашистских дивизий было задержано, положение наших войск оставалось исключительно тяжелым. Поэтому Ставка Верховного Командования приказала командующему Юго-Западным фронтом отвести войска на рубеж укрепленных районов бывшей государственной границы 1939 года и организовать здесь мощную оборону.

Ведя непрерывные арьергардные бои, войска фронта с 1 по 15 июля занимали новые позиции. Но пока они отходили, на этот рубеж, фашистским танковым и моторизованным соединениям удалось вклиниться в расположение наших войск на стыке 5-й и 6-й армий… 8 июля они ворвались в Новоград-Волынский; 9 июля — захватили Житомир; в ночь с 10 на 11 июля передовые части 3-го моторизованного корпуса 1-й танковой группы противника вышли на рубеж речки Ирпень.

Попытки противника с ходу форсировать Ирпень были отбиты подразделением нашего 4-го отдельного стрелкового полка, 2-го Киевского артиллерийского училища и частями укрепленного района. Решительный отпор защитников Киева на речке Ирпень, контрудары 6-й армии в районе Бердичева и 5-й армии в районе Коростеня по флангам прорвавшейся вражеской группировки заставили фашистское командование приостановить наступление.

Для защитников Киева эта вынужденная остановка врага означала многое. Они выигрывали время для усиления обороны города. Боевые успехи наших войск высоко поднимали моральный дух у населения столицы и уходивших на фронт воинов.

В те дни был значительно усилен гарнизон войск Киевского укрепленного района, широко развернуто сооружение оборонительных рубежей. На помощь защитникам города прибывали свежие пополнения, а 16 июля наш 27-й стрелковый корпус контратаковал из района Малин — Бородянка 3-й моторизованный корпус противника и в последующих боях сковал на этом участке фронта еще три вражеские дивизии.

Не считаясь с потерями, противник напряженно готовился к захвату столицы Украины и переправ через Днепр. Эта задача была поручена 6-й гитлеровской армии. Но в районе Коростеня успешно действовала наша 5-я армия, сумевшая сковать до 13 немецких дивизий. Здесь развернулись ожесточенные бои, и к 24 июля фашистам удалось потеснить войска нашей 5-й армии. Теперь, подтянув 29-й армейский корпус, гитлеровцы предприняли еще одну попытку ворваться в город и выбить наши войска.

Однако к этому времени в Киевском укрепленном районе были дополнительно сооружены две полосы обороны, о которые разбились неоднократные атаки врага.

1 августа крупные части противника решили прорвать линию обороны Белгородка — Ходосивка. И эта атака была отбита.

3 августа противник после артиллерийской и авиационной подготовки перешел в наступление вдоль шоссе Вита-Почтовая — Киев. Воины наших 147-й и 175-й стрелковых дивизий дрались до последней возможности, предпочитая отступлению смерть. И все же противнику удалось выйти на рубеж Юровка — Гатное — Хотив — Лесники, прорвать нашу оборону на стыке двух дивизий.

Командующий Юго-Западным фронтом срочно перебросил сюда 3-й воздушно-десантный корпус. 6 августа бои в южной части укрепленного района приняли особенно ожесточенный характер, и населенные пункты Гатное, Хотив, Лесники по несколько раз переходили из рук в руки.

На следующий день, 7 августа, на участке Хотив — Гатное противник ввел в бой свежую 299-ю пехотную дивизию с задачей прорваться в район клуб им. Фрунзе — Голосеево. Было понятно, что противник надеялся выйти кратчайшим путем к днепровским мостам. Однако здесь в контратаку против гитлеровцев перешли наша 206-я стрелковая дивизия и 6-я воздушно-десантная бригада. После ожесточенного боя им удалось не только остановить врага, но и потеснить его на юг.

Для воинов нашей 5-й воздушно-десантной бригады эти маневры, сражения и боевые эпизоды были краткой предысторией тех событий, участницей которых она становилась на Киевском оборонительном рубеже. Здесь ей предстояли суровые испытания.

В полдень 9 августа на мой наблюдательный пункт прибыл исполняющий обязанности командира корпуса подполковник А. Ф. Коссенюк. Не так давно я виделся с ним во время учений в районе Джанкоя. Но тогда он выглядел озабоченным и усталым, а теперь передо мной стоял подтянутый, деловитый командир. От него веяло здоровьем и энергией. Я подумал: как все же по-разному знакомые мне офицеры вступили в войну — одни заметно растерялись, другие замкнулись, ушли в себя, третьи загорелись отвагой и произносили страстные речи, а этот, уравновешенный и деловитый, был похож на опытного мастерового, который получил важное задание, осмотрелся, примерился и уже был уверен, что выполнит его.

Он крепко пожал, мне руку, вынул изо рта задымлённую трубку и, улыбаясь глазами, спросил:

— Ну, как живем-можем, Александр Ильич?

— Пока нормально. Понемногу пощипываем берлинских индюков…

Он тряхнул головой.

— Видел. Значит, первым испытанием десантников доволен?

Я сказал откровенно, что в первом бою, в сложных условиях, в лесу да еще ночью они проявили высокий порыв и смелость.

Широко и резко шагая, Коссенюк прошелся по узенькой площадке из конца в конец, остановился, раскурил трубку.

— Да, славные ребята. О них уже дошли слухи до штаба фронта. Член Военного совета дивизионный комиссар Рыков приказал передать вам, чтобы вы, Александр Ильич, и комиссар бригады Чернышев всех, кто отличился в этих боях, представили к правительственным наградам.

Он мягко прикоснулся к моей руке; глаза его смотрели молодо и мечтательно.

— Только подумать, Саша… такой организованный противник, — обстрелян, обучен, до зубов вооружен, уже изготовился ринуться на штурм города, — и вдруг на четыре, на пять километров отброшен от Киева, вынужден зарываться в землю! Говоря просто, Саша, гитлеровцы тут впервые ощутительно получили по зубам. Уже снята артиллерийская блокада города… А теперь наша задача — отбросить 29-й армейский корпус противника за Киевский укрепленный район.

Я сказал, что эта задача ясна и, судя по первым боям, выполнима, однако бригада нуждается в пополнении офицерским составом. Коссенюк насторожился:

— Что? Велики потери?..

— Пожалуй, втрое меньше, чем у противника, но могли бы быть еще меньшими. Офицеры — народ молодой, горячий, и боевого опыта — считанные часы. Вместо того, чтобы управлять подразделениями, сами рвутся вперед… Командир и комиссар первого батальона ранены, а комиссар второго батальона — Попов — убит. Кроме того, выбыли из строя три командира рот и пять командиров взводов.

Он задумался на минуту, снова прошел по площадке, покачивая могучими плечами, попыхивая трубкой.

— Что ж. Это — война… Пленные немцы говорят, что они потеряли здесь не менее батальона. Офицеров и пополнение рядового состава пришлем. А теперь — желаю успеха. Мне еще нужно побывать в других соединениях. При первой возможности прикачу к вам…

У него была привычка смотреть прямо в глаза собеседнику, и взгляд его, с отблеском улыбки, был внимателен и добр.

Я ждал его в расположении бригады через два-три дня, через неделю. Он не приехал. Он героически погиб в бою на западной окраине Киева.

Обозленное неудачами под Киевом, гитлеровское командование пригрозило своим солдатам и офицерам, что каждый из них, кто посмеет отступать, будет расстрелян. Об этом мы узнали от немца, захваченного в плен.

В ночь с 11 на 12 августа капитану Алексею Питерских, с которым в разведку ходил и наш кандидат наук Митрофан Пасечник, удалось захватить «языка».

Этот эпизод достоин того, чтобы о нем рассказать подробней. Капитан Питерских был человеком отчаянной отваги. Активный и деятельный по натуре, Питерских ценил задания по степени опасности, сопутствующей выполнению: чем серьезней опасность, тем решительнее брался за дело капитан..

Готовясь к операции, он тщательно подбирал товарищей, и, я думаю, выбор его на этот раз не случайно пал на нашего переводчика — Митрофана Пасечника. Пасечник отлично знал Киев и его окрестности, владел немецким языком и за короткое время успел доказать, что не теряется в сложных обстоятельствах.

Ночью они подползли прямо к окопам немцев и вырвали «языка», что называется, из боевых порядков противника. Случай был редкостный, и о нем долго потом говорили в бригаде, — действительно, отчаянная отвага способна творить чудеса!

Перепуганный до смерти пленный оказался весьма осведомленным: он рассказал, что гитлеровское командование решило 13 августа под прикрытием огня и авиации двинуться одновременно вдоль двух дорог на Киев. Главный удар враг намеревался нанести в направлении Хотив — Киев.

Здесь мы подготовили гитлеровцам достойную встречу.

Командир дивизии полковник Савва Потехин знал, что 13 утром противник перейдет в полосе нашей бригады в наступление, поэтому он приказал нам временно перейти к обороне, хорошо зарыться в землю, организовать систему огня всех видов оружия. Для прочной противотанковой обороны он обещал прислать нам к вечеру взвод 45-миллиметровых пушек.

Получив еще ряд указаний, я принял решение построить боевой порядок бригады в два эшелона, с выделением сильного резерва. На дорожном направлении Пирогово — Киев оставался первый батальон капитана Симкина. Этот батальон уже имел опыт почти непрерывного четырехдневного боя. Его мы усиливали двумя 76-миллиметровыми орудиями.

На выгодном рубеже главного дорожного направления Хотив — Киев оборону должна была занять бригадная школа курсантов, усиленная батареей 45-миллиметровых орудий.

Записывая мои распоряжения и поглядывая на карту, начальник штаба Борисов спросил:

— Как быть со вторым батальоном? Ясно, что еще до наступления противник ударит по этому участку.

— Хитрить так хитрить, Владимир Александрович! Мы снимем и уведем батальон. Пускай немцы впустую тратят снаряды.

Он не понял.

— Оставить рубеж?

— Да, 13 августа ночью вывести, с соблюдением тишины, батальон в мой резерв. На старом месте оставить незначительную группу бойцов. Пусть не маскируются: противник должен думать, что мы занимаем оборону. А утром 13 августа, с началом артиллерийской подготовки немцев, эти бойцы должны покинуть окопы, уйти в тыл и присоединиться к батальону.

Борисов засмеялся:

— Ловко! Значит, немцы будут молотить пустое место?.. Хорошо.

Наш третий батальон мы перевели ночью на выгодный рубеж, уступом справа за бригадной школой. Таким образом, оборона выглядела довольно глубокой и сильной, и оставалось лишь укрепить ее в инженерном отношении, правильно организовать систему огня. Все это нужно было сделать ночью, незаметно для противника.

Готовилось большое сражение, а в такие часы забываешь об усталости, даже об ужине и сне.

Четвертый батальон капитана Зайцева я берег для ввода в бой. Своего начштаба и неустанного Борисова послал в помощь начальнику школы Михайлову. Используя естественные заграждения, они укрепили на этом участке оборону. В течение ночи курсанты надежно зарылись в землю, и к утру на пути противника выросла серьезная преграда.

Начальника разведки Алексея Питерских я не видел с вечера и уже тревожился о нем. Этот смелый, находчивый, никогда не унывающий офицер добывал для штаба бригады исключительно ценные сведения. Он ходил в разведку то с младшим политруком Ржечуком, то с переводчиком Пасечником, то с двумя-тремя отобранными им бойцами, пробирался в боевые порядки гитлеровцев, приводил «языка».

Питерских, как говорили наши офицеры, «исключительно везло». Но за этим «везением» крылись хладнокровный расчет, высокое самообладание и мужество.

Если он отсутствовал несколько часов подряд, у меня не было сомнения, что Алексей действует на переднем крае.

И на этот раз я не сомневался, что бывалый разведчик вернется к утру, коротко, четко изложит добытые сведения, а потом, улыбнувшись, скажет, что у него имеются веские подтверждения этих данных, и кивнет бойцам, а те введут в блиндаж еще одного перепуганного до смерти гитлеровца.

Стройный, красивый, с открытым волевым лицом, с веселым взглядом из-под густых бровей, в свободные минуты, беседуя с товарищами; он снова, словно невзначай, вспомнит о своем родном Владивостоке, городе, который он так любил…

Но ни в эту ночь, ни утром свидеться с Алексеем Питерских мне не довелось.

Я заметил, как, сняв трубку и отозвавшись на вызов, вдруг побледнел молодой телефонист, и расслышал, как дрогнул его голос.

— Товарищ полковник… беда… Начальник разведки Питерских…

Я бросился к телефону.

— Что?

Докладывали из первого батальона. Возвращаясь из расположения противника, Алексей Питерских погиб в неравной схватке.

Я осторожно положил телефонную трубку. Это была тяжелая утрата. И хотя смерть стала привычной в этом лесу, мне еще долго не верилось, что Алеша Питерских не вернется.

Вскоре я узнал от полковника Потехина, что 13 августа правее нас перейдет в наступление двумя полками 147-я дивизия.

— Возможно, — сказал Потехин, — что вашей бригаде придется принять на себя главный удар противника.

Не скрою, эта фраза, оброненная словно невзначай, будто речь шла о чем-то самом обычном, усилила мою бессонницу. Все-таки курсанты — воины очень молодые. Не дрогнут ли они? Ведь на них пойдут самые отпетые фашистские головорезы. Да и танки враг использует здесь наверняка: местность вполне подходящая… И все же в глубине души я верил, что ребята устоят. Эту уверенность разделяли Марченко и Чернышев: они не раз собирали в эти дни коммунистов и комсомольцев и тесно сблизились со своими бойцами.

Когда на рассвете немецкая авиация группами по 10–12 самолетов двинулась поэшелонно бомбить Киев, я понял, что пленный немец сказал правду: гитлеровцы собрались наступать. С минуты на минуту следовало ожидать начала их артиллерийской подготовки. Я предупредил об этом войска и доложил в штабы дивизии и корпуса.

Действительно, минут через десять после первого налета немецких самолетов на Киев загремели вражеские гаубицы и пушки, захлопали минометы. Потом после короткой артподготовки из зеленого подлеска одновременно выкатилось несколько танков и бронетранспортеров с десантом автоматчиков и, видимо для пущего устрашения, даже с фашистским флагом над одной из машин. Танки мчались на больших скоростях, ведя на ходу беспорядочный огонь. Окутанные вихрями пыли и дыма, громоздкие машины устремились к переднему краю нашей обороны, прямо к тому участку, где окопались курсанты.

Батареи противника снова открыли огонь, и, право, весело было наблюдать, как весь он сосредоточился на совершенно безлюдном месте, на линии окопов второго батальона, заблаговременно покинутых бойцами.

По-видимому, эти фашистские танкисты и эти десантники с пауком на тряпке еще были под хмелем легких побед и не рассчитывали на сколько-нибудь серьезное сопротивление. Они намеревались с ходу ворваться в Киев…

Я внимательно наблюдал за движением танков и бронетранспортеров, которые вскоре подошли совсем близко к нашим позициям, продолжая вести огонь.

Странно, пушки наших курсантов молчали.

«Что же они там медлят?» — с тревогой подумал я, уверенный, что снаряды врага легли не по боевым порядкам школы. Именно сейчас наступила та решающая минута, когда должны были грянуть наши 45-миллиметровые пушки.

— Вызовите «Волну», — сказал я телефонисту. — Начальника штаба Борисова немедленно к телефону…

Однако моему телефонисту «Волну» не пришлось вызывать. Весь придорожный откос, занятый обороной нашей школы, казалось, дрогнул от залпа. Застрочили пулеметы и автоматы, сметая вихрем огня с брони машин фашистских десантников. В этом непрерывном грохоте стрелкового оружия, словно отсчитывая такты, звонко и отчетливо били противотанковые пушки.

Я видел, как сначала первый, потом второй танк, потом бронетранспортер застыли на месте. В панике покидали их уцелевшие десантники и экипажи, пытаясь спастись. Вскоре я насчитал семь подбитых вражеских машин.

Неуклюже разворачиваясь, а то и пятясь задом, уцелевшие танки противника спешили возвратиться на исходные рубежи. На их броне я не заметил ни одного вражеского десантника. Было похоже: эти корабли прибыли сюда, чтобы сбросить под огонь свой живой груз, а потом налегке укатить восвояси.

С нежностью думал я о наших курсантах, о боевом их командире — старшем лейтенанте Михайлове, который в эти минуты, наверное, подстегивал чистый подворотничок… И невольно вспомнились слова великого поэта: «Есть упоение в бою»…

Вскоре по телефону доложил обстановку Михайлов. Телефонный провод донес до меня и его взволнованность, и радость.

— Каковы потери? — спросил я, выслушав краткий доклад.

— Трое убитых и девять раненых.

— Как обстоит дело с боеприпасами?

— Маловато.

— Передайте мое указание Андрийцу: немедленно обеспечить боеприпасами все ведущие бой подразделения.

Немного помедлив, я спросил:

— А теперь скажите, уважаемый начальник школы, почему вы так долго не открывали огня?

— Дело очень простое, товарищ полковник, — отозвался он смущенно. — Мы схитрили малость… Думаем: пускай подойдут, подлые душонки, поближе: не промахнемся. И не промахнулись!

— Молодцы… Однако смотрите не зазнавайтесь. На войне одна упущенная минута может слишком дорого обойтись. Главное: по-прежнему будьте начеку. Гитлеровцы обозлены до предела: еще бы, такую пощечину получить! Они могут повторить атаку. На всякий случай посылаю вам для усиления группу автоматчиков с ручным пулеметом.

— Большое спасибо, товарищ полковник… Это как раз и нужно! Все мои курсанты благодарят.

Я положил трубку. «Меня благодарят курсанты»… У него это вырвалось так неподдельно. Милый, хороший человек! Да ведь это же мои курсанты, и я такой же, как вы, солдат, коммунист, брат и товарищ каждому из вас, и Родина у нас одна, и боль за ее страдания, и заветная мечта о победе.

…Из первого батальона, где находились Иван Самчук и старший политрук Марченко, донесли, что все атаки противника отбиты. Особенно сильный бой разгорелся на правом фланге батальона. Гитлеровцы несколько раз бросались в атаку и отползали, оставляя на поле боя десятки убитых и раненых.

Лишь отдельным группам немецких солдат удалось прорваться за передний край обороны на левом фланге батальона. Но и они были тут же уничтожены контратаками наших десантников.

День 14 августа был для бригады горьким днем. Мы почти полностью потеряли роту бойцов второго батальона, и это случилось по вине её командира капитана П. Никифорова, который заплатил за свою ошибку жизнью.

Вот как это произошло: после артиллерийской подготовки, находясь в составе 14-й стрелковой дивизии, бригада перешла в наступление. На участке второго батальона противник стал отходить мелкими группами в тыл. Это был только маневр врага, ловушка: немцы оставили в своих окопах двух пулеметчиков и до десятка автоматчиков. Те гитлеровцы, что отходили, нарочно изображали паническое бегство. Командир второй роты поверил, что враг действительно бежит. Он тут же поднял всю роту, развернул ее в цепь и скомандовал:

— Бегом… В атаку… марш!

С криком «ура!» бойцы бросились к окопам противника. Местность перед окопами была совершенно открытая, ровная, ни канавки, ни бугорка. Гитлеровцы допустили цепь на расстояние в сто метров и открыли пулеметно-автоматный огонь. Большая часть бойцов, раненые и убитые, остались на поле боя; но те, что уцелели, в их числе капитан Никифоров, решили довершить штыковую атаку. До окопов оставалось не более 50 метров: здесь они были расстреляны в упор.

Для нас это был поучительный урок.

За эти жаркие дни события на нашем участке фронта складывались явно не в пользу врага. Тем более злобствовали гитлеровские генералы. Срок взятия Киева, назначенный фюрером, уже миновал. Об этом мы узнали позже. А тогда нам было ясно, что командование противника собирает мощный кулак, чтобы прорвать и разбить нашу оборону.

Вскоре вражеская авиация начала «обработку» нашего переднего края. Характерно, что немцы использовали те же тактические приемы, которые мне много раз довелось наблюдать во время войны в Испании.

Группа самолетов Ю-88, в шесть-девять машин, избирала определенный участок, выстраивалась в форме круга за ведущей машиной и начинала бомбить позиции. Один за другим «юнкерсы» переходили в пике, сбрасывали свой смертоносный груз, а затем вели пулеметный и пушечный огонь.

Едва лишь первая группа самолетов улетала, как появлялась вторая, и снова