Универсальные свойства систем письменности

– Давай нарисуем для этого «с‑с‑с» змеиную голову. Вот так пойдет?

И вот что у нее получилось:

– Это будет другой наш сюрпризный секрет, – сказала она. – Если ты нарисуешь шипучую змею у входа в рабочую пещеру, где ты чинишь копья, то я буду знать, что ты там сидишь и думаешь, и прокрадусь к тебе тихо, как мышка. А если ты нарисуешь ее на дереве у реки, когда будешь ловить рыбу, я буду красться, как самая‑пресамая тихая мышка, так что даже травинка не шелохнется.

– Это просто здорово, – сказал Тегумай. – Ты даже не догадываешься, какую важную игру придумала. Мне кажется, дорогая моя Таффи, что дочь твоего отца изобрела лучшую в мире вещь! Самую лучшую с тех времен, как тегумайское племя придумало заменить кремневые наконечники для копий акульими зубами! По‑моему, мы разгадали самый большой в мире секрет.

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ, «КАК БЫЛ ПРИДУМАН АЛФАВИТ» [283]

Обычно мы не задумываемся, каким образом буквы обрели свой вид. Есть ли у каждой системы письменности своя «сказка»? Что есть форма букв – результат исторической случайности или же отражение организации человеческого мозга через универсальные черты? Учитывая огромное разнообразие систем письменности, которые изобрел человек, ответ кажется очевидным (рис. 4.1). Какие общие свойства могут быть присущи округлым индийским письменам, геометрически строгим греческим прописным буквам, кривым и точкам арабского письма и многоликим китайским иероглифам, простые штрихи которых ограничены воображаемым квадратом?

Гипотеза нейронного рециклинга предполагает, что человеческая креативность ограничена структурой мозга. Эта мысль прямо противоположна идее культурного релятивизма, согласно которой культурные вариации по существу безграничны. Если гипотеза нейронного рециклинга верна, наша генетика сильно сокращает диапазон систем письменности, которые мы можем освоить. Этот прогноз заставляет нас усомниться в кажущейся безмерности культурного многообразия. Хотя внешне культурные вариации очевидны, под их поверхностью мы должны обнаружить универсальные глубинные структуры[284].

Рассмотрим многообразие существующих систем письменности. Даже самый беглый анализ показывает, что у них и правда очень много общего:

• Все системы письменности снабжают центральную ямку высокой концентрацией контрастных черных значков на белом фоне. По всей вероятности, этот формат оптимизирует объем информации, которую наша сетчатка и зрительные области могут передавать за одну зрительную фиксацию.

• Все системы письменности опираются на небольшой набор базовых элементов, иерархические комбинации которых генерируют звуки, слоги или целые слова. Китайские иероглифы и символы кандзи не исключение: хотя они исчисляются тысячами, каждый знак состоит из двух, трех или четырех базовых элементов, включающих в себя несколько штрихов. Эта иерархическая организация отлично вписывается в пирамиду корковых центров нашей зрительной системы. Зрительные нейроны используют комбинаторный принцип для кодирования единиц возрастающего размера и инвариантности.

• Во всех системах письменности местоположение и размер знаков не имеют значения. Ни в одной культуре детей не учат этому принципу специально: все люди уже рождаются с необходимыми корковыми механизмами. Иначе обстоят дела с круговым движением объекта. Все системы письменности требуют специфической ориентации читаемого текста. Эта универсальная особенность, вероятно, объясняется просто: древние писцы знали, что инвариантность относительно вращения ограниченна. Поскольку наши зрительные нейроны допускают отклонение не больше 40 градусов, мы никогда не сможем научиться эффективно читать во всех направлениях, предварительно не выделив огромное количество дополнительных нейронов для каждого угла обзора, превышающего 40 градусов.

• Наконец, все системы письменности тяготеют к совместному представлению звука и смысла. Можно подумать, древние писцы знали, что связи «буквенной кассы» делают ее центром, проецирующим информацию о форме как на верхние отделы височной доли, кодирующие звуки речи, так и на ее медиальные (срединные) и передние части, отвечающие за смысл. Отношение звука к значению является одним из основных источников различий между системами письменности (см. рис. 2.20). Для каждой из них характерна определенная статистическая связь между письменными знаками и звуками речи. Однако размер транскрибируемой речевой единицы варьируется от целых слов (в китайском языке и японской кандзи) до слогов (в японской кане), фонем (в алфавитных системах) и даже отдельных фонетических признаков (в корейском фонематическом письме хангыль). Хотя физиология мозга не регулирует эту сферу, выбор передаваемой речевой единицы определяет количество письменных символов и, следовательно, сложность овладения навыком чтения.

Принцип золотого сечения

Марк Чангизи и его коллега из Калифорнийского технологического института Синсукэ Симодзе провели тщательный анализ кросс‑культурных особенностей, присущих мировым системам письменности. Они изучили детальную визуальную организацию каждого символа в 115 системах письма всех стилей и эпох, включая линейное письмо Б древнего Крита и древнескандинавские руны, а также этрусский и Международный фонетический алфавиты[285]. Анализ позволил выявить множество неожиданных закономерностей. Во‑первых, как видно на рисунке 4.1, большинство знаков состоят примерно из трех штрихов (то есть кривых, которые можно начертить, не отрывая ручку от бумаги). Вариативность этого среднего значения довольно низкая – например, заглавные буквы латиницы состоят из одного штриха (C, I, J, O, S, U), двух штрихов (D, G, L, P, Q, T, V, X), трех штрихов (A, B, F, H, K, N, R, Y, Z) или четырех штрихов (E, M, W), но не более того. Если система письма требует больше знаков – например, у этрусков было 23 буквы, а в Международном фонетическом алфавите их насчитывается 170, – новые символы создаются путем введения дополнительных базовых штрихов. В результате среднее количество черточек на символ остается прежним – около трех. Так, в Международном фонетическом алфавите используются такие знаки, как ɕ, ɝ, ɲ, ɷ, ʆ и ʉ, которые могут показаться нам экзотическими. Однако они не сложнее, чем латинские буквы. Они просто основаны на другом наборе элементарных кривых.

Я предполагаю, что магическая формула «три штриха на символ» была выбрана нашими предками вовсе не случайно. Вспомним, как увеличивается площадь рецептивных полей нейронов в иерархии зрительных областей. Как мы видели в главе 3, на каждой ступени корковой пирамиды рецептивное поле расширяется в два‑три раза. Пропорционально ему увеличиваются размер, сложность и инвариантность кодируемых зрительных единиц. Во всех системах письменности символы эволюционировали до тех пор, пока комбинация составляющих их штрихов не достигала оптимального количества. Поэтому ее легко может воспринять один нейрон через слияние входных данных от двух, трех или четырех типов нейронов, обнаруживающих кривые на уровне, который непосредственно предшествует ему в иерархической пирамиде.

Рис. 4.1. Несмотря на внешнее многообразие, все системы письменности обладают рядом общих визуальных свойств. Прежде всего, это контрастность, в среднем составляющая около трех штрихов на знак, а также ограниченный лексикон форм, которые постоянно повторяются, в том числе и в не связанных между собой культурах.

Поскольку такая схема воспроизводится на всех уровнях зрительной системы, выводы Чангизи и Симодзе можно распространить и на другие ярусы корковой иерархии. Спустимся на одну ступень ниже. Весьма вероятно, что каждый штрих представляет собой сочетание двух, трех или четырех линейных сегментов. Теперь поднимемся на ступень выше. В наших алфавитных языках многосоставные единицы, такие как корни слов, префиксы, суффиксы и грамматические окончания, почти всегда состоят из двух, трех или четырех букв. Точно так же в китайском языке большинство символов представляют собой комбинации двух, трех или четырех семантических и фонетических субъединиц. Следовательно, с визуальной точки зрения все системы письма опираются на пирамиду форм, золотое сечение которой – это число три (плюс‑минус единица).