Александр Николаевич Сенкевич

Александр Николаевич Сенкевич

Скользящие тени

 

 

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2860255

«Скользящие тени.»: Время; Москва; 2011

ISBN 978‑5‑9691‑0639

Аннотация

 

Чтение стихов Александра Сенкевича – увлекательное занятие. Главные качества его поэзии – это концентрация и совмещение. А как он этого добивается, остаётся его секретом.

Вещность, чувственность, изощрённая зримость – вот главные истоки поэтики Александра Сенкевича.

 

Александр Сенкевич

Скользящие тени

 

Автор выражает огромную признательность Андрею Викторовичу Крючкову за поддержку в издании книги Оскару Рабину, любезно предоставившему свои рисунки для оформления

 

НЕНАСТЬЕ

 

ПРОЗРЕНИЕ

 

 

Однажды я сошёл на полустанке.

Название запомнил –

Карамыш.

Осенний ветер теребил останки

покрытых дранкой, чуть покатых крыш.

И ветром тем,

к себе его приблизив,

в лес опустелый был я приведён.

Там, словно рыба в чешуе из листьев,

земля лежала, вспорота дождём.

 

И вздрогнул я.

Какая это низость,

что смертен я, что жизни нет иной,

а эта холодящая осклизлость –

наступит срок – сомкнётся надо мной!

И тишина.

И омертвенье тканей.

Распад меня. Но отчего же смерть

не только страх, а боль, воспоминанье

того, что было и что будет впредь?

 

Воспрянут травы.

В рост пойдут деревья.

Придёт пора густых холодных рос.

Потом зима… Ведётся так издревле.

Но я не верю в ложь метаморфоз!

О, до чего же праздная идея,

её принять я сердцем не готов,

что становлюсь я, в смерти холодея,

лазурной каплей в ливне из цветов.

 

А на земле размокшей и над нею

резвился ветер, сотрясая глушь.

Сужались, от испуга стекленея,

зрачки лесных залубенелых луж.

Казалось, ливень был над всей Сибирью,

и ощутил я смертный свой удел.

А воздух, отягчённый этой сырью,

клубился вниз и хлопьями густел.

 

1 9 9 5

 

МОЛИТВА

 

 

Не приведи, Господь,

чтоб уцелела плоть,

а светлая душа,

как тёмный снег, сошла.

 

1 9 7 3

 

КАЛИФАМ НА ЧАС

 

 

Самовлюблённейшие маги,

вам всем пора бы на покой.

Ведь жизнь мою, как лист бумаги,

не исписать чужой рукой.

И ваша злоба неуместна, –

куда ей совладать со мной!

Моя субстанция небесна,

вы ж превратитесь в прах земной.

 

 

ЭЛИКСИР

 

 

Стоят предметы неподвижно,

приземисты и тяжелы.

И тишину, как сок, я выжму

из прелой мякоти жары.

Дойдя до сокровенной сути,

где чудеса разрешены,

смогу я сохранить в сосуде

густые капли тишины.

Чтоб осенью и даже после,

когда ветра своё возьмут,

открыть среди разноголосья

покрытый плесенью сосуд.

И слабым быть, и виноватым,

и выпить всё, себя кляня.

И станут эти капли ядом,

а может быть, спасут меня.

 

 

НОЧНЫЕ ЦВЕТЫ

 

Инге Дроздовой

 

 

Багровые цветы,

как будто сгустки крови,

что выхаркнула ночь

на хрупкие кусты,

смотрели на тебя

с покорностью воловьей, –

растениям чужда

гордыня красоты.

 

Плоть лепестков была

нежна и беззащитна.

Жужжал натужно шмель,

роилась пчёлок рать…

Мир стрекотал вокруг.

И стало мне обидно,

что я не в силах им

бессмертье даровать.

 

Б е н а р е с, я н в а р ь 2 0 0 4

 

НАВАЖДЕНИЕ

 

 

Ночь тиха, и тесен дворик,

сух и жёсток кипарис.

Где стоит, неприбран, столик,

там возня и гонка крыс.

Ты и я в подушку вжались,

были целый день в раю,

а теперь вот оказались

рядом с бездной на краю.

 

Там внизу мелькают тени

и понять поди сумей –

чьё там слышно шелестенье:

то ли крыльев, то ли змей?

Там дымится еле‑еле

гладь свинцово‑мёртвых вод.

Может, есть такое зелье,

что всю нечисть изведёт?

На крутом небесном склоне

среди звёздной чехарды,

может, в логово драконье

потайные есть ходы?

 

Мы укрылись, как улитки,

затаились, как смогли.

Где‑то скрипнула калитка,

что‑то стукнуло вдали.

 

1 9 7 8

 

ССОРА

 

 

Душа, ослабевшая к ночи,

пугается, еле жива,

когда разрываются в клочья

тончайших словес кружева.

Попав в наводнение брани,

найти бы какой‑нибудь кров.

Растащат меня, как пираньи,

зубастые полчища слов.

 

И вдруг из глубин, из‑под спуда

послышится шорох небес.

А может, идёт он оттуда,

где с высью смыкается лес?

Рассвет, как помазанник Божий,

удержит размеренный шаг,

ступая по бездорожью,

где горки сползают в овраг.

Там сумрак осядет холодный,

и там же, внизу, как всегда,

забьётся родник первородный,

воспрянет живая вода.

За этой целебной водицей

слетятся с бледнеющих звёзд

мои несуразные птицы:

Гаруда[1], Анка[2], Алконост[3].

 

 

ЗА ГОРОДОМ

 

 

Я в городе отвык давно

от тишины и от деревьев.

А в этом утре, словно в чреве,

дремало светлое добро.

И я не знал наверняка,

во что оно вдруг перельётся –

в улыбку, в радость или в солнце

и кучевые облака.

А зло?

Про зло не говори.

Оно, оформившись во что‑то,

хотело бы занять пустоты

в душе, в сознанье и в крови.

Но этим утром не найдя

ни места для себя, ни силы,

оно, явившись, испарилось,

как брызги редкого дождя.

 

1 9 6 7

 

ПТИЦЫ

 

 

1

А птицы всё кричат, и голосист их плач.

Вот‑вот – и снимутся с насиженных гнездовий.

Наступит срок опустошенья крови,

коротких дней и долгих неудач.

 

Трава пожухнет, и листва падёт,

и станут ночи холоднее камня.

Тогда луна блеснёт за облаками,

как среди веток перезревший плод.

И обмелеют речи и слова,

лишившись вдруг высокого значенья,

а вместо них останется молва –

как суетности нашей облаченье.

 

2

Никак не отвяжусь от мысли,

что прежде сделанное – зря,

когда оранжевые листья

впитает чёрная земля.

Когда дожди так монотонны

и неизбывны, не новы,

и нет тепла, и нету дома,

и нет бездонной синевы.

 

И это будет долго длиться,

тоской и скукой изводя,

пока снежинки, словно птицы,

не выпорхнут из‑под дождя.

И вмиг растают… Наготове

другие, рвущиеся вниз.

И станет вся земля гнездовьем

беззвучных и замёрзших птиц.

 

3

Свою память неправдой мараем,

ищем пламя в остывшей золе –

и рождаемся, и умираем,

словно птицы, на этой земле.

Не достались нам крылья в наследство,

но храним мы с рожденья зато

за ветвистыми рёбрами сердце –

нашей крови и духа гнездо.

А случись что – его залатаем,

но однажды, на чью‑то беду,

из живого гнезда улетаем

в непонятную нам высоту.

 

4

И зависть к птицам у меня…

Их крики, вольны и гортанны,

в моей душе откроют раны

и вмиг избавят от вранья.

 

И зависть к птицам у меня…

 

Они растают, как дымы

над речками и над лесами, –

им не опасно кольцеванье,

что совершается людьми,

для них не ставшее бедой,

когда летят по белу свету,

неся с собой земную мету

и причащаясь высотой.

 

1 9 7 0

 

МЕЖСЕЗОНЬЕ

 

 

Как стало скучно в этом доме!..

Здесь по‑другому всё, не так.

Зима уже на переломе,

и март приходит как антракт,

весну почувствовав заране,

готовя к выходу апрель.

Тепло, как слабое дыханье,

ещё идёт от батарей.

 

Вокруг – ни то ни сё. И вроде

характер мой сошёл на нет,

и растворяюсь я в природе,

как дождь, как облако, как снег,

чтоб появиться снова к лету,

оставив позади весну,

и стать открытым и конкретным,

как это дерево в лесу.

 

1 9 6 8

 

МУЗА

 

 

За окном потоками струится

птичий гомон и зелёный гул.

К тем любовь сторицей возвратится,

кто тебе на верность присягнул.

 

Козьей шерстью выстилая ложе,

опрокинешь в ангельскую тишь.

Голосом, застенчивым до дрожи,

душу изведёшь и истомишь.

 

Губы пересмякшие, сухие

облизнёшь горячим языком.

И сорвётся с привязи стихия,

та, с которой будто незнаком.

 

Заиграют радужные пятна –

это солнце вломится в альков.

Жизнь моя темна и непонятна,

как во мраке танец светляков.

 

1 9 9 8

 

СВОБОДА

 

 

Этот отпуск – как на волю

отпустили, в руки дав

небо, озеро и поле

и в придачу шум дубрав.

Дали ветхую сторожку,

в дождь – распутицу и грязь.

Ночью – лунную дорожку,

утром – солнечную вязь.

Я живу здесь, отдыхая.

Ночь читаю, сплю до двух.

И во сне душа глухая

обретает прежний слух.

 

1 9 6 9

 

ОСТРОВА

 

Сергею Чепику

 

 

Не тех, совсем не тех,

влюбляясь, выбираю,

не те, совсем не те им говорю слова.

Надеюсь я (а зря!), что обернутся раем

пустынные, как ночь, чужие острова,

 

которые вдали –

у гибельного края.

Их враз не обойти и взглядом не объять.

Чтоб ими овладеть, рискованно играю,

а проигравшись в прах, игру веду опять.

 

Вот так сейчас живу,

пока земля сырая

к себе не призовёт, зажав со всех сторон.

Я в мир иной уйду, осатанев от грая

назойливо‑лихих, встревоженных ворон.

 

Тогда и острова,

как жизнь моя вторая,

тихонько поплывут, чуть задевая дно,

в распахнутую мглу, из памяти стирая,

к чему привязан я, что полюбил давно.

 

И в этот краткий миг

раздрызга и раздрая

между вчерашним днём и будущим моим

почувствую я вдруг, сознание теряя,

что я – уже не я, а божий пилигрим.

 

2 0 0 2

 

СЛУЧАЙНОЕ ЗАСТОЛЬЕ

 

 

Когда приезжих праздная ватага

накроет, как накатная волна,

кощунственным покажется мне благо

вкушенья яств, испития вина.

И я бегу случайного застолья.

Бесчестен тот, кто выбран тамадой.

Его слова как мёд. В них ни крупицы соли.

И, как вино, разбавлены водой.

 

За тостом тост. Так повелел обычай.

Дымит мангал, и уголь раскалён,

и тамада, напрягшись шеей бычьей,

от посягательств сохранит канон.

Но для чего? Чтоб слово стало ложью?

И из живого превратилось в тлен?

А род людской, влачась по бездорожью,

был проклят вновь ещё на сто колен?

 

1 9 7 9

 

НОВАЯ ЖИЗНЬ

 

 

Отощали мои друзья – учёные люди

ведь в России цена знанию – копейка

Куда дороже аренда

помещений для банков и биржи

расположенных на месте

прежнего Общества «Знание»

преобразованного ныне в гуманитарный фонд

имени выдающегося учёного‑просветителя

и организатора советской науки

академика Сергея Ивановича Вавилова.

 

15 октября 1992 года

в самом затейливом здании Москвы –

Доме дружбы

состоялся банкет в честь этого гуманитарного фонда –

настоящее половодье вин и закусок.

 

Сюда я попал случайно

не каждый день ем и пью на халяву

В результате этого роскошного банкета

у меня значительно расширились знания о жизни.

 

1 6 о к т я б р я 1 9 9 2

 

ВЕЛИМИРУ ХЛЕБНИКОВУ

 

Когда умирают люди – поют песни.

В. Хлебников

 

 

Умирают ветры – становится тише.

Умирают тучи – проходят дожди.

Умирают ночи – светлеет небо.

Умирают люди – тяжелеет земля.

 

1 9 6 8

 

ИСТИНА

 

Вадиму Кирсанову

 

 

Она возникнет из низов,

из‑под пластов помойной дряни,

опять откликнется на зов

людей, которые заране

представить даже не могли,

какая в ней таится сила.

Она крутой замес смесила

из праха мёртвых и земли.

И вот, когда наступит срок

и Трубный Глас дойдёт до слуха,

она, дитя любви и духа,

всех нас, кто смирен и убог,

введёт в Божественный чертог,

в котором камень мягче пуха.

 

1 д е к а б р я 1 9 9 7

 

СОБРАТУ ПО ПЕРУ

 

 

Качает жизнь то вверх, то вниз

и накрывает мглой.

Моё сознанье – компромисс

меж небом и землёй.

 

Ты сочиняешь, я творю,

не окунаясь в ложь,

и не живу по букварю,

как ты давно живёшь.

 

Меня как больно ни когти,

я боль перемогу…

А в остальном я – как и ты,

и рухну на бегу.

 

Со стороны мы близнецы,

нас трудно различить.

Нам вместе связывать концы

и нить одну сучить.

 

С тобой войдём в один поток.

Я – первый, ты – за мной…

 

Небесный скрестится уток

с основою земной.

 

1 9 9 7

 

ПАМЯТИ ЦВЕТАЕВОЙ

 

Ляг – и лягу. И благо. О, всё на благо!

Как тела на войне –

В лад и в ряд. (Говорят, что на дне оврага,

Может – неба на дне!)

Марина Цветаева

 

 

На елманский язык перейду,

не хочу завершить Едикулем.

Не свалиться бы в мокрище кулем…

 

Отогреть, оразумить звезду –

бормочу, как в тифозном бреду.

 

Пёстрый бык в мураву уволок,

а была она пленной и тленной

и ступила на шаткий порог,

деревенский, обыкновенный,

неминучий, как песня и рок.

 

А над ней словно скопище блох…

 

Слышен гул суховатый и мерный –

это плещется звёздный поток

присмиревшей в мгновенье Вселенной

и, ласкаясь, касается ног.

 

1 9 7 5

 

КАРМА

 

Святославу Бэлзе

 

 

За разговором между чаем на эту тему и на ту

я в этих людях ощущаю затягивающую пустоту.

Вокруг шустрят шуты и нежить, толпятся жадно у клоак.

Они хотят себя утешить хоть чем‑нибудь, хоть кое‑как.

Они хотят отведать славы, отнять, что было у других.

И как их пакостны забавы, и как опасен сговор их,

злодейский, подлый и неправый… Людей не ставит ни во грош

вся обнаглевшая орава болотистых и ржавых рож!

 

Гогочет, бродит, куролесит, рычит поганый зоосад.

И почему к ним в стаю лезем, входя в неистовый азарт?

 

Какое нас гнетёт возмездье, за что нас наказал Господь?

Но тянемся быть с ними вместе, единую почуяв плоть.

 

Все наши прадеды и предки – ханжи, распутники, врали,

как хищники в железной клетке, навечно заперты в крови,

не чьей‑нибудь, а нашей, нашей, которая течёт едва.

И с этой тягостной поклажей идти вперёд не год, не два,

а вечность, не теряя разум – какая силища нужна!

 

А жизнь пропащая нежна… Нас воскрешает раз за разом.

 

1 9 8 9

 

ИНВЕКТИВА

 

 

Не придавишь мышь копной,

не размоешься обмылком…

Зря стоите за спиной,

я вас чувствую затылком.

Что мне тычете в бока,

не отнимите и силой

ровный ветер, облака,

крест дубовый над могилой,

косогоры и прудки,

речки, рощи и лесочки…

Вы умишком коротки

и уже дошли до точки.

 

Разве сможете понять,

становясь с годами вздорней,

что земли родимой пядь

палестин чужих просторней?

 

1 9 8 7

 

СКВОЗЬ СНЕГА

 

Олегу Маслякову

 

 

Мы шли, вплетая звук шагов

в случайные напевы ветра.

Тропинка посреди снегов

была тверда и неприметна.

Пустой вели мы разговор.

И, опоясанный снегами,

издалека, осев в тумане,

к нам приближался косогор.

Оплывший, будто воск свечи,

и оттого вдруг ставший ниже,

но с резким всплеском каланчи

среди далёкого затишья.

Он был как сказка наяву,

и стало радостно до крика.

К нему, как нитка к рукаву,

пристала узкая тропинка.

 

1 9 6 9

 

МОЙ РУБИКОН

 

 

Глядит со всех сторон

заснеженное поле,

окрашенное в тон

потусторонней боли.

Оно как знак невзгод

и как моленье Богу.

Восход… Закат… Восход…

И мне пора в дорогу.

Успеть бы пересечь

пустое это поле –

и будет чистой речь

и непреклонной воля.

 

М а й 2 0 0 1

 

 

ТЕРНОВОЕ ЛОЖЕ

 

ЭСКАПИЗМ

 

 

Я беден и влюблён. И дожил до весны,

преодолев зимы бессмысленные склоки.

 

Привыкнуть бы быстрей к просторам новизны,

ведь мы с тобой сейчас всё так же одиноки.

 

Всё так же перезвон обыденных вещей

в ушах стоит с утра до самой поздней ночи.

А чуть глаза смежим – и чахнущий Кащей

нам в душу наплюёт и что‑то напророчит.

 

Он нас с тобой, смеясь, разденет догола

и выставит на смотр, рабами на продажу.

По‑прежнему хрупка Кащеева игла –

я зайца догоню и утицу приважу!

 

Над нашей головой – всё тот же Млечный Путь,

поток горячих слёз страдающего Бога.

Уедем насовсем с тобой куда‑нибудь,

такая здесь у нас тоска и безнадёга.

 

Но тот же мир людей и на краю земли,

и тот же гул людской, и те же зло и толки.

Уйти бы от всего, как в море корабли,

любая суша здесь – во власти барахолки.

 

2 0 0 0

 

ИДИЛЛИЯ

 

В. П. Горемыкину

 

 

Благодарю за дом: жилось в деревне проще.

Он был прохладен днём, как маленькая роща.

Он был ещё не стар и каждой стенкой ровен,

а ночью тайный жар в нём исходил от брёвен,

и падал свет свечи на роспись – хвост павлиний,

на белизне печи мерцавшую, как иней,

который, скажем, был не к месту и не к сроку,

но холодок белил чуть затуманил охру.

 

Благодарю за крик пугливых птиц под крышей,

за стёртый половик зелёно‑сине‑рыжий,

за тёплый полумрак бревенчатой подклети –

там, словно древний маг, скрывался дух столетий.

Я был им взят в полон немедленно и тотчас,

и тут же скрылся в сон от пакостных пророчеств.

 

А утром от небес внизу стелилась просинь,

и шёл я полем в лес, где начиналась осень.

 

1 9 7 4

 

БУТЫЛОЧКА

 

 

Какою ночью лунною,

в какой тоске глухой

и предали, и плюнули,

на всё махнув рукой?

И закружилась по полу

бутылочка‑бутыль,

ворожея недобрая,

обманчивая быль.

 

Вертись, вертись, бутылочка,

играй, играй с огнём.

У нас такая выучка,

что глазом не моргнём.

 

По кругу бесконечному,

что начертала жизнь,

по памяти доверчивой,

кружись, кружись, кружись!

По лету, и по осени,

и по зиме с весной.

А что случится после,

случится не со мной!

 

Вертись, вертись, бутылочка,

на полный оборот.

Марина или Милочка –

ну кто их разберёт!

Вертись, вертись, хорошая,

пока не надоест.

 

Твоё прямое горлышко

почти как Божий перст.

 

1 9 6 7

 

НАСТЫРНОСТЬ

 

 

Не хочу, чтобы вновь возвращались,

с кем по‑доброму мы распрощались,

с кем врагами не стали случайно,

с кем друзьями не стали случайно…

Но, крутя телефонные диски,

мне звонит не далёкий, не близкий.

Мне звонит он теперь ежечасно,

а когда‑то я с ним распрощался.

До чего же бесцветна беседа,

в которой ни мрака, ни света,

в которой стоят междометья,

словно вскрики «о, совесть имейте!».

 

Всё скрипят телефонные диски…

Мне звонит не далёкий, не близкий.

 

1 9 6 8

 

И для кого слова берёг

 

 

И для кого слова берёг,

выхаживал в тепле?

Со злым лицом сидит зверёк

в тебе, в тебе, в тебе.

Ни приманить, ни выгнать прочь,

ни вытолкать плечом…

И не спасёт ни день, ни ночь

того, кто обречён.

 

1 9 6 9

 

В неизбывной тоске

 

И. К.

 

 

В неизбывной тоске,

в непрерывном труде

строил дом на песке,

строил дом на воде.

Чтобы крепко стоял,

как деревья в лесу,

перво‑наперво взял

голубую росу.

И на ней замесил

стародавнюю боль,

что годами носил

и не снял ворожбой.

И на этот раствор

положил кирпичи:

Горе, Ложь и Раздор

и Молчанье в ночи.

 

1 9 6 8

 

СЕТОВАНИЕ

 

 

Ты не со мной: ведь я уже в годах.

И, не найдя достойнейшей замены,

ты спишь с тремя, но в разных городах

они живут, обмылки ойкумены!

 

2 0 0 0

 

Некогда возникшая из дымки

 

И. Ким

 

 

Некогда возникшая из дымки

летнего распаренного дня,

в облике всесильной невидимки,

ты спасла и сберегла меня.

Ты была моя любовь и вера,

я твоею красотою жив.

Ты теперь, как чёрная пантера,

дремлешь рядом, чуть глаза смежив.

Что осталось из того, что было,

что, казалось, будет на года?

 

Как смола из свежего распила,

жизнь моя уходит в никуда.

 

 

Когда же, робкая душа

 

 

Когда же, робкая душа,

ты обретёшь иную почву,

из тела выйдешь, сокруша

мешающую оболочку?!

 

И вот преграды снесены,

ты выбираешься на волю…

Так стань, душа, стволом сосны

и облаком над головою.

 

1 9 7 2

 

РАСКАЯНИЕ

 

Зине

 

 

Ты заронила чувство бытия,

моей руки коснувшись ненароком,

и содрогнулась, бедная: ведь я

был весь захвачен страстью и пороком.

Знать не хотел, что ходим все под Богом,

в заботах праздных время проводя.

Свобода воли ещё выйдет боком

тому, кто, как строптивое дитя,

иной забавы в жизни не найдя,

себя толкает к проводу под током.

Но разве кто‑то верховодит роком?

Ты затаилась за стеной дождя.

Но я пришел… в раскаянье глубоком

к тебе одной всего себя сведя.

 

 

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

 

 

Любовь сотворив на обмане,

решились с тобой на отъезд

и, как шебаршные цыгане,

сорвались с насиженных мест.

 

Купив два купейных билета,

попали за десять часов

в август,

на донышко лета,

в город торжественный – Псков.

 

И там, ни о чём не печалясь

и даже не хмуря бровей,

раз сорок с тобой обвенчались

у стен крутолобых церквей.

 

Потом на последние деньги

тут же уехали прочь –

и вскоре

в глухой деревеньке

настигла нас первая ночь.

 

Уйти б от тревожащей смуты,

от лживых и хитреньких слов

в текущие долго минуты,

в медовую гущу часов.

 

Там кошка мурлыкала сказки,

там глухо гудел керогаз.

На утлой и тесной терраске

встречала бессонница нас.

Не в доме – и всё же при доме,

не в правде –

но не во лжи,

мы жили в какой‑то истоме,

мы жили в какой‑то глуши.

 

Но рядом сентябрь‑разлучник

уже был во власти интриг.

А холод, как вражий лазутчик,

в широкие щели проник.

Терпение наше иссякло,

и стало нам вдруг тяжело,

и мы, расплатившись с хозяйкой,

оставили это жильё.

 

Но в памяти держится стойко,

словно упрямая блажь,

дощатая эта пристройка,

душевности зыбкий мираж.

 

1 9 7 3

 

ВОСТОЧНЫЙ УРОК

 

И. К.

 

 

Тогда зима была, и ночью,

рассветный сумрак торопя,

я изучал язык восточный,

чтобы чуть‑чуть понять тебя.

 

А ты спала… В котором веке,

среди премудростей каких?

Во сне приподнимались веки,

как створки раковин морских.

Тебе вставать придётся рано,

и ты спала, легко дыша…

На дне какого океана

вдруг стала жемчугом душа?

 

Язык твой дик и непокладист

и для чужих людей колюч –

таинственных познаний кладезь,

свободной речи чистый ключ.

Язык гортанный и певучий,

 

Александр Николаевич Сенкевич

Скользящие тени

 

 

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2860255

«Скользящие тени.»: Время; Москва; 2011

ISBN 978‑5‑9691‑0639

Аннотация

 

Чтение стихов Александра Сенкевича – увлекательное занятие. Главные качества его поэзии – это концентрация и совмещение. А как он этого добивается, остаётся его секретом.

Вещность, чувственность, изощрённая зримость – вот главные истоки поэтики Александра Сенкевича.

 

Александр Сенкевич

Скользящие тени

 

Автор выражает огромную признательность Андрею Викторовичу Крючкову за поддержку в издании книги Оскару Рабину, любезно предоставившему свои рисунки для оформления