Стихотворение полезное и чудесное

 

 

Знанья есть у меня, но они скудеют,

Есть почтенье к добру, но оно слабеет.

 

Есть душа у меня, но теряет силы,

Есть и разума свет, но горит уныло.

 

Есть и пламень любви, но как лед спокоен,

Есть и ветра напев, но спаленный зноем.

 

Жар молитвы в душе, но и холод рядом.

Я ростки не взрастил, их побило градом.

 

Скорбь, что мне суждена, я отвергнул, Боже,

Радость, что суждена, я отвергнул тоже.

 

Потерял я пять чувств, а когда — не помню.

Побужденье к добру от тебя дано мне.

 

Но ему я не внял, не услышал зова,

Я вслепую блуждал, как лишенный крова.

 

Я служил суете, будто быть ей вечно,

Завязал я глаза, чтоб грешить беспечно.

 

Впал в греховные сны, полюбил прельщенья…

Пробуждения час — грозный час отмщенья!

 

Ужас бездны пойму, кану в мрак тяжелый.

Свет надежды не мерк, но к нему не шел я.

 

Восхвалял я грехи, долгий счет их полнил…

Возвестивший добро, свой завет исполнил.

 

И меня Он учил верить светлым силам,

Ненавидеть грехи — и меня учил Он!

 

Коль простишь должнику — и твой долг скостили,

Нас простит Иисус, если мы простили.

 

Ваан Терьян (1885–1920)

 

«Был нелегким путь и далеким кров…»

 

 

Был нелегким путь и далеким кров.

Я прилег вздремнуть на траве ночной

И уснул, и вдруг — чей-то нежный зов…

Неизвестный друг говорит со мной.

 

Пробудился я, счастьем обожжен.

Скорби не тая, плачет ветерок.

Ни души кругом, тьма со всех сторон,

На пути моем вновь я одинок…

 

 

«Мне в этих памятных местах…»

 

 

Мне в этих памятных местах

Так ощутима ты!

Знакомый сад заглох, зачах,

Не политы цветы.

Закрыты ставни на замок,

Но мне, как прежде, рад

Заветный сад… О, как я мог

Войти в тот самый сад!

Тот самый и совсем иной —

Он пуст, затоптан, гол.

И он, как я, одной тобой

Дышал, и жил, и цвел…

 

 

«В угрюмых безднах бесконечной ночи…»

 

 

В угрюмых безднах бесконечной ночи

Ты, сердце, бьешься, как в стенах тюрьмы.

Я заблудился и устал — нет мочи,

И некому позвать меня из тьмы.

 

Ночь распростерла траурные крылья.

Одна лишь ночь — отчаянью в ответ!

Искать и ждать — напрасные усилья.

На сладостную ложь — надежды нет.

 

Рыдая, ветер бьется в бездне темной.

Кто эту ночь простер в немой глуши

И почему безмолвен мир огромный?

Кто потушил огонь моей души?..

 

 

Возвращение

 

 

Когда-нибудь я прокляну с тоской

Всю жизнь мою и, скорбный, одинокий,

Пойду и отыщу твой дом далекий

И постучусь дрожащею рукой.

 

О как печально улыбнешься ты

И дверь откроешь, не сказав ни слова,

И ты заплачешь пред лицом былого,

Увидев боль замученной мечты.

 

И сестринская доброта твоя

Душе моей дарует исцеленье.

Я молча обниму твои колени

И разрыдаюсь, разрыдаюсь я…

 

 

«Эта боль из года в год…»

 

 

Эта боль из года в год

Неустанно, как паук,

Сеть горящую плетет

Из неутолимых мук.

 

Злой недуг, глухая боль

Медленно, из года в год,

В раны сердца сыплет соль,

Жизнь мою нещадно жжет.

 

Я иду глухой тропой.

Оглянусь — потерян след.

Я замечен злой судьбой,

Для меня спасенья нет.

 

 

«О нежность, походящая на боль!..»

 

 

О нежность, походящая на боль!

Я не знавал столь горькой и мятежной,

Столь исступленной и пугливой; столь

Безжалостно переходящей в боль.

Последняя она, — не оттого ль?

В ней затаился пламень безутешный.

О нежность, походящая на боль, —

Я не знавал столь горькой и мятежной!

 

Наири Зарьян (1900–1969)

 

Первая копна

 

 

Печальный образ юности моей

Мне видится чем дальше, тем ясней,

Рождая чувство горечи и боли:

Стоит сироткой в опустелом поле

Копна пшеницы… Пронеслись года,

Она давным-давно в земле истлела,

Но я в долгу пред нею навсегда

И не могу начать другого дела,

Пока не расскажу я про нее

Читателям, и близким и далеким.

 

Закончилась резня… Село мое

Стоит притихшим, скорбным, одиноким.

Одни лишь старики да детвора

Здесь уцелели, но опять с утра

Клубится мирный дым над очагами,

Старухи для внучат пекут лаваш.

Печальнее других домишко наш,

Отца и матери уж нету с нами.

Сестра да я из всей семьи большой

В живых остались — малые ребята,

А мир вокруг неласковый, чужой.

Как жить? Что делать с полосой несжатой?

В Хараконисе нищенский надел

Остался у меня. Отец, бывало,

Что ни посеет — засуха сжигала,

И досыта никто из нас не ел —

На подати зерна едва хватало.

 

Но в том лихом году, как бы назло,

Обильный урожай земля сулила.

Готовилось к уборке все село,

Забыв про нас. У стариков нет силы

С уборкою управиться. У них

Заботам, нуждам ни конца, ни края.

В такие дни не до сирот чужих.

Чего тут ждать!.. Я разыскал в сарае

Знакомый серп, которым жал отец,

В карман засунул старое точило,

И утром, еще солнце не всходило,

Я вышел в поле как заправский жнец.

 

Участок мой был от села далеко.

Средь хмурых гор жара и тишина.

Как было горько мне и одиноко!

Как разболелись плечи и спина!

Я жал пшеницу рук не покладая,

Мне заливал глаза соленый пот,

И вдруг я вижу, что сестра несет

Мой завтрак в узелке, и вот тогда я

Почувствовал себя главой семьи,

Добытчиком, кормильцем и опорой.

Я бережно сложил снопы свои

И сел в тени большой копны, которой

Гордился я, и скудный завтрак мой

Неспешно съел, по-взрослому усталый.

Кругом безлюдие, гнетущий зной,

И камнем на сердце тоска лежала.

А девочка, молчание храня,

Ко мне прильнула, руки нежно гладя,

И я прочел в ее печальном взгляде

Вопрос, который мучил и меня,

Мне душу изнурял глухой тревогой:

«Как в мире этом страшном и большом,

Где ни отца, ни матери, ни Бога,

Мы будем жить?..»

И пó сердцу ножом

Резнула боль, и оба втихомолку

Мы плакали, скрывая горький страх.

Кричащую тревожно перепелку

Мы услыхали в луговых кустах.

Мы видели, над нею кружит коршун

И вот, свистя крылами, в небо взмыл…

Я встал, готовый к испытаньям горшим,

И ноющую спину распрямил.

Я вытер слезы детские мои

И, как пристало старшему в семействе,

Уверенно сказал Ерануи:

— Не плачь, не унывай, мы будем вместе!

Не бойся, перепелочка моя,

Иди домой! — Она послушно встала,

И в серых глазках радость заблистала,

И мелкими шажками вдоль ручья

Она пошла, чуть колыхаясь в поле,

Как увядающий в бутоне мак.

И я поклялся: даже в горькой доле

Ее беречь, ее лелеять так,

Чтобы жила без страха и печали,

Покуда не найдет своей судьбы.

Я поглядел в синеющие дали

С волнением, с предчувствием борьбы.

 

И долгий день, не зная утомленья,

Я жал пшеницу, складывал снопы,

А на закате, подходя к селенью,

Я услыхал нестройный гул толпы.

Я увидал, как в спешке, в суматохе

Кто погружал пожитки на арбу,

Кто ослика навьючивал… И вздохи,

И ропот на жестокую судьбу

Звучали всюду… Ветхие старухи

Мешки латали. И в последний раз

Пекли домашний хлеб. Следы разрухи

Виднелись всюду в этот горький час.

С отрядом русских, отступавшим спешно,

Переселяли на восток армян,

И старики с тоскою безутешной,

С глубокой болью незаживших ран

Родные стены молча целовали.

Как трудно будет доживать вдали

От кровли отчей, от родной земли,

В безвестности, в унынии, в печали!

Какая боль, какая пустота!

Но сквозь тоску мне верилось впервые,

Что сбудется теперь моя мечта,

Что наконец-то мы идем в Россию,

В страну, куда рвалась моя душа,

Где нас не будет разорять паша,

Где не убьет нас янычар кровавый,

Где, озаренный вековою славой,

Отважный, честный, доблестный народ

Нам дружескую руку подает.

Об этом над моею колыбелью

Когда-то тихо напевала мать…

И я в порыве буйного веселья

Запел, не в силах радости сдержать.

А караван уж тронулся в дорогу.

Соседка, отерев глаза рукой,

Разгневанная, мне сказала строго:

«Чему ты, сорванец такой-сякой,

Обрадовался? Впрочем, у тебя ведь

Нет ничего, что тяжело оставить, —

Ни очага, ни хлеба, ни земли…»

Мы молчаливо шли с Ерануи,

Не слушая ворчливую старуху.

Но вот проходит скорбный караван

Близ моего участка. Сердце глухо

Во мне заныло, заволок туман

Глаза мои, но явственно до боли

Я видел, остановленный стыдом,

Копну пшеницы, в опустелом поле

Забытую… А ведь она давно ли

Была моей заботой и трудом!

И вот стоит сироткой у дороги

И будто силится спросить в тревоге:

«Уходишь? Покидаешь? Навсегда?

Твой пот остался на моих колосьях.

Зачем связал их? Ты на ветер брось их,

Коль не жалеешь своего труда.

Я жизнь твоя…»

От сдавленного крика

Я замер… Ах, старуха, погляди-ка,

Чтó сорванец оставил за собой!..

(… … … … … … … … … … … … … … …)

Недвижно я стоял перед копной

И на нее смотрел с тревогой нежной,

Как смотрят на родное существо

В предчувствии разлуки неизбежной.

Потом пошел. Смятенья моего

Никто не замечал, а я с тоскою,

Глаза от солнца затенив рукою,

Оглядывался много-много раз,

Пока не скрылась навсегда из глаз

Копна пшеницы за горами детства.

 

Прошли года — года скитаний, бедствий.

Надолго разлучился я с сестрой.

И вот однажды осенью сырой

Средь ночи ранен был жестокой вестью

О том, что умерла Ерануи…

И снова мчались годы, шли бои

За торжество свободы, правды, чести.

Я видел возрожденье нищих стран,

Я сердцем обнимал края чужие.

Живя на дивном севере России,

Забыл я боль моих давнишних ран,

И ужасы резни в моем селенье,

И мой бессильный полудетский гнев,

Все злодеяния, все преступленья

Забыл, от горечи не очерствев.

Забыл развалины родного дома,

Забыл поросшее травой крыльцо

И даже то, что дорого любому, —

Родное материнское лицо.

Но в памяти останется, доколе

Я не смежу похолодевших век,

Копна пшеницы в опустелом поле,

Как близкий одинокий человек.

 

Амо Сагиян (р. 1914)

 

Годы мои

 

 

Годы мои,

Красные и зеленые,

Куда вы ушли?

Годы светлые, годы под черною тучею,

Леденящие, жгучие,

Взывающие, немые,

Кривые, прямые

Годы мои!

 

Где ж вы, всеми скорбями заклятые,

Всеми обидами,

Годы мои крылатые,

Годы с крылами подбитыми?

Где ж вы мои, мои быстрогонные,

Не пешие — конные,

Любимые годы мои?

 

Сколько вы принесли-унесли зазорного,

Черного, черного, черного,

Годы мои!

Сколько не сказанных слов унесли вы,

Сколько пристрастий — приливы их и отливы,

Годы мои!

 

Где ж вы? О вас ни слуху ни духу, —

Запивающие небом каменную краюху,

Годы мои!

Откуда взялись — несродные мне, иные,

Не конные — пешие, посошн ы е,

Спешащие годы мои?

 

Соберитесь вы все когда-нибудь

Вздохнуть, всплакнуть,

Почтить мой прах, вспомнить минувший путь,

Мои бесценные,

Мои мгновенные,

Черные, белые, зелено-красные,

Напрасные и ненапрасные

Годы мои!

 

 

«Мчатся бурные реки твои по-армянски…»

 

 

Мчатся бурные реки твои по-армянски,

С гор слезами сбегают ручьи по-армянски,

По-армянски твоя расцветает весна.

 

В рощах — говор и пенье пичуг по-армянски,

В пашню крепко врезается плуг по-армянски,

По-армянски нетленны твои письмена.

 

Глубь рассветных небес горяча по-армянски,

Столкновенье согласных, звучат по-армянски,

По-армянски взрываясь, звенит, как струна.

 

Кузнецов твоих руки крепки по-армянски,

На полях зеленеют ростки по-армянски,

По-армянски таится в камнях тишина.

 

Сколько раз ты, казалось, из рук уплывала,

Но ты нашей осталась, и ввысь, как бывало,

По-армянски возносится гор крутизна.

 

Вздох теснин твоих скорбен и тих по-армянски,

Чтим почивших страдальцев твоих по-армянски,

По-армянски печаль твоя мне суждена.

 

Лишь бы все, чем живу, чем дышу, сохранилось.

И потом — что ни сталось бы, что б ни случилось —

Будут плакать ручьями снега по-армянски,

Будут весны вбегать на луга по-армянски —

По-армянски — вовеки, во все времена.

 

 

Зеленый тополь Наири

 

 

Красуешься под ветерком, сверкаешь свежею листвой,

Дневной дороге тень даришь, глубокой ночью ждешь

зари.

В теснинах сердца моего звонкоголосый говор твой,

О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь

Наири!

 

Ах, как взметнувшийся костер, стоит зеленый твой огонь,

Я издали тебя молю, гори, мой трепетный, гори!

Изжаждавшиеся поля желанною прохладой тронь,

О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь

Наири!

 

Поет мой жаворонок-сын, играючи в тени твоей.

Его получше приголубь, порадостнее одари,

Листвой веселой осени, отцовской ласкою согрей,

О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь

Наири!

 

Меча и пламени певец, хочу я лишь твоей любви,

И если в праведном бою прикажет родина: «Умри!» —

Умру, чтоб вольным быть тебе, исчезну я, а ты живи,

О дальний, дальний, дальний мой, зеленый тополь

Наири!

 

 

«За старой садовой оградой…»

 

 

За старой садовой оградой

Ручей пробегает легко,

Дыхание нашего сада

Несет далеко, далеко.

 

Сверкающим, благоуханным,

Бессонно стремится вперед,

Сливается вдруг с Воротаном

И дальше бежит и поет.

 

С ним шепчутся клены и вязы,

Песок золотится на дне,

Таким он дошел до Араза,

Волной прикипая к волне.

 

Слилс я с шумнопенным Аразом,

Но тут еще песня не вся —

Он в море врывается разом,

Дыхание сада неся…

 

За старой садовой оградой

Ручей пробегает легко,

Дыхание нашего сада

Несет далеко, далеко.

 

Маро Маркарян (р. 1916)

 

«Я в мир пришла как под хмельком…»

 

 

Я в мир пришла как под хмельком

И оттого иду не в такт,

Я изнутри обожжена

И оттого иду не так.

В круговорот

Невзгод, забот

Растерянно погружена,

Я выровнять пытаюсь шаг —

Не получается никак!

Швыряет жизнь и в свет и в мрак,

И сердце тайно устает.

Всем улыбаюсь на ходу,

Кто мне знаком и незнаком.

С ноги сбиваясь, я иду

Как в полусне, как под хмельком.

 

 

«Умолкла душа, опустела душа…»

 

 

Умолкла душа, опустела душа,

Подобно покинутой хижине ветхой,

И нá сердце пала печаль, как туман,

И сердце зашлось от горечи едкой.

Но кто ж так бесследно меня потерял?

Но кто ж меня так незаметно забыл?

Зачем я средь этой ненастной мглы

Держусь, уцепившись за выступ скалы,

Сломавшейся веткой?

 

 

«Но все ведь и было только затем…»

 

 

Но все ведь и было только затем,

Чтобы ты был.

Жизнь мне дала все, что могла,

Кроме тебя.

И я осталась ни с чем,

Совсем ни с чем.

Многозвучный мир без тебя

И глух и нем.

Кроме тебя, жизнь мне дала

Все, что могла,

А нужна была лишь затем,

Чтобы ты был.

 

 

«Что вижу в дальней дали дней?..»

 

 

Что вижу в дальней дали дней?

Верхушки черные плетней,

Терновник в связках синих бус…

Как терпки ягоды на вкус!

Там тишина вплелась в кусты.

Крапивы заросли густы, —

Они стремятся ввысь, колебля

Свои готические стебли

В руинах крепостной стены.

Сквозь пол, сквозь каменные плиты

Пробилась травка там, где скрыты

Глухие тайны старины…

 

 

«Клочки тумана в сучьях дуба…»

 

 

Клочки тумана в сучьях дуба,

Нагнувшегося со скалы.

Средь плотной мутно-белой мглы

Ни вести, ни следа, ни знака

О затерявшемся селенье.

Лишь белый океан вокруг,

Как призрак светопреставленья.

И вдруг так славно, так беззлобно

Залаяла вблизи собака,

И этот звонкий добрый звук

О камень бьется дробно-дробно…

 

 

«Вот глинобитная хибарка…»

 

 

Вот глинобитная хибарка

С одним-единственным окном

И с плоской кровлею, — на ней

По краю — маки рдеют ярко,

В середке — поле подо льном.

В хибарке сладок запах пряный

От вянущих пучков тимьяна;

Косички лука, чеснока

Свисают из-под потолка.

Вязанки хвороста вповалку

Лежат у глиняной стены,

И вид у них сиротский, жалкий.

На полках — миски, чугуны

И меднозвучные котлы, —

Чуть тронуть — слышен гул набата.

В углу, где всей семьей ухваты,

Местечко есть и для метлы.

А за порогом — шелковица

Растет у самого окна.

Есть ветка у нее одна,

Случилось, бедной, надломиться:

Так часто мы ее сгибали,

Что не согнули, а сломали,

Но боль она превозмогла,

Надломленная, зеленела,

Дарила ягодами нас.

Я всей душой ее жалела,

О ней горюю посейчас, —

Надломленная, зеленела,

Дарила ягодами нас…

 

 

«Что видела я…»

 

 

Что видела я,

Что помнится мне?

Наш тополь не дрогнет листком в тишине,

Зато уж под ветром шумит и шумит,

Как будто всю душу ему раскачали;

А пшат осыпает свои янтари

В дорожную пыль, и всю ночь до зари

Он шепчет о чьей-то печали…

 

 

«Часто снится, будто я…»

 

 

Часто снится, будто я

Поезд мой догнать пытаюсь.

Отвлеклась неосторожно

Вздором, суетой ничтожной,

Сущей чепухой и вдруг

Вижу — поезд мой уходит.

Пусто и темно вокруг.

Слышу перестук тревожный,

Тише он звучит, теряясь

В глубине души моей.

Все уносит он с собою.

С безнадежною мольбою

Вслед бегу и спотыкаюсь,

Поезд мой догнать пытаюсь…

Этот сон всего страшней.

 

 

«И сребролистый пшат…»

 

 

И сребролистый пшат,

Грустящий над водой,

И пустота дорог

В полдневной знойной мгле.

Где ширь безгрешных нив

Желта,

Желта,

Желта,

И одинокий дрозд

На сумрачной скале,

И магия имен,

Презревших тлен времен,

Гранитною плитой

Приникнувших к земле…

 

 

«Порой услышишь в отдаленье…»

 

 

Порой услышишь в отдаленье,

Как осыпается скала —

Волна глухого камнепада

Низверглась грохотаньем града

И замерла.

С вершин повеяло прохладой,

И вот с заоблаченных гор

Спускается в долину стадо —

Коровы шествуют степенно,

Их шаг размерен и не скор,

Идут задумчиво и важно,

Их спины от росинок влажны,

И клочья горных облаков

На остриях крутых рогов,

И добрый-добрый взгляд у каждой.

 

 

«Что с детства помнится упрямо?..»

 

 

Что с детства помнится упрямо?..

Разбитый храм давнишних лет,

В проемах арок — яркий свет,

Руины свода — жалкий след

От Богородицына храма;

А дальше на скале видны

Бойницы крепостной стены,

Лачуги, что от долгих бед

Притихли, будто их уж нет…

 

 

«Зангу о берег бьет волной…»

 

 

Зангу о берег бьет волной

Настойчиво, неутоленно

И для садов с листвой сквозной

Слагает песнь любви бессонной.

 

То замедляя бурный бег,

Кружит, не находя дороги,

То, сбрасывая пенный снег,

Летит вперед через пороги.

 

Ты, верно, как и я, Зангу,

Для песни не находишь слова,

О камни бьешься на бегу

И крутишься на месте снова.

 

Восторг сердечной полноты

Мне близок болью бессловесной.

Добиться песни хочешь ты,

Чтоб даже камень тронуть песней.

 

Сильва Капутикян (р. 1919)

 

Раскаяние

 

 

Ты любил, но все мне было чуждо:

В тягость были нежные признанья,

Преданность была смешной, ненужной,

Встречи — лишены очарованья.

 

Мне сказали, что в разгаре боя

Ты погиб… Немилый мой, мой милый,

Как же попрощаться мне с тобою —

На чужой земле твоя могила.

 

И раскаянье меня отныне

Обличает горько и сурово,

Словно оскорбила я святыню,

Не сдержала клятвенного слова.

 

Жизнь ты отдал страждущей отчизне…

Как мне жить с безжалостной ошибкой,

Как мне жить, когда тебя при жизни

Не дарила доброю улыбкой!

 

Отыскать бы мне твою могилу,

Высказать бы в муке нетерпимой

Всю любовь, которой обделила,

Обделила я тебя, любимый!..

 

 

На дальних дорогах

 

 

Плывут, уплывают на юг облака,

А поезд на север спешит, и вокруг

Поля колосятся и даль широка…

Плывут облака, уплывают на юг.

 

Тоска по Армении сжала мне грудь.

Когда бы на миг очутиться мне там

И облаком белым неслышно прильнуть

К неласковым, диким, скалистым горам!..

 

 

«Нет для тебя ни преград, ни помех…»

 

 

Нет для тебя ни преград, ни помех,

Чтобы творить чудеса надо мною,

Сделать меня красивее всех,

Радостней всех под этой луною.

 

Можешь весь мир движеньем одним

Или одним ласкающим взглядом

Мне подарить и поднять над ним,

Чтоб оказалась я с солнцем рядом!

 

Дай же мне юность изведать вновь,

Дай же мне силы мои измерить,

Дай мне поверить в твою любовь,

Дай мне поверить, дай мне поверить!..

 

 

В минуту тоски

 

 

Приди, приди, приди,

Хотя бы для прощанья —

Хотя бы без желанья —

Приди, приди, приди!

 

Хоть с холодом в груди,

Рассеянный, далекий,

Насмешливый, жестокий, —

Приди, приди, приди!

 

Пусть горе впереди, —

Что плакать об утрате!

Хоть из чужих объятий —

Приди, приди, приди!..

 

 

«Да, я сказала: „Уходи“…»

 

 

Да, я сказала: «Уходи», —

Но почему ты не остался?

Сказала я: «Прощай, не жди», —

Но как же ты со мной расстался?

Моим словам наперекор

глаза мне застилали слезы.

Зачем доверился словам?

Зачем глазам не доверялся?

 

 

«Была добра любовь моя…»

 

 

Была добра любовь моя,

Великодушна, терпелива.

Тебя благословляла я

И в жесточайший миг разрыва.

Моя тоска была светла,

В мученьях ревности беззлобна,

И все, что зависти подобно,

Испепелила я дотла,

Чтобы душе не жить без света.

А нынче мелким ручейком

Сама себе кажусь, когда я,

Холодный взгляд поймав тайком,

Лишь холодею, не страдая.

Сама свидание прерву,

Когда предчувствую разлуку,

И первой протяну я руку,

Но не прощаю, не зову

И думаю — любовь ли это?..

 

 

«Не вспоминается один-единственный…»

 

 

Не вспоминается один-единственный,

Одной-единственной могилы в сердце нет.

Мерцают чьи-то имена таинственно

Над братскою могилой без примет.

 

Пред чьим же камнем преклоню колени я?

Кто жарких слез моих в молчанье вечном ждет?

Где свечи жечь, и воссылать моленья,

И ладан воскурять — где камень тот?

 

 

«Когда б я могла…»

 

 

Когда б я могла,

Как цветок увядая, склониться смиренно

И — не оробеть.

Дать колосу жизнь, истлевая зерном постепенно,

И — не пожалеть.

Волной речной пропадая в море, заискриться пеной

И — звонко запеть.

Звездой по небу скользнуть мгновенно, пропасть

во вселенной

И — гибель стерпеть.

Когда б я могла

Умирать, как природа, и нощно и денно,

И — не умереть…