Глава 9. Рациональный повод для паники

Везде, где я оказываюсь, я задаю вопросы об экономике – и получаю ответы о климате. В 2011 году на Филиппинах я встретился с безземельными крестьянами, живущими в сельских трущобах. Что произошло? «Тайфуны, – последовал ответ. – Их стало больше, и рис не растет, как раньше. Слишком мало солнечных дней в период между посевом и сбором урожая».

В китайской провинции Нинся, отгороженной от пустыни Гоби крутыми горами, я встретил овцеводов, которые стали использовать химические гранулы из‑за того, что пастбища вокруг них истощились. Когда в 2008 году ученые преодолели горы, чтобы выяснить, что случилось со 144 источниками и горными потоками, отмеченными на карте, они сообщили: «Из‑за климатических изменений и ухудшения окружающей среды южные горные районы остались без источников и горных потоков»[347].

В Новом Орлеане в 2005 году я наблюдал, как распадался социальный порядок в уже уязвимом современном городе в самой богатой стране в мире. Непосредственной причиной был ураган. Более глубокой проблемой была неготовность городской инфраструктуры адаптироваться к изменению погодных условий и неспособность ослабленной бедностью социальной и расовой структуры города выдержать удар.

Между экономистами и экологами ведется бессмысленный спор о том, какой кризис важнее – экологический или экономический? Материалистический ответ состоит в том, что они связаны между собой. Мы познаем естественный мир лишь путем взаимодействия с ним и его преобразования – природа сделала нас такими. Даже если бы Земле было лучше без нас, как полагают некоторые приверженцы идей «глубокой экологии», на нас возложена задача ее спасения от гибели.

В мире дорогих костюмов и климатических саммитов царит благодушное спокойствие. Внимание сосредоточено на сценариях того, «что произойдет», климатической катастрофы, которой не избежать, если мы допустим повышения мировой температуры более чем на 2 °C по сравнению с уровнем доиндустриальной эпохи. Но в отдаленных уголках мира катастрофа уже происходит. Если бы мы прислушались к тем, чья жизнь была сломлена наводнениями, обезлесением и наступлением пустынь, мы бы лучше понимали, что происходит – полный крах мира.

В Пятом докладе Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК), опубликованном в 2013 году, однозначно утверждается, что планета нагревается. «С 1950‑х годов, – говорят наиболее авторитетные климатологи мира, – многие из наблюдаемых изменений имеют беспрецедентный характер для периода, охватывающего от нескольких десятилетий до тысячелетий. Атмосфера и океан нагрелись, количество снега и льда уменьшилось, уровень моря поднялся, а концентрация парниковых газов выросла»[348]. МГЭИК уверена, что, в первую очередь это вызвано деятельностью человечества, которое использует углеводороды для стимулирования экономического роста – в таких объемах, что в докладе вероятность еще большего повышения температуры, большего числа жарких дней и аномально жаркой погоды, вызванной человеческой деятельностью, была повышена с «высокой» до «очень высокой». Ученые не разбрасываются такими терминами, которые количественно отражают степень их уверенности.

Поскольку экосистема очень сложно устроена, мы не можем установить со стопроцентной точностью, что изменения климата вызваны деятельностью человека. Но, по словам МГЭИК, мы можем быть уверены в том, что погодные катаклизмы – ураганы, наводнения, тайфуны, засухи – участятся во второй половине столетия.

В обновленной версии доклада, выпущенной в 2014 году, МГЭИК недвусмысленно предупреждала: провал борьбы с повышением выбросов углерода увеличит вероятность «тяжелых, всепроникающих и необратимых последствий для людей и экосистем». Это, напомню, слова, взятые из доклада, подготовленного учеными. Они не произносят такие слова, как «тяжелые, всепроникающие и необратимые последствия», не взвесив их тщательно.

Если вы – традиционный экономист, то грядущее для вас будет «внешним шоком», т. е. дополнительным источником хаоса в уже хаотичной ситуации. Для филиппинских крестьян, афроамериканцев в Луизиане и жителей провинции Нинся шок уже наступил.

Политики, курирующие вопросы климата, и НПО предложили множество сценариев того, что мы должны сделать, чтобы остановить его. Но, моделируя Землю как сложную систему, они склонны к тому, чтобы моделировать экономику как простую машину, потребляющую сырье и производящую товары, требующую энергии и рациональной контролирующей руки, т. е. рынка. Когда они говорят о «переходе», они подразумевают постепенную эволюцию энергетической политики в сторону снижения выбросов углерода посредством измененного рыночного механизма.

Но сама экономика сложна. Подобно погоде в сезон ураганов, она предрасположена к неконтролируемым реакциям и к сложным петлям обратной связи. Подобно климату, экономика проходит через длинные и короткие циклы. Однако, как я показал, эти циклы ведут к мутациям, а затем и к распаду с частотой, колеблющейся в диапазоне от 50 до 500 лет.

До настоящего момента я старался не «ввязываться» в климатический кризис. Я хотел показать, как столкновение между информационными технологиями и рыночными структурами само по себе ведет нас к важному поворотному моменту. Даже если бы биосфера находилась в устойчивом состоянии, наши технологии все равно выталкивали бы нас за пределы капитализма.

Однако за двести лет промышленный капитализм сделал климат на 0,8 °C теплее и, скорее всего, к 2050 году сделает его на 2 °C теплее по сравнению со средним уровнем доиндустриальной эпохи. Любой проект преодоления капитализма должен формулировать свои приоритеты, учитывая вызов, который бросает нам изменение климата. Либо мы отреагируем вовремя и справимся с ним довольно спокойно, либо нет – и тогда начнется катастрофа.

Высмеивать абсурдность заявлений тех, кто отрицает климатические изменения, стало общим местом, но в их словах есть рациональное зерно. Они знают, что климатология разрушает их авторитет, их власть и их экономический мир. В определенном смысле они осознали, что если климатические изменения реальны, то капитализму пришел конец.

По‑настоящему абсурдно выглядят не те, кто отрицает климатические изменения, а политики и экономисты, полагающие, что существующие рыночные механизмы могут остановить климатические изменения, что рынок должен положить пределы воздействию на климат и что рынок можно настроить таким образом, чтобы осуществить самый масштабный проект реинжиниринга, который человечество когда‑либо предпринимало.

В январе 2014 года Джон Эштон, профессиональный дипломат и бывший специальный представитель британского правительства по климатическим изменениям, открыл «одному проценту» жестокую истину: «Рынок, предоставленный сам себе, не трансформирует энергетическую систему и не изменит экономику в течение одного поколения»[349].

Согласно данным Международного энергетического агентства, даже если все заявленные планы по сокращению выбросов, все налоги на выбросы и все задачи по возобновляемой энергетике будут достигнуты, т. е. если потребители не взбунтуются против более высоких налогов и мир не откажется от глобализации, выбросы СО2 все равно вырастут на 20 % к 2035 году. Потепление на Земле не ограничится 2 °C, температура может вырасти на 3,6 °C[350].

Столкнувшись с четким предупреждением о том, что планета, существующая уже 4,5 миллиарда лет, лишилась равновесия, власть предержащие решили, что экономическая доктрина, существующая двадцать пять лет, способна предложить выход. Они решили поощрять снижение выбросов за счет их нормирования, обложения налогами и субсидирования альтернативных решений. Поскольку рынок – это наивысшее выражение человеческой рациональности, они считали, что это обеспечит правильное распределение ресурсов и позволит удержать потепление в рамках 2 °C. Это решение было чисто идеологическим и оказалось совершенно неверным.

Чтобы не превысить планку в 2 °C, мы, т. е. мировое население, должны сжечь не более 886 миллиардов тонн углерода в период между 2000 и 2049 годами (по данным Международного энергетического агентства). Однако мировые нефтяные и газовые компании заявили, что запасы углеводородов составляют 2,8 триллиона тонн, а их акции оцениваются так, как если бы все эти запасы можно было сжечь. Организация Carbon Tracker Initiative предупредила инвесторов: «Они должны понимать, что 60–80 % запасов угля, нефти и газа перечисленных фирм нельзя сжечь»[351], т. е., если мы их сожжем, атмосфера нагреется до катастрофического уровня.

Тем не менее растущие цены на энергоносители – это рыночный сигнал. Они показывают энергетическим компаниям, что инвестиции в новые, все более дорогостоящие методы добычи углеводородов – это отличная идея. В 2011 году они вложили 674 миллиарда долларов в разведку и разработку ископаемого топлива: нефтяные пески, гидроразрыв пласта и глубоководные месторождения нефти. Затем, в условиях растущей геополитической напряженности, Саудовская Аравия решила обрушить цены на нефть, стремясь уничтожить новую углеводородную отрасль в Америке и заодно обанкротить путинскую Россию.

Это тоже послужило сигналом для американских водителей – покупайте больше машин и катайтесь больше. В некоторых случаях рынок явно дает ошибочные сигналы.

Взгляните на это как на инвестиционную проблему: либо мировые нефтяные и газовые компании, на самом деле, стóят намного меньше, чем можно судить по цене их акций, либо никто не верит в то, что мы сократим использование углеводородов. Фондовый рынок оценивает стоимость двухсот крупнейших сжигателей углеводородного топлива в 4 триллиона долларов. Значительная часть этой суммы могла бы быть утрачена, если бы мы убедили себя прекратить его сжигать. Это не просто страшилки от экзальтированных НПО, занимающихся вопросами климата. В 2014 году управляющий Банком Англии Марк Карни предупредил мировых гигантов страхования, что, если планка в 2 °C будет значительно превышена, это «поставит под угрозу сохранение вашей модели ведения бизнеса»[352].

Вывод таков: стратегия в отношении изменения климата, которую предопределяет рынок, – это утопия.

С какими препятствиями сталкивается нерыночная стратегия? Во‑первых, лоббистская сила сжигателей углеводородного топлива. В США с 2003 по 2010 год лоббистские группы, отрицающие климатические изменения, получили от доноров 558 миллионов долларов. Exxon Mobil и ультраконсервативная Koch Industries были крупнейшими донорами до 2007 года, когда под давлением журналистских расследований произошел явный переход к фондам, финансируемым за счет анонимных третьих лиц[353]. Результат? По разным оценкам, мир тратит 544 миллиарда долларов на субсидии компаниям, занимающимся добычей ископаемого топлива[354].

Но это лишь наиболее очевидная часть климатического безумия. После провала попыток достичь договоренности об удержании планки в 2 °C в глобальном масштабе на саммите 2009 года в Копенгагене энергетические компании сосредоточили свои усилия на выбивании из национальных правительств специфических уступок. Общая задача лоббистов состояла в замедлении процесса введения целей по снижению выбросов или исключении конкретных фирм из числа тех, кто должен был их выполнять.

Однако целенаправленная положительная деятельность может приносить результаты. В Германии резкое прекращение ядерной программы в 2011 году, после Фукусимы, в сочетании с масштабными инвестициями в возобновляемую энергетику сделало для энергетических компаний то, чего бы не смогло обеспечить жесткое применение мер по снижению выбросов в отношении рыночных сил. Такое решение пошатнуло их позиции.

В немецкой системе производители ветряной, солнечной и других видов возобновляемой энергии первыми получают возможность поставлять энергию. Если светит солнце и дует свежий ветер, как, например, 16 июня 2013 года, они могут генерировать половину спроса. В этот день производители газа и угля, которым непросто регулировать объем производимой энергии – они могут лишь включать и выключать свои электростанции, – должны были выплатить по 100 евро за каждый мегаватт, чтобы немецкая энергосистема приняла их нежелательное электричество. Цена энергии, производимой из углеводородного топлива, стала отрицательной. Как писал журнал Economist: «Для существующей инфраструктуры… это катастрофа… вы не можете вести нормальный бизнес, в котором клиенты платят за услуги в зависимости от того, сколько они потребляют, если цены становятся отрицательными»[355].

Во многих странах энергетическая политика парализована – не только из‑за лоббизма со стороны нефтяных и газовых компаний, но и из‑за сложностей, с которыми сопряжены попытки изменить поведение при помощи рыночных сил, т. е. при помощи повышения цен, – попытки рациональной перестройки всей системы здесь ни при чем.

Сторонникам зеленого капитализма проще представить конец света, чем нерыночную экономику с низким уровнем выбросов.

Так что у нас воображение должно работать лучше.