Материалы по календарной мифологии и календарной обрядности сямозерских карел

Алексей Конкка

Материалы по календарной мифологии и календарной обрядности сямозерских карел

[ Опубликовано в журнале «Антропологический форум» - № 6. – 2007. - С. 339-378 ]

О календарной обрядности сямозерских карел, помимо нескольких беглых упоминаний, практически нет сведений в литературе. В литературе XIX века, в том числе в заметках о народном календаре и верованиях олонецких карел в этнографической периодике того времени, чаще всего отсутствуют конкретные места записи, что в нашем случае делает эти сведения пригодными лишь для обобщенных сравнений. В тех немногочисленных полевых материалах, собранных в сямозерских деревнях фольклористами и этнографами в течение прошлого столетия, сведения по народному календарю носят фрагментарный или случайный характер.

       В данной ситуации все, даже беглые, но паспортизированные архивные сведения по календарной тематике представляют несомненную ценность. В результате кропотливой работы удалось собрать воедино и скомпоновать разнохарактерный архивный и полевой материал. Источниками раздела явились:

1. ранее не публиковавшиеся рукописные материалы экспедиционной поездки, предпринятой автором в село Сямозеро и окружающие его населенные пункты летом 1984 года (далее в тексте - МА), когда целенаправленно собирался материал по календарной обрядности и мифологическим представлениям карел.

2. заметки по народному календарю родившегося в 1891 году в селе Сямозере знатока сямозерского говора Ефима Попова, а также материалы Алекси Коскинена из дер. Проккойла Сямозерской волости, хранящиеся в Фольклорном архиве Финского Литературного Общества в Хельсинки (SKS).

3. материалы Сямозерского словника, который был составлен Эдвардом Ахтиа в первые десятилетия XX века, и которые были использованы при подготовке рукописи 6-томного Словаря карельского языка (KKS, I-VI).

4. некоторые сведения были предоставлены коллегами – авторами настоящей монографии и почерпнуты из литературных источников, содержащих общие этнографические материалы по Сямозерью. 

 

В разделе около половины материалов посвящено зимним Святкам (synnynmua), достаточно разнообразно представлены обряды повышения девичьей «славутности» (lembi), происходившие в промежуток между Ивановым и Петровым днями (viändöi, см. Конкка 1992). К рубежу XIX-XX веков относятся ценные сведения о местной традиции летних праздников, связанных с жертвоприношениями животных (ср. Конкка 1988). Приводятся материалы и по другим, преимущественно весенне-летним праздникам – обрядности пасхального цикла, обычаям на Ильин и Спасов дни. Публикуется список местных «храмовых» или «престольных» праздников по деревням Сямозерской волости, составленный с использованием различных письменных и устных источников. Учитывая особое место, которое занимают в календарной обрядности и мифологии представления о Сюндю, им посвящается специальная, предваряющая раздел и построенная на использовании сямозерских материалов, статья.

Сямозерский народный календарь

 

Зимние Святки

1. «В то время, когда слушали Сюндю, у нас был такой обычай - между Рождеством и Новым годом пекли тонкий блин, утром шли на двор, клали блин на лицо и смотрели с улицы в избу. Кто (из домочадцев) был без головы, тот в наступающем году должен был умереть» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 41).

 

2. На Рождество пекли овсяные лепешки synnyinpiiraid или synnyinhattarat. Первый блин, synnyinhattar относили в красный угол, shuurtshuppuh и клали на божницу перед иконами, где он лежал до Крещения, после чего его отдавали скоту. В канун Рождества, в сюннюйнпяйвя, когда пекут хлеба, первым пекут из ржаной муки «хлеб Сюндю», synnyinleibä размером примерно с блюдце. Он все Святки лежит на столе.

В Святки гадали на «хлебе Сюндю». Две девушки берутся за хлеб, кладя на него сверху большие пальцы обоих рук и, придерживая слегка указательными пальцами, поднимают его немного над столом. Одна девица стоит с одной стороны стола, другая – с другой. Каждая загадывала: если хлеб в руках крутится по солнцу, значит выйдешь замуж в этом году, если против солнца – не выйдешь (МА, Антонова).

 

3. В деревне Ангенлахта впервые шли сеять овес, заткнув за пояс топор и положив в кошелку synnyin leiby – пирог, выпеченный из ржаной муки в Рождественский сочельник (пирог этот, накрывавший солонку, стоял на божнице). После сева пирог отдавали скотине (д. Эссойла) (Маслова 1980, с. 224).

 

4. В Сямозеро на Святки, за две недели до Крещения (храмовые праздники погоста в Сямозере Успение и Крещение) привозили адьво – девушек из других деревень, полное село было, по 4-5 адьво в каждом доме. Каждый день до самого Крещения проводили беседы. Старухе, у которой нанимали беседную избу, приносили парни – по 3-5 копеек, а девушки - кто крупы, кто муки, кто молока.

Перед Троицей (праздник деревни Тюви, часть Сямозера в начале губы, была часовня Троицы) тоже адьво приезжали, но меньше, чем на Святки. На Успение адьво приезжали на неделю (МА, Костилов).

 

5. К Рождеству готовят мясо, пироги, рыбники, калитки (tshupoid), утром в Рождество ставят свечу в часовне перед иконами. Поп ходит по домам В Рождество, хоть и на третий день Рождества, молитву читает в избе, славит (Христа), когда дадут коккой, кто овса, денег, кто что дает по своим средствам. Сямозеро (KKS, V, s. 163, roshtuo). Вечером в Рождество молодые идут на беседу, а старшие ложатся спать. Сямозеро (KKS, V, s. 163).

6. Святки, время от Рождества до Крещения называлось Synnynmuanaigu. На погосте на Успение и на Крещение были ярмарки. В Святки накануне воскресения и накануне Крещения проводили складчины, synnyinpiirai. Девицы приносили муки, крупы, масла и жарили блины. Парни приносили рыбы, когда и бутылку с собой брали. На могилы ходили во второй день Рождества, во второй день Пасхи и на Успение (Emänpäivä).

За неделю до Рождества начинали готовиться к празднику, мыли избу, били скот, пекли хлеба. В субботу вечером перед воскресеньем или вечером накануне любого праздника не работали – не пряли, не вязали. То же и в воскресенье. (В Заонежье вечером в воскресенье уже пряли, говорили, что неделя началась). Перед освящением воды в Крещение воду не брали. Воду и дрова во все праздники старались принести накануне с вечера до заката солнца, потом уже не носили и не давали другим из дома (МА, Успенская).

 

7. На Святки, сюннюйнвяли (букв. «промежуток Сюндю», synnyinväli), в промежутке от Рождества до Крещения не моют полов в избе, да и ничего другого не моют, также не полоскают в проруби веников (SKS, Härkönen, Iivo 581. Säämäjärvi 1907).

 

8. В Рождество парни ходили славить Христа, за это им давали мелкие деньги. На 3-4 день после Рождества славить приходили служители церкви (МА, Антонова).

 

Гадания (слушанья Сюндю)

9. «Мы однажды с сестрой Сюндю слушали на озере у проруби. Сестра опустила голову на край проруби, а я стоял, опираясь на палку. Рано утром – на счастье (mitä onnea kuuluu) слушали. Немного погодя послышался звон бубенцов и они с такой скоростью около нас проехали, только просвистело. Они поднялись в наш двор, лошади там фыркали, колокольчики звякали, когда распрягали лошадей. Мы пошли, зашли в избу и рассказали матери. Мать сказала, что видно девка наша выйдет в этом году замуж. Так и вышло и все было точно так же, когда свадебщики прибыли за сестрой на лошадях» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 28).

 

10. «Потом были опять, слушали Сюндю, нас было 3 человека, утром рано надо было идти, поэтому было тихо, побыли немного. Надо было тихо (сидеть), нельзя было ничего говорить. Скоро послышалось какое-то движение, а мы были на пороге риги, два соседа (еще) было, близко друг к другу. Послышалось будто строгали, гвозди вбивали, плакали. В том году у них умер хозяин» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 29).

 

11. «А потом еще слушали собаку Сюндю (synninkoira) на пороге риги, немного побыли, начало тявкать. Мы ушли, зашли в дом, рассказали что было. Соседка сказала, что, наверно, девка замуж выйдет и так и было» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 30).

 

12. «Один раз слушали Сюндю, нас было 5 человек, сидели, скрючившись на развилке 3 дорог, некоторые смеялись и болтали, не могут удержаться, чтобы сидеть тихо. Немного времени прошло, по озеру начала надвигаться будто большая копна сена, а росстань была на озере. Мы все испугались, побежали, в избу зашли, а хозяйка спрашивает, почему такие испуганные. Мы не успели рассказать до конца как дело было, как хозяйка пошла, закрыла (на засов) дверь, прочитала молитву. Скоро после этого стало греметь на крыльце, будто кто-то хотел ступени сломать, а во сне сказал, что если бы он догнал нас, то неизвестно куда бы попали. Нам нельзя было смеяться и идти туда потешаться. (Еще) в этих делах (слушаниях) нельзя чтобы два человека было» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 31).

 13. «Сюндю слушать ходили (между Рождеством и Крещением) в какой-нибудь пустой дом или на перекресток. Если послышится звон бубенцов – к свадьбе, если послышится плач или стук – к смерти» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 38).

 

14. «Если в Новый год в дом первым придет мужчина, значит в доме будет в этом году все благополучно, не любили, если в дом первой приходила женщина...» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 39).

 

15. «В наших краях между Рождеством и Новым годом был такой обычай: брали лучину в рот и шли на озеро ее мочить, приходили в избу и поджигали горящей соломой. Если мокрая лучина горит, то наступающий год будет хорошим и счастливым, а если лучина не горит, то год будет плохим» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 40).

 

16. «Во то время, когда слушали Сюндю, у нас был такой обычай - между Рождеством и Новым годом пекли тонкий блин, утром шли на двор, клали блин на лицо и смотрели с улицы в избу. Кто (из домочадцев) был без головы, тот в наступающем году должен был умереть» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 41).

 

17. «Другой обычай был в зеркало смотреть. В одном доме была девушка, решила она увидеть какой жених у нее будет. Вечером пошла, залезла на печь и стала смотреть в зеркало, 3 свечи надо было зажечь вокруг. Другие уже спят, один парень остался сторожить – если что случиться. И случилось – немного времени она посмотрела, скоро стало показываться, а она вдруг упала, прямо на пол свалилась и умерла» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 42).

 

18. Гадали на Святки от Василия до Крещения, на время Вияндёй (Viändöin aiga). Васильев день назывался Вияндёй, а канун его, заговенье (31.12) – Сюндюйнпяйвя, день Сюндю (Syndyinpäivä). Syndy – Viändöi – Vieristy.

Гадали (gadaitih) – смотрели в зеркало как парни, так и девицы. В избе и в бане смотрели.

Слушали Сюндю (Syndyö kuunneldih) ночью на перекрестках. Женихи едут – слышен разговор, колокольчики звенят. У угла дома слушают, слышат там как в церковь пошли или что другое. Кто не боится, дак и по одному ходили слушать. А так – по 3-4 девицы и еще парни. Надо тайно ходить, чтобы узнать к кому женихи приедут. Сам лично (во время гадания) слышал как доски тесали и строгали, не прошло и нескольких дней, как был покойник в этом доме. У своего угла (своего дома) мало слушали, в основном ходили к другим домам – слушали что будет в этом доме в новом году. На перекрестках лучше слышно. На перекрестках и у углов домов закрываются, когда слушают. В банях слушали, но в основном у дорог. Когда Сюндю слушали, то платки перекидывали вперед через голову, садились в круг на корточки. Сковородником чертили круг, чтобы Сюндю чего плохого не сделала, оставляли для прохода «калитку» (вокруг всех чертили, чтобы никто не пришел). Слушали на берегу озера, но не очень часто, больше знахари.

Чулок девицы мочили в проруби, от лунки надо было возвращаться, прыгая на одной ноге. Ложилась спать и во сне видела жениха.

Некоторые на Святки (synnynaiga) ходили Сюндю слушать даже на кладбище (МА, Костилов).

 

19. Вечером перед воскресеньем и в канун других праздников смутами не ходили, не ходили и на беседы, это считалось грехом. В канун этих дней по вечерам ходили слушать Сюндю (Syndy) и гадали. Сюндю ходили слушать девушки целой артелью, ну брали они в эту артель и парня, такого парня, которому они доверяли. Бывали и такие бесстрашные, которые ходили по двое, да и по одному ходили.

       Когда ходили слушать Сюндю, уже заранее сговаривались кто пойдет, у кого собираются и куда пойдут. Которого парня они хотят взять, ему уже загодя говорят и зовут в тот дом, где собираются вместе. Слушать Сюндю ходят тогда, когда уже вся деревня спит. Когда выходят из избы, никто ничего не говорит. Отправляются втихомолку, никакого шепота не услышишь.

       Слушать Сюндю ходят на развилки дорог, слушают у порога и у окна риги. Когда приходят на росстань, то девицы садятся на корточки, а парень с ухватом обходит три раза вокруг девушек, а сам остается стоять и смотрит кто откуда идет, а девушки слушают.

       Слышно в какой дом женихи прибыли, да слышно как на лошади едут, оттуда и женихи будут, да куда прибыли, на том сарае (в той стороне) слышно как едут на лошади. Из избы слышно как играют (на инструменте) и танцуют. А если свадьба будет, то слышно как причитывают и поют свадебные песни. А если в каком доме умрет кто-нибудь из старших в этом году, то слышно как тешут топором и забивают гвозди, со стороны того дома, в котором будет покойник (SKS, E 141, Popoff Jefim, 10).

 

20. Слушают у порога риги. Кто слышит, что веют зерно, та выйдет за богатого жениха, а кому прислышится, что метут пол, та - за бедного (SKS, E 141, Popoff Jefim, 11).

 

21. Снаружи из окна риги просовывают руку внутрь. Если возьмутся мохнатой рукой, то выйдет за богатого, а если голой рукой – за бедного (SKS, E 141, Popoff Jefim, 12).

 

22. Слушают лай synnynkoira «собаки Сюндю». Когда идут слушать, берут зубами с печи лучину, потом идут на берег и мочат лучину в проруби. А лучина в зубах. Намочив лучину, идут домой, ставят лучину при помощи зубов в светец не трогая ее руками. В светце лучину зажигают. Когда лучина прогорит, то угли от нее собирают с задней стороны в подол, идут на улицу, встают на левую пятку, правую ногу поднимают и слушают откуда собака Сюндю залает. Откуда собака Сюндю залает, туда и замуж выходить. Если слышно, что рядом лает, значит недалеко замуж идти, а если издалека, значит далеко замуж выходить (SKS, E 141, Popoff Jefim, 13).

23. Льют олово. Олово льют в воду, в стакан или чашку. Олово растопят, потом наливают в стакан, а в стакане вода. Олово достанут, положат на тарелку и напротив огня держат у стены, а потом смотрят на тень. Если тень покажет венец, тогда свадьба будет, если покажет хёрчча (ветвистый, колючий или бугристый предмет с выдающимися частями), то к богатству, а если будет похоже на гроб, тогда льющий олово умрет (SKS, E 141, Popoff Jefim, 14).

 

24. Жгут бумагу. Бумагу жгут на тарелке и держат как олово у огня и смотрят на тень. Она показывает как и тень от олова (фигуры на стене) SKS, E (141, Popoff Jefim, 15).

 

25. Но самое интересное это смотрение в зеркало. В зеркало ходили смотреть в те дома, в которых были печи по черному. Смотрели и с печей по белому, там, где доски потолка, как и пола, лежали в одном направлении, вдоль избы. Когда все в деревне лягут спать, тогда в эти дома собирались гадающие смотреть в зеркало.

       На край печи со стороны избы клали сковороду. По краям сковороды устанавливали три свечи, а внутрь сковороды ставили зеркало. Остальные все ложатся спать, остается только тот, кто будет смотреть в зеркало. Гадающий молча открывает левой пяткой дверь, потом поднимается на печь, зажигает свечи по краям сковороды, берет еще одну свечу в руку, зажигает ее, потом ложится на спину, кладет голову к сковороде, в руке у него свечка на груди, а в другой руке у него еще одно зеркало, тоже на груди, а сам смотрит над своей головой в зеркало, находящееся на сковороде.

       В зеркале можно увидеть: кто за кого выйдет замуж или родит сына, такая картина в зеркале будет. А если кому умереть, то увидит, что гроб принесли. Что будет, то и покажется в зеркале (SKS, E 141, Popoff Jefim, 16).

26. Однажды стал в зеркало смотреть один парень. Парень тот был очень смелым, он не боялся ничего, ни огня, ни смолы. Когда он собирался смотреть в зеркало, ему еще сказали: «Ты, смотри, не испугайся, чего бы ни увидел». А он ответил: «Я, я ничего не боюсь, пусть хоть сам сатана приходит». Все сделали – положили сковороду и свечи, а сами улеглись спать.

       Парень тот пошел, открыл дверь пяткой левой ноги и поднялся на печь. Немного посмотрел в зеркало и вдруг очень сильно вскрикнул. Другие вскочили, полезли на печь, видят – а у парня все лицо черное. С печи его сняли наготово, сам он и не смог бы слезть. На полу лежит, другие его растирают да трясут его, попозже пришел в себя и спрашивает: «Где это я?». Другие говорят: «Где ты, ты на полу. Смотрел в зеркало пока что-то не увидел и сильно испугался». Парень только охнул.

       Потом стал рассказывать. «Я поднялся на печь, стал смотреть. Немного посмотрел, никого нигде не видно, не слышно и шороха. Смотрю, вдруг появилась солдатская одежда, а никого нигде не видно, а потом появился («принесли») гроб и этот гроб принесли прямо к моей голове. В гробу был я. Это я очень хорошо видел, потом я испугался, еще закричал вам, а потом ничего не помню как и на пол попал».

       Этот парень ушел в солдаты в том году. Отслужил уже больше трех лет, скоро бы уже вернулся домой. А потом почему-то ослаб, заболел и умер» (SKS, E 141, Popoff Jefim, 17).

27. Слушали Сюндю на росстанях у деревни, сидели в промежутке между дорогами, в углу. Ходили слушать около часу ночи. Один, кто был постарше, обходит со сковородником в руке слушающих (не чертит по земле). Слушаем. Слышно было как Сюндю ходит кругом – рух-рух-рух. Потом услышали, как стали копать яму на кладбище, по земле стучат, копают. У соседнего дома стучали, доски тесали, гроб сколачивали, запели молитву. Через несколько дней сосед умер. Было это в 1926 году.

В зеркало смотрят. Дверь в избу открывают пинком ноги, повернувшись к ней спиной, и садятся. Сидят между двух зеркал при свече. Брат в зеркало смотрел – гроб увидел.

Хозяин хомут одевает на шею и сидит под столом в избе, слушает что будет в доме в наступившем году (МА, Кузнецов).

 

28. Сюндю слушали во дворе, на дорогах. Слушать надо было на четвереньках (на карачках), koveruizilleh.

Собачий лай слушали (букв. «заставляли лаять» haukutettih). Говорили: «Откуда жених будет, пусть оттуда собака залает». И залаяла ведь (рассказчица о собственном гадании) – со стороны берега.

Перед сном 3 раза опускали обутую ногу в прорубь и говорили: «Кто суженый(ая) будет, пусть тот(та) придет ногу раздевать». Во сне видели суженого.

Ходили слушать под окнами изб, «брать слова» (sanoja ottelemah). Если в доме говорили о богатстве - богатым будешь, если о бедности – будет бедная жизнь.

Жгли лучину – если хорошо горела, то и жизнь обещала быть хорошей.

В зеркало смотрели – парню девушка должна была появиться, а девушке – парень. Два сына А. Н. смотрели в горнице на столе в зеркало. Один увидел девицу, а второй – нет (МА, Антонова).

29. Когда «слушают Сюндю», то не очертившихся до конца или тех, кто вышел за круг, Сюндю может утащить (Syndy vedäy). Слушали на озере около прорубей (МА, Успенская).

 

30. «На Святки (synnynmoanaigah) ходят слушать Сюндю под дверью бани, где есть опаленная туша свиньи. Только туда идти – надо иметь сердце как камень. Там, когда слушают, то из бани разговаривают со слушающим и расскажут ему, что с ним в будущем случится. Только когда с ней разговариваешь, надо помнить первое (сказанное) слово и сказать его последним. Кто помнит то слово, с которого завел разговор, тот сможет уйти прочь, а если не сможешь сказать, то там и останешься (пропадешь)» (SKS, E 141, Popoff Jefim, 39, 1936).

Ряженье

31. «Святочное время, Synnynmoanaigu начиналось от Рождества, Roshtava и продолжалось до Крещения, Vieristä. Это время для девиц, да и для парней было очень веселым временем. Каждый вечер идут на беседу, каждый вечер ходят ряжеными, smuutat, еще ходят слушать Сюндю и гадать.

       Ряжеными ходят каждый вечер, только не ходят на воскресенье, (т.е.) в субботу вечером и (вечером) на новый год. Ряженые одеваются в самую разную одежду. Тогда ходят в (букв. колыхаются... в одежде) как в хорошей, так и в плохой одежде. В Святки можешь увидеть такое, чего в жизни своей не видел. Тогда никто не жалеет своих одежд. Тогда развеваются (колыхаются) шелковые, развеваются и шерстяные одежды, но и такие одежды, которые уж сто лет как никто не носит.

       Когда ходят смутами, заходят в любой дом, туда куда пожелают, заходить им не возбранялось. В домах смуты играют, танцуют. У них и инструменты с собой. У смутов лица закрыты, у кого маска на лице, а у кого и просто платок. Смута никто не мог тронуть. Если смута кто тронул и ряженый (обороняясь) ударил хоть до смерти мужика, то смуту ничего не было, а задиравшего ряженого (применявшего силу) судили (осуждали?). После того, как ходили по деревне смутами, шли на беседу (SKS, E 141, Popoff Jefim, 9).       

32. Смутами (smuutat) ходили от Рождества до Крещения. Маскировались в настоящие лосиные шкуры с головой («мордой»), овечьи шкуры на себя вешали, тоже с головой, вместо глаз – дырки, чтобы можно было видеть через маску.

Из сырой картошки делали зубы, лицо закрывали бумажными масками или платками, они черные должны быть, под ними – льняные бороды приклеены.

Шубы переворачивали наизнанку, длинные шубы, в сапогах с загнутым носком (tshubit), в лаптях (virzut), с портянками (hattarat), как на пожогу.

По несколько платков и сарафанов одевали на себя, что в материном сундуке найдется.

Ходили с инструментами, плясали в избе, играли на двухрядке, на балалайке или под песню (под голос). Скамейки в сторону – и плясать. Другой придет с палкой в руке. Молодежь в основном ходила, но были среди смутов и люди постарше, лет сорока примерно. Ходили группами по 4,5,6 человек, до десяти таких компаний приходило за вечер в один дом. Им ничего в доме не давали, только если попадались хорошие знакомые, тех угощали чаем.

Смутов раньше не трогали. В избу пускали всех, не было такого, чтобы не пустить.

В этом году дети ходили, школьники – разворотили поленницу, оторвали калитку, бросили на забор (МА, Костилов).

 

33. «В Святки поднимают лемби», так раньше говорили (МА, Успенская).

 

34. Смутами ходили, шубы навыворот, попом был один, свадьбу играли, у парней с правого плеча на поясницу были завязаны полотенца, вроде как из приданого, а у «приставниц», родственниц жениха (suajannaizet) с левого плеча на пояс была привязана рубаха.

Покойниками рядились, делали из репы длинные зубы, лицо мазали мукой или сажей, заворачивались в белые простыни, кальсоны и рубаха белые. Synnyinaigah днем после обеда и по вечерам ходили смутами – пляшут, разгуливают по избе. Если кто пытался открыть смута или сорвать маску, то давали кулаком в лоб – смута нельзя было трогать (МА, Успенская).

 

35. При необычном поведении или при выражении необычного желания могли спросить: Oletko smuuttu? – «Ты что – ряженый (смуутту)?» (МА, Успенская).

 

36. Смутами (smuuttina) начинали ходить сразу с Рождества и ходили до Крещения. Женщины переодевались мужчинами, а мужчины женщинами. Платок накидывали на лицо. Голоса не показывали, не пели ничего. Мужики одевали шубы навыворот. Свадебщиками рядились - полотенца привязывали на пояс, дружка и молодые. Слишком любопытные получали от смута в лоб кулаком (МА, Кузнецов).

 

37. Смутами (smuutat) ходили, на лицо одевали маски из белой или черной бумаги, прицепляли длинные бороды до пупа, ходили с палками в руках, в рукавицах. Шубы наизнанку выворачивали, ноги заворачивали в шкуры – будто медведи. Цыганами наряжались. Ходили молодые и в возрасте лет до сорока. Заходили в каждый дом, в доме ничего не говорили, хозяева смеются... Так просто плясать стеснялись («стыдно»), а смутами – нет. Танцевали вприсядку и по всякому (МА, Кузнецов).

 

Крещение. Купание в иордани

 

38. На Сямозерском погосте на мысу (Tyvin’okko, Pogostan’okko) была церковь Успения, в 1930-е годы в здании церкви был клуб, который сгорел до войны. На Крещение на погосте напротив церкви в 20-30 м от берега устраивали иордань (jordana). Каждый год в ней купались 3-4 пожилые женщины. Когда воду освятит (священник), крест когда в воду опустит, прыгали. Не всегда были одни и те же, были и новые, но только из своей деревни. Молодые не купались, лет по 50-60 и старше. Женщины купались, а мужики поднимали их оттуда. Купающимся завязывали 2 длинных расшитых полотенца. Поднимали за полотенца несколько человек мужиков. Купались по обету, вроде как из-за грехов (МА, Костилов).

39. В иордани купались два раза в год. Моя бабушка в трех иорданях купалась. Девушками мы летом со старушками купались, а парни не купались в иордани. С головой надо нырнуть под воду. Летом полотенец не привязывали. Если крестный отец есть, то он поднимает из иордани крестницу, у кого парень, у кого – муж поднимает. Полотенце привязывают к поясу. Прыгают в прорубь в одежде, потом бегут в церковь и звонят в колокол (МА, Антонова).

 

40. Два раза в год, на Крещение и на Маковей приносили домой освященную воду. В церкви стояло два ушата, попы кругом, свечи – освящали... (МА, Антонова)

 

41. (...) Как будет Крещение, начнет приближаться, слышу я, что бабы толкуют (...), говорят всегда: «Пойдешь ли ты, Трофимовна, купаться в проруби?». У матери спрашивают. «Так не знаю, идти ли в этом году или нет, - говорит (она), - только в прошлом году была». А мы не отпускаем мать купаться.

Прорубь эту делают девять саженей (в длину), девять саженей сделают прорубь, где такое глубокое место. И это делают в Крещение утром. (...) Мужики утром делают, может там мужиков десять рубят лед: иногда ведь там лед с метр толщиной. (...) Тут собирается много купающихся (...), идут (купаться) из-за того, что бог нам грехи простит - может там у меня грехов много (...) – пусть бог простит грехи, раз искупаюсь в проруби. Градусов тридцать, тридцать пять холода. Да.

И идем, отправляемся к проруби. Чулочки надевают на ноги, одно (лишь) платьице одевают, больше ничего нет, как голая, одно платьице на себе, больше нет никакой (одежды), голое тело. Надевают тоненькие носочки, непокупные, раньше дома вязали из простых ниток, те носочки одевают на ноги и стоят тут два часа. А поп все время воду крестит и крестит до тех пор, пока не велит туда, в прорубь, прыгать. А как будут нырять, завязывают полотенце сюда, посередине и берут хорошего вытаскивающего («подъемщика») оттуда: ведь она прыгнет туда глубоко (...), да еще скажет: «Подольше держи меня, говорит, там, в проруби». – «Как же тебя подержишь долго, умрешь ты там». – «Умру, так в яму, - отвечает. А наша мать (...) весила, может, килограммов девяносто (...). Она берет своего брата из проруби поднимать (себя). (...) Полотенце тоненькое, может быть, уже гнилое, поди знай, сколько времени, может бабушке бабушка (передавала), да и нельзя знать, с каких времен это полотенце. Этим полотенцем (брат) завязывает (ее). (...)

И собирается тут народу человек триста или четыреста смотреть; тут лошадей на каждом месте: дворы эти полные, церковь полная, с крестами движутся вокруг церкви и все такое.

Говорили, что возле проруби тут было... пятнадцать человек, говорят, было купающихся в проруби. Мне он (брат матери) приходился дядей, и сестра (мама) говорит брату: «Иван, говорит, ты каждый год меня поднимаешь рано из воды, макушка не успевает намокнуть, если теперь прыгну в воду, то подержи меня хотя бы немного в воде». Мать учит словно нарочно.

Как только мать прыгает в воду, у крестного остается в руках маленький кончик полотенца – полотенце оборвалось. Да. Он пугается: то ли начал уже из воды поднимать, или как-то при прыжке сразу оборвалось (...). Оборвалось, а крестный не знает что делать. Люди вскочили, все начали кричать, говорят: «Кютчиева вдова утонула, Кютчиева вдова утонула». Трое детей, все еще маленькие, лишь я постарше, девяти лет нет еще мне (...). Плавать она не умела, (а) женщина здоровая. Смотрят: пальцы начали там на середине виднеться (...).

И все они тут напугались, попы все испугались. Один мужчина, мужчина из Руги, здоровый такой мужик (...) (говорит): «Если бы она умела плавать, то приблизилась бы к берегу». А до середины полторы сажени расстояние, метра четыре, наверно, от берега до берега (...). Он снимает с себя пиджак и сапоги и быстренько подплывает. «Поддерживайте меня, - говорит он, - я спасу ее ради детей». Молодой парень!

И спас он ее: схватил мать за руку, а его каким-то образом спасли другие. Наверно, веревок или чего-то принесли и ее подняли на край проруби (...). Мать пришла в себя. Пришла тут мать в чувство, и трясти не надо было, и ничего не надо было (делать). Она еще пошла звонить (в колокол). Да. А люди все не велят, говорят: «Не ходи, Трофимовна, звонить, ты ведь простыла». – «Да не простыла, - говорит она. – Вот теперь, Иван, хорошо подержал, говорит, в этот раз». (...)

Так это ничего, прожила мать этот год. Наступил следующий год, наша мать опять туда собирается купаться в проруби. Уже поди знай, сколько времени ходит она туда купаться, лет пять или шесть ходит. (...)

Так всегда устраивали купанье. (...) Попу, конечно, клали гривенники (...), деньги за купанье, ходили сюда грехи отмаливать и все такое. Поп велел (купаться) в проруби, говорит: «Идите, искупайтесь в иордани, говорит, и как только трижды искупаетесь в проруби, тогда тебе в Охпой не надо идти молиться». Стало быть три раза, три крещения (купаться).

А еще купались второй раз. Второй раз купались летом во время Маковея. Это в августе. (...) Так тогда уж, наверно, ничего не будет: и грехов не простит бог и ничего. Тогда вода теплая, тогда как (обычное) летнее купание. На такое купание и я ходила, иду на бережок, искупаюсь и назад выпрыгиваю, и иди, куда хочешь (Макаров, Рягоев 1969, с. 209 - 211, Никонова)

 

 

Второй день Пасхи

Радуница, ходили на могилы с яйцами и рыбниками

Троицкая суббота

Успение

Суббота Кегри (kegrisuovattu, muissinsuovatta, Mitrein suovatta), Дмитриевская

96. В эти дни ходили на могилы, звали покойника домой на угощение. Ходили с тарелкой, на тарелке пироги, калитки, а на Пасху и с яйцами, носили также «сиира» (siira), который изготовляли из творога, положенного под пресс и протертого через сито. На могилах ничего не оставляли (МА, Успенская).

97. На могилах нельзя было оставлять пищу, если оставишь, то покойники домой не придут есть. «Помяни Господи, приходите есть-пить», говорили. Раньше попы кадили съестное на кладбище, а сейчас если кто и кадит пищу в поминальный день, то дома (МА, Антонова).

98. «Веником поминают», метут, опахивают могилу (МА, Кузнецов). Могилы опахивали веником, который хранили у могильного креста (МА, Успенская).

99. О поминовении в Масленицу см. № 43, на Спаса (поминальный столик) № 81.

 

100. Суббота Кегри (kegrisuovattu) через три недели после Покрова. На субботу Кегри поминают покойников, ходят на могилы. Сямозеро (KKS II).

 

101. «У нас праздновали, называли мустайсет (KKS: mustaizet), поминание через 6 недель после того как в доме умер хозяин или хозяйка, на поминки приходил поп. Открывали окна, из них вывешивали на улицу длинные полотенца, потому что сундизет (KKS: syndyizet) иначе внутрь бы не попали, a по полотенцу могли подняться внутрь посмотреть как в избе проводили молебен. Туда должны были все умершие родственники из этого дома придти.

А если кто-нибудь другой из умерших приходил, то его мог любопытный увидеть, если надел бы себе на шею конский хомут, тогда увидел бы умерших родственников. Только не всякий решался, потому что один раз кто-то так сделал, увидел, но так испугался, что и умер тут же. Эти поминовения проводили только богатые, бедные не могли, для этого требовалось много средств. На них, правда, могли приходить как богатые, так и бедные» (SKS, TK 46, Aleksi Koskinen, 43).

 

Алексей Конкка

Материалы по календарной мифологии и календарной обрядности сямозерских карел

[ Опубликовано в журнале «Антропологический форум» - № 6. – 2007. - С. 339-378 ]

О календарной обрядности сямозерских карел, помимо нескольких беглых упоминаний, практически нет сведений в литературе. В литературе XIX века, в том числе в заметках о народном календаре и верованиях олонецких карел в этнографической периодике того времени, чаще всего отсутствуют конкретные места записи, что в нашем случае делает эти сведения пригодными лишь для обобщенных сравнений. В тех немногочисленных полевых материалах, собранных в сямозерских деревнях фольклористами и этнографами в течение прошлого столетия, сведения по народному календарю носят фрагментарный или случайный характер.

       В данной ситуации все, даже беглые, но паспортизированные архивные сведения по календарной тематике представляют несомненную ценность. В результате кропотливой работы удалось собрать воедино и скомпоновать разнохарактерный архивный и полевой материал. Источниками раздела явились:

1. ранее не публиковавшиеся рукописные материалы экспедиционной поездки, предпринятой автором в село Сямозеро и окружающие его населенные пункты летом 1984 года (далее в тексте - МА), когда целенаправленно собирался материал по календарной обрядности и мифологическим представлениям карел.

2. заметки по народному календарю родившегося в 1891 году в селе Сямозере знатока сямозерского говора Ефима Попова, а также материалы Алекси Коскинена из дер. Проккойла Сямозерской волости, хранящиеся в Фольклорном архиве Финского Литературного Общества в Хельсинки (SKS).

3. материалы Сямозерского словника, который был составлен Эдвардом Ахтиа в первые десятилетия XX века, и которые были использованы при подготовке рукописи 6-томного Словаря карельского языка (KKS, I-VI).

4. некоторые сведения были предоставлены коллегами – авторами настоящей монографии и почерпнуты из литературных источников, содержащих общие этнографические материалы по Сямозерью. 

 

В разделе около половины материалов посвящено зимним Святкам (synnynmua), достаточно разнообразно представлены обряды повышения девичьей «славутности» (lembi), происходившие в промежуток между Ивановым и Петровым днями (viändöi, см. Конкка 1992). К рубежу XIX-XX веков относятся ценные сведения о местной традиции летних праздников, связанных с жертвоприношениями животных (ср. Конкка 1988). Приводятся материалы и по другим, преимущественно весенне-летним праздникам – обрядности пасхального цикла, обычаям на Ильин и Спасов дни. Публикуется список местных «храмовых» или «престольных» праздников по деревням Сямозерской волости, составленный с использованием различных письменных и устных источников. Учитывая особое место, которое занимают в календарной обрядности и мифологии представления о Сюндю, им посвящается специальная, предваряющая раздел и построенная на использовании сямозерских материалов, статья.