Глава двадцать четвертая, в которой Тоня узнает, чем кончилась зеленая книга, а Хейди рассказывает много интересного

 

— Я принесла тебе собаку, — говорит Тоня с пола.

Хейди смотрит на торчащую из ворота головеху.

— В жизни не видела такой уродливой собаки, — говорит она.

Тоня кивает.

— Зато она не кусается.

Хейди протягивает руку и молча помогает Тоне встать.

 

Потом Тоня сидит на диване в самом теплом свитере Хейди, надетом прямо на голое тело. Он как большая и теплая ночная рубашка. Мокрая одежда сушится у печки. Ей налито какао в ее чашку. Фантастическое какао из черного шоколада с чили. Тоня никогда такого не пробовала.

 

Она наклоняется к чашке, потом выпрямляется и прокашливается.

— Хейди, я не хотела, чтоб так получилось с собакой.

Хейди машет рукой: ладно, чего уж теперь…

— Это была не собака, а людоед бешеный. Давно надо было ее пристрелить, но всё не могла. Она попала ко мне после смерти хозяина. Он жил у меня на хуторе.

— У тебя есть хутор? — Тоня удивлена.

Хейди кивает.

— Есть. В Норвегии. Но я бываю там только наездами, а хозяйство веду не я.

— Потому что ты обычно живешь во Франкфурте? — спрашивает Тоня.

— Да. И там у меня тоже есть дом — особняк. Достался мне после смерти Анны Циммерман.

— Ты в нем живешь?

— Да, когда не уезжаю в свой дом в Гонконге.

— В Гонконге?

— Или в Португалии.

Тоня слушает, раскрыв рот.

— Ты богачка?

Хейди смеется. Хорошим приятным смехом.

— Да, к сожалению, — говорит она.

Она крутит в руках чашку с какао, вытягивает на всю кухню свою длиннющую ногу.

— Ты бывала в Гренландии? — спрашивает Тоня.

— Нет, там я не была, — отвечает Хейди.

— А мама была. Она там работает.

— Правда?

Хорошо поговорить о маме с тем, кому это интересно. Тоня рассказывает о море — как оно поднимается и как мама его изучает, и о том, что происходит в Гренландии, судя по маминым письмам и разговорам по телефону.

— Она скоро приедет, потому что она скучает по Глиммердалу, — заканчивает Тоня.

Хейди коротко улыбается.

— Да, Глиммердал трудно забыть, где бы ты в мире ни оказался.

— И тогда человек скучает по Глиммердалу? — спрашивает Тоня. — Если он уезжает отсюда?

Вдруг и ей когда-нибудь придется съездить в какие-нибудь дальние страны.

— Да, тогда он скучает, — говорит Хейди. — Тогда он так скучает по Глиммердалу, что в животе больно.

— Каждый день? — ужасается Тоня.

— Каждый день.

Тоня первый раз видит человека, который так быстро переходит от улыбки к серьезности, как Хейди: она вдруг резко встает, мешает остатки какао на плите, потом поворачивается к Тоне.

— Ты ведь знаешь Гунвальда как облупленного? Да? — спрашивает она.

Тоня кивает.

— Он говорит обо мне иногда?

— Что? — переспрашивает Тоня, жалея, что Хейди не задала какого-нибудь другого вопроса.

— Гунвальд когда-нибудь произносил мое имя?

Эх, как бы хотелось Тоне ответить «да»! Ну и дурак же Гунвальд, что он ни разу даже словом не обмолвился, что у него есть дочь. Тоня смотрит на коричневое какао, в котором всплывают и тонут красные кусочки чили.

— Произносил или нет? — еще раз спрашивает Хейди.

— Нет, — выдавливает Тоня.

Становится тихо. Тоня ерзает на диване. Ну почему всё так сложно!.. Внезапно она замечает на кухонном столе зеленую книгу.

— Ты похожа на эту Хейди из книги, — говорит она. — Вас зовут одинаково, и вы обе уехали во Франкфурт.

— Да.

Хейди барабанит пальцами по зеленой книге, а потом вдруг говорит, что Гунвальд читал ей эту книгу.

— Правда?

Тоне он никогда вслух не читал.

— Да, и это была моя любимая книга. Мы ее раз тридцать прочитали, — говорит Хейди. — И мы играли, что я Хейди из книжки, а Гунвальд — мой дедушка. Салли была старой бабушкой пастушка Петера, а твой папа — самим пастушком Петером.

— Папа играл в пастушка? — не может поверить Тоня.

— Еще как, — отвечает Хейди. — Мы каждый день бегали в горы. А когда мне исполнилось восемь, Гунвальд купил двух козлят, чтобы мы могли играть по-настоящему.

 

Тоне даже завидно стало. Вот бы еще была книжка о девочке Тоне!

— А что случилось с Хейди в конце? Я не дочитала, пришла ты с собакой…

Еще пару раз стукнув пальцем по книге, Хейди взяла ее в руку и пересела с ней на диван.

 

— Ладно, могу почитать тебе немного.

Они полистали книгу, выясняя, на каком месте Тоня остановилась, и сошлись на том, что это должна быть семьдесят первая страница: там Хейди забирается на башню собора Франкфурта и оттуда высматривает горы.

 

Поначалу это довольно странное чувство — когда тебе читает вслух человек, на которого ты на самом деле страшно злишься. Но постепенно книга так захватила обеих, что они забыли и что на дворе ночь, и что они враги.

 

Книжная Хейди смертельно скучает во Франкфурте. Она так тоскует, что не может есть, а потом начинает и вовсе ходить во сне, и все думают, что в старом доме завелись привидения. И только старый добрый доктор в конце концов понимает, как Хейди плохо, но к этому времени она едва не умирает от горя и тоски по дому.

— Разве можно умереть от тоски по дому? — в ужасе спрашивает Тоня.

Этого Хейди точно не знает. Возможно, здесь автор немного преувеличил. Но в книге Хейди почти перестает есть из-за своей тоски, а поэтому чахнет и так слабеет, что старый доктор прямо говорит отцу прикованной к коляске Клары: спасти Хейди может только одно — она должна немедленно вернуться домой в горы, к дедушке. Ждать нельзя.

— Ура! — кричит Тоня.

Только к шести утра они дочитали первую часть книги. Хейди вернулась домой. Всё хорошо, все счастливы.

— Это самая лучшая книга, которую я только читала, — серьезно говорит Тоня. — А тебе тоже кажется, что сетер ее дедушки похож на Глиммердал?

Хейди кивает.

 

Тоня смотрит на свои пальцы, торчащие из-под свитера. Ей надо кое-что спросить, но это трудно.

— Почему ты не вернулась назад к Гунвальду? — спрашивает она наконец.

 

Хейди долго молчит, прежде чем ответить.

— Гунвальд никогда не звал меня к себе, — говорит она.

Тоня тихо выпрямляется на диване и смотрит на Хейди большими распахнутыми глазами.

— Не звал?

Хейди мотает головой.

— Когда Анна приехала и увезла меня, я продолжала играть, как будто я Хейди из книги. Как будто меня забрала тетушка Дет, хоть это и была моя мать. Сначала всё во Франкфурте было здорово, интересно. Я каждый день играла на скрипке, у меня был отличный учитель. Анна возила меня повсюду с собой. Раньше я скучала по ней, если ты понимаешь.

Тоня кивает. Да, это ей очень понятно.

— Но я не сомневалась, что скоро позвонит Гунвальд и скажет, чтобы я возвращалась домой в Глиммердал. Я побуду во Франкфурте недолго, думала я. Я очень скучала и тосковала. Мне хотелось снова увидеть горы, и реку, и овец, и Сигурда — пастушка Петера. Но больше всего мне хотелось к Гунвальду. И чем больше я скучала, тем больше напоминала самой себе Хейди из книжки. Потом я не выдержала и тайком сама позвонила домой. Я звонила несколько раз, но трубку никто не брал.

Хейди надолго замолкает.

— Гунвальд мне никогда не звонил. Ни разу. Я просто лишилась отца — и всё.

Тоня сидит на диване в толстом свитере и чувствует, как внутри нее что-то рушится. Подумать только, это всё Гунвальд. Ее Гунвальд, который всегда так заботился о ней, Тоне. Как он мог так поступить с Хейди? Неужто он не понимает, как сильно человек любит папу? Тоня отворачивается и прячет лицо в подушку. Она не хочет, чтобы Хейди видела ее слезы.

 

Папа не стал ничего говорить, когда они пришли. Улыбнулся и принялся готовить завтрак. В школу Тоня ушла, твердо уверенная в трех вещах: что папа с Хейди всё еще сидят на кухне и пьют кофе, что Хейди не продаст хутор Клаусу Хагену и что она страшно разочарована в Гунвальде — в ней словно что-то умерло.