Когда он впервые прочел «Вольность»?

 

* * *

 

«Онегинская строфа» Ода «Вольность»

Пушкин Радищев

перекр. перекр.

а (ж) а (ж)

б (м) б (м)

а (ж) а (ж)

б (м) б (м)

парн. парн.

в (ж) в (ж).

в (ж) в (ж)

г (м) _______

г (м) _______

опояс. опояс.

д (ж) д (м)

с (м) е (ж)

е (м) е (ж)

д (ж) д (м)

з (м) _______

з (м) _______

У Пушкина: 1-е четверостишие — перекрестная рифма (ж — м); дальше — 2 парные женские, потом — две парные мужские. Потом — опоясанное четверостишие и 2 мужские.

У Радищева 1-е четверостишие — перекрестная (рифма) (ж — м); (потом) 2 парные (женские) и четверостишие опоясанное.

 

* * *

 

Мне жизнь уже не тяжела.

Я смерть свою пережила.

Хоть верьте, хоть не верьте —

Все это после смерти.

И все-таки хожу, гляжу,

Совсем как вы, живые.

Уныния не навожу

На тех, кто здесь впервые.

Я одиноко дни влачу,

Таюсь почти что в келье.

Мешать живым я не хочу,

Печалить их веселье.

Кто это умер? Ты ли, я?

Сказать вернее — оба.

Но моего небытия

Змеится путь особо.

 

 

* * *

 

Сентябрь 77 г. Ночь. Не спится.

Ничего не успею.

А необходимо —

написать о Владимире Васильевиче[18].

Об Анне Андреевне.

(М<ожет> б<ыть> немного о Мандельштаме.)

О Борисе. О Цветаевой.

М<ожет> б<ыть> немного — о детстве.

О юности — о курсах.

И — разные мыслишки.

Не спится.

Читаю превосходную книгу Лакшина об Островском.

Только и могу что читать, больше ничего.

Не спится. Не спится многогрешной.

Главное — себя не потерять, не потерять мысль.

Надо написать Карякину об его книге, Галлаю об его книге, Леве об его книге. И потом Лакшину.

 

* * *

 

Не даете мне покою,

Недописанные строки!

То как будто под рукою,

То как будто за рекою,

Где закат горит далекий.

Всю-то жизнь меня губили

Ваши горькие упреки.

Я боюсь, что и в могиле

Не дадите мне покою

Бессловесною тоскою.

Хоть бы вы меня забыли,

Недописанные строки!

 

 

* * *

 

…Но у вьюги лучше получалось,

Оттого-то мне и замолчалось.

 

 

* * *

 

<…> Ахматова была гениальным читателем Пушкина. Точность ее прозрений ни с чем не сравнима. Она — дар Пушкину, драгоценный дар. (Особенно если подумать о беспомощности пушкинистов-профессионалов. И все же благодарность им — С. Бонди, Т. Цявловской за многое).

Дело не только в «силе родства биографий» — в силе ее несравненной любви к Пушкину и несравненном понимании.

В ненависти к Н<аталье> Н<иколаевне> я с Ан. Ан. всегда была единодушна. И если теперь сиротство мое непоправимо, то больнее всего оно здесь. Ни одна душа на свете не знает, чем Ан. Ан. была здесь — в любви, в узнавании, в понимании П<ушкина> для меня, да и я для нее была в этом — всех ближе. Не стихами, а именно этим я ее иногда изумляла и была близка. Тут я совсем осиротела. Нет ни одного человека на свете, с кем могла бы я об этом говорить.

 

* * *

 

Очень я огорчалась, когда Б<орис> Л<еонидович> лишился своих лошадиных зубов. Они его не портили — была совсем особая красота: коня и человека. Но об этом уже писали — и в стихах и в прозе.

 

* * *

 

В переводы лир<ических> стихов Ан. Ан. не верила. Она ведь в переводе была буквалисткой. Она переводила много, но переводчицей никогда не была.

А вот насчет маршаковских сонетов она (Ахматова) не совсем права. Поди разбери в английском «он» или «она»? А по всему контексту — как говорил мне Маршак — получается все-таки — она. Да и по содержанию: ведь тут часто трое — двое мужчин и одна женщина. Один из них ее любит, другой ревнует, говоря упрощенно. Маршак — великий разъяснитель. В прозаических кусках пьес Шекспир говорил — на теперешнее наше восприятие — очень смутно, вычурно, витиевато. Так же, вероятно, и в сонетах. М<аршак> все прояснял, высветлял смысл, м<ожет> б<ыть> — схематизировал. Конечно, если говорить о 66 сонете, перевод Пастернака неизмеримо сильнее и точнее.

 

* * *

 

Что помнится? Торцовая Тверская,

У Иверской мерцанье свечек ярых,

Садовое кольцо — кольцо бульваров,

… … … … … … … … …

Как быстро сгинуло твое величье,

Как быстро изменила ты обличье,

Полвека — малый срок

… … … … … … … … … … …)

Не зная, не любя,

Калечили тебя, Москва родная,

Увечили тебя.

… … … … … … … … … … …

Вдыхая жадно пыль твоих развалин,

Как, вероятно, был доволен Сталин,

Что нет Москвы

… … … … … … … … … … …

Я в ранней юности еще застала

Следы былых веков.

… … … … … … … … … … …

Их поубавилось, но было много,

И колокольный звон

Еще звучал, хоть глухо и убого,

Почти не запрещен.

На Якиманке он звучал по-царски,

Весь воздух серебря.

Езжал на Якиманку Луначарский

Послушать звонаря.

… … … … … … … … … … …

Он был от Станиславского, из МХАТа,

И очень знаменит.

Глубокий, переливчатый, богатый,

Тот звон в ушах стоит.

То новой власти было лишь начало —

Девятая весна.

Давным-давно та церковь замолчала,

Быть может, снесена.

 

… … … … … … … … … … …

 

* * *

 

Стала я часто сердиться, — это плохо. Впрочем, всегда ли плохо? Перечитываю Петра I-го. Как все это давно было: II МХАТ, моя жизнь — этим спектаклем.

Влюбленность в Петра — Готовцева.

А сердилась я с утра, вспоминая, как в конце 40-ых годов N. блудил с версией о том, что Петр был сыном грузинского царевича, и невнятно ссылался на покойного Толстого. М. б., Толстой и грешил, возможно, и он был не безупречен в смысле подхалимажа? Очень возможно, судя по некоторым записям. Но — не знаю. N. явно рассчитывал, что его болтовня станет известной. Ужасно бессовестный тип. Впрочем — нет, не бессовестный, совесть есть — но он непрерывно ее продает и от этого терзается, т. е. раньше терзался, теперь — не знаю как.

Я правильно сержусь на него.

Конъюнктурщик, карьерист.

 

* * *

 

Я в сумерках иду по улице шумящей.

Мне с неба на плечо садится стрекоза.

Откуда ты взялась?..

Как залетела ты из чащи?

… … … … … … … … … … … …

Нежданная моя, внезапная краса!

 

… … … … … … … … … … … …

 

* * *

 

Смилуйся, Господи! Мукой любою

Ты мне воздай за позор многолетний.

Боже, дозволь мне предстать пред тобою

С чистою совестью в час мой последний.

 

 

* * *

 

Смысл жизни не в благоденствии, а в развитии души.

 

* * *

 

Если бы я смогла написать статью о поэзии Пастернака — я бы эту статью так и назвала: «Всесильный бог деталей».

 

* * *

 

Я счастливее многих

Я мертвых не забываю

Сердце мое — кладбище

без конца и без края.

Я не лучше других, не чище

Я только богаче

Я думаю об умерших

Как-то иначе.

Для меня они не умерли

Не говорю в прошедшем времени

Я никого не забыла

Не говорю — любила

А говорю — люблю.