Если же наша модель реальности сложна, то мы видим на нашей карте больше маршрутов, больше возможностей, наконец, мы видим, зачем, для удовлетворения каких потребностей мы эти маршруты прокладываем.

То есть в конечном счёте всё зависит от объёма наших знаний о реальности, ведь именно из них складывается сложность наших моделей.

Можно, конечно, подобно Платону, считать, что эти знания даны нам от рождения, потому что наша душа была неплохо проинформирована в занебесье. Но по мне, так эта версия чересчур экстравагантна. Куда логичнее было бы полагать, что вся необходимая информация находится здесь, в этом мире, а точнее, в мире науки.

Наука, вообще говоря, удивительная вещь: с её помощью мы можем как бы заново увидеть то, что казалось нам хорошо знакомым и совершенно понятным. И без науки ведь было понятно, что Солнце ходит по небесному своду с востока на запад. Не вызывало вопросов и то, почему предметы падают на землю – конечно, они ведь тяжёлые!

То есть наш мозг способен создать объяснительную модель чего угодно – мироустройства, отношений между людьми, нашей собственной "души". Проблема в том, что он эти объяснения придумывает и вносит в реальность, как те же самые эссенциальные сущности, а не обнаруживает их в ней.

Наука же поступает иначе: она не ищет объяснений, она пытается угадать закономерности, конституирующие реальность. Она отвечает на вопрос, не просто почему что-то происходит, а как именно это происходит. В результате наука способна предоставить нам куда более точные (хотя, конечно, и небезупречные) данные и обладает предсказательной силой.

То есть это специфический способ моделирования реальности. Есть тот, который установлен в нас как бы по умолчанию, – наивно-бытовой, а есть тот, который создаётся с помощью специального инструментария – научного метода, критического мышления, системного анализа и т. д.

Мы почему-то обычно воспринимаем науку как что-то отдельно от нас стоящее – не про жизнь. У неё почему-то образ скучной бабуси, реанимацией которой занимаются странные люди в лабораториях и институтах. Но это не так: наука – это способ корректировки наших ошибочных представлений о мире, жизни, себе, отношениях с другими людьми.

Поэтому, когда я говорю о метасознании, у меня и мысли нет о том, что это какая-то специфическая форма медитации, какое-то состояние мистического транса. Нет, это предельно рациональная вещь.

Есть наши "кони", чем бы они там ни были в действительности – генами, мемами, культурой, нажитыми поведенческими стереотипами, а есть возничий – то, что мы знаем о жизни не из неё самой (там, как мы знаем, лишь тени-представления хаотично движутся по стенам), а из научной реконструкции этой реальности.

Научная реконструкция реальности – это её системное моделирование на основании установленных фактов и корпуса научных закономерностей с последующим тестированием созданных моделей.

Если действия, предполагаемые нашей моделью, приводят к ожидаемому отклику той самой реальности, то мы вполне можем на эту модель полагаться, даже если она в чём-то и не идеальна.

И это мощнейший инструмент в руках нашего условного "возничего", который способен на самом деле играть на стороне белого коня. Да и что уж там – помогать чёрному в осуществлении его физиологических мечт!

Конечно, "возничий" – это никакая не "самость", не так любимое нами "я", а просто набор нейронных связей, которые способны соотнести наши желания и пережитый опыт с нашими знаниями. Вопрос, соответственно, в том, какими знаниями вы располагаете.

Если необходимые научные знания у вас есть, если они органично встраиваются в ваши модели реальности, с толком усложняют их, и тогда в них же, в этих моделях, естественным образом обнаруживаются маршруты. По сути, это уже решения – то, каким образом мы можем достичь удовлетворения наших потребностей или на худой конец обеспечить их разумную корректировку.

Интегрированное в наши представления о мире научное знание – освоенное, осмысленное, отработанное нами в практике – отрицает саму необходимость какой-то "силы воли". Как объяснял ещё Лев Семёнович Выготский: пока в вашей голове не вызрело ещё решение, вы – сколько ни тужьтесь – не сможете заставить себя что-то сделать; однако же как только решение будет принято, ваши действия не потребуют никакого дополнительного "волевого усилия".

Чем, с учётом имеющихся у нас знаний, точнее наша модель реальности, тем лучше будут и те маршруты, которые генерит наш мозг. Проще говоря, если у вас не получается найти путь к желанной цели – дело в модели реальности, которую построил ваш мозг. И скорее всего, ей просто недостаёт нужных знаний.

Метасознание – это навык, навык останавливаться, обозревать пространство фактов, относящихся к делу, а затем использовать имеющиеся у вас знания о закономерностях мира для построения более точных моделей реальности и более изящных маршрутов ваших действий при движении к цели.

Но, опять-таки, эти научные знания о мире, о своём собственном мозге, о человеческом поведении и т. д. и т. п. должны в вас быть. А это непросто – слышал звон, да не знаю, где он. Над знанием нужно работать, чтобы оно входило, или, если хотите, прорастало нейронными связями в те нейрофизиологические системы, обращаясь к которым ваш мозг принимает решения.

И честно говоря, я не знаю, как в современном мире – столь конкурентном и токсичном – можно рассчитывать хоть на какой-то успех, полагаясь лишь на наивно-бытовые представления о мире.

Это примерно то же самое, что выйти на бой, размахивая белым флагом. Может, повезёт, конечно, – выживете. Но выиграть это сражение у вас вряд ли получится.

Информация на карте

Все наши знания, всё наше существование исходят из связи нейронов между собой.

ТИМОТИ БЕРНЕРСЛИ

Мы с вами движимы нашими базовыми потребностями. Да, зачастую они глубоко в нас запрятаны, одеты в какие-то культурные одежды, но они, и только они, – наш внутренний драйвер и навигатор.

Было бы большой ошибкой делить наши потребности на физиологические и культурные. Одно в нашем мозге никак не живёт без другого, а культурные, как мы уже говорили, являются лишь субпотребностями в рамках базовых, биологических.

Понятно, что человек, который, например, занимается искусством, ищет восхищения. И хотя рисование, написание стихов или романов, а также музыка и прочие творческие штуки формально не имеют никакого отношения к продолжению рода, изначальный источник этой мотивации – сексуальный, та самая потребность в восхищении, эмоциональном чувствовании[11].

В нашем мозге нет знака равенства между сексом и продолжением рода. Когда животные реализуют свои сексуальные потребности, они не думают о будущих щеночках, котятках, маленьких чудных крольчатах, которые появятся на свет по случаю внезапного родительского соития. Нет, животными движут банальный гормональный сдвиг и соответствующие физиологические изменения в организме.

В мозге есть другая связь – между желанием соития и действиями, которые могут к нему привести. А для этого нужно, чтобы одно животное очаровало другое животное, а то, в свою очередь, попало под это очарование.

Какая разница, что думает девушка-собака (и думает ли она вообще), допуская к совокуплению с собой конкретного юношу-пса? Важно, чтобы он нашёл способ, который бы позволил ему растопить её холодное сердце, произвести на неё впечатление, очаровать её.

И я уж не говорю про павлинов. В их случае эволюция и вовсе пожертвовала инстинктом самосохранения в угоду инстинкту продолжения рода. Павлиний хвост поставил в своё время Чарльза Дарвина в тупик – он никак не мог взять в толк, каким образом природа могла настолько ошибиться в расчётах!

В нашем мозге нет знака равенства между сексом и продолжением рода.

Впрочем, именно этот эволюционный эксцесс и помог Дарвину сформулировать теорию не только естественного, но и полового отбора.

Загадочная мутация в мозгах павлинов-самок сделала их падкими на яркое хвостовое оперение самцов. В результате те генетически были вынуждены соревноваться за длину хвоста, отращивая его до таких размеров, что птицы сильно потеряли в мобильности, важной для самосохранения.

Но как бы там ни было, генам, которые отвечают за длинный павлиний хвост, благоволили гены, отвечающие у самок за половое поведение.

Павлин-самец не может напасть на самку и принудить её к сексуальной близости, анатомия не позволяет. Поэтому остаётся только очаровывать. И вот токующие павлины-мальчики крутятся в своих территориальных квадрантах, а павлины-девочки ходят вокруг и смотрят на этих красавчиков…

Пока, наконец, какой-то из них, широкохвостый, не западёт им настолько в душу (вот оно – восхищение!), что она потеряет голову и решится вступить в соответствующий квадрант, пойдя таким образом на последующую, теперь уже неизбежную почти сексуальную близость.

И пусть не каждый концерт заканчивается для музыканта или певца близостью с поклонницей, но в основе стремления заниматься музыкой лежит именно "половая потребность". Так со всем творчеством и творческим. И пусть творец этого не осознаёт – это не страшно. Павлин тоже не знает, зачем ему его хвост.

Кроме эротического в основе своей желания через какое-либо творчество производить впечатление на окружающих, мы движимы точно таким же желанием власти. Только наличествующее в каждом из нас желание получить "символическую власть" над окружающими основывается уже не на половом, а на социальном, или, иначе, иерархическом инстинкте.