Надвигаются невзгоды. Алексея забирают

В нашу монотонную, насыщенную однообразной работой жизнь неожиданно ворвался целый фейерверк происшествий, причем, как полагается, неприятных.

20 августа, закончив обследование очередного участка и привязавшись к опорной точке, мы, весело напевая, уже без съемки направлялись к лагерю, до которого оставалось километров восемнадцать.

Время от времени мы со смехом вспоминали подробности забавной истории, неудачными участниками которой мы были несколько часов тому назад. Было раннее солнечное утро, теплое, слегка влажное, с чуть заметным южным ветерком. Мы медленно поднимались по пологому, покрытому ягелем северному склону невысокой сопки, на вершине которой виднелись похожие на развалины старинного замка скалистые выступы горных пород. После вчерашнего дождя ягель не успел еще высохнуть, и нога мягко и бесшумно тонула в его набухшем покрове. Несмотря на легкий ветерок, комары тучами висели над нами.

Поднявшись на вершину сопки, мы с изумлением увидели стоявшего прямо перед нами оленя, который, засунув голову в узкую расселину в каменистом выходе глинистых сланцев, мирно подремывал, чувствуя себя в полной безопасности. В расселине, на легком сквозняке, его не так донимали надоедливые комары. Он стоял к нам боком, и из‑за скалы нам была видна только задняя часть его тела со смешным куцым хвостиком.

Ветер дул нам навстречу, солнце отбрасывало тень в противоположную сторону, влажный ягель заглушал шум шагов. Хотя олень находился буквально в двух шагах от нас, он не почуял нашего присутствия.

Разве можно было в такой ситуации удержаться от соблазна поймать, его живым, причем поймать голыми руками, а затем с торжеством привести на стан! Уподобившись глухонемым, мы знаками дали друг другу сигнал к действию и бросились к оленю. Я схватил его за правую ногу, Алексей за левую. Схватили крепко, мертвой хваткой, обеими руками, немного выше копыт. Мгновение… и мы кубарем полетели в разные стороны, даже не осознав, что произошло, а олень с дико вытаращенными глазами вихрем промчался мимо нас и моментально исчез из поля зрения. Мы не учли того, что он был в прекрасной спортивной форме и мышцы его задних ног по силе мало чем отличались от конских.

В дополнение к «приятным» воспоминаниям у меня и у Алексея слегка побаливали ушибленные бока – легкая плата за полученное удовольствие – попытку поймать голыми руками дикого оленя.

Переходя с косы на косу, с террасы на террасу, мы быстро двигались по долине ручья, стремясь скорее добраться до «дома», где нас ждал сытный ужин. Харчишки наши были съедены до последней крошки, рюкзаки набиты до отказа образцами; мы были голодны, но бодры и веселы, предвкушая заслуженный отдых.

Светило яркое солнышко, прохладный ветерок порхал по долине ручья, освежая наши потные лица, и только мошка, роями носившаяся над головой, несколько портила общее прекрасное впечатление от этого чудесного дня.

В одной из маленьких заводей мы наткнулись на выводок нырков и стали с азартом бомбить их камнями, заполучив на ужин нескольких неудачников. Ружье я перестал брать с собой в маршруты, чтобы не отвлекаться, так как дичи было много, а охотничьи инстинкты частенько брали верх над благоразумием. Нырки задержали нас примерно на час; когда мы подходили к нашему стану, синеватый сумрак холодного ясного вечера уже окутал тайгу.

Вдалеке были видны обе наши палатки, стоявшие на открытом месте на берегу Мяунджи. Около костра, который огненной точкой весело подмигивал усталым путникам, сидела небольшая группа людей. Я направился к костру прямиком через заболоченный участок долины, Алексей несколько отстал, выбирая места посуше, и двигался в обход болота. Подойдя ближе, я увидел Семёна и Николая, вернувшихся из поездки на устье Эмтыгея, куда я посылал их за продовольствием. Кроме них у костра сидел незнакомый якут.

Поздоровавшись с честной компанией, я шутливо осведомился, откуда бог прислал также прибавление семейства. Ответа не последовало. Успенский, с серьезным видом отозвав меня в сторону, достал из кармана два пакета и, вручая их мне, сказал приглушенно, что дела очень плохи.

Я вскрыл пакеты. В одном было письмо начальника базировавшегося на устье Эмтыгея оперативного отряда по борьбе с бандитами, в другом – записка прораба Филиппова, мобилизованного оперотрядом для несения караульной службы. Сообщалось, что из лагерей бежала группа заключенных, сумевших достать оружие.

Банда, выдержавшая несколько стычек с военизированной охраной и потерявшая значительную часть своего состава, разбилась на несколько групп: из них некоторые, по имеющимся сведениям, направились в сторону Эмтыгея.

А мы‑то, находясь в блаженном неведении, раскладываем громадные сигнальные костры, чтобы удобнее было возвращаться вечерами на стан…

Начальник отряда в категорической форме требовал немедленно под охраной одного из рабочих в сопровождении присланного с пакетом якута направить на устье Эмтыгея работающего в моей партии беглеца. Мне предлагалось усилить бдительность и держаться все время начеку.

Не полагаясь на наших рабочих, мы с Успенским решили попеременно дежурить всю ночь, чтобы помешать Алексею бежать, если он паче чаяния решится на это, предупрежденный кем‑либо из них. А они, видимо, почувствовали что‑то неладное. И Николай и Петр несколько раз заглядывали в палатку и интересовались новостями.

Я написал начальнику заставы письмо с подробной характеристикой Алексея. Указал, что он обещал честно работать и выполнил это обещание, хотя имел полную возможность бежать, воспользовавшись тем, что мы на несколько дней уходили в маршрут вдвоём, причем у нас была маленькая походная палатка и часто было оружие. Я просил принять все это во внимание и соответствующим образом отнестись к Алексею.

Я описал условия, в которых нам приходится, работать, И потребовал присылки стрелка, который оставался бы охранять наш стан, так как, уходя на несколько дней в маршруты раздельно с Успенским, мы вынуждены бываем иногда оставлять лагерь на произвол судьбы.

Закончив письмо, в два часа ночи я разбудил Успенского и прилег вздремнуть, а в пять часов утра будильник уже поднял меня на ноги. Алексея, чтобы не срывать работу, я решил отправить под конвоем Трусова. Вызвав последнего, я рассказал ему о создавшемся положении и сказал, что поручаю ему деликатное задание – доставить Алексея на оперзаставу.

– Будьте уверены, Борис Иванович, – весело ответил Николай, – поручение будет выполнено. Я люблю такие вещи; это не то, что лепешки печь или чинить ичиги.

Приехавший якут был уже на ногах. Путь предстоял длинный, а он за день собирался добраться до устья Эмтыгея.

Позвав в свою палатку Алексея, я сообщил ему печальную новость.

– Мне очень не хотелось бы расставаться с тобой, – сказал я ему, – но я обязан направить тебя на оперзаставу.

Выслушав меня, Алексей изменился в лице, как‑то сразу осунулся и спросил, готов ли пакет для начальника заставы. На мой утвердительный ответ он, подумав немного, произнес тихим виноватым голосом:

– Борис Иванович, я очень прошу вас переписать отношение. Не знаю, как это получилось, но когда Гаврилов нашел меня, то я как‑то случайно назвал себя Алексеем Соловьевым, а у меня совсем другая фамилия. На заставе все равно узнают мою настоящую фамилию, поэтому прошу вас переписать отношение и изменить все мои данные, так как я и об остальном дал Гаврилову и вам неверные сведения.

Посоветовав ему для его же блага рассказать обо всем без утайки, я узнал, что настоящее его (настоящее ли?) имя Корнеев Николай Иванович, что бежал он не из Магадана, а с Оротукана, где заведовал в одном из лагерных подразделений хозчастью. Бежали они втроем. Спутников своих он потерял по дороге, отстав от них. Осужден он был в 1934 году за мошенничество на восемь лет. Вообще метаморфоза произошла удивительная и последняя ли, бог ведает, так как Петр позже рассказал мне, что Алексей уже несколько раз менял имя и фамилию, успел побывать на строительстве Беломорканала, но бежал оттуда.

Пришлось переменить отношение. Характеристику я оставил прежнюю, изменив только имя и фамилию. Жаль мне было его, дурня этого, такого молодого и уже насквозь гнилого парня, слишком слабовольного, чтобы противиться влиянию блатного лагерного окружения. Алексей собрал свои скудные пожитки и, понурив голову, отошел в сторону.

А Николай, его приятель и старший наставник, взяв в руки винчестер, с явным сознанием собственного достоинства сказал, садясь на лошадь:

– Ну, Алексей, вот тебе мой сказ: езжай сзади якута и ни на шаг в сторону. У меня, брат, разговор короткий. Я с тобой церемониться не буду. Есть задание доставить тебя к начальнику заставы, и я доставлю тебя живого или мертвого. Постарайся доехать живым.

Соловьев‑Корнеев попрощался с нами, сел на лошадь, и печальная кавалькада медленно двинулась вниз по долине Мяунджи.