Немного биографии. Солдатская служба.

Немного биографии. Солдатская служба.

Школа имени ВЦИК. Испания. Военная

академия имени М.В.Фрунзе. Командир

Знакомство с боевыми друзьями.

Увлечение парашютным делом.

Самолёт- разведчик.

У генрал-полковника Черевиченко.

Тревожные признаки.

 

 

К новому месту службы я прибыл 17 мая 1941 года и, так как в городе находился штаб 3-го воздушно-десантного корпуса, сразу же направился к его начальнику, подполковнику А.Ф.Коссенюку.

Принял меня полковник приветливо, дружески поздравил с назначением на должность и сообщил, что моя 5-я бригада уже сформирована. Бойцы и младшие командиры прибыли в неё из стрелковых подразделений, но в основном, офицерском составе были опытные парашютисты: каждый из них имел на счету от пятидесяти до сотни прыжков.

По штатам довоенного времени бригада состояла из 4-х отдельных парашютно-десантных батальонов, отдельного артиллерийского дивизиона, школы младшего комсостава, отдельной разведывательной самокатной роты, отдельной зенитно-пулемётной роты, отдельной роты связи.

Вооружением, необходимой материальной частью и парашютами бригада была полностью обеспечена.

Приятные сообщения приятно слушать. Я был очень доволен этой информацией и, не медля, познакомился с офицерами штаба бригады.

Этот день помнится мне так отчётливо, словно он промелькнул только вчера. Первым представился начальник оперативного отделения, невысокий несколько медлительный, высоколобый Иван Самчук. В его открытом лице со сдвинутыми бровями, в холодноватом взгляде серых глаз, в резкой складке у губ угадывались сдержанная энергия и решительность. И он действительно оказался таким - смелым, решительным, готовым взяться за любое трудное дело и довести его до конца.

Начальника штаба бригады майора Владимира Борисова я хорошо знал по совместной учёбе в Академии имени М.В.Фрунзе. Сдержанный, корректный, улыбчивый, он и раньше нравился мне пытливостью ума, острой наблюдательностью и разносторонностью знаний.

Начальник политотдела бригады старший политрук Григорий Марченко, комиссар бригады Фёдоро Чернышов, заместитель по тылу Юрий Андриец, начальник отделения по кадрам Павел Шапошников, помощник начальника оперативного отдела Алексей Колесник, начальник санитарной службы Иван Охлобыстин составляли, как мне подумалось с первых минут знакомства, отличный офицерский коллектив, дисциплинированный и дружный.

Позже я убедился, что это первое впечатление не было ошибочным: каждый из них в битвах за Родину проявил высокую самоотверженность и отвагу. Но в день знакомства небо над нами было ясное и синее, с полей доносилось медовое дыхание хлебов, и никто из нас не знал, не думал о том, что близко отсюда, за чертой западной границы, бесчисленные войска противника напряжённо ждут условного сигнала, чтобы обрушиться на наши пашни, сёла и города шквалом разрушения и смерти.

В эти удивительно ясные, погожие дни бригада планомерно и деловито развёртывала учёбу. Всё в этой учёбе было направлено на отличное усвоение специальной дисциплины: кропотливо и до мельчайших деталей отрабатывались порядок укладки парашюта, посадка перашютистов в самолёт, последовательность совершения прыжка и т.п. Понятно, что самым уважаемым офицером в бригаде был инструктор по парашютному делу. Товарищи дружески именовали его "завнебом". Приверженность и страсть к профессии всегда обеспечивают успех в учёбе. Эту простую истину я усвоил на собственном опыте, и теперь меня радовало трудолюбие моих парашютистов, их мужество и тот волевой накал, который легко было почувствовать в окружении уверенной в себе, жизнерадостной молодёжи.

Даже офицеры, хорошо подготовленные в оперативно-тактическом отношении для управления подразделениями и частями сухопутных войск в бою, теперь, оказавшись среди воздушных десантников, по-юношески увлеклись парашютным делом. Всё их время было поглощено подготовкой к прыжкам, самими прыжками, задачей десантирования подразделений.

В чём заключалась эта задача? Главное в ней было: удачно совершить прыжок и собраться в назначенном районе. У меня невольно возникал вопрос: а дальше? Этот вопрос возник ещё в Москве, в беседе с полковником Свиридовым, но тогда он лишь промелькнул в сознании, а теперь, в конкретной обстановке, становился значительным и тревожным.

Невольно вспоминалась мне далёкая Испания. Что, если бы мои солдаты и офицеры внезапно оказались в тех условиях, отлично владея только специальной подготовкой? Для ведения боя с опытным и сильным противником одного умения прыгать с парашютом, конечно, было недостаточно. Ведь после приземления парашютист превращается в обчного пехотинца, который должен искусно владеть своим оружием, использовать естественные выгоды местности, тактически правильно действовать на ней, отлично стрелять, быстро зарываться в землю, решительно и со знанием дела атаковать противника. Ему предстоит совершать форсированные марши в составе подразделения или части с готовностью немедленно вступить в бой, организовать оборону захваченного объекта или рубежа, применять самые разнообразные приёмы и способы борьбы с противником.

Я созвал офицеров и поставил задачу овладения всеми видами боевой подготовки: тактической, строевой, физической, огневой, инженерной и противохимической.

От меня не могло укрыится, что некоторые из них были озадачены и разочарованы: пожалуй, им казалось, будто я пытаюсь превратить воздушно-десантные войска в обычную пехоту. Однако, я твёрдо знал, что это правильный путь, и единственное, о чём сожалел позже, что на этом пути время позволило нам так немного сделать.

Во время учений утром 18 июня 1941 года в районе города Джанкой были сброшены с парашютами командиры и штабы 212-й и 6-й воздушно-десантных бригад... Я со своим штабом прибыл в этот район поездом. На следующий день начальник штаба корпуса подполковник Коссенюк сделал обстоятельный разбор учения. Как я и ожидал, подполковник построил свой доклад на вопросах десантирования штабов... О ведении оборонительного боя и управления войсками он обронил только два-три слова, так как бой фактически не проводился.

Шагая со мной по степи и словно ваыражая мои мысли, майор Борисов сказал:

- Видели, как собираются воевать наши десантники? Оказывается, для них самое главное - совершить прыжок и собраться в назначенном месте. Я тоже, Александр Ильич, теперь невольно задаю себе вопрос: а что же дальше?

Он усмехнулся:

- По-видимому, в дальнейшем всё должно пойти само собой. Однако я согласен с вами, что практика подготовки наших парашютистов слишком узка.

- Я говорил, Владимир Александрович, подполковнику Коссенюку. Он выслушал меня довольно рассеянно...

-Всё же, что он ответил? - с интересом спросил Борисов.

- Он сказал, что впереди у нас ещё много времени. Упущенное, дескать, можно наверстать. Впрочем, не знаю и с уверенностью не могу сказать, действительно ли у нас так много времени? Что касается нашей бригады, то мы перестроим учёбу немедленно.

- Я понимаю, - заметил Борисов. - Тревога чувствуется даже в воздухе... Хотя бы этот самолёт... Почему он вдруг появился в районе учений?.

- Как, разве и вы заметили чужой самолёт? Право, я был удивлён, что на него никто не обратил внимания.

- Могу доложить подробно, - сказал Борисов. - Военный самолёт-разведчик с румынскими опознавательными знаками появился с запада в девять ноль-ноль в тот момент, когда наши десантники приземлились. Идя на значительной высоте, самолёт сделал несколько кругов над Джанкоем и удалился в западном направлении...

Занятый множеством дел, я тоже вскоре забыл об этом самолёте и вспомнил лишь на следующий день в беседе с командующим Одесским военным округом генерал-полковником Черевиченко.

Подъезжая к зданию округа, я обратил внимание, что у его подъездов собралось много офицеров в полевой форме, с чемоданами в руках. Молодой капитан, которого я спросил, зачем он явился в штаб, ответил смущённо:

- Подняли по тревоге... Часть уже куда-то уехала, а мы ожидаем распоряжений. Товарищи поговаривают: может быть, война? Но с кем? Я думаю, предстоят штабные учения.

Генерал-полковник Черевиченко, подтянутый, стройный брюнет, принял меня просто и радушно. В течение пяти минут он разрешил все вопросы Материального обеспечения бригады, выделил инженерное имущество и грузовые автомашины.

- Вам, Александр Ильич, сказал он дружески, я выделяю легковую машину. Можете командировать в округ представителя и получить её. Сейчас вам придётся много передвигаться, везде поспевать. Бригада должна усиленно заняться боевой подготовкой в условиях наиболее приближенных к военному времени.

- Разве имеются сигналы, что скоро будет война?

Черевиченко задумался.

- Для вас, конечно, не секрет, - сказал он, - что фашисты продолжительное время сосредотачивают войска у нашей западной границы. Как-то в их печати промелькнуло сообщение, что эти перемещения носят обычный характер: выезд в лагеря, замена одних частей другими, перебазировка для отдыха и прочее. Восточная граница Германии, ввиду договора тысяча девятьсот тридцать девятого года, наиболее, мол, спокойна, и здесь солдаты и офицеры безмятежно могут отдохнуть.

- Но вчера над Джанкоем появился иностранный самолёт-разведчик. Какая наглость! И безнаказанно улетел...

- В последнее время нашу воздушную границу всё чаще нарушают иностранные самолёты-разведчики. В основном, немецкие.

- Почему мы их не сбиваем?

Командующий округом посмотрел мне в глаза.

- Когда речь идёт о возможности возникновения войны, - сказал он, - о судьбах миллионов людей, недопустимо поддаваться провокации. Гнев всегда плохой советчик. Нужно иметь железную выдержку и стойкость. Если войну с фашистской Германией не удастся предотвратить, - её нужно хотя бы оттянуть и за это время укрепить нашу военную мощь. Англо-американо-французские правящие круги давно пытаются столкнуть нас с Германией. Для них желательно, чтобы и мы, и немцы истекали кровью в этой войне, а они диктовали бы свою волю... Гитлер не отказавлся от своих бредовых планов мирового господства. Но если бы мы ввязались в войну с Германией год-два назад, как ликовали бы заправилы англо-американо-французского блока! Они стремятся загребать жар чужими руками. Для нас же, для нашей партии и народа, мир - священное понятие. Однако, если придётся воевать, бедем биться насмерть!

Сосредоточенно-спокойный, Черевиченко стоялд у окна и задумчиво смотрел вдаль. Таким и запомнился он мне навсегда.

С чувством внутренней напряжённости и тревоги я возвратился в часть. Явных признаков резкого изменения обстановки не было, но предчувствие чего-то недоброго упорно нарастало. Я старался успокоить себя тем, что личные предположения могут быть ошибочны. И румынский воздушный разведчик, и командиры, поднятые по тревоге в штабе округа, - эти факты могли быть и несущественными.

Впечатления от поездки в штаб округа вскоре заслонились конкретными делами, жизнью бригады. После учений в Крыму я видел, как много предстояло сделать, чтобы бригада стала образцовой. То, что уже было сделано, могло считаться лишь началом.

 

 

ЧАСТЬ 2

Добровольное пополнение. Поп с пистолетом. Продолжение отхода. Мост взорван. Пять атак. Подготовка ночного рейда. Разгром автоколонны. Неудача Косолапова. «Идейный» немец. Разведчики не вернулись. Мы у города Тима.

В течение четырех суток под Орловкой происходили мелкие стычки патрулей. По ночам противник вел бесприцельный, беспокоящий артиллерийский огонь. Бригада почти не имела потерь, а наши сверхметкие стрелки-снайперы при всяком удобном случае брали фашистов на мушку. Мы заставили немцев ползать по земле. Теперь они уже не позировали на передовой. Это им слишком дорого обходилось.

Через четыре дня командующий 40-й армией приказал бригаде занять оборону в районе Ворожбы у населенного пункта Теткино.

Почти две недели в полосе нашей обороны противник не проявлял активности. Где-то севернее нас, в пятнадцати-двадцати километрах, шли ожесточенные бои. Неподалеку отсюда, в районе Глухова и южнее, действовала группа генерала Ермакова. Мы надеялись связаться с нею, чтобы установить тесное взаимодействие, но сколько ни пытались наши разведчики прорваться через боевые порядки немцев, им это не удавалось: подразделения 47-го немецкого моторизованного корпуса были так многочисленны и сосредоточены так плотно, что контролировали в этом районе буквально каждый квадратный метр.

Наша разведка боем, пытавшаяся пробиться в направлении Глухова, севернее реки Сейм, тоже не имела успеха.

Зато нам здорово повезло с пополнением бригады. Вот когда пригодилось собранное нашими вооружениями и тыловиками оружие, подобранное на полях сражений. У нас его оказалось немало: 20 станковых и 25 ручных пулеметов, более пятисот винтовок и автоматов! Это был золотой фонд бригады. Заместитель по тылу капитан Андриец ревностно его берег.

А теперь он ликовал: немалых трудов стоило ему отстоять и сберечь на марше этот груз, занявший несколько машин. Ликовали и наши штабные офицеры: пополнения сколько угодно, есть и оружие!

Из города Сумы и области, из Глухова, Бурыни, Кролевца, из окрестных поселков, с железнодорожных станций, из сел в бригаду шли и шли добровольцы. В большинстве это были молодые, энергичные юноши в возрасте восемнадцати-двадцати лет. Они не проходили медицинских комиссий, да таких комиссий в те дни и не существовало. Каждый из них уверял командиров, что он вполне здоров, и каждый горел желанием скорее зачислиться в часть и получить оружие.

Немало пришло к нам и пожилых людей: секретари райкомов и горкомов, учителя и председатели колхозов, механики и бригадиры, слесари и железнодорожники, врачи, агрономы, трактористы, комбайнеры.

Мы вручали им оружие в торжественной обстановке. Представители нашего политотдела, коммунисты и комсомольцы бригады беседовали с каждым новичком персонально, рассказывали им о боевых делах десантников, о боях за Киев и Конотоп.

Впрочем, убеждать этих молчаливых людей не приходилось. Они видели руины родных селений. Видели наглую и свирепую фашистскую солдатню. Многие из них недавно потеряли родных или близких. Одна неусыпная дума владела этими людьми — дума о мщении за поруганную Украину.

Когда я вручил автомат пожилому бригадиру колхоза, откуда ни возьмись, прямо из-под моей руки выскользнул маленький, щуплый, вихрастый паренек, в оборванном пиджаке, в заплатанных брюках.

— Товарищ полковник… Что же это за обида? Значит, только у него есть родина, — он кивнул на бригадира, — а у меня, вы думаете, нету?

На щеках у парнишки слезы, он поспешно вытер их рукавом, заговорил всхлипывая:

— Почему всем дают оружие, а мне сказали, не дадут? Вон тот командир, — он указал на старшего политрука Марченко, — так и сказал: не дам. Ты, говорит, ростом маловат, да и года твои не подходят. Так разве ростом воюют, товарищ полковник? Возьмите пощупайте мои мускулы, это же настоящая сталь! Я и по-пластунски переползти сумею, и перебежку сделаю вмиг… А вы, товарищ бригадир? Я ведь вас хорошо знаю: вы из соседнего с нашим села, товарищ Петренко, трое детей у вас — Миша, Коля, Васька… Вам бы кашу солдатам варить, дело это тоже почетное и нужное, а мне, молодому, товарищ полковник, мне ли, Косте Сумскому, на кухне усидеть?

— Хорошо, Костя Сумской, а умеешь ты владеть оружием?

Он удивился вопросу.

— Как же, товарищ полковник, не уметь? Нас в школе военному делу обучали, и еще я занимался в военном кружке. Давайте винтовку или автомат:, сам разберу и соберу, каждую деталь назову по имени и отчеству!

— Что ж, Костя, парень ты, вижу, бравый. Хорошо, получай автомат и помни, какое доверие оказывает тебе Родина.

Он бережно принял автомат, сдернул шапчонку, наклонился и поцеловал его.

Но если Костя действительно отлично знал оружие, этого нельзя было сказать о многих, которые пришли к нам. Трудно было этим товарищам в бою: им приходилось учиться на поле сражения.

Две недели сравнительного затишья, и бригада доукомплектована почти до штата; сколочены в боевом отношении батальоны; назначены из местного партийного актива политработники; из резерва армии прибыли командиры взводов и рот.

Из-за реки Сейм темными осенними ночами к нам прорывались группы солдат, выходившие из окружения. Среди них было много украинских коммунистов, и почти все они свято сберегли свои партийные билеты. После проверки их зачисляли в состав бригады, которая вела боевые занятия, используя каждый свободный час.

В селах, где мы стояли, люди просили только об одном: не уходите. Местные власти и крестьяне обеспечивали нас продовольствием сверх всяких норм. Бойцы и офицеры были окружены вниманием и заботой населения. «Не уходите, родные…» Я постоянно слышал этот шепот, мольбу, крик. Но мы — солдаты, и обязаны подчиняться приказу. Мы снова и снова снимались и молча шли на восток.

В начале октября, в осеннюю распутицу, когда, как говорится, разверзлися хляби небесные, когда проселки превратились в сплошную бесконечную трясину, мы за день совершили бросок более чем в сорок километров и заняли оборону от Коренева до села Снагость.

Утром 13 октября к домику, в котором я остановился, подкатила повозка. В комнату вошли двое: рослый седой старик в поношенном пальто и примятой шляпе и сравнительно молодой мужчина в кожаной куртке и высоких сапогах. Они отрекомендовались: секретарь райкома Федоренко и председатель колхоза Сидорчук.

Я взглянул на их документы и пригласил гостей к столу. Они сняли фуражки и присели напротив меня. Лица их были усталы, глаза красные от бессонницы.

— Не думал я, Александр Ильич, — сказал Сидорчук, — что вы нас так сразу и примете…

— Как видите, у меня даже нет приемной. Так что посетителям негде ждать.

Сидорчук улыбнулся.

— Верно. Однако у вас достаточно и своих дел.

— Мы с вами коммунисты, товарищ Сидорчук, и каждое ваше дело — одновременно и мое дело.

Председатель наклонил голову:

— Отрадно слышать хорошие слова.

Федоренко заговорил озабоченно:

— Что делать, Александр Ильич, — дайте совет, и мы вас послушаем… У нас около 500 тысяч пудов зерна, это семенной фонд колхозов. Много скота… Сельскохозяйственные машины. В магазинах на два миллиона рублей ценных товаров… Куда все это спрятать, как уберечь? Насколько нам известно, вы этой ночью уйдете на восток. Неужели такое богатство должно остаться немцам? Помогите нам отправить скот, зерно, товары в тыл!..

Я невольно задумался: что им ответить? Конечно, я должен был сказать им только правду, как бы она ни была горька.

— Хорошо, товарищи, куда же мы отправим это богатство?

Они переглянулись. Федоренко нахмурил седые брови.

— Вы — человек военный. Вам это лучше знать.

— Я говорю с вами чистосердечно: сегодня мне приказано занять оборону в районе Липовца. Это, примерно, семьдесят километров отсюда на восток. Вы представляете. Семьдесят километров!

И снова они переглянулись. Бледнея, Федоренко сказал:

— Мы ничего не успеем сделать. Даже если бы вы помогли.

— Не подумайте, что мне легко, товарищ Федоренко. Но единственный выход в данной ситуации — уничтожить все.

Секретарь райкома уронил седую голову на грудь:

— Уничтожить!.. Это, Александр Ильич, просто сказать. Мы ведь своими руками все наживали, по зернышку собирали такое богатство, а теперь… уничтожить! Скажите, заметили вы прошлой ночью в селе, на огородах, людей? Мы-то их заметили. Женщины, дети, старики и старухи таскали на поля, на огороды муку в ящиках, зерно и зарывали в землю. Многим из них помогали ваши солдаты. И это понятно: все с нашей отступающей армией не уйдут. Кто-то останется, и нужно будет чем-то жить. Вот они и делают запасы. Что ж, они их наживали. Пусть берут… Однако что делать с нашим семенным фондом? Полмиллиона пудов! Сжечь…

Он вдруг затрясся от рыданий.

— Да, только сжечь.

Мы простились на крыльце. Где-то неподалеку равномерно выстукивал очередь пулемет. Сеял дождь. У домика покачивался на ветру фонарь, и стекла его были заплаканны.

Я не ожидал, что через сутки еще раз встречу Федоренко и Сидорчука. Они не ушли в Коренево. Не успели. Я сам вручил им автоматы и позже видел обоих в боях.

…По данным штаба 40-й армии нам было известно, что войска противника заняли Глухов, Крупец, Рыльск и форсировали реку Сейм. Их мотоколонны двигались в направлении Льгов — Курск.

С вынужденным отходом наших войск в глубь страны, как и недавно при вражеской осаде Киева, среди местного населения стали распространяться самые фантастические слухи. Некоторые из них вызывали у бойцов только усмешку. Другие заставляли призадуматься. Третьи настораживали, будили ярость и гнев.

Дряхлая старушка, которой удалось каким-то чудом выбраться из Глухова, клялась, что видела рогатых немцев.

— Это в каком же смысле бабушка, рогатые они? — допытывался смешливый солдат.

— А так, сыночек, и есть: рога, будто у барана, и назад торчат!

— Значит, в сторону Германии?

— Истинно, сынок!

— Дело понятное, — шутил солдат. — Там ведь, в Германии, женки этих фрицев остались… Поняла, бабуся?

Молодой учитель рассказывал, что в Глухов прибыл какой-то помещичий отпрыск и заявил о своих правах на землю. Этого отпрыска ночью пристрелил кто-то из местных партизан, но в обозах немцев следовали десятки белоэмигрантов, они становились комендантами городов, начальниками полиции, агентами гестапо и без разбора мстили населению, не жалея ни женщин, ни детей.

Это уже было похоже на правду. По крайней мере, мы имели сведения, что в Конотопе в гестапо рьяно подвизалось отребье белогвардейщины и кулачья, а в наших западных областях помещики снова устанавливали барщину.

Один офицер уверял меня, что вслед за войсками противника движется целый сонм попов. Я не поверил: этим ли еще ввязываться в войну? Но 20 октября в Липовце, что юго-западнее Курска, комиссар Чернышев сообщил мне новость. Наши разведчики, возглавляемые лейтенантом Яровым, задержали священника с крестами в мешке и с пистолетом за поясом брюк.

Озадаченный, я приказал вызвать Ярового. Он явился через пятнадцать минут, бросил на скамью увесистый вещевой мешок:

— Это амуниция благочинного.

Я осмотрел мешок: он был сшит специально, с наплечными ремнями для носки на спине.

— А что в нем?

— Всякая всячина, товарищ полковник. Разрешите открыть?

Он вынул из мешка два новых начищенных креста, ризу с подризником, черный халат, камилавку, два евангелия разных размеров, пакет, полный денег.

— Здесь ровно пятнадцать тысяч рублей, товарищ полковник, — усмехнулся Яровой, подавая мне пакет, — Божий посланец странствовал безбедно!

— Это и все его имущество?

Яровой порылся в уголке мешка и положил на стол горсть патронов от пистолета «вальтер».

— Теперь все. Учтите, его пистолет был заряжен.

Я подумал, что некоторые слухи, как видно, были не лишены оснований.

— Где же вы его взяли, Яровой?

— С помощью Машеньки из Мышеловки задержал. Машенька теперь стала разведчицей. Мы находились в селе Солдатском и уже собирались уходить, как вдруг подходит ко мне этакий немощный старичок. «Товарищ командир, — говорит, — я должен сказать вам по секрету, что в нашем селе появился подозрительный человек. Только дайте слово: вы никому не укажете на меня?» Я дал старичку слово. «Хорошо, — говорит, — смотрите, вот, пятый дом слева. Там живет набожная вдовушка. Этот подозрительный у нее ночевал. Священник он, а только речи ведет подлые: германская армия, говорит, обязательно выйдет победительницей; капут, говорит, советам, а вы, люди добрые, готовьте хлеб-соль, чтобы наших освободителей-немцев встречать»… И я, и Машенька тут же позабыли об этом старичке, бросились к дому вдовушки. С нами были еще два автоматчика: мы оцепили дом, а Машенька постучала. Ей не отозвались. Тогда она открыла дверь и вошла. Минут через пять выбегает и говорит: «В доме — ни души. Хозяйка ушла куда-то. Но подозрительны мне показались мужские валенки под кроватью. Похоже, кто-то там лежит».

Я послал в дом разведчика Петрова. Через минуту слышим условный свист. Вбегаем в дом и видим: Петров вцепился в огромный валенок и не может вытащить его из-под кровати. Вдвоем мы вытащили на свет божий здоровенного дядьку с крестом на груди. Полы его пиджака распахнулись, я заметил колодочку пистолета. Вот он, этот пистолет.

Яровой положил на стол новенький средних размеров «вальтер».

Меня заинтересовал этот церковный «деятель».

А пока Яровой ходил за благочинным, в комнату, возбужденный и злой, вбежал Чернышев.

— Слышали, какие трюки гитлеровская пропаганда выбрасывает? Целую стаю попов запустила для разложения наших тылов.

— Слышал, Федор Филиппович. Сейчас мы посмотрим на такого пропагандиста.

Поп Аркадий оказался рослым, несколько сутулым мужчиной лет сорока пяти. Лицо одутловатое, под глазами мешки. Взгляд у него был цепкий и осторожный; руки холеные, хотя и грязные; волосы пострижены под кружок.

Он шагнул через порог, взглянул по углам и занес руку, чтобы перекреститься, но хозяин дома икон не держал, и поп Аркадий смиренно опустил руку.

— Откуда прибыли, благочинный? — насмешливо спросил Чернышев.

Поп Аркадий вздохнул, уставился взглядом в потолок.

— Пути господни неисповедимы…

Я резко оборвал его;

— Хватит!.. Отвечайте на вопросы, И говорите правду, иначе…

Он насторожился.

— Что… «иначе»?

— Иначе вы будете расстреляны как фашистский шпион.

Поп Аркадий выпрямился, спокойное, смиренно-благостное выражение сошло с его лица.

— Если вы касательно пистолета, поверьте, это дело случая…

— Отвечайте на вопросы, — оборвал его комиссар.

— Откуда вы прибыли?

Он потупился:

— Из немецкого города Котбус.

— Кто вас послал?

— Это было еще перед началом войны. В Котбусе немецкие власти собрали группу православных священников из разных городов и разъяснили нам, что мы, как только начнется война, должны следовать за немецкими войсками и восстанавливать во всех занятых немцами селах и городах богослужение.

— Только ли богослужение? — быстро спросил комиссар.

— Да, только…

Федор Филиппович резко встал из-за стола:

— А в отношении Советской власти что вам было приказано говорить?

Поп Аркадий метнул на комиссара зоркий, прищуренный взгляд:

— Вы… знаете?

— Знаю.

— Верно. Нам было приказано вести богослужение против коммунистов и призывать мирян не оказывать сопротивления завоевателям.

— Вы это исполняли?

— Так…

— Почему же вы оказались впереди наступающих немецких войск? — спросил я. — Разве и это входило в вашу задачу?

— Да, входило.

— Рассказывайте подробней.

— Нас обязали при каждом удобном, случае проходить в тылы советских войск.

— И вести агитацию?

— И нести слово божье.

— С пистолетом за поясом?

Он быстро взглянул по сторонам, взял стул, резко его придвинул, сел; одутловатое лицо его приняло надменное выражение.

— Чему вы удивляетесь, командиры? Тому, что священнослужитель участвует в войне? А разве этого не было во веки веков? Разве не сказано в священном писании: и возрадуются кости, тобою сокрушенные?

— Сколько ты получил от немцев? — негромко спросил комиссар. — Сколько серебреников… Иуда?

Поп Аркадий протянул руку, не спрашивая разрешения, взял из моего портсигара папиросу, закурил.

— Господа командиры… — начал он мягко, пристально глядя мне в лицо, обернулся, глянул в лицо комиссару. — Слушайте меня: я смогу быть вам полезен. Ваше дело проиграно. Слышите? Вы проиграли войну. Единственное, что у вас остается: перейти на сторону сильного. Вас встретят с уважением и почетом. Не теряйтесь. Еще не поздно. Я буду вашим проводником…

Мне удалось вовремя отвести в сторону руку комиссара. Он стукнулся локтем о стол и сразу же выпрямился, тяжело дыша, бледный, с горящими гневом глазами.

Я кликнул часового и указал ему на попа.

— Уведите в штаб корпуса. Будьте внимательны: это матерая сволочь…

Некоторое время мы молча сидели у стола. Чернышев медленно поднялся, тяжело опустил руки:

— Извините, Александр Ильич… Не сдержался.

— Не волнуйтесь, комиссар. Думаю, «отец Аркадий» еще расскажет много интересного.

 

Трудным был путь бригады по осенним русским степям в непогодь из района Ворожбы до Тима. Мы отходили в сутки не менее чем на пятнадцать километров. Двадцать суток непрерывного отступления. Триста километров пройденного горького пути. Немецкие дивизии преследовали нас по пятам. Как правило, днем мы отражали атаки противника, а ночью совершали марш на восток, до нового оборонительного рубежа.

То, чего так настойчиво добивалось гитлеровское командование, не случилось. Оно хотело остановить наш корпус, завязать серьезные бои, окружить его и уничтожить.

Уже не менее десятка раз «клещи» противника, его танковые подразделения и части мотопехоты вытягивались, чтобы охватить нас с флангов и зажать, но это у немцев не получилось. Корпус успевал свернуться и выскользнуть из клещей. Затем повторялась та же картина: днем — бой, ночью — отход.

Я все пристальней всматривался в лица бойцов и офицеров. Откуда у этих людей такая железная воля, такая стойкость и мужество? Я не помню ни жалобы, ни упрека. Они знали, что значит приказ, и верили, вопреки всем нашим неудачам, потерям, разочарованиям, верили в победу. Слово и воля партии соединяли их в такой поистине чудесный сплав, которому не ржаветь ни в слякоти осенних дорог, ни в тяжелой распутице огорчений.

Ночами, при отходах, мы оставляли небольшую группу прикрытия во главе с офицером на старом рубеже. Задача прикрытия, мы знали это, была, по существу, невыполнима. Против горстки наших бойцов действовали крупные, отборные соединения врага. Как удержать эти соединения маленькому отряду смельчаков?

Но смельчаки-десантники выполняли задачу. Бригада успевала оторваться от противника и занять новый участок обороны.

Мы не надеялись снова увидеть своих храбрецов, и сами они знали, на что идут: их оборонный рубеж был рубежом смерти. Но бывалые воины неспроста говорят, что смелости и отваге сопутствует удача. Скопища немцев часами топтались перед нашей слабенькой обороной, развертывали крупные силы для удара, вызывали танки и бронетранспортеры, теряли десятки солдат от огня наших пулеметов, а потом, ворвавшись в наши окопы, не обнаруживали там никого.

Через два-три дня, через неделю солдаты группы прикрытия догоняли бригаду. Мы с ними простились, но они, отважные, были живы! Мы клялись за них отомстить, но они и сами выполняли великую клятву мщения.

24 октября наша разведка доложила, что мост через реку Сейм в районе Шумаково взорван.

Для нас это было полной неожиданностью. Почему же наши подрывники не подождали, пока переправится корпус? Неужели в штабе 40-й армии забыли о его существовании?

Вслед за нашей бригадой тянулась на машинах артиллерия. Как быть теперь с нею, если и брода, — об этом тоже уже доложили разведчики, — поблизости не оказалось?

Позже мы узнали, что группа саперов, получившая задание пропустить наши отступающие части и с приближением противника подорвать мост, допустила нелепую, непростительную ошибку. Саперы приняли нашу разведку за наступающих немцев. Мост взлетел в воздух перед машинами наших разведчиков!

Было до горечи обидно, однако что же делать? Факт остается фактом. Нужно было немедленно восстанавливать мост.

Моторизованная пехота противника не давала нам ни часа передышки. Как только движение колонны замедлилось, немцы стали разворачиваться для атаки. Мы вынуждены были принять бой в очень невыгодных для нас условиях.

Батальон капитана Александра Наумова занял оборону западнее населенного пункта Шумаково. Задача — обеспечить переправу бригады через Сейм. Десантники Наумова быстро зарылись в землю, а наши саперы принялись за работу. Но гитлеровцы, конечно, не стали ждать.

Во второй половине дня передовые подразделения вражеской мотопехоты двинулись в атаку. Немецкое командование рассчитывало, что его передовому отряду удается с ходу прорваться к мосту. Десантники подпустили атакующих на близкое расстояние и только после сигнала Наумова открыли огонь.

Через несколько минут отлогие склоны Сейма были сплошь усеяны трупами вражеских солдат и офицеров. Остатки их передового отряда откатились на исходные рубежи.

Нужно отдать должное саперам: каждый из них работал за десятерых. Стоя по пояс в ледяной воде, они поднимали новые деревянные опоры, крепили раскоски, заводили балки. Некоторых сносила быстрина: не роняя инструмента, они добирались до берега вплавь и снова занимали, свое рабочее место. Только один человек, их командир, допустил ошибку, но все они чувствовали себя виновными. Я никогда не видел такого жаркого, героического аврала.

А гитлеровцы, казалось, были удивлены нашим решительным отпором у переправы. Подтянув части, они снова предприняли атаку на батальон. Каким-то трем десяткам вражеских солдат удалось добежать до окраины Шумаково. Но только до окраины. Дальше они не прошли.

Обозленное неудачами и крупными потерями, командование немецкой мотопехоты вызвало авиацию. Над боевыми порядками батальона появилась шестерка «фокке-вульфов». Она пронеслась на бреющем полете, поливая окраину деревни из пулеметов, потом развернулась, несколько набрала высоту и стала вести пушечный огонь. Пехота противника снова рванулась к мосту и снова отползла, оставляя на склонах, на осыпях, в руслах ручьев десятки убитых и раненых.

Уже смеркалось, но бой нисколько не затихал: враг стремился во что бы то ни стало овладеть пунктом Шумаково и выйти на этом участке к Сейму. Теперь он атаковал при поддержке пяти или шести батареей артиллерии, и я начинал тревожиться: устоят ли десантники Наумова?

Мы с Чернышевым находились у моста, когда мимо нас по крутому изгибу дороги пронесся всадник. Конников в составе бригады не было, и мы не знали, откуда он появился, этот лихой кавалерист. Перед группой солдат он вздыбил коня, круто развернулся на месте и помчался в нашу сторону. Мы посторонились с дороги, но конь снова вздыбился, заплясал на задних ногах, а всадник ловко, легко соскользнул на землю:

— Товарищ полковник, разрешите к вам обратиться… к товарищу комиссару!

Так вот кто это был, — теперь я узнал его по фигуре и по голосу, — передо мной стоял навытяжку Костя Сумской!

— Обращайтесь, Костя… Что нового?

Он лихо козырнул, стукнул каблуками новеньких трофейных сапог, достал из шапки аккуратно свернутую четвертушку бумаги, передал ее комиссару.

— Четвертую атаку только что отбили… Фашисты, товарищ полковник, штабелями лежат. Однако пятую все же затевают.

Присвечивая карманным фонариком, Чернышев прочитал вслух донесение комиссара батальона Крылова:

«Немцы возобновили пятую атаку и теперь ведут наступление при поддержке артиллерийского огня и штурмовой авиации. Но мы сумели хорошо зарыться в землю, приспособить отдельные строения для укрытия от огня противника, так что потери имеем незначительные. Думаем, что это последняя их атака. Они вынуждены будут отказаться от безрезультатных атак. К стрелковому оружию у нас осталось мало боеприпасов. Как герои, дерутся бойцы — их пулеметы работают отлично».

— Спасибо, товарищ Сумской, — сказал комиссар. — Где ты раздобыл такую сивку-бурку?

— Конечно, у немцев, товарищ комиссар! — браво доложил Сумской и щелкнул каблуками. — Лошадь, как видно, из самой Германии притопала: немецкое тавро на крупе выжжено и по-нашему, по-русски не понимает.

Комиссар улыбнулся.

— Где там не понимает: вон как ты пронесся, будто камень с кручи слетел… Но погоди, почему же без седла?

— Такая досталась, товарищ комиссар. Был я в разведке с товарищем. Мы немецкую повозку прямо в степи встретили. На повозке три фашиста. Эту «троицу» м<