Гермиона вздохнула. Кажется, при всей симпатии к Луне, терпеть ее образ мыслей для Грейнджер было тяжело.

– Нет, конечно. А что рассказал Эрни?

– Что Снейп целовал Гарри.

Рон Уизли выглядел так, будто его сейчас стошнит. Он даже звук соответствующий издал:

– Бее…

– Да не целовал он меня, сколько можно повторять, Джинни!

– Тебе я верю, но с него станется сварить какую-нибудь гадость, чтобы добиться своего.

– Господи, да с чего ты взяла, что ему «это» от меня нужно? Если у него и есть какие-то чувства ко мне, то они платонические. А Эрни давно пора найти себе подружку и перестать дрочить на собственные фантазии.

– Да на Снейпа встанет только у законченного извращенца. Он же уродливый, как смерть с косой, – скривился Уизли.

Худшего момента, чтобы меня обнаружили, и быть не могло, но именно в эту секунду полоумная Лавгуд зачем-то обернулась к двери и со своей извечной сонной улыбкой кивнула:

– Здравствуйте, профессор.

Рон смутился, его сестра тоже вспыхнула, но, скорее всего, от гнева. Грейнджер выглядела виноватой, такие невежливые высказывания даже о бывших учителях ей претили, а вот мой Гарри побледнел. Испугался, что я могу обидеться на правду? Какая глупость.

– Вы не добавили новых штрихов к моему портрету, Уизли, и для меня большое облегчение знать, что я не вызываю у вас эрекцию. Поверьте, вот это было бы действительно отвратительно. – Я быстро приблизился к кровати. – Вашу руку, Поттер. – Он покорно протянул мне ладонь, я взмахом палочки размотал бинты на его запястье и рассмотрел ожог. Потом наклонился, чтобы своим уродливым носом понюхать жирно блестевшую кожу. Слишком мало сока из мандрагор. – Зелье, что выдали вам в больнице, – дешевка. Рекомендую заказать заживляющую мазь в аптеке Брамера. – Я резко выпрямился и наколдовал ему новую повязку. – Желаю скорейшего выздоровления.

Я уже был у двери, когда он меня окликнул.

– Северус, я приношу свои извинения.

Даже не знаю, что было написано на моем лице – изумление из-за того, что он назвал меня по имени в присутствии толпы своих доброжелателей, или усталость. В чем, а главное – как он собирался каяться? Признается, что я вызываю у него желание запустить руку в собственную ширинку? Вряд ли. Нарушит данное невесте слово и станет приходить ко мне столько, сколько продлится мое сумасшествие? Еще более сомнительное предположение. Я всегда знал, что мое шаткое право на владение им будет недолгим.

– Просто не спешите так отчаянно умереть, Поттер. Моему маниакальному желанию еще немного за что-то повоевать этого будет более чем достаточно.

И я откланялся, потому что последняя фраза не оставила в моей голове никаких связных мыслей. Болезнь, наверное, взяла свое, ведь любовь – опасный вирус.

Глава 4.

***

За время, которое мне довелось провести в подземельях Хогвартса, я так привык к холоду и темноте, что теперь редко включаю свет по вечерам и даже зимой оставляю окно открытым настежь. Тепло появлялось в моем доме только вместе с Гарри. Он вчера вечером не пришел, а значит, я забыл поужинать и принять душ. Пытался читать, но строчки расплывались перед глазами. Зато в отсутствие моего солнца легко наполнялся пузатый бокал. Сначала я уничтожил бутылку дорогого французского коньяка, присланного Нарциссой ко дню рождения, потом допил остатки виски из собственных запасов и довел себя до невменяемого состояния банкой пива из холодильника. Алкоголь никогда не дарил мне желанного забвения. Я просто быстро, молча пил, запрещая себе думать о Поттере, пока не набрался достаточно, чтобы, пошатываясь, подняться по лестнице и отключиться, едва добравшись до кровати. Теперь приходилось расплачиваться тяжестью в висках и тошнотой за вчерашние безумства.

Немного сдвинув колючее одеяло, которым имел привычку накрываться с головой, я взглянул на часы. Те спешили на десять минут. Сам так выставил время. Привычка еще со времен начальной школы, я просто ненавидел походить на отца, который вечно опаздывал на работу. Самым главным в использовании этого трюка было не позволять себе мысль: «У меня еще есть немного времени в запасе». Спешить, в общем-то, было некуда, но я заставил себя отбросить одеяло в сторону. Сел и босыми ступнями нащупал в утреннем сумраке тапочки. Обувшись, встал и, резко выпрямившись, стянул ночную сорочку. Холод тут же принялся пощипывать своими стылыми пальцами мою голую кожу, некоторое время я боролся с ним, растирая бока ладонями, а проиграв, бросился в ванную комнату под аккомпанемент постукивания собственных зубов. Тут мне все же пришлось зажечь единственную свечу, стоявшую на подоконнике. Стекло в маленьком оконце было мутным, и редкие прохожие, спешащие на работу или отвести в школу детей, не разглядели бы ничего, кроме темного силуэта, но даже он был зрелищем настолько непривлекательным, что вряд ли кому-то пришло бы в голову задержать на мне взгляд. Увы, в отличие от людей, я вынужден был рассматривать себя. В конце концов, у меня было только одно тело. Не самое лучшее, не блещущее здоровьем или красотой, но без него существовать было невозможно, а мне очень хотелось еще немного времени провести со своей живой и теплой любовью. Просто дышать, оберегая зеленоглазого черта, поселившегося в моей впалой груди. Может, Поттер и хотел отпустить меня на все четыре стороны, но я не мог позволить себе от него сбежать. Уйти – значило умереть, а я слишком многое успел узнать о смерти, был одним из немногих, кому удалось заглянуть под ее покрова и понять: отсутствие сердцебиения – не синоним освобождению.

– Доброе утро.

– Не очень хорошее.

Я подцепил кончиками пальцев клок спутанных волос. Нужно было расчесать их вечером, но я пренебрег обыденными вещами в угоду собственным слабостям. Теперь за это предстояло расплачиваться. Если попробовать вымыть голову, не расчесавшись, потом будет еще хуже.

– Может, тебе подстричься? – У меня приветливое зеркало. Купил его много лет назад, чтобы за время летних каникул, запершись в пустом доме, не разучиться разговаривать. Оно редко отпускало какие-то комментарии по поводу моей внешности и почти все время молчало, лишь иногда позволяя себе дельный совет.

– Не хочу.

Я понимал, почему так возражаю против стрижки. Волосы у меня росли очень быстро. Несмотря на то, что мать, не желавшая тратиться на парикмахера, раз в неделю ровняла их ржавыми ножницами, к утру они снова тянулись к плечам. Тогда мне нравилось их упрямство. Только в школе, когда другие дети стали обвинять меня в пренебрежении личной гигиеной и стремлении подражать членам благородных семейств с их собранными в хвосты длинными шевелюрами, а если говорить проще – то называли «грязным ублюдочным полукровкой», я стал каждый вечер собственноручно их срезать. Только для того, чтобы по утрам кусать губы от отчаянья и обиды. Чувствам людей свойственно меняться. Я легко возненавидел то, что когда-то в себе любил, но однажды снова простил своей шевелюре ее стойкое несовершенство. За месяц, проведенный в больнице, мои волосы отросли ниже лопаток. Конечно, они не стали красивыми или ухоженными, но спать, свернув их в мягкий валик, было удобнее, чем пользоваться жесткой казенной подушкой. Я не избавился от этой новой привычки, даже вернувшись домой. Пробовал бороться с ней с помощью сонного зелья, но, приняв лошадиную дозу этой отравы, ворочался в полубреду, пока наконец не сбрасывал на пол ненавистный мешок пуха, чтобы подложить под голову моток собственных прядей.

– Тогда, ради Мерлина, купи подходящий гребень и воду включи. Пусть станет немного теплее, иначе опять подхватишь простуду.

Насчет расчески я уже обещал подумать. Даже несколько раз подходил к магазину-салону мадмуазель Декстер, но, заметив столпившихся внутри ведьм, рассматривающих яркие зачарованные заколки и мягкие щетки, шагал прочь. Конечно, у Стокера все было проще. Никакой суеты и смеха, только чинные волшебники, молча перебиравшие дорогие галстуки и шейные платки. К сожалению, черепаховые гребни для волос, любовно разложенные хозяином на черной замше, не могли справиться с моей капризной шевелюрой. Я купил их два десятка, но так и не нашел способ решить свою маленькую проблему, а потом Поттер сказал, глядя на мои неприлично отросшие волосы: «Знаешь, тебе идет». Вердикт был окончательным и не подлежал обжалованию.

Не желая и дальше слушать замечания зеркала, я открыл дверцы шкафчика и взял самую редкую из скопившихся в нем расчесок. Сел на бортик ванной и, включив воду, принялся разбирать свалявшийся колтун. Несмотря на то, что придерживал пряди у корней, пару раз все же пришлось тихо зашипеть от боли. Но это была какая-то правильная боль – живая и теплая. Я поддался ей, зачарованно помассировал кончиками пальцев ноющую кожу головы, продлевая ощущение собственной раздраженности, и откинулся назад, медленно соскальзывая на дно чугунной купели. Хорошо… Похмелье таяло, тяжесть в висках отступала. Я просто лежал в остывающей воде, пока кожа не сморщилась. Ощущение полного одиночества больше не давило на грудь. Ты ведь чувствуешь себя чьим-то независимо от того, что думает человек, которому швырнули в лицо ключи от чужого сердца. Он может не брать их. Неважно, пусть валяются где придется. Право собственности на чужую душу – не в каких-то там замках, длинных брачных договорах, словах о любви или клятвах. Ему не нужны никакие союзы и соглашения сторон. Ты просто сидишь в ванной и знаешь имя человека, ради которого готов не только умереть, но, если понадобится, даже переродиться, как чертов феникс, которому наплевать на чужие желания. Вот и мне тоже не было никакого дела до стремлений Гарри. Я не собирался посягать на его право оставаться чужим или равнодушным, считать меня полоумным уродом, свихнувшимся от одиночества и тоски. Питать какие-то глупые надежды, претендовать на его сердце? Зачем? Я всю жизнь прекрасно обходился любовью без взаимности. Взаимность – это… Растерянность. Наверное, она не дается сразу, скользит между пальцами, как шелковая лента, а ты только смотришь на нее и никак не можешь сжать ладонь в кулак, просто потому что не знаешь, что тебе с ней делать, даже если ухитришься это странное чудо заслужить.

Я принялся разглядывать свою руку. Чуть порозовевшая кожа, тонкие пальцы с вычищенными, аккуратно подстриженными ногтями, изящные запястья. Красиво. Руки – это единственное, что мне по-настоящему в себе нравилось. Без замечаний вроде: «Если убрать это, а вот тут наоборот немного добавить». Лили когда-то сказала, что у меня самые потрясающие руки в мире. По ее мнению, они должны были принадлежать мастеру, художнику, музыканту, возможно, даже богу, но не убийце. Они стали ей отвратительны вместе с моими мыслями, даже не высказанными до конца, просто прочувствованными ею и по-своему понятыми. Я начал с презрением относиться к ним, едва она ушла и больше некому было говорить со мной о красоте. Может, потому что ее на самом деле никогда не было? Как там Уизли сказал… Ах да, уродлив, будто смерть с косой? Ну так почему бы не позаботиться о ее древке? Больше все равно некому, да и не доверил бы я первому встречному столь деликатный интимный процесс.

Я прошелся пальцами одной руки по шрамам на шее. Мне они нравились. Раны – откровения. Следы рождения моей новой вселенной с ее незамысловатым, но очень ярким светилом. Проследив все их хитросплетения, я немного надавил на губы, имитируя поцелуй, вторая ладонь погладила живот, пощекотала ямку пупка и наконец, покончив со своеобразной прелюдией, я окольцевал пальцами свой мягкий член и ухмыльнулся. Если бы я получал по галлеону за каждую услышанную завистливую реплику о соответствии своему выдающемуся носу или длинным пальцам, давно бы стал миллионером. Однако у меня до сих пор не было денег, только впечатляющее мужское достоинство. Я никогда им не гордился, но время от времени жалел, вот как сейчас, оттягивая пальцами крайнюю плоть и закрывая глаза.

Все было иначе… Обычно, я ограничивался лишь поспешными механическими действиями, приводившими к скучной предсказуемой разрядке. Но в это утро собственные ласки отчего-то казались мне грязными, по-настоящему безумными, пьяняще сладкими. Я пытался унять воображение, но оно настойчиво рисовало мне, как размыкаются в улыбке яркие губы, обнажая ряд крепких, чуть сверкающих от слюны зубов. Небезупречных, как и он сам, ведь у Гарри были немного выдающиеся вперед резцы и крошечный белесый шрам в уголке рта. Поттер не умел не то что быть, даже казаться идеальным, но даже его обыденное, не исковерканное пониманием собственной значимости тепло невероятно возбуждало. Я грелся им, вбивая член в кольцо собственных пальцев. Почему я раньше не понял, как сильно хочу?.. Больше, быстрее, торопясь жить, мечтая о его улыбке и случайных прикосновениях. Казалось, кровь в теле закипала. Выпаривалась через поры немым криком: «Владей мною, подбери эти чертовы ключи! Возьми все, что есть во мне, даже если это уродливо и никому не нужно, я хочу, чтобы тебе нравилось». Потому что я, черт возьми, принадлежал ему, готов был ради этого отсечь свои красивые руки и положить их в подарочную коробку. Отдавать себя по частям, если был недостаточно хорош, чтобы Гарри захотел все, но, скорее всего, услышу в ответ: «Мне вообще ничего не нужно». Увидев меня таким, он произнесет это вслух и больше ни разу не улыбнется. Станет все время отводить взгляд, как это делала Лили, и я больше никогда не смогу обманываться или о чем-то мечтать. Поттер не позволит мне даже дышать с ним одним воздухом, и я задохнусь. Погибну без своего солнца.

Я брезгливо отдернул руки. Нет, неправильно. Я не хочу все окончательно в себе доломать. Вылез из воды и поспешно вытерся полотенцем, не обращая внимания на собственную эрекцию. Голым вернулся в спальню и открыл шкаф с рядами одинаковых мантий, белых рубашек, брюк и свитеров, которые я купил, потому что у меня горло, которое Поттер велел защищать. А может быть, прятать от него? Чтобы ему не было так противно притворяться терпеливым и теплым?

– Слушай, сегодня… – Какого черта он не постучал? Да он же никогда этого не делал. С тех пор как я дал ему ключ, Поттер не входил в мою жизнь, он в нее всегда бесцеремонно вламывался и мне это нравилось. Еще вчера. – …Выходной.

Сглотнув, он все же закончил фразу, а я стоял и не мог пошевелиться. Катастрофа вселенского масштаба. Теперь он знает, что у моей «платонической» любви есть костлявые коленки, выступающие ребра и иногда бывает эрекция. Он может посмеяться, рассказать Уизли, как то, что страшнее смерти, выглядит без трусов и будучи возбуждено, но самое отвратительное во всем происходящем не это. Мой член жил по своим законам, он чувствовал присутствие того, кого я не имел ни малейшего права желать, и вздрогнул, сочась смазкой. Щеки Гарри запылали. Мне прикрыться руками и сделать все происходящее еще более глупым?

– Я должен одеться. – Неправильно. Слишком хрипло прозвучал голос, но у меня нет хроноворота, способного как-то изменить или просто отменить все происходящее.

– Точно.

Он ушел. Только что двигался тихо, как мышь, а теперь зачем-то начал топать. Проскрипел каждой ступенькой лестницы и с шумом захлопнул дверь, входную. Значит, это все? Теперь мне остается вернуться в ванную и вскрыть себе вены? Только я не мог никуда идти. Колени подогнулись, я опустился на пол, ерзая голой спиной по колючему ковру, почти болезненно терзая собственный член резкими рывками и не стесняясь стонать, потому что перед глазами плясали пятна багрянца на щеках Поттера, и мне было стыдно от собственных желаний. Я кусал до крови губы, чтобы не стонать, но крик все равно рвался из груди. Вот только торжества или освобождения в нем не было даже на сикль.

Я просто лежал на полу и дышал так жадно, будто делал это в последний раз в жизни. Брезгливо вытер перепачканные спермой пальцы о ковер. Странный момент: я одновременно впервые в жизни любил самого себя и до одури ненавидел. Ну почему это новое чувство такое странное? Мне не выжить с ним так же, как я выживал с нежностью к Лили. Я больше не могу довольствоваться простым фактом существования моего теплого Гарри. Мне очень хочется, чтобы он никогда больше не возвращался в этот унылый дом. Ему не место на моем диване. Потому что я своими чувствами никого не способен сделать счастливым. Даже себя. Говорят, что-то меняя в жизни, бессмысленно начинать с перестановки мебели. Что ж, я ломаюсь совершенно неправильно. В угоду даже не себе или ему, а каким-то безымянным демонам. Меньше всего Поттер нуждается в моей вдруг проснувшейся от долгой спячки похоти. Ему нужна ласка, моя извращенная дружба, но не «это». Я встал, спеша спрятать свой ублюдочный член в трусы, словно неожиданно обзавелся привычкой сваливать на кого-то свои собственные проблемы. Ну да, во всем виноват кусок плоти, а не чертов псих Северус Снейп. Мерлин, как же мне было холодно. Нужно закрыть наконец проклятое окно.

***