Часть вторая. Рождение Земли

 

Сверхчеловек

 

Они выглядели полной противоположностью: гибкая светловолосая девушка и могучий, хотя и стройный, юноша с мускулистым торсом, массивной шеей и нарочито медлительными движениями. Но, вместе с тем, великолепно дополняли друг друга, словно природа обозначила ими границы щедрого на вариации спектра человеческой индивидуальности: с одной стороны – предел женственности, с другой – мужественности.

– Догоняй, Фан‑Орт! – задорно кричала девушка, перебегая от дерева к дереву. – Что, не получается?

Кроны деревьев перебирал легкий ветер, и блики рассеянного света то собирались в бесформенные пятна, то рассыпались брызгами, а листва казалась еще одной участницей извечной непритязательной игры.

– У меня получается все! – с юношеской самонадеянностью пробасил Фан‑Орт.

– Хвастаешь, опять хвастаешь! – подтрунивала девушка, откровенно любуясь другом.

– Смотри, Орена!

Не сходя с места и без видимых усилий он сделал сальто назад, еще одно, затем двойное сальто. Мускулы на его обнаженных руках и груди бугристо перекатывались под бронзовой кожей, как приводные рычаги доведенного до совершенства механизма.

Но вот его движения вновь стали замедленными, позы скульптурными. Этот переход от динамики к статике, от действия к паузе как бы специально давал время оценить уникальное сочетание мощи и красоты.

И Орена застыла, завороженная, но через мгновение встрепенулась, и вновь ее тонкая фигурка замелькала между деревьями.

– Что же ты? Лови!

Фан‑Орт рванулся, и деревья словно расступились.

– Пусти, сумасшедший, – забилась в его объятиях девушка, не очень, впрочем, стараясь высвободиться. – Ты же меня задушишь!

– Всего лишь поцелую, – подхватил ее на руки Фан‑Орт. Разок, ладно?

– Ну все… Хватит… Ты же сказал: «разок», а сам?

– До каких пор терпеть? – капризно спросил Фан‑Орт.

Сейчас он был похож на избалованного ребенка, который не привык, чтобы ему отказывали.

Орена выскользнула из его рук, расправила смявшееся платье.

– Ты же помнишь… Пока нам нельзя… Ну, успокойся…

– Я тебя люблю, ты меня любишь, так в чем же дело?

– Сам знаешь, милый. Потерпи еще немного. Думаешь, я не хочу этого?

Фан‑Орт лег навзничь в траву. Орена присела рядом.

Вечерело. В дымчато‑голубом темнеющем небе висели перламутровые облака. Яр скатывался за горизонт раскаленным чугунным шаром, а по обе его стороны расползалось малиновое марево.

– Хорошо‑то как, – мечтательно сказала Орена. – Мы вместе, что тебе еще?

– Спрашиваешь, – проворчал Фан‑Орт.

– Не хочется возвращаться, но надо. Нам пора.

– Уже? Вот так всегда. Одно лишь расстройство!

Синхронным движением оба провели рукой по лбу, будто стирая паутину. И враз исчезли деревья, мелькание бликов сменилось ровным рассеянным светом, пространство сузилось, замкнулось, шорох листвы сменился приглушенно‑назойливым гудением серводвигателей.

– Фу, устала, – гомолог Орена сняла с головы матрицу биотоковых датчиков. – Даже вспотела немного. Не кажется ли тебе, милый, что мы начали злоупотреблять вылазками на природу?

– Вовсе нет, – возразил астронавигатор Фан‑Орт. – Тем более, что это и не природа вовсе, а псевдоприрода!

– Какая разница!

– Я не могу забыть, что природное окружение, типичное для Гемы, предусмотрено программой психологической устойчивости. Для нас придумали мир иллюзий. Но не все по силам психологам! Можно, воздействуя на мозг, вызвать мираж, не отличимый от действительности, – воспроизвести зелень, запахи, шум ветра, дождь, раскаты грома. Можно, наконец, подделать восход Яра. Но просторы планеты, беспредельность неба все равно не поддаются имитации. Нас поместили в роскошную позолоченную клетку. Мне в ней душно!

– Я бы не удивилась, если бы это сказал гемянин, – улыбнулась Орена. – Возможно, он испытал бы приступ ностальгии, попав в нашу «клетку». Но мы же в ней родились. Псевдоприрода окружала нас с младенчества, настоящей природы мы не знаем.

– А если бы мы появились на свет не двадцать, а тридцать лет назад, ну как этот… задохлик?

– Ты имеешь в виду Эрро?

– А кого же еще? – пренебрежительно поморщась, произнес Фан‑Орт.

– Ты несправедлив к нему. Он хотя и старше, но мудрее любого из нас.

– Мудрее? – возмутился Фан‑Орт. – Да вся его мудрость почерпнута из книг! Старых, полуистлевших книг. И где он их только раскопал?

– Не будем спорить, – примирительно сказала Орена. – В одном с тобой согласна: Эрро в душе остается космополитянином. Вот кому псевдоприрода должна казаться чуждой! Возможно, ностальгию вызывают у него катакомбы старого Космополиса…

Фан‑Орт насмешливо фыркнул.

– Да этого «мудреца» туда насильно не загонишь! Целыми днями что‑то строчит!

– А ты бывал в катакомбах?

– Мне там нечего делать. Космополис – прошлое, не заслуживающее того, чтобы о нем вспоминали. Впрочем, и настоящее не лучше – безымянный сфероид… Клетка, в которой мы оказались не по своей воле!

– Не будь таким пессимистом!

– Завидую тебе, Орена. Ты можешь приспособиться к любым условиям. Я же на это органически не способен…

– А кто говорил: «У меня получается все»?

– Все, кроме нудного выжидания, бесцельного времяпровождения!

– Сейчас ты сам себе поставил диагноз. Займись настоящим делом, и вылечишься.

– Настоящим делом… А где оно?! – едко проговорил ФанОрт. – Я астронавигатор и, смею думать, хороший. Но курс прокладывают интеллект‑автоматы, а мне остается только наблюдать и соглашаться.

– Они делают что‑то не так?

– На первый взгляд, к их действиям не придирешься. Но если вдуматься, то все у них до отвращения правильно.

– До отвращения… правильно? – с изумлением повторила Орена. – Не понимаю тебя, Фан‑Орт. Ты выражаешься слишком заумно.

– Как бы тебе объяснить… Интеллект‑автоматы обладают гигантским потенциальным быстродействием. Однако они его не используют. В решениях неоправданно медлительны и осторожны. Не признают даже малейшего риска.

– Ну и чудесно!

– Не вижу ничего чудесного. Разумный риск необходим в любом деле!

– Утверждение по меньшей мере спорное. Но даже если ты и прав, то все равно ничего не изменить. От нас это не зависит.

– Вот‑вот, – подхватил Фан‑Орт. – Мы вроде пешек, тебя не возмущает такая несправедливость?

– Давай переменим тему, – уклонилась от ответа Орена. Неужели ничего больше тебя не интересует? Есть же спорт, искусство, интеллектуальные игры…

– Пустая трата времени!

– Придумай еще что‑нибудь. Эрро говорит: была бы голова, а проблема всегда отыщется!

– Нашла, кого слушать!

– Опять! – укоризненно произнесла Орена. – Нехорошо так предвзято относиться к товарищу! Знай же, что я полностью с ним согласна и, как видишь, не сижу без дела. Иначе с ума можно сойти! Кстати, спасибо, что напомнил. Навещу‑ка свое хозяйство…

– Чего ты так торопишься? – попытался удержать ее ФанОрт.

– Я не надолго. Только взгляну и вернусь. Хочешь пойти со мной?

– Не стоит. Подожду тебя здесь.

Фан‑Орт, насупившись, проводил Орену глазами, потом перенес взгляд на экран светозара. Перед ним на фоне черного бархатного неба холодно и отрешенно сияли звезды.

Дурное настроение часто посещало молодого астронавигатора. В такие часы он испытывал томление духа, неудовлетворенность бескрылым существованием. Эти чувства нестерпимо противоречили его вере в свое особое предназначение.

Увлекшись Ореной, Фан‑Орт на некоторое время заново обрел полноту жизни. Обрадовался тому, что способен влюбиться и что нашлась девушка, достойная его любви.

Орена, казалось, ответила ему взаимностью. Но ее любовь более походила на дружбу, а способностью дружить он, будучи от природы индивидуалистом, не обладал даже в малой мере. И вскоре чувство недовольства бытием возникло вновь, став даже еще более острым…

Когда, чуть запыхавшись, Орена опустилась в креслице, Фан‑Орт спросил со скрытой иронией:

– Надеюсь, с твоими подопечными эмбрионами все в порядке?

– Да.

– Какой же смысл было идти?

– Чтобы убедиться в этом.

– Не доверяешь интеллект‑автоматам?

– Ну что ты, после твоих слов…

– Смеешься? Думаешь, я против них? Смотря в чем… Ухаживать за эмбрионами – здесь им нет равных. Нуль с девятью девятками после запятой, такова вероятность того, что интеллект‑автомат не допустит ошибку. А твоя надежность максимум три девятки!

– Свою надежность ты тоже определил? – обиженно поинтересовалась Орена.

– Конечно. Семь девяток, – с гордостью сказал Фан‑Орт.

– Всего‑навсего?

– По‑твоему мало? Знаешь, чего это стоило? «Я сделаю из него сверхчеловека любой ценой!» – кричал отец, когда мама за меня заступалась. Мне вводили синтогормоны, облучали сигмаквантами.

– Но сверхстимуляторы смертельно опасны! – ужаснулась Орена.

– То же самое говорила мама. Но отец ее не слушал.

– Они… любили друг друга?

– Любили? Профессор Орт не был способен на это чувство.

«Наш брак – чисто деловое предприятие!» – подчеркивал он. А мама… В ее жизни была какая‑то трагедия… Отца она с трудом выносила, это уж точно.

– А тебя… любила?

– Мне кажется, да. До сих пор помню, как прижимала меня к себе и шептала:

«Бедный мой Фан… Что он с тобой делает! Какую ошибку я совершила… Прости меня, Фан, родной мой…»

– Так ты Фан или Фан‑Орт?

– Мое имя – результат неладов между мамой и отцом. Мама хотела назвать меня Фаном, а отец пожелал дать мне свое имя. Вот в конце концов и получилось: «Фан‑Орт».

– Я слушала лекции твоего отца, – задумчиво сказала Орена.

– По анатомии генов? Это его конек!

– Он производил впечатление сильной личности.

– Еще бы… Отец считал себя сверхчеловеком и хотел, чтобы я стал таким же. «Я сделаю из тебя свое продолжение!» – эта фраза врубилась в мою память. При всей своей занятости он уделял мне массу времени. Но не как сыну… Я ни разу не слышал от него ласкового слова. И все же я ему благодарен несмотря ни на что: он добился своего, хотя я вовсе не желал быть его продолжением.

– Выходит, ты… сверхчеловек? – скептически спросила Орена.

– Это так, – подтвердил Фан‑Орт.

– Не люблю хвастовства! – рассердилась девушка. – Какая в нем нужда? Я и так знаю, что ты умен, ловок и… красив, – добавила она с обезоруживающей прямотой. – И другие это знают. Но хвастовство отталкивает от тебя людей. Смотри, останешься один…

– И ты тоже от меня отвернешься?

– Я – нет.

– А на других мне плевать. Вот увидишь, они пойдут за мной. Отец говорил, что толпа всегда устремляется за самым сильным, самодовольно проговорил Фан‑Орт.

– Слово отца для тебя по‑прежнему закон!

– Я восхищаюсь профессором Ортом как личностью, а как отца ненавижу. Он лишил меня детства! Ненависть и благодарность… Как видишь, эти два чувства могут сочетаться. Да, именно так: восхищение, благодарность и жгучая ненависть!

– Бедный! – сочувственно сказала Орена.

– Если кто и ласкал меня, то одна лишь мама. А с отцом мы были чужими. Меня подавляли его жестокость и превосходство в интеллекте, которое он подчеркивал при любом более или менее подходящем случае. Впадая в раздражение, кричал:

«Проклятые гены! Весь в мать, такой же безмозглый!»

– Вот уж неправда!

– Спасибо, – признательно кивнул Фан‑Орт. – Отец был несправедлив к маме. Более умной женщины я не встречал… Ты на нее похожа!

– Я этому рада, – смутилась Орена.

– В конце концов я сумел себя превозмочь. Профессор Орт добился своего и даже заразил меня величием своей цели. Но вот сейчас я недоумеваю: ради чего он со мной возился, к чему готовил? Быть придатком автоматов унижает мое человеческое достоинство!

– Сверхчеловеческое, – не удержалась Орена.

– Не иронизируй, – вспыхнул Фан‑Орт. – В ранг людей возведены у нас интеллект‑автоматы, мы же в положении машин, притом законсервированных до лучших… или худших?.. времен.

– Ты неправ, Фан… Можно, я буду тебя так называть? Нам отведена очень важная роль. Мы сопровождаем будущее человечество в качестве гарантов.

– Гарантов чего?

– Того, что эмбрионы станут достойными людьми.

– И как ты себе это представляешь? – усмехнулся Фан‑Орт.

– При всей надежности интеллект‑автоматов именно мы отвечаем за успех дела. Твой отец называл нас жизнетворцами.

– Красивые слова, рассчитанные на глупцов. Профессор Орт презирал вас, а жизнетворцем считал одного лишь себя!

– Прости, Фан, это в тебе говорит твоя ненависть. – Орена вздрогнула, почувствовав толчок. – Что‑то случилось!

– Ничего особенного. Коррекция траектории. Интеллект‑автоматы включали маневровый двигатель.

– Зачем?

– А я знаю? – со злостью сказал Фан‑Орт. – Они с нами советуются? Ставят гарантов в известность о своих решениях?

– Но ты же сам…

– Что «сам»? Я должен идти к ним на поклон? Униженно просить, чтобы растолковывали несмышленышу каждый свой шаг? Не дождутся! Я не хуже их разбираюсь в астронавигации!

– И все же обратись к ним, – посоветовала Орена.

– Ни за что! Это они должны обратиться ко мне! – отрезал Фан‑Орт.

– Тогда работай параллельно с ними, чтобы предвосхищать и контролировать их действия.

– Хочешь, чтобы я стал тенью интеллект‑автоматов?

– Разве осуществлять контроль – значит быть тенью?

– Еще раз повторяю: они не допускают ошибок и не рискуют. Даже когда риск оправдан и ускорил бы поиски. Я не приемлю этой «безошибочной», а на самом деле трусливой стратегии.

– Но она ведь заложена в их программу коллективным разумом гемян.

– А я не уверен в разумности этого «разума», – запальчиво возразил Фан‑Орт.

– Ты знаешь, что надо делать? – спросила Орена.

– Знаю. Я предлагал им!

– А они?

– «Информация принята к сведению». И ни слова больше. Ну как доказать им свою правоту, если они не желают ни обсуждать, ни, тем более, спорить!

– Попробуй еще раз.

– Бесполезно! Это же тупые, упрямые электронные машины. Они все равно сделают по‑своему!

Орена взглянула на друга с сожалением.

– Ты сгущаешь краски, Фан. Впрочем, поступай, как считаешь нужным. А я пойду поработаю. Со мной интеллект‑автоматы почему‑то более общительны. Ну, до вечера!

Фан‑Орт остался в одиночестве. Невидящим сосредоточенным взглядом смотрел на экран светозара и думал о том, что у Орены завидный характер: она умеет впрячься в работу, которую вовсе незачем делать, искренне считает ее полезной, хотя в действительности это такая же иллюзия, как псевдоприродное окружение, придуманное для них чудаками‑психологами.

«Сходить в видеотеку? – мелькнула вялая мысль. – А может, вызвать на интеллектуальную дуэль электронного мыслителя? Раньше я неизменно побеждал, а в последнее время проигрываю… Однообразно, скучно, вот и проигрываю… А что если подкачать мышцы на биотренажере? Но сколько можно? Одно и то же каждый день. И повторяется с унылым однообразием. О чем ни подумаешь, все было, было, было… Орена советует заняться творчеством. Но могу ли я уподобиться старику Эрро? Да и что такое творчество в наше время, когда существуют интеллект‑втоматы? Они отняли у нас все, кроме естественных отправлений. Но мы не животные…»

Углубленный в мрачные мысли, брел Фан‑Орт по той части бывшего Космополиса, которая ныне стала жилой зоной сфероида. Она составляла лишь около сотой доли его объема, еще меньше зани‑мали хранилища эмбрионов и инкубаторы для их последующего созревания. Там сейчас находилась Орена… Большая же часть сфероида включала в себя оставшиеся в наследство от Космополиса лабиринты переходов, шлюзы, отсеки, пустовавшие крошечные каюты…

Обитатели сфероида прозвали этот чуждый параллельный мир «катакомбами». Был он практически неподвластен людям, здесь господствовали интеллект‑автоматы.

«Катакомбы» напоминали кровеносную систему, в которой роль сердца играл реактор ядерного синтеза. Здесь же располагались двигательные установки и комплексы, обеспечивающие жизнедеятельность людей и сохранность эмбрионов.

Трудно было представить, что в чреве Космополиса когда‑то обитали десятки тысяч человек. Конечно, в сравнении с Гемой, которую населяли миллиарды, это была капля. Но капля предельно концентрированная и замкнутая со всех сторон колоссальным давлением. Оно‑то и привело к взрыву, испарившему «каплю» и забросившему рукотворный спутник Гемы в невообразимые дали Вселенной.

Входов в «катакомбы» было несколько. По случайности ФанОрт оказался у одного из них. И непроизвольно вспомнил вопрос Орены: «А ты бывал там?» Этот вопрос, от которого он тогда, не задумываясь, отмахнулся, теперь внезапно сработал, как запоздавший взрывной запал, и натолкнул его на неординарный и еще минуту назад немыслимый авантюрный поступок: проникнуть в царство интеллект‑автоматов, встретиться с ними лицом к лицу.

Ни правила, ни этические нормы не препятствовали этому. Скорее всего, от непосредственного общения удерживала традиция самоизоляции, то ли заложенная коллективным разумом гемян, то ли сложившаяся сама собой. Она равно устраивала обе стороны – и людей, и интеллект‑автоматов. Так или иначе, но бок о бок сосуществовали две обособленных, хотя и взаимосвязанных, цивилизации. Общение между ними происходило исключительно через компьютерные модемы, обеспечивающие двухсторонний поток информации. Как правило, люди спрашивали, а интеллект‑автоматы отвечали, – корректно, но не вдаваясь в подробности.

Не один лишь Фан‑Орт относился к интеллект‑автоматам с неприязнью. Но у большинства она оставалась приглушенной, стертой, словно застарелая простуда. В ее истоках все то же уязвленное самолюбие, но редко кто им не поступался: ведь именно интеллектавтоматам обитатели сфероида были обязаны удобствами и разнообразием псевдоприроды. Электронные «ангелы‑хранители» не только заботились о людях и эмбрионах, не только прокладывали путь через «минные поля» космоса, но и избавляли людей от обременительной обязанности принимать решения, а значит, и нести за них ответственность.

В душе Фан‑Орт не мог не сознавать, что без интеллект‑автоматов замысел отца был бы заведомо обречен на неудачу, не мог не преклоняться перед ними, но в то же время не мог и признать за собой это позорное, унизительное преклонение. Двойственность отношения к интеллект‑автоматам, которую он изгнал из сознания в подсознание, делало его особенно нетерпимым к мнимому пренебрежению с их стороны…

И вот он впервые погрузился в чуждый ему мир – мир сварных швов, заклепок и болтовых соединений, гулкого железа и прогорклых запахов машинного масла… Этот мир оказался столь архаичным, что напрашивался выбор: или счесть его всего лишь театральной декорацией, нагроможденной специально, чтобы сбивать посторонних с толку, или заведомо отбросить привычную мысль о тончайшей и сложнейшей молекулярной электронике, которая, будто бы, управляет всей жизнью сфероида. На самом же деле смутившая Фан‑Орта техническая старина представляла собой как бы остов здания, построенного на века, а интерьер из быстротечных новшеств был непреднамеренно скрыт за толщей металла.

Сделав с полсотни шагов по скользкому трапу, Фан‑Орт остановился в замешательстве. Что‑то властно мешало ему продолжить путь. Никогда прежде он не испытывал паники, а сейчас был близок к ней. Но мог ли он в этом признаться? Тогда пришлось бы оправдывать перед собой уступку безотчетному страху – внезапное безоглядное бегство, даже не с полпути, а чуть ли не с порога, неизвестно от кого и от чего? Ведь ему ничто не угрожало, и внутренний голос не предупреждал об опасности, и рассудок молчал… И что вообще произошло: сработало ли какое‑то древнее атавистическое чувство, воздействовало ли на мозг поле неведомого излучения?

Фан‑Орт не стал анализировать причины панического бегства, он предпочел убедить себя в том, что, повернув назад, поступил единственно разумным образом.

«Не следовало поддаваться спонтанному порыву. А все Орена с ее романтическими выдумками. Это из‑за нее я очертя голову ринулся в катакомбы. Хорошо, что вовремя исправил ошибку, которая могла привести к трагедии. Ведь я наверняка заблудился бы в лабиринте катакомб, и еще вопрос, пришли бы ко мне на выручку интеллект‑автоматы. А моя жизнь принадлежит не мне, расплачиваться ею я не вправе!»

«Ну, ничего, – подумал он затем с чувством мстительного удовлетворения, – наступит день, и меня примут здесь как повелителя, со всей торжественностью, на какую способны носители машинного разума!»

А на втором плане сознания гнездилась мысль, что психологи оказались не так уж наивны, придумав псевдоприроду. Каково было бы существовать в железном склепе, из которого он только что вырвался!

Вылазка не была вовсе неудачной. Фан‑Орт неожиданно почувствовал прилив энергии. И вновь мысли его обратились к Орене.

«А ведь она права. Терпение, вот что мне нужно. Сверхчеловек должен обладать и сверхчеловеческим терпением. Сколько раз об этом твердил профессор Орт!»

Мысленно он почти никогда не называл профессора отцом.

Подвергшись угрозе (Фан‑Орт был уверен в этом), жизнь снова наполнилась смыслом. Играя скульптурными мышцами, шел он по аллее, уже не казавшейся ему псевдоаллеей, и блаженно вдыхал аромат цветов, ничем не напоминавший запахи машинного масла и старого титан‑железа…

Вот идет навстречу Эрро. Видать, тоже потянуло на природу. Как всегда, задумчив. Короткие ручки заложил за спину, голова на тоненькой шейке покачивается взад‑вперед в такт шажкам…

Старик Эрро, лет на десять старше остальных. Родился не вовремя, вероятно, мать нарушила запрет. Хилый, низкорослый, с явными признаками вырождения. Странно, что такому сохранили жизнь.

Впрочем, сейчас, настроенный благодушно, Фан‑Орт готов был признать, что астрофизик Эрро первейший. Но все равно книжный червь, а вовсе не мудрец, как убеждена Орена!

– Салют, – первым поздоровался Эрро.

– Салют. Выглядите усталым. С чего бы? – притворно посочувствовал Фан‑Орт (еще час назад он не снизошел бы даже до этого).

Эрро взглянул с удивлением.

– Заработался. Анализировал результаты наблюдений.

– Интеллект‑автоматов?

Большелобое личико Эрро сложилось в довольную улыбку.

– Не угадали, своих собственных. У нас же идеальные условия для работы! И знаете, очень любопытные получились выводы. Теперь надо обобщить материал. Вот, задумал монографию. Тома на три, не меньше. В первом томе…

– Я спешу, – перебил Фан‑Орт. – Доскажете в другой раз. – И, не удержавшись, добавил: – Думаете, кому‑нибудь нужна ваша монография?

– Вам вряд ли, – холодно ответил Эрро.

 

Ожидание

 

Прошел год – квант времени, навечно связанный с орбитальными параметрами Гемы, насильственно отторгнутый от нее вместе с песчинкой‑сфероидом, но сохраняемый в неприкосновенности не только сверхточными водородными часами Вселенной, но и, в своих дробных долях, биоритмами, да и всем генезисом «гарантов». Не оттого ли понадобились они профессору Орту, что, подобно тому, как время немыслимо без эталона, невозможно обойтись и без личностных эталонов, по которым должно формироваться новорожденное человечество?

Жизнь на сфероиде текла заведенным порядком. Однако мечта о новой Геме, в становлении которой главная роль отводилась ФанОрту и его товарищам, все более утрачивала реальные очертания, отступала, дразня, словно мираж, вместе с безгоризонтным пространством на экране светозара…

Коллективный разум гемян, составивший программу интеллектавтоматов, предвидел, что обнаружить звездную систему, где опасность не угрожала бы людям, – задача невообразимо сложная.

На большинстве планет, пригодных для колонизации человечеством, вероятен конфликт с существующими формами жизни, а он недопустим. И кто знает поэтому, сколько парсеков предстоит преодолеть сфероиду, сколько зигзагов выписать во вселенском пространстве, прежде чем навсегда смолкнут двигатели, работающие по принципу непосредственного преобразования энергии управляемого ядерного синтеза в лучевую энергию, или будут сброшены аварийные паруса из алмазной паутины, терпеливо ждущие своего недоброго часа в забортных контейнерах.

Понимал ли это профессор Орт, а если понимал, то как мог обречь на бесплодное старение полных сил и энтузиазма молодых людей – элиту бывшего Космополиса?

По еще соблюдаемой традиции астронавты каждое утро приходили в конференц‑зал (когда‑то здесь был Мемориальный отсек), обменивались новостями, причем выяснялось, за редким исключением, что в точном значении этого слова новостей нет, а есть прогнозы, мнения, соображения… Да и они начинали повторяться. Зачастую не представляло труда угадать, что произнесет очередной оратор. Лишь Эрро и Орена обычно рассказывали о своих действительно новых изысканиях, однако не находили отклика у остальных…

Затем все разбредались по «коттеджам», которые, как и прочие изыски психологов, нуждались в приставке «псевдо».

Тяга к общению заметно убавилась. Не вызывали былого азарта интеллектуальные игры, которым еще год назад предавались с упоением. После нескольких бурных ссор совершенно прекратились диспуты. У большинства наступил нервный спад, появилось безразличие к обязанностям: их искусственность, прежде почти никем не осознаваемая, стала вдруг до отвращения очевидной.

Орена и Эрро не разделяли общего уныния. Но Орене это давалось благодаря вошедшему в привычку жесткому самоконтролю, а Эрро был занят монографией и ни на что другое, казалось, не обращал внимания.

– Вы счастливчик, – однажды сказала ему Орена. – Вам можно позавидовать.

Она не подозревала, что именно так думает о ней Фан‑Орт…

Наморщив рахитичный лоб и глядя на Орену снизу вверх, Эрро убежденно ответил:

– Мы все счастливчики.

– Так уж и все! Разве вы не видите, какими скучными и угрюмыми мы стали? Почти не разговариваем друг с другом. «Да нет», «здравствуйте – до свидания», таково наше общение.

– А ведь для меня это новость… – озадаченно проговорил Эрро. – Признаться, я ничего не замечал.

– Вы вообще ничего не замечаете, кроме своей науки, – упрекнула Орена.

– Не скажите. Вашу симпатию к Фан‑Орту заметил даже я.

Девушка вспыхнула.

– Неужели даже вы? Только не думайте о нас плохо, мы с ним просто друзья и…

– А я и не думаю ничего плохого, – улыбнулся Эрро. – Напротив, радуюсь, глядя на вас. Вы назвали меня счастливчиком. Да, я счастлив своей работой. Однако для полноты счастья этого мало. И не вы мне, а я вам должен позавидовать. Вот где истинное счастье!

– Все не так просто, – призналась Орена. – Порой мне бывает страшно… Не за себя, за него. Он томится от безделья, однако заняться чем‑нибудь полезным не хочет. Меня не слушает, упрямства и самомнения ему не занимать. Чуть что не по нраву, замыкается в себе.

– Вы же его любите?

– Да, очень. Но как помочь, не представляю. Посоветуйте, а?

– Боюсь, мой совет покажется вам банальным, – покачал головой Эрро. – Таков он и есть, ничего лучшего не предложишь. Будьте терпеливы и внимательны, не жалейте тепла. Фан‑Орт незаурядная, очень сложная и контрастная личность. В нем избыток силы и, как ни парадоксально, бессилия. А это ведь антагонистическое противоречие! Оно и определяет его характер…

– Несчастливый характер, – вздохнула Орена. – Только Фан в этом не виноват. Таким его сделал отец, профессор Орт.

Эрро нахмурился.

– Я знаю, – сказал он. – И поверьте, у меня есть основания сочувствовать вам. Утешения здесь не помогут. Но разве счастье бывает безмятежным? Если да, то недолго… Обычно за него приходится бороться. Впрочем, я опять изрекаю сплошные банальности…

– Тем не менее, спасибо вам за них, – поблагодарила Орена. – Вот уж не думала, что смогу перед кем‑либо исповедаться… Вы необыкновенный человек! Я постараюсь следовать вашему совету.

Эрро покраснел.

– Необыкновенный… Не смейтесь надо мной, Орена. Думаете, я не знаю, что вы обо мне думаете? Рахитичный уродец, по загадочной причине затесавшийся в сообщество гармонически развитых молодых людей!

– Никогда я так не думала, – возмутилась Орена. – Возможно, если бы не Фан…

– Вот видите, и я не лишен комплексов, – смущенно проговорил Эрро. – Что же касается общего уныния… Вскоре ему придет конец.

– Чтобы утверждать это, нужно быть оракулом.

– Вряд ли я им когда‑нибудь стану. Но как астрофизик, могу сделать прогноз: нас ожидают перемены.

– Расскажите подробнее! – взмолилась Орена.

– Выдумывает книжный червь, – отмахнулся Фан‑Орт, когда Орена поделилась с ним новостью.

Однако через месяц на экранах светозаров стала видна едва уловимая искорка. С каждым днем яркостная отметка увеличивалась в диаметре, превратилась сначала в сверкающее пятнышко, затем в световой диск.

Впервые за годы раздалось жужжание сигнального зуммера, начали пульсировать предупредительные сигнальные лампы. Голос автоматического информатора предупредил:

– Всем занять противоперегрузочные кресла. Приготовиться к маневру!

– Я с тобой, – подхватил Орену под руку Фан‑Орт.

– Иди к себе, у меня ведь только одно защитное кресло, – попыталась высвободиться Орена.

– Обойдусь. Любой маневр для меня пустяк!

– Ну, смотри!

Перегрузка оказалась на удивление тяжелой. Орена пожалела, что так часто пренебрегала тренировками.

Сдерживая стон, она скосила глаза на Фан‑Орта. Тот сидел в обычном, не противоперегрузочном, кресле выпрямившись, разведя могучие плечи. И хотя лицо астронавта окаменело от перегрузки, оно было одухотворено, как никогда прежде. Им нельзя было не любоваться…

– Впервые за долгие месяцы Фан‑Орт испытывал необычайный подъем духа. Это была его стихия – стихия силы и мужества. В ней, и только в ней, он мог проявить свои лучшие, уникальные качества, быть тем, кого так трудно и настойчиво создавал профессор Орт, – сверхчеловеком.

– Теперь ты видишь, на что я способен, – уловив восхищенный взгляд Орены, глухо выговорил Фан‑Орт.

Перегрузка помешала ей ответить. И только потом, после отбоя, она сказала с нежностью:

– Я горжусь тобой! Но прошу тебя: пожалуйста, будь скромнее!

На этот раз, когда Фан‑Орт обнял ее, она не отстранилась.

 

Старик» Эрро

 

Тщедушный малорослый астрофизик был загадкой для остальных обитателей сфероида. И прежде всего по причине своего возраста. Не зря его называли стариком. Десять лет – разница почти в полпоколения. Другие были ровесниками, «старик» Эрро изначально выпадал из их ряда, чему способствовал его замкнутый, при всей кажущейся общительности, характер.

«Старика» отличала от остальных и конституция. Среди стройных, атлетически сложенных молодых людей он смотрелся как уродливый лилипут‑инопланетянин. Резала глаз непропорциональность частей его хилого тела: огромная голова с непомерно выпуклым лбом на тонкой шейке, детские ручки и ножки, узкие плечики… Особенно нелепо, даже комично, он выглядел рядом с Фан‑Ортом.

Это были антиподы во всем. Но их, тем не менее, связывала некая не поддающаяся определению общность. И оба о ней интуитивно догадывались. Не потому ли красавец‑астронавигатор с такой активной неприязнью относился к тщедушному астрофизику, что воспринимал его, как искаженное до неузнаваемости отображение самого себя? Не раз Фан‑Орту снился кошмарный сон, доводивший его до исступления: вот он заглядывает в зеркало и видит свое лицо, но тотчас оно превращается в сморщенное личико Эрро…

Фан‑Орт спрашивал себя: как мог «книжный червь» оказаться среди них, почему его произвели на свет столь преждевременно, и с какой целью сохранили жизнь явно неполноценному ребенку?

Ни на один из этих взаимосвязанных вопросов он не находил ответа.

Был ли Эрро посвящен в тайну своего происхождения? Не раз и не два пытались вызвать его на откровенность. Он неизменно отвечал:

– Не знаю.

Эрро говорил правду. При его незаурядном аналитическом уме – качестве, которое замечают в последнюю очередь, – он не мог не задавать себе тех же вопросов. И, подобно Фан‑Орту, не был в состоянии на них ответить.

Возможно, если бы Фан‑Орт или Эрро догадались сформулировать задачу интеллект‑автоматам, вероятностная разгадка тайны была бы найдена. Но Фан‑Орту это попросту не пришло в голову, а Эрро подсознательно страшился узнать правду.

Хотя он старался не подавать вида, непохожесть на товарищей ощущалась им как неподъемный груз, от которого, увы, невозможно освободиться. Чувство собственной неполноценности было слишком хорошо знакомо ему: сочетание высокого ума с тщедушным карликовым телом воспринималось как унизительная дисгармония, и еще неизвестно, чем бы он поступился, чтобы только устранить ее…

Фан‑Орт был бы неприятно поражен, проникнув в тайну рождения Эрро и узнав, что тот никто иной, как его единокровный старший брат! Почти так же, как был поражен профессор Орт, когда впервые увидел новорожденного первенца – с приплюснутой головкой и пуповинкой‑шейкой…

Профессор махнул на него рукой, поняв, что нечего и пытаться превратить это убогое существо в «сверхчеловека». Однако, не будучи сентиментальным, он все же сохранил некие рудименты родительских чувств и не только оставил «неудавшегося» отпрыска в живых, но, не раскрывая инкогнито, позаботился о его будущем.

А «сверхчеловеком» стал Фан‑Орт…

 

Призрак» «призрака»

 

Сфероид пронзал Вселенную множеством волновых игл. С антенных острий срывались зондирующие импульсы, сканировали пространство, придирчиво ощупывая каждый его потаенный уголок, каждую встречную клеточку вещества, чтобы вернуться с ношей информации, столь необходимой сейчас интеллект‑автоматам. Доступ к ней, через электронных посредников, имели и астронавты, но осмыслить ее лавину в считанные мгновенья не мог даже наиболее подготовленный из них – Эрро. Увы, быстролетный и всеобъемлющий коллективный разум гемян, нашедший формализованное воплощение в программе интеллект‑автоматов, для обитателей сфероида оставался недоступной пониманию абстракцией, если не легендой – красивой и возвышенной, но не имеющей ничего общего с жизненными реалиями.

На экранах светозаров все явственнее вырисовывалась гроздь планет, обращающихся вокруг центрального светила. Картина была похожа на модель атома – с ядром и орбитальными электронами – только движение планет скрадывалось все еще огромным расстоянием.

День за днем оно сокращалось – сфероид приближался к звездной системе. Астронавты вновь обрели, казалось бы, утраченную надежду, оживились: двенадцать планет в системе, неужели ни одна из них не станет новой Гемой? Но радость была с горчинкой: «гаранты» переживали свое бессилие повлиять на ход событий. Одни (к ним принадлежал Эрро) – стоически, другие (большинство) – с болезненным чувством ущербности. Однако и для тех, и для других не существовало дилеммы: неспособность человека составить конкуренцию интеллект‑автоматам была очевидна. Один лишь Фан‑Орт, уверенный в собственном превосходстве над обыкновенными людьми, не смирился с ролью пассивного наблюдателя.

Терпение, к которому он призвал себя год назад, оказалось нестойким. Фан‑Орта выводила из себя стратегия интеллект‑автоматов, как ему казалось, неоправданно осторожная, даже откровенно трусливая.

«Почему орбита ожидания так высока, на порядок выше, чем у любой из двенадцати планет звездной системы? Правильнее было бы сразу же начать их поочередный облет! Автоматы же, как нарочно, медлят. Издеваются, что ли, над нами?» – так дум<