Предсмертные судороги режима

Аресты, пытки, убийства не могли сбить растущие волне­ния в Иране. В начале 1977 года шах решил пойти на не­значительные уступки оппозиции, допустить кое-какую свободу слова. С апреля 1977 года на некоторые политиче­ские судебные процессы стали допускать публику, а в военные трибуналы иногда вводить гражданских адвока­тов. Не исключено, что шах неверно понял и сигналы из Вашингтона, где президент Картер демагогически тре­бовал соблюдения «прав человека». Шах надеялся сбить недовольство косметическим ремонтом фасада своей дес­потии, но первые же легальные выступления оппозиции обнаружили глубокие трещины в ее фундаменте. Писате­ли, профессора, юристы начали писать открытые письма и петиции, требуя подлинной свободы слова, восстанов­ления законности. В конце 1977 года представители ин­теллигенции и «средних слоев» уже создали свои орга­низации, проводившие собрания и пресс-конференции. С октября 1977 года почти непрерывно устраивали демонст­рации и забастовки студенты.

Наиболее грозным для режима был рост религиозной оппозиции, за которой шли массы. Аятолла Хомейни из Неджефа с яростной убежденностью призывал верующих свергнуть шахскую тиранию, освободиться от засилья американцев, освободить политзаключенных, разогнать САВАК, сократить военный бюджет. Популярность его требований приводила в его лагерь и таких религиозных и светских деятелей, которые не разделяли его радикаль­ных взглядов.

7 января 1978 года официальная газета «Эттелаат» опубликовала статью, полную оскорбительных выпадов против аятоллы. 9 января в городе Куме по призыву духовенства 4 тысячи студентов религиозных учебных заведений вышли на антиправительственную демон­страцию. Войска стреляли в демонстрантов, убив и ранив сотни человек.

Это было началом народной революции в Иране. Че­рез 40 дней, когда в соответствии с мусульманским обы­чаем отмечают конец траура, на улицы городов с анти­шахскими лозунгами вышли сотни тысяч человек, заба­стовали базары. Столкновения с войсками привели к новым жертвам. Шиитские традиции мученичества во имя веры, освобождения страны от «слуги сатаны» подтал­кивали иранцев на все более решительные действия. Каждые 40 дней, а потом и чаще улицы захлестывали антишахские демонстрации.

Общую грозную атмосферу религиозно-мистических ожиданий усиливали природные бедствия — землетрясе­ния, уносившие тысячи жизней.

Шах пошел на новые уступки, сняв в июне 1978 года шефа САВАК садиста и убийцу Нематоллу Насири, сме­нил ряд министров и чиновников. Была прекращена кам­пания против духовенства в печати, закрыты игорные до­ма, восстановлено мусульманское летосчисление. Газеты стали печатать огромные портреты Хомейни на первых страницах.

Растерянность властей лишь поощрила народные вы­ступления. 19 августа в Абадане произошел пожар в ки­нотеатре «Рекс» — один из самых ужасных, которые когда-либо происходили в XX веке: двери оказались зак­рыты снаружи, почти 500 человек сгорели заживо, за­дохнулись или были затоптаны. Народная молва припи­сала эту трагедию агентам САВАК. Ненависть к шаху была раскалена добела. В начале сентября 1978 года почти во всех городах состоялись массовые антишахские демонстрации. Наблюдались первые случаи братания солдат с демонстрантами. 8 сентября правительство объя­вило военное положение, но в тот же день в Тегеране на улицы хлынули наэлектризованные толпы, готовые при­нять мученический венец за веру. Войска залили столи­цу потоками крови. В этот день, названный ^ «черной пятницей», по данным оппозиции, было убито несколько тысяч человек.

Но шахская деспотия уже рушилась. Демонстрации происходили почти ежедневно. Бастовали рабочие и слу­жащие нефтяной и других отраслей промышленности, транспорта, связи, банков, ряда министерств и ведомств, частных учреждений, учителя, студенты. Тегеранский аэропорт был забит богатыми иранцами, бегущими из страны; за границу переводилось по 20—50 миллионов долларов в день. Резко упал экспорт нефти.

Аятолла Хомейни, находившийся во Франции, беском­промиссно требовал свержения шаха. Голоса представи­телей умеренной оппозиции, сторонников «либерализа­ции» и «конституционной монархии» не находили под­держки в массах.

В начале ноября в деловом центре Тегерана и в ряде других районов столицы возникли пожары. Армия не вмешалась. Толпы обрушились на банки, в которых, по словам журнала «Тайм», вышедшего 4 декабря 1978 го­да, «мусульманские экстремисты видят символ западного разложения, а левые — аванпосты капиталистической эксплуатации». Только за один день, 5 ноября 1978 года, 1400 из 7 тысяч отделений банков в стране, подверг­лись нападениям. Демонстранты поджигали здания, устра­ивали костры из документов, рвали в клочья и бросали в огонь ленты из компьютеров. Были разграблены бога­тые магазины.

6 ноября шах создал военное правительство во главе с начальником штаба генералом Г. Азхари, приказал арестовать ряд видных деятелей режима, среди них ^л бывшего премьер-министра А. Ховейду и бывшего шефа САВАК Н. Насири, руководившего этой тайной полици­ей 12 лет. Шах уже не контролировал ситуацию, постоян­но просил американцев о помощи, давал противоречивые распоряжения генералам, которые требовали подавить выступления ценой любой крови.

Среди главных лозунгов масс наряду с требованиями создания «исламской республики» все чаще раздавались призывы: «Янки, убирайтесь домой!», «Империалисты, вон из Ирана!».

В Иране в это время находилась почти 41 тысяча аме­риканских граждан. Они стали объектом особой ненави­сти иранцев. «Проклятые янки! — говорилось в листов­ках.— Вы все знаете о зверствах шаха. Но хотя все ли­беральные люди осуждают палача, вы вместе с вашим проклятым президентом поддерживаете его. Вот почему весь иранский народ ненавидит вас». Началось массовое бегство американских гражданских лиц из Ирана.

На нефтепромыслах с начала декабря вновь вспыхнули массовые забастовки, несмотря на проведенное правительством увеличение заработной платы. Промышленный про­летариат почти повсеместно отвергал навязанных ему свер­ху руководителей профсоюзов и создавал собственные боевые стачечные и заводские комитеты.

Определенным влиянием в массах пользовались орга­низации «федаинов» и «моджахединов». Число их сторон­ников росло. Но влияние религиозных лидеров побуждало «федаинов» и «моджахединов» действовать в русле общей борьбы, в основном мирными средствами, хотя их ячейки вооружались и иногда предпринимали боевые акции.

В дни ашура—мусульманского траура 11—12 декаб­ря 1978 года грандиозные демонстрации прошли исключи­тельно мирно и дисциплинированно. Армия не смела их трогать.

Последний акт драмы

В конце декабря 1978 года по совету американцев шах предложил Шахпуру Бахтияру, занимавшему второе место в руководстве Национальным фронтом, сформировать пра­вительство. Это была последняя запоздалая попытка до­стичь компромисса с умеренной оппозицией ценой значи­тельных уступок. Бахтияр обещал отменить законы воен­ного времени, ввести свободу печати и партийной деятель­ности, освободить политических заключенных, упразднить САВАК, прекратить продажу нефти Израилю и ЮАР, вый­ти из блока СЕНТО, отказаться от выполнения Ираном роли «жандарма» Персидского залива, аннулировать боль­шинство контрактов на закупки оружия. Бахтияр заявил, что шах скоро выедет за границу.

Хотя Национальный фронт исключил назначенного премьером Бахтияра из своих рядов, он сформировал пра­вительство из технократов. С самого начала оно оказалось бессильным.

В конце декабря 1978 года — начале января 1979 года демонстранты все чаще вступали в столкновение с войска­ми, иногда разоружая целые подразделения. Солдаты все чаще отказывались выполнять приказы, дезертировали из армии.

«Всю неделю столица и многие крупные города Ирана были парализованы партизанской тактикой демонстрантов, которые требуют свержения шаха. Выкрикивая лозунги «Смерть шаху» и «Нас не запугают ваши пушки и танки», они целыми днями ведут бои с армией,— писал «Ньюсуик» 8 января 1979 года.— На следующий день беспорядки усилились, положив начало пяти дням самых кровавых сты­чек в столице, считая с начала ноября. Студенты в центре Тегерана напали на находящееся поблизости американское посольство. Выкрикивая лозунги «Шах — американский цепной пес» и «Смерть Джимми Картеру», они забросали здание посольства камнями, подожгли посольский «шевроле», который стоял у главных ворот, и попытались штур­мовать высокие каменные стены, окружающие территорию посольства... К концу недели один за другим потухли газо­вые факелы в пустыне и добыча нефти прекратилась. Бен­зин стал выдаваться по карточкам».

Правительство Бахтияра все игнорировали. Хомейни призвал депутатов меджлиса и членов регентского совета уйти в отставку. Многие так и сделали.

В беспрерывном забастовочном движении участвовало 3—4 миллиона рабочих и служащих. Ими руководил Цен­тральный координационный совет государственных и обще­ственных организаций Ирана, объединивший представите­лей более полусотни министерств, учреждений и компаний. Работа шла лишь на некоторых заводах, фабриках и в учреждениях, обслуживающих непосредственные нужды населения.

Забастовали служащие всех министерств и канцеля­рии премьер-министра. Иногда на демонстрации выходило почти все население Тегерана. В них участвовали большие группы военнослужащих, одетых в форму.

В стране сложилось двоевластие. Рядом с правитель­ством Бахтияра, опиравшимся на все более ненадежную поддержку армии, повсеместно действовали революцион­ные исламские комитеты, зачастую со штаб-квартирами в мечетях.

16 января шах бежал в Египет.

1 февраля 1979 года Хомейни вернулся в Тегеран, во­сторженно встреченный всем населением столицы.

В тот же день в Тегеране был создан Временный ко­митет исламской революции, назначенный Хомейни и ставший реальной властью. II исламские революционные комитеты, и левые и леворадикальные группировки без указаний сверху усиленно вооружались, частично с по­мощью переходящих на сторону революции армейских частей, готовясь к последней схватке с шахским прави­тельством.

«Признаки будущих конфликтов между исламскими революционными силами и некоторыми левыми группами обнаружились уже во время массовых демонстраций, организованных спустя несколько дней после отъезда шаха за границу,— пишет С. Агаев.— В ответ на выставленные религиозными кругами лозунги: «Мы не любим ни левых, ни правых», «Единственная партия, которую мы призна­ем,— это партия Аллаха» — «федаины», например, выд­винули лозунг «Ни за Аллаха, ни против Аллаха». Неко­торые из них прямо говорили, что избавились от шахской диктатуры не для того, чтобы оказаться под властью дик­татуры исламской».

5 февраля Хомейни объявил о создании Временного революционного правительства во главе с Базарганом.

Вечером 9 февраля 1979 года подразделения шахской гвардии совершили нападение на учебную базу военно-воздушных сил под Тегераном, где верх взяли революци­онные офицеры и курсанты. Это была безнадежная, от­чаянная попытка обреченных повернуть вспять ход рево­люции, совершить военный переворот. В ту же ночь «моджахедины» и «федаины» окружили базу, вступили в бой с шахской гвардией и к утру 10 февраля разгромили ее. 11 февраля в столице шли бои вооруженных отрядов «моджахединов» и «федаинов», а также коммунистов с верными Бахтияру воинскими частями. Высший военный совет Ирана отдал приказ отвести все армейские подраз­деления в казармы и объявил о поддержке революции. Это была капитуляция генералов.

Вооруженное выступление произошло стихийно, без ведома и приказа Хомейни. Сам Базарган признавал в марте 1979 года: «Нас захлестнула волна событий, и мы внезапно оказались у власти, не успев даже опомниться. Мы были к этому совершенно не подготовлены».

Антимонархическая и антиимпериалистическая рево­люция свершилась. «Павлиний трон» рухнул.

Новое иранское правительство объявило о выходе из СЕНТО, прекратившего с этого времени свое существова­ние, отказалось от роли «жандарма» в Персидском зали­ве, расторгло ряд военных и гражданских контрактов с США и другими империалистическими державами, аннулировало соглашение с Международным нефтяным консорциумом, прекратило поставки нефти проимпериалистическим и расистским режимам.

Характеризуя иранские события, советский исследо­ватель Р. А. Ульяновский определяет эту революцию «по движущим силам, методам борьбы и всеобщим требовани­ям социальной справедливости — как народную и потому демократическую, по основной направленности — как антимонархическую, антиимпериалистическую и остро антиамериканскую, по социальной сущности — как буржуазную (поскольку проявившиеся в ней определенные! антикапиталистические тенденции пока что остались нереализованными); по идеологической форме и руководящей роли шиитских богословов — как исламскую». Р. Ульяновский пишет далее: «Всесторонний и тщательный анализ сложных и многоплановых проблем иранской революции может быть лишь результатом долгого и кро­потливого исследования».

На особенности иранской революции обращали внима­ние и другие авторы. Сошлемся на мнение С. Агаева.

«Процесс ускоренной капиталистической модерниза­ции (псевдомодернизации. — А.В.) по западному образцу вызвал бурную ответную реакцию традиционных социаль­ных структур. Однако соотношение традиционализма и модернизма предстало не как некое противоборство архаичного общества и «современной» модели, а как ярко выраженная, обусловленная вполне конкретным капитали­стическим опытом борьба за национальные пути развития, против навязываемой «сверху» политики вестернизации («озападнивания».— А. В.), не способной действительно модернизировать восточное общество в свете подлинно современных требований социального прогресса. Сжатое во времени взаимопересечение двух относительно дезинтегрированных фаз исторического развития определило почти одновременное появление на социально-политиче­ской арене Ирана таких принадлежащих различным эпо­хам идеологических течений, как религиозная реформа­ция, исламофильство, западничество, левый радикализм и т. п.».

После крушения «павлиньего трона» в рядах участни­ков революции начались резкие расхождения по главным политическим и социально-экономическим проблемам, вы­лившиеся в вооруженную борьбу между ними. Сказы­валась пестрота классовой структуры Ирана, незавершен­ность процессов классообразования на буржуазной осно­ве, многонациональный характер страны.

Многие представители интеллигенции и «средних сло­ев» выдвигали требования, которые колебались от буржу­азно-демократических до социалистических. Представители революционной демократии («федаины», «моджахедины») при всех их различиях между собой были сторонниками создания государства национальной демократии, способ­ного вывести иранское общество на путь некапиталистического развития. Сторонники Национального фронта и других политических группировок буржуазно-либерально­го толка хотели бы расчистить путь под развитие нацио­нального капитализма, капиталистической модернизации, но без оков шахского режима, требовали установления «демократической» или «демократической исламской рес­публики», близкой по форме к буржуазной демократии. Некоторые участники недолго существовавшего Нацио­нально-демократического фронта левоцентристского харак­тера считали, что в курсе на создание общества на основе канонов ислама, полностью отвергающего буржуазную демократию западного образца, таится угроза «создания в Иране фашистского режима».

Шиитское духовенство, взяв власть, начало навязывать обществу религиозные каноны, вырабатывавшиеся столе­тиями. Оно принимало западную технологию, военную технику и организацию, но начисто отвергало все запад­ные формы общественного устройства, идеологию, право, культуру, а затем стало наносить удары по левым, демо­кратическим силам.

Траур в Вашингтоне

С 25 по 30 октября 1980 года в газете «Вашингтон пост» была опубликована серия статей, в которой с редкой от­кровенностью было рассказано об отношении правитель­ства Картера к революционным событиям в Иране. «Сверх­задача» этой публичной стирки грязного белья была ясна:

дискредитировать Картера как раз накануне президент­ских выборов. Но детали затяжной и сложной борьбы в вашингтонских «коридорах власти» в связи с Ираном, по­лученные газетой из конфиденциальных источников, неп­лохо характеризуют подноготную политики Вашингтона.

Падение шаха, писала газета, сопровождалось ожесто­ченной борьбой между главными советниками президен­та, которые, добиваясь контроля над внешней политикой, склонялись то в одну, то в другую сторону в своих прог­нозах, сковывая своими разногласиями политику. Збигнев Бжезинский, советник президента по национальной без­опасности, выглядит человеком непримиримым, решитель­но противившимся «немыслимому» исходу, который над­вигался, требовавшим самого жесткого политического курса и в конце концов все же одержавшим верх над дру­гими, кто яснее представлял себе будущее. Вэнс, занятый другими делами, в частности переговорами с Советским Союзом о вооружениях и египетско-израильскими сепарат­ными переговорами, был странным образом глух к сигна­лам тревоги в самом государственном департаменте, когда еще было не слишком поздно оказать какое-то влияние на события. И американская разведка, судя по всему, снова допустила серьезнейший промах в оценке подлинных масштабов недовольства масс в союзной стране.

Примерно в августе в кабинетах особо влиятельных людей в Вашингтоне появился очередной проект анализа ЦРУ о положении в Иране. Он назывался «Иран: перс­пективы до 1985 года включительно»; и в этом докладе говорилось: «В Иране нет революционной или даже «предреволюционной» ситуации».

В государственном департаменте специалист по ана­лизу разведданных об Иране Джордж Гриффпн написал свое замечание к проекту, в котором высказывал несо­гласие с выводами доклада. Гриффин проконсультиро­вался со старым специалистом по Ирану Кермитом Руз­вельтом, который сказал, что шах, в сущности, человек слабый, «неполноценная личность» и что он дрогнет в трудных обстоятельствах и проявит «безволие». По­скольку было выражено такое мнение, аналитик ЦРУ — автор доклада — изъял его из обращения.

Пожар в кинотеатре «Рекс» в Абадане не только со­действовал сплочению оппозиционных групп в Иране, но и оказал огромное воздействие на шаха, совершенно вы­вел его из состояния равновесия. Салливэн только что возвратился тогда из Вашингтона и увидел вдруг, что шах не уверен в своих силах, что ему кажется, что ничто уже не поможет.

8 сентября — впоследствии этот день стал называться «черной пятницей» — войска шаха расстреляли толпу демонстрантов на площади Жале в Тегеране. По сообще­ниям правительства, было убито 86 человек, по мнению оппозиции, число убитых превысило несколько тысяч че­ловек.

Джимми Картер узнал о расправе над демонстранта­ми в Кэмп-Дэвиде, где он, Анвар Садат и Менахем Бегин начали встречу, чтобы оформить свою сепаратную сдел­ку. Помощник государственного секретаря по Ближнему Востоку Гарольд Сондерс сказал президенту, что шах по-прежнему твердо держит в своих руках бразды правле­ния в Иране. Картер позвонил в залитый кровью Тегеран и выразил шаху свою поддержку. Американские стратеги расценили готовность шаха использовать силу как хороший знак. Салливэн отметил, что введение военного положения — это свидетельство того, что шах вновь об­рел уверенность в своих силах, и предсказал, что, несмот­ря на сообщения о том, что моральный дух армии падает, шах и его военные смогут справиться с этим кризисом.

Пентагон согласился с таким мнением, а разведыва­тельное управление министерства обороны опубликовало в то время доклад, в котором говорилось, что, «как полагают, шах останется у власти в ближайшие де­сять лет».

В октябре Салливэн, который совсем недавно так оптимистически оценивал позиции шаха, снова стал опа­саться, что события выходят из-под контроля. Иранские генералы начали поговаривать о том, чтобы взять все в свои руки и управлять страной от имени шаха.

Когда Салливэн и английский посол в Иране Антони Парсонс встретились с шахом, они увидели, что шах не способен на решительные действия. Шах, который был больше похож на растерявшегося чиновника, чем на вы­сокомерного монарха, просил дать ему совет. Кого он должен назначить и на какие посты? Нужно ли поста­вить у власти военное правительство? Должен ли он разрешить военным использовать силу, нужны ли крутые меры? По словам шаха, посол Ирана в Вашингтоне Захеди приезжал в Тегеран с вестью от Бжезинского о том, что администрация Картера поддерживает буквально все акции, необходимые для восстановления порядка в Ира­не. Но где же прямая помощь, обещанная ему Соединен­ными Штатами? — спрашивал шах.

Посол Ирана Захеди добивался нового заявления Кар­тера с выражением поддержки шаху. Он связался с Бжезинским, предупредил других друзей шаха в Америке, в том числе Дэвида Рокфеллера, Генри Киссинджера и Джона Макклоя. Рокфеллер и Бжезинский постарались связаться с представителями печати и конгресса, чтобы оказать на правительство нажим, предупреждая о том, что без шаха Иран довольно быстро станет «коммунисти­ческой страной».

В начале ноября Картер велел Бжезинскому позво­нить шаху и сказать ему, что он его поддерживает. Бже­зинский позвонил шаху в тот же вечер и сказал, что Кар­тер поддерживает «любые меры, которые тот сочтет нуж­ным принять для сохранения мира». Бжезинский призвал шаха «обрушиться» на демонстрантов.

5 ноября попытки шаха ввести в состав кабинета чле­нов умеренной оппозиции зашли в тупик, когда Карим Санджаби, один из руководителей Национального фрон­та, вместе с Хомейни потребовал ухода шаха.

Тегеран был объят пламенем. Шах сказал, что должен разрешить военным взять в свои руки бразды правления. Было сформировано военное правительство Азхари. Впер­вые за долгое время шах, по словам Салливэна, казалось, взял себя в руки и был настроен решительно. Шах ска­зал, что накануне вечером ему звонил Нельсон Рокфел­лер, который советовал быть твердым, и Киссинджер через Захеди передал ему, что, быть может, настало время снова арестовать всех политзаключенных, которые были выпущены на свободу. Шах заявил двум послам, что он уверен в одном: если военное правительство не восста­новит порядок, для него, шаха, все кончено.

В ноябре 1978 года посол США в Иране Салливэн на­правил в Вашингтон государственному секретарю США секретную телеграмму. В ней он настоятельно требовал изменить американскую политику в отношении шаха, который оказался в осаде. Накал революции в Иране на­растал, создавалось впечатление, что шах обречен и что в первые ряды, несмотря на свой преклонный возраст, выдвигается аятолла Рухолла Хомейни, о личных качест­вах и взглядах которого деятели, ответственные за выра­ботку американской политики, практически ничего не знали.

После демонстраций во время мухаррама в начале декабря шах остался на троне. Салливэн прислал теле­грамму, в которой писал, что шах пережил самые труд­ные моменты. «Непосредственный политический кризис миновал»,— говорилось в этой телеграмме. Картер во время своей пресс-конференции 12 декабря сказал: «Я ду­маю, что шах останется у власти в Иране, что сегодняш­ние трудности будут разрешены. Предсказания катаст­рофы, с которыми выступали различные деятели, совер­шенно не оправдались. Шах пользуется нашей поддерж­кой, он также пользуется нашим доверием». Президент сделал очередные выпады в адрес СССР.

20 декабря с генералом, возглавлявшим военное пра­вительство шаха, случился небольшой сердечный при­ступ, и он сказал Салливэну, что больше не может испол­нять свои обязанности.

Салливэн, уверенный, что среди военных произойдет раскол, если не будет достигнута какая-то договоренность с оппозицией, телеграфировал в Вашингтон и предложил срочно послать в Париж высокопоставленного представи­теля для встречи с Хомейни.

В Тегеране положение шаха продолжало ухудшаться. Демонстрации становились более частым явлением.

Военные руководители шаха начали требовать дейст­вий. Они стали настаивать на том, чтобы он назначил одного из их среды — генерала Гуляма Овейси — главой правительства.

Шах, как это случалось неоднократно на протяжении иранского кризиса, обратился за советом к США, вызвав Салливэна. Что делать?

Вэнс убедился, что, несмотря на дальнейшее ослаб­ление шаха, поддержка иранского монарха Картером оставалась непоколебимой.

Шаха, убеждал Вэнс, надо уговорить отречься от пре­стола. Если он откажется, ему надо предложить покинуть страну.

Картер сказал Вэнсу, что он не намерен предлагать руководителю другой страны отречься от престола. Вэнс сказал, что шах, судя по всему, просит дать ему совет и что англичане вот-вот посоветуют ему уехать в отпуск. Картер в конце концов согласился.

Бывший английский министр иностранных дел лорд Джордж Браун, у которого сложились дружественные отношения с шахом на первых порах его царствования, тайно приехал в Тегеран и сказал шаху, что он должен отказаться от власти. Шах впервые согласился, что ему следует покинуть Иран. Позднее в тот же день шах офи­циально попросил Бахтияра взять на себя функции премьер-министра и сформировать новое гражданское правительство.

Пока велись переговоры о том, чтобы шах покинул Иран и бразды правления перешли к Бахтияру, один из генералов, а именно Манучехр Хосроудад, говорил от­крыто о существовании плана «государственного пере­ворота» с целью сохранить шаха у власти. Генерал Амир Хосейн Рабий и некоторые из более молодых генералов соглашались, чтобы шах уехал, но хотели раздавить оппозицию шаху, дабы вся власть принадлежала Бах­тияру.

Каждый из сценариев, разрабатываемых генералами, требовал поддержки США, и иранские военные руково­дители один за другим стали обращаться к США за соот­ветствующими заверениями.

В конце декабря Бжезинский предложил, чтобы аме­риканский авианосец «Констеллейшн» со своими 80 са­молетами и 5 тысячами моряков и летчиков был пере­брошен в район Персидского залива, чтобы продемонст­рировать американское присутствие и заинтересованность в делах Ирана. Помощник по вопросам национальной безопасности излагал свою теорию «дуги кризисов», объ­ясняющую отсутствие спокойствия в странах ислама «советскими интригами».

Государственный секретарь Сайрус Вэнс доказывал, что переброска в район Персидского залива авианосца «Констеллейшн» только сделала бы более правдоподоб­ными советские радиопередачи на Иран, в которых пред­сказывалось, что США предпримут военную интервен­цию в поддержку шаха. Министр обороны Гарольд Браун занимал среднюю позицию. В конце концов Картер на­правил «Констеллейшн» в западную часть Тихого океа­на, неподалеку от Сингапура.

В Иран был направлен генерал Роберт Хайзер, быв­ший в то время заместителем командующего вооружен­ными силами США в Европе генерала Александра Хейга, чтобы оценить возможности военного переворота. Хайзер прибыл в Тегеран 3 января. Почти сразу же после при­бытия он обнаружил, что семь иранских генералов заду­мали захватить контроль над правительством, как только шах покинет Иран. Войска все больше и больше свиреп­ствовали при подавлении демонстраций.

Обстановка в стране все более осложнялась.

Вечером 13 января, когда шах готовился со дня на день покинуть Ирап, правительство Бахтияра было близ­ко к краху. Хайзер считал, что надо спустить с цепи ге­нералов, и сообщил свое мнение Брауну.

16 января 1979 года шах покинул Иран. Люди лико­вали. Шах отправился в Асуан, куда просил его заехать президент Египта Анвар Садат.

Бжезинский считал, что шах по-прежнему остается тем стержнем, вокруг которого можно сплотить иранских военных руководителей, и что ему лучше всего быть по­близости, когда настанет благоприятный момент. Бже­зинский, как и в прошлом, подчеркивал опасность пере­хода контроля к коммунистам, если религиозные фанати­ки Хомейни приобретут власть в Иране. Вэнс, напротив, доказывал, что, несмотря на усиливающуюся озабочен­ность по поводу влияния левых радикалов в общинных и рабочих организациях, сам Хомейни — ярый антикоммунист. Он говорил, что аятолла может стать самым падежным оплотом против коммунистического режима и даже, возможно, станет сотрудничать с Вашингтоном.

Тем временем генерал Хайзер настойчиво рекомендовал комитету начальников штабов в Пентагоне заставить иранских военных действовать, будь то с помощью Бах­тияра или без его помощи. Если военные не начнут дей­ствовать в ближайшее время, до возвращения Хомейни в Иран, говорил он, будет слишком поздно. Министр обо­роны Браун снова задал своему представителю в Иране вопрос: «Не настало ли время для военного переворота?»

Но у Хайзера постепенно начало меняться мнение об иранских генералах. Он сообщил, что военные в состоя­нии взять власть в стране в свои руки, но у них нет опыта и они не смогут управлять страной. Он считал, что целе­сообразнее поддержать Бахтияра.

1 февраля состоялось триумфальное прибытие в Теге­ран аятоллы Хомейнп, которого встречали бурными де­монстрациями.

Вернувшись в Вашингтон, Хайзер информировал пре­зидента Картера, Брауна и Вэнса о ситуации. Он утверж­дал, что военное командование еще существует и готово подавить демонстрации, если Бахтияр отдаст такой приказ.

В Тегеране аятолла Хомейни назначил Базаргана премьер-министром своего временного революционного правительства. А в небе над Ираном летали вертолеты и самолеты, находящиеся в подчинении генерала Рабий.

Три дня спустя группа поднявших мятеж офицеров и рядовых ВВС захватила танки и атаковала штаб-кварти­ру вооруженных сил Бахтияра. Девятнадцать американ­ских военных советников, находившихся там, были за­держаны. Их освободили на следующее утро только пос­ле того, как Базарган приехал туда, чтобы спасти их.

Генерал Рабий готовился организовать переворот и захватить в свои руки управление государством от имени военных. В эту ночь Салливэну позвонили из Вашингто­на и передали телефонограмму от Бжезинского, в кото­рой тот спрашивал, удался ли бы военный переворот? Смогли ли бы военные удержать власть в своих руках и сокрушить революцию? В ответ посол нецензурно выру­гался и спросил: «Перевести на польский?»

После разгрома шахской гвардии генералы отказались от борьбы. Исламская революция победила.

Газета «Вашингтон пост» умалчивает, что как раз в ноябре 1978 года в Белом доме всерьез обсуждались планы военного вмешательства в иранские дела. В Вашингтоне задавали себе вопрос, а не инспирировать ли «приглаше­ние» в Иран американских войск и не воспользоваться ли этим «приглашением». Но какова будет реакция СССР? Если кто-то и питал надежды, что Советский Союз оста­нется безучастным к событиям в государстве, лежащем непосредственно на его южных границах, то они были разрушены авторитетным заявлением советского руковод­ства 18 ноября 1978 года:

«...Сообщения, в том числе о возможности военного вмешательства (в Иране.— А. В.) со стороны некоторых держав, появляются. При этом не может не настораживать тот факт, что официальные лица государств, о которых идет речь, фактически не опровергают подобные сообще­ния. Если они та. отрицают попытки вмешиваться во внут­ренние дела Ирана, как это сделал на днях президент США, то тут же делаются оговорки, отнюдь не исключаю­щие возможность такого вмешательства под соответствую­щим предлогом.

Советский Союз, который поддерживает с Ираном тра­диционные добрососедские отношения, решительно заяв­ляет, что он против вмешательства извне во внутренние дела Ирана кого бы то ни было в любой форме и под ка­ким бы то ни было предлогом. В этой стране имеют место события чисто внутреннего порядка, и решаться связанные с этим вопросы должны самими иранцами. Все государст­ва должны придерживаться здесь принципов, заложенных в Уставе ООН, как и в ряде других основополагающих международных документов, должны уважать суверенитет и независимость Ирана, иранского народа.

Должно быть ясно и то, что любое, а тем более воен­ное вмешательство в дела Ирана — государства, которое непосредственно граничит с Советским Союзом, СССР рас­сматривал бы как затрагивающее интересы его безопас­ности».

«ДОКТРИНА КАРТЕРА»

 

«В Европе и на Ближнем Востоке... рассматривают Америку как ошалев­шего слона, который заблудился и топчет огороды».

Дж. Болл,

банкир,

бывший заместитель госсекретаря США.

 

Нагнетание страхов

Когда в январе 1979 года раздавленный, растерянный и смертельно больной шах уже готовил самолет для бег­ства из Ирана, в Вашингтоне лихорадочно подсчитыва­ли политические, экономические, военно-стратегические убытки от потери этой страны и срочно искали козла от­пущения. Всем было ясно, что иранская революция про­исходила в силу внутренних причин и была, в частности, ответом на американскую политику. Но признать это означало бы расписаться в исторической обреченности ряда своих основополагающих внешнеполитических кон­цепции. Срочно требовалось найти первопричину амери­канских бед в «советских кознях и происках» и убедить в этом общественное мнение в США, а затем и в других странах.

Тогда-то по страницам газет и журналов принялся разгуливать свирепый «русский медведь», готовый про­глотить субтильную Западную Европу и запить злодей­ское пиршество ближневосточной нефтью. И факты и ар­гументация в этой отнюдь не оригинальной пропагандист­ской линии хромали, но зато эмоций было достаточно.

Американский еженедельник «Тайм» в номере за 15 января 1979 года прибегнул как раз к такому образу. На его обложке была стилизованно изображена та часть нашей планеты, что охватывает Пакистан, Афганистан, Иран, Ближний Восток, Эфиопию. Сверху над этой изог­нутой в виде полумесяца полосой с Персидским заливом в центре нависала голова медведя со злобными и алчны­ми глазами. Основной материал номера шел под заголов­ком «Дуга кризисов». «Не подлежит сомнению, что Со­ветский Союз заинтересован в распространении своего влияния на всю зону, охваченную кризисом,— писал «Тайм».— Положение дел не так уж и изменилось со времен царизма. В 1775 году была опубликована послед­няя воля Петра Великого, в которой он завещал русским правителям: приближайтесь как можно ближе к Кон­стантинополю и к Индии. Кто господствует там, будет властелином всего мира...»

Далее «Тайм» излагал заведомо подложное «полити­ческое завещание» Петра I. «Оно было сфабриковано в XVIII веке французским авантюристом д'Еоном,— отме­чает советский историк Ф. Нестеров.— Впервые фаль­шивка была опубликована не в 1775 году, а в 1812-м по личному указанию императора французов, пожелавшего оправдать свою агрессию против России ссылкой на рус­ские «экспансионистские замыслы». В XIX веке историо­графы разоблачили фальсификацию, причем мнение спе­циалистов из разных стран, в том числе Франции, оказа­лось по этому вопросу совершенно единодушным. В нояб­ре 1941 года «последняя воля Петра I» одновременно появилась на страницах нескольких газет «третьего рей­ха», а спустя почти сорок лет после этого эстафету лжи подхватывает американский журнал, претендующий на респектабельность! При этом делаются попытки дать лживое толкование ходу событий на мировой арене, бро­сить тень на внешнюю политику СССР, возродить миф о «советской военной угрозе».

«Русский медведь может нас раздавить!» — вопили правые французские газеты. Британская корпорация Би-би-си подготовила и выпустила на экраны телевизо­ров клеветнический телефильм «Медведь на пороге», в котором представила Советский Союз агрессивной дер­жавой.

Вся эта свистопляска не была связана исключительно с обстановкой в бассейне Персидского залива. Она обес­печивала пропагандистское прикрытие для того внешне­политическ