И как они обращались с сочинителями

 

Итак, на следующее утро я принялся за дело и приступил к обязанностям

эконома. День был постный, но, по приказанию своей госпожи, я накупил

хороших жирных цыплят, кроликов, куропаток и разной мелкой птицы.

Поскольку господа комедианты были не слишком довольны тем, как жаловала их

церковь, то и не соблюдали набожно всех ее уставов. Я принес домой больше

съестного, чем потребовалось бы дюжине порядочных людей, чтоб как следует

провести все три дня карнавала. Поварихе хватило работы на целое утро.

Пока она готовила обед, Арсения встала и до полудня занималась туалетом.

Тут подошли двое актеров, господа Росимиро и Рикардо. После них явились

актрисы Констансия и Селинаура, а минуту спустя Флоримонда в сопровождении

человека, которого можно было принять за какого-нибудь "сеньора кавальеро"

из числа самых элегантных. У него была изящная прическа, шляпа  украшена

пучком коричневых перьев, штаны сильно в обтяжку, а сквозь прорезы камзола

виднелась рубашка из тонкого полотна с великолепными кружевами. Перчатки и

носовой платок были продеты сквозь эфес шпаги, а епанчу он носил с

особенной изысканностью.

Хотя он был статен и недурен лицом, однако я с первого же взгляда

заметил в нем нечто странное.

"Этот кавалер, наверное, большой чудак", - подумал я про себя.

Действительно, я не ошибся: он был необычайной личностью. Войдя в покои

Арсении, он бросился обнимать поочередно актеров и актрис еще с большей

экспансивностью, чем принято у петиметров. Я не изменил своего мнения о

нем и тогда, когда он заговорил. Он делал ударение на каждом слоге и

произносил слова в напыщенном тоне, сопровождая свою речь соответствующими

жестами и взглядами. Я полюбопытствовал спросить у Лауры, что это за

кавалер.

- Считаю твое любопытство извинительным, - сказала она. - Нельзя

впервые увидать и услыхать сеньора Карлоса Алонсо де ла Вентолерия и не

испытать того же желания, что и ты. Я опишу его тебе таким, каков он есть

(*82). Во-первых, этот человек был прежде актером. Он покинул театр из

прихоти и впоследствии раскаялся в этом из благоразумия. Обратил ли ты

внимание на его черные волосы? Они у него крашеные, равно как усы и брови.

Он старее Сатурна, но так как его родители не отметили в приходской книге

дату его рождения, то он пользуется их небрежностью и говорит, что ему

чуть ли не на двадцать лет меньше, чем есть на самом деле. К тому же нет в

Испании человека более самовлюбленного, чем он. Первые шестьдесят лет

своей жизни он провел в глубоком невежестве; но затем, чтоб стать ученым,

он взял наставника, который научил его маракать по-гречески и по-латыни.

Кроме того, сеньор де ла Вентолерия знает наизусть кучу всяких анекдотов,

которые он столько раз приписывал собственной изобретательности, что в

конце концов и сам тому поверил; он приводит их в разговоре, и можно

сказать, что остроумие его блещет за счет памяти. Говорят, впрочем, что он

великий актер. Я готова этому свято верить, но признаюсь тебе, что мне он

совсем не нравится. Несколько раз мне приходилось слышать, как он

декламирует, и в числе прочих недостатков я нахожу, что у него слишком

много претенциозности, да к тому же дрожит голос, а это придает исполнению

что-то допотопное и смехотворное.

Так обрисовала мне субретка почтенного гистриона, и, действительно, я

не видал ни одного смертного, который держал бы себя надменнее, чем он. К

тому же сеньор де ла Вентолерия корчил из себя краснобая. Он не преминул

извлечь из своего запаса два-три рассказца, каковые преподнес с

импозантным и заранее заученным видом. Со своей стороны, актеры и актерки

тоже пришли не для того, чтоб молчать, а потому не остались в долгу. Они

принялись без всякой пощады судачить насчет отсутствующих товарищей.

Впрочем, ни актерам, ни сочинителям этого не следует ставить в вину. Таким

образом завязался оживленный разговор, направленный против ближнего.

- Вы не знаете, сударыня, какую новую штуку выкинул наш любезный собрат

Сесарино, - сказал Росимиро. - Он накупил сегодня утром шелковых чулок,

бантов и кружев, которые приказал доставить к себе на дом через пажа, как

бы от имени некоей графини.

- Что за плутовство! - заметил сеньор де ла Вентолерия, улыбаясь с

фатоватым и спесивым видом. - В мое время люди были честнее, мы не

помышляли о подобных баснях. Правда, знатные дамы избавляли нас от таких

выдумок; они сами делали эти покупки: такова была их прихоть.

- Черт возьми! - воскликнул в том же тоне Рикардо, - они и по сие время

не бросили этой прихоти, и если б было позволено распространиться на эту

тему... но о таких приключениях надлежит молчать, в особенности когда

замешаны особы известного ранга.

- Ради бога, господа, - прервала их Флоримонда, - перестаньте говорить

о своих любовных победах: они известны всему свету. Потолкуем об Йемене.

Говорят, что от нее ускользнул сеньор, который так щедро на нее тратился.

- Да, это верно, - воскликнула Констансия, - и скажу вам в придачу, что

она, кроме того, теряет одного дельца, которого, безусловно, разорила бы.

Я знаю это из первоисточника. Ее посредница дала маху: она отнесла сеньору

цидульку, предназначенную для дельца, а дельцу ту, которая была адресована

сеньору.

- Две больших потери, душечка, - заметила Флоримонда.

- Что касается сеньора, - возразила Констансия, - то она незначительна:

этот кавалер уже проел почти все свое состояние. Но делец только что начал

выступать на этом поприще: он не успел еще пройти через руки забавниц, и

Йемене есть о чем пожалеть.

Они разговаривали на сходные темы до самого обеда и продолжали

беседовать в том же духе, когда сели за стол. Я никогда не кончу, если

возьмусь передать все те разговоры, полные злословия или фатовства,

которые мне пришлось услышать, а потому читатель разрешит мне опустить их,

чтоб описать, как приняли одного беднягу-сочинителя, явившегося к Арсении

под конец обеда.

Вошел наш юный лакей и громко доложил госпоже:

- Сеньора, вас спрашивает какой-то человек в грязном белье, замызганный

с головы до пят и, с вашего позволения, сильно смахивающий на поэта.

- Пусть войдет, - ответила Арсения. - Не трудитесь вставать, сеньоры;

это - сочинитель.

Действительно, это был автор принятой к постановке трагедии, принесший

роль для моей госпожи. Его звали Педро де Мойа. При входе он отвесил

присутствующим пять-шесть глубоких поклонов, но никто из них не привстал и

не поздоровался с ним. Арсения ответила простым кивком головы на

приветствия, которыми тот ее осыпал. Поэт вступил в столовую со страхом и

смущением и при этом уронив перчатки и шляпу. Подняв их, он подошел к моей

госпоже и поднес ей роль с большим почтением, нежели проситель, подающий

судье челобитную.

- Прошу вас, сеньора, - сказал он ей, - принять от меня роль, которую

беру на себя смелость вам поднести.

Она приняла список холодно и презрительно, не удостоив даже ответить на

любезности сеньора де Мойа.

Это нисколько не обескуражило нашего автора, и он воспользовался

случаем передать остальные роли Росимиро и Флоримонде, которые обратили на

него не больше внимания, чем Арсения. Напротив, актер принялся отпускать

на его счет колкие насмешки, хотя был обходителен от природы, как

большинство этих господ. Педро де Мойа понял их, но не посмел ответить

актеру из боязни повредить постановке. Он удалился молча, и, как мне

показалось, глубоко задетый оказанным ему приемом. Полагаю, что,

обуреваемый досадой, он не преминул обругать в душе актеров так, как они

того заслуживали; а те, как только он вышел, принялись, в свою очередь,

столь же почтительно отзываться об авторах.

- Мне кажется, - сказала Флоримонда, - что сеньор Педро де Мойа вышел

отсюда не особенно довольный.

- Есть о чем беспокоиться, сударыня! - воскликнул Росимиро. - Стоит ли

обращать внимание на авторов? Я хорошо знаю этих господчиков: они обладают

свойством быстро забывать. Надо и впредь обращаться с ними, как с рабами,

и нечего бояться, что их терпение лопнет. Если полученные обиды иногда

удаляют от нас писателей, то страсть к сочинительству гонит их обратно, и

они еще должны почитать за великое счастье, что мы соглашаемся играть их

пьесы.

- Вы правы, - сказала Арсения, - нас покидают только те авторы, которых

мы обогащаем. Как только мы их облагодетельствовали, так они начинают

благодушествовать и перестают работать. К счастью, театры находят других и

публика от этого не страдает.

Эти прелестные рассуждения встретили всеобщее сочувствие, и таким

образом вышло, что авторы, несмотря на дурное обращение со стороны

актеров, все же оказывались у них в долгу. Наши гистрионы ставили их ниже

себя, что, действительно, было высшим пренебрежением, какое можно было им

оказать.