Глава двадцать первая, в которой случается такое, что вслух и не скажешь

 

Тоня сидит за стиральной машиной. Она только что поговорила с Гунвальдом по телефону. Она рассказала ему об овцах и о весне, но это не помогло. Он только блеял что-то в ответ. Тогда Тоня рассказала о Хейди, которая перепрыгнута реку, и Гунвальд тут же положил трубку. Он не может о ней слышать. И он словно бы сохнет, кажется Тоне. Большой, сильный Гунвальд. Тоня так без него скучает, сил никаких нет, и от этого она тихо и отчаянно плачет сейчас за стиральной машиной. О, как же она ненавидит эту Хейди! Это ужасно — ненавидеть так сильно. Тоня Глиммердал переводит взгляд на телефон, пару секунд думает и набирает новый номер.

 

— Уле, это ты?

Тоня говорит шепотом. Папу лучше ни во что не посвящать, чтобы он потом не виноватился.

— Конечно, я. А ты чего шепчешь?

Тоня еще больше съеживается за стиральной машиной.

— А ты можешь прогулять завтра школу и приехать сюда? — спрашивает Тоня скороговоркой.

— Не вопрос, — отвечает Уле.

Благословенны такие, как Уле, которые не успевают подумать, прежде чем сделать глупость.

— Отлично, — говорит Тоня. — Жду тебя на пристани без четверти одиннадцать.

— Эй, постой, у меня денег нет!

 

— Скажешь Юну-матросу, что я передавала ему привет. Всё, не могу больше говорить.

— Подожди! — говорит Уле. — А что мы будем делать? Тоня закусывает нижнюю губу и выглядывает из-за машины. На пороге стоит Чайка-Гейр и смотрит на нее подозрительно.

— Придется пойти на твой дурацкий план, — говорит Тоня. — Мы похитим у Хейди собаку.

 

Наутро у Тони болит живот, но, не обращая на это внимания, она делает всё что всегда: мажет тресковую икру на бутерброды, болтает с папой, чистит зубы, закидывает на спину рюкзак и стремглав несется к мосту, где ее ждет школьный автобус с Лизой-шофершей за рулем. Но когда они въезжают в центр и Лиза включает сигнал, что они будут поворачивать на Барквику, Тоня говорит:

— Выпусти меня здесь сегодня. Спасибо.

Лиза удивленно поворачивается к ней:

— Ты не поедешь в школу?

— Нет, сегодня не поеду.

— Ты заболела?

— Нет.

— Тебе надо к зубному?

— Нет.

— Прогуливаешь?

— Это как посмотреть, — отвечает Тоня.

 

Лиза останавливает автобус, но не открывает дверей. Ее работа, напоминает она Тоне, — доставить учеников в школу. Хотят они того или нет. Что скажет Дагни, когда узнает, что Тоня прогуляла школу? Если уж говорить начистоту, Тоне до лампочки, что скажет Дагни. Тоня подходит к Лизе и встает прямо перед ней.

— Это первый и последний раз в истории человечества, когда Тоня Глиммердал прогуливает уроки. Даю честное слово, — говорит она.

И серьезно протягивает руку Лизе.

— Хорошо, иди, Тоня-Грохотоня, — вздыхает Лиза и открывает двери.

 

Позже Тоня часто жалела, что Лиза открыла двери и выпустила ее из автобуса.

 

— Матрос сказал, ты дождешься — он протащит тебя под килем корабля. Он говорит, что они разорятся из-за тебя, — сообщил Уле, спустившись вприпрыжку по трапу в своих широченных штанах.

— Когда я вырасту и разбогатею на продаже снегокатов, я с ними за всё рассчитаюсь, — объясняет ему Тоня.

 

Чтобы их никто не увидел, им приходится подниматься обратно вдоль по берегу. Они идут медленно. Штанины Улиных брюк промокают почти сразу, но он не жалуется. Он говорит не закрывая рта, обо всем подряд.

— Черт, весной здесь всё по-другому!

Тоня слушает вполуха. Ну вот что она затеяла, а? И почему жизнь ничему ее не учит?

 

Самое сложное в их плане — проскользнуть незамеченными мимо домика Салли. Тетя Эйр научила Тоню, что можно свернуть с дороги и обойти зеленый домик с тыла. Там есть лаз в густой ограде из шиповника. Но надо быть готовым, что обдерешься о шипы. Это неизбежно.

— Этим путем стоит пользоваться только в чрезвычайной ситуации, — говорит тетя Эйр.

— И поскольку жизнь тети Эйр — сплошная чрезвычайная ситуация, то она почти всегда лазит через шиповник, — добавляет тетя Идун.

 

Тоня с Уле тоже в чрезвычайной ситуации, поэтому они, не пикнув, пролезают сквозь шиповник Салли, хотя несколько раз царапаются очень основательно. А потом стрелой перелетают мост, как два буйнопомешанных зайца. Тоню тошнит. Непонятно, дурно ли ей от страха перед собакой или перед ее преступным похищением, но чувствует она себя чертовски худо.

— Слушай, а ты правда вообще-то боишься собак? — спрашивает Уле.

— Да.

— Тогда ты очень храбрая, — с уважением говорит Уле, — раз все-таки решила похитить собаку.

— Я не такая храбрая, — уточняет Тоня.

— Так это я буду похитителем? — спрашивает Уле. Тоня кивает. Уле пожимает плечами: не проблема, ему увести собаку — раз плюнуть. Можно подумать, он только тем и занимается, что каждый день уводит чужих собак.

 

Они ползком подбираются к хутору Гунвальда с задней стороны. Увидев наконец собаку, Уле понимает, почему Тоня имеет такой бледный вид. Черная шерсть переливается на солнце, пес рычит.

 

— Bay, — шепчет Уле. — Будь у меня такой песик, ко мне бы никто не сунулся.

 

План очень прост. Они лежат в засаде за каменной оградой и ждут, пока Хейди не уйдет в горы, в хлев, в кемпинг или куда ей там приспичит. Тогда они подкрадываются к флагштоку, отвязывают собаку и уводят ее на хутор Тони. Там они прячут пса в дровяном сарае и шантажируют Хейди. Как именно они это делают, Тоня еще не продумала, потому что голова ее была занята страшной собакой.

— Мы напишем письмо, — говорит Уле. — Вырежем из газеты буквы и наклеим на бумагу: «Верни хутор Гунвальду — или пришьем собаку».

— Мы не будем убивать собаку, мы просто будем ее прятать, пока Хейди не сдастся.

— Но написать-то мы можем? — настаивает Уле.

— Нет! — возражает Тоня.

— Ты ни черта не смыслишь в шантаже. Резиновые перчатки хоть у тебя есть? А то мы будем выглядеть как последние придурки, если оставим везде свои отпечатки.

 

Это хорошо, что им есть о чем подумать, потому что Хейди не торопится уходить. Уле заводит длинные рассуждения о масках и пистолетах, но тут дверь дома наконец открывается. Тонино сердце, кажется, вообще перестает биться. «Всё, Гунвальд, начинается», — успевает подумать она.

 

Хейди подходит к флагштоку и дает псу попить и поесть. Две пары глаз следят из-за ограды за каждым ее движением.

— Ну и страшилище, — шепчет Уле с благоговением.

Потом они слышат, что у Хейди звонит телефон. Хейди прислоняется спиной к флагштоку и берет трубку.

— Да, я поговорила с адвокатом… Да, мы можем подписать всё завтра в шесть… Нет, мне надо возвращаться во Франкфурт, я хочу сделать всё до отъезда… Что вы сказали? Трулте?..

 

Тоня таращится на Уле. Звонит явно Клаус Хаген. И говорят они о ней, Тоне! Она слышит, как Хейди тоненько смеется. Они вздумали делать из нее дурочку в ее собственном Глиммердале? Тоню так и подмывает перелезть через каменную кладку и показать им, кто тут главный.

— Это она вчера приходила? — спрашивает Хейди в телефон.

Тоня смотрит на Уле ошалелыми глазами. Да что же это такое, эти двое нахалов обсуждают ее, словно она сопля в океане!

 

Но Хейди смеяться перестала. Напротив, она разговаривает с Хагеном сухо и односложно. Закончив говорить, она пробормотала: «Вот кретин-то». Потом убрала телефон в карман и скрылась в хлеву.

 

«Пора!» — говорит Уле и перекатывается через ограду. Тоня видит, что он бежит к собаке и ничуть ее не боится. Гладкие волосы пляшут на солнце.

 

И вдруг до Тони доходит, что так нельзя. Если с Уле что-нибудь случится, она никогда себе этого не простит. С чего вдруг она позволила себе быть такой трусихой? Хороша, ничего не скажешь: звонит другу и просит его вместо себя сделать кое-что очень опасное.

Она перемахивает через стену и в две секунды догоняет Уле.

— Я сама, — слышит она свой голос.

 

Тоня словно в шахту сиганула. Сердце колотится в горле, пока она отвязывает поводок. Уле подпрыгивает на месте, смотрит на дверь хлева и торопит ее: давай, давай! Но Тоня где-то далеко. Она не слышит, как собака рычит прямо над ухом, потому что в голове у нее только «Черный, черный козлик мой», Гунвальд и какао из настоящего шоколада.

И когда четвероногое чудище разевает пасть и вцепляется ей в руку, скрипка продолжает звучать у нее в голове. Музыка не смолкает и когда острые зубы прорывают ей кожу. Тоне так страшно, что она уже не знает, где она, но в голове играет скрипка, а снаружи не своим голосом кричит Уле и рычит собака.

— Отпусти Тоню! — вопит Уле и тянет пса за шею. — Отпусти, тебе говорят!

Она умирает, сомнений нет.

 

Хейди примчалась стремглав. Она заорала на пса и стала его пинать, и он, лязгнув зубами, выпустил Тонину руку. Гроза Глиммердала качнулась и грохнулась навзничь во весь рост. Кудряшки раскинулись вокруг головы буйной волной.

 

Скулит пес. Скулит Тоня. Сияет солнце.

— Тоня, Тоня! — надрывается Уле. — Надо было мне отвязывать собаку!

— Цыц! — грубо шикнула на него Хейди, опускаясь на одно колено.

Потом вытащила телефон.

— Я звоню Сигурду, — сказала она. — Тебя нужно отвезти в Барквику в больницу и сделать укол от столбняка.

 

Вечером папа пришел посидеть с Тоней перед сном. Он молчит. У Тони повязка на руке, но плачет она не поэтому. Она плачет, потому что жизнь ужасна. Потому что Гунвальд в больнице и никогда не вернется на хутор. Потому что Хейди продаст хутор этому Хагену. А горше всего Тоня Глиммердал плачет потому, что она маленькая девочка и ничего не может с этим поделать.

— Хейди расправилась со своей собакой, — говорит папа, помолчав.

Тоня перестает плакать и в ужасе смотрит на папу.

— Она его пристрелила?

Папа кивает.

 

Тоня утыкается папе головой в грудь и рыдает, рыдает, рыдает.