Йосип Мурн-Александров (1879–1901)

 

На перроне

 

 

Поезда несутся мимо,

Рельсы звонкие гудят.

Облака густого дыма

Провожает чей-то взгляд.

 

Кто-то ждал вчера напрасно,

Ждет сегодня, ждет всегда.

Каждодневно, ежечасно

Он встречает поезда.

 

Он измучен, он измотан

Одиночеством, бедняк.

Да, без родины живет он,

Но не спрашивайте — как.

 

Одинокий и суровый,

Ждет живых родных сердец.

Задрожали рельсы снова…

Наконец-то, наконец!

 

Ждет безмолвно, недвижимо,

Безнадежно, слепо ждет,

А в лицо — лишь хлопья дыма.

Мчится поезд… Нет, не тот.

 

 

Как знать, кому грустнее…

 

 

Как знать, кому грустнее —

жаворонку иль мне!

Ах, и ему тоскливо

в померкшей вышине.

 

Он больше петь не в силах,

летать ему невмочь —

на землю мрак нисходит,

скрывает землю ночь.

 

Мне тоже ночь мешает

свободно петь в тиши,

но эта ночь страшнее —

она на дне души.

 

 

Полынь

 

 

Споёмте песню про полынь,

почтим ее открыто,

дай бог ей летнюю теплынь,

ветвистой, духовитой!

 

Гвоздик и роз нам цвет не мил,

не любим маргариток, —

настой полыни в детстве был

обычный наш напиток.

 

И выросли, и не грустим,

легко бродя по свету…

Начнем с конца и посвятим

полыни песню эту!

 

Мирослав Крлежа (1893–1981)

 

Что значит запах розы?

 

 

Что значит запах розы, объявший ночью сад,

когда за каплей капля мгновения скользят?

 

Плывут по небу звезды, текут во мраке воды,

цветенье розы немо всей немотой природы,

 

где жабрами соцветий вздыхает ночь неслышно,

а роза пахнет тьмою, цветет темно и пышно,

 

цветет и доцветает, средь листьев темных вянет,

и мрачным напряженьем меня тревожно манит, —

 

со звездами дышу я, цвету как полночь эта,

и на холсте небесном рисую тень рассвета.

 

 

Виноградная лоза

 

 

Лоза винограда растет некрасиво,

ползет она ввысь узловато и криво.

 

На лозах, проросших из грязи, из глины,

росистые грозди сияют невинно,

 

а корни, покрытые грязной коростой,

взбираются в гору усилием роста.

 

Лоза вырастает неспешно и немо

в слепом и прекрасном желании неба,

 

в желанье подняться, чтоб грозди сверкали

вином золотистым в прозрачном бокале.

 

 

Письмо

 

 

Письмо словно бабочка: дрожью крыла

едва прикоснувшись, исчезнет в полете,

оставив дыханье пленительной плоти,

и липы в цвету, и шелков, и тепла.

 

Осыплется с пальцев дрожанье строк

пыльцою цветочной, и в это мгновенье

слова из письма улетят, как виденье,

и вянет письмо, как поблекший цветок.

 

Стеван Раичкович (р. 1928)

 

За униженье наших рук пустых…

 

 

За униженье наших рук пустых,

Что к свету тянутся и ждать не в силах,

Дай нам слова прозрачней смол густых,

Слова, что кровью заструятся в жилах.

 

И это слово страшное найди,

В глубинах плоти спящее безвестно, —

О нем напоминает гул в груди,

Как звон непролитой слезы небесной.

 

Найди слова, имеющие плоть,

И сердце беззаветное, живое

Для всех, кому тоски не побороть,

 

Для всех, кто смолк с поникшей головою.

Найди слова прямее тополей.

Пустые руки наши пожалей.

 

 

Спящие

 

 

Тихо иди, — ночью улице спится.

Не разбуди этой сказочной глуби.

Кто ж виноват,

Если в груди твоей прячется птица?

Только притронься рукою —

Слышишь, стучит, словно дятел в дуплистом дубе.

 

Улица спит, погруженная в зыбкую дымку.

Люди во сне, как растения под водою.

Кто ж виноват,

Если тайком натянул ты струну-невидимку

Для одного небывалого звука,

Чтобы в сердца он проник силою молодою?

 

Тихо пройди — ночью улице спится.

Не разбуди и во мраке исчезни.

Кто ж виноват,

Если в груди твоей прячется птица?

Может быть, спящие бродят неслышно

В том же краю, где твоя рождается песня.

 

 

Из андалузской поэзии

 

Аль Газаль (770–864)

 

«Люди — созданья, что схожи друг с другом во всем…»

 

 

Люди — созданья, что схожи друг с другом во всем,

Только деяньями разнятся те и эти.

Все обо всех говорят и правду и ложь,

Судят по зыбкой черте, по неточной примете.

Каждый поступки другого рад осудить,

Каждый проступки свои держит в секрете.

Совесть его отягчают сотни грехов,

Но за малейшую малость ближний в ответе.

Каждый доволен собой, счастлив собой

И наслаждается жизнью беспечно, как дети.

Злобное слово жалит подчас, как змея,

Сплетни сплетаются в нерасторжимые сети.

Если отравленным словом ты не убит,

Радуйся — ты счастливее всех на свете.

 

Ибн Хазм (ум. 1063 г.)

 

 

Что такое судьба? Только то, что познали, постигли.

Неизменна лишь горечь, а счастье уйдет без возврата.

Ни единой отрады судьба не дает безвозмездно.

Безысходная скорбь — за мгновенную радость расплата.

Лучше было б не жить, лучше было б на свет

не рождаться, —

Так мы думаем часто, увидев багрянец заката.

Все, что радостью было, исчезло, прошло, миновало.

Под конец эта жизнь лишь тревогой и скорбью богата.

Безнадежны надежды, дальнейшая жизнь бесполезна,

Сердце страхом предчувствия, грустью о прошлом объято.

Оказалось лишь звуком пустым, лишь туманным

виденьем

Все, что жизнью своей называл ты, безумец, когда-то.

 

 

Аль Мутамид (1040–1095)

 

«Так истлевает в ножнах заржавленный меч…»

 

 

Так истлевает в ножнах заржавленный меч,

Доблестно мне послуживший в ратном деле,

Так изнывает жаждой мое копье —

Вражеской кровью поил я его доселе.

Так мой скакун хотел бы грызть удила

Перед укрытьем, где наши враги засели.

Всадники наши не уступают львам, —

Жертву преследуя и достигая цели.

Да не исторгнет мой машрафийский меч

Смеха из глоток, что до поры уцелели!

Пусть наша честь самхарские копья спасет —

Пусть не страдают они хворью безделья!

Сжальтесь над луком, что изогнулся в тоске!

Сжальтесь над стрелами, что на лету звенели!

К сердцу воителя жаждет прижаться лук,

Чтобы неверному в сердце стрелы летели.

 

 

«Поет тебе цепь в Агмате песню свою…»

 

 

Поет тебе цепь в Агмате песню свою.

Ни плоти твоей, ни душе нет забытья.

Вонзалось твое копье жалом змеи,

А ныне цепь обвивает тебя, как змея,

Не даст растянуться на жестком ложе твоем —

Обнимет тесней, — не жалость, а жало тая.

Лишь Богу пожалуюсь в неодолимой тоске,

Услышит меня один лишь творец бытия.

А те, что не ведают, где я и как живу, —

Они мне чужие, они мне уже не друзья.

Какие дворцы ты имел и каких певиц!

А ныне дворец твой — темница, и цепь — певица

твоя.

 

 

Из вьетнамской поэзии

 

Нгуен Бинь Кхием (1491–1585)