Виртуальность и воображение.

 

Одна из самых распространённых разновидностей виртуальности – это мечтательность. Часто мы пребываем в своём воображаемом мирке вместо того чтобы внимательно относиться к происходящему вокруг. «Мечтая о том, что «могло бы быть, если...», мы сужаем возможности восприятия настоящего. Ситуация «здесь и теперь» является той почвой, на которой семена христианской зрелости могут дать обильные всходы или просто сгнить».[520]

А ведь «самое первое правило, касающееся общения с Богом, правило, которое должен знать каждый: в этом делании нет места воображению. Традиционный язык аскетики именует духовный самообман «прелестью»... Если грех, вина, суета препятствуют общению с Богом, то «прелесть» подменяет его собой, исключая самую его возможность... Есть только один род места, где встреча с Богом невозможна по определению: это место воображаемое».[521] Ведь «Бог наш есть Сущий и Живый, и с мнимостями общения не имеет».[522]

Разумеется, далеко не всегда мысленный образ чего-то носит виртуальный характер. Воображение – это обычный психический процесс.

Вот простой пример.

Нам понадобилось сколотить табурет. Для этого мы сначала сядем и подумаем, что для этого необходимо. Представим, как он будет выглядеть, какие инструменты и материалы понадобятся, как будут крепиться части и т.д. Во всём этом виртуальности нет – мы чётко осознаём, что пока творим лишь образ того табурета, который предстоит воплощать в реальности.[523]

А вот – совсем другой случай.

Сидят старик со старухой, в окно смотрят. Видят – заяц бежит. Старик говорит:

- Слушай, старуха, а хорошо было бы поймать этого зайца!

- Да, - вторит ему пожилая подруга, - мы бы его зажарили, а из шкурки шапку сшили да на базаре продали.

- Точно, - развивает фантазию дед, - и купили бы поросёнка. Откормили бы, а мясо на базаре продали.

- А потом купили бы телёночка, вырастили бы и продали.

- А я бы себе лошадь купил, - унёсся в заоблачные выси старик. – Прокатился бы с ветерком, к куму бы заехал, а потом у дома бы остановил, да рюмочку с мороза хватанул.

- А я, - начинает вредничать бабка, - пока ты рюмочку пьёшь, на лошадь бы села, да к куме поскакала!

Тут старик не выдерживает и вытягивает спутницу жизни кнутом: «Ку-у-уда на потной!»

Естественно, заяц тем временем был уже в нескольких верстах от сельских мечтателей. Как видим, реальное действие в этой ситуации лишь одно: бабуля ни за что получила по спине.

Итак, главное отличие виртуальности – то, что нереальный объект[524] принимается человеком за реальный. Стирается грань между сущим и не-сущим. В реальной жизни это неразличение может приводить к серьезным ошибкам и трагедиям.

Н.Носов приводит примеры, когда бортмеханик самолёта совершал грубую ошибку – не выпускал шасси при посадке, поскольку был полностью уверен, что уже их выпустил. Он называет это «феноменом выполненности».[525]

Другой описываемый им феномен – «феномен неразличения» - заключается в том, что человек оперирует с одним предметом, будучи глубоко убежденным, что оперирует с другим предметом, например, отключает правый двигатель самолета, считая, что отключает левый, загоревшийся, двигатель.[526]

К изучаемому нами вопросу относится и трактовка Л.С. Выготского игры как «царства произвольности, свободы и воображения», где за счет оперирования в плане чистых значений и смыслов создаются «мнимые ситуации» и происходит «иллюзорная реализация нереализуемых желаний».[527] Хотя это всё-таки несколько другая история.

 

Виртуальность. Символ. Миф.

 

Существует понятие, находящееся как бы на грани реальности и виртуальности. Это символ и миф в том смысле, которое вкладывал в них А.Ф. Лосев.[528]

За символом всегда стоит определённая реальность, пусть выраженная особым способом. По слову священника Адриана ван Каама, «Видимая привлекательность образов вещёй на Земле позволяет нам догадываться о том, насколько прекрасны их оригиналы в Вечности».[529]

В обыденной жизни человек использует символы очень широко. Это и математика, и письменный язык. Танцы, погребальные обряды, жесты, украшения и то подобное – всё это символы каких-либо понятий. Практически всё богослужение Православной Церкви – символично. Например, священник, выходящий на литургии с Евангелием, символизирует выход Христа на проповедь.[530]

Символ может существовать лишь в мире людей, он как бы прокладывает мостик от одной реальности к другой. Возможен такой «мостик» между реальностью и виртуальностью, между реальностью и сверхреальностью.

Символ - не описание предмета, а указание на него. Символом в Греции называлась разломанная дощечка, половинки которой друзья забирали при разлуке. Если посланник приносил другому весточку, он должен был предъявить половинку дощечки: если она совпадет с хранящейся у адресата - значит, весть не поддельная. Символ есть воссоединение, встреча (это уже филологически: символ - от глагола simballo). Сама церковная Традиция есть символ. В ней встречаются Бог и человек.[531]

Святитель Григорий Палама говорит так: «Бог устроил этот видимый мир, как некоторое изображение /символ – авт./ надмирного мира, чтобы нам, через духовное созерцание его, как по некой духовной лестнице достигнуть оного мира».[532]

И в человеке святой видит не только его величие, разумность, превосходство над нижним миром, но и некое зеркало, отображающее божественное устроение человека и его связь с Творцом.

Однако человек способен не только читать в книге мироздания, но и сам создавать что-то новое, в том числе - символы.

Свт. Григорий Палама пишет: «Троическое строение нашего познания показывает, что мы больше, чем ангелы созданы по образу Божию… То, что естественно соединено с рассудком открывает разнообразное множество искусств, наук и знаний: земледелие, строительство домов, творчество вещей из ничего, - разумеется не из совершенного небытия, ибо это уже дело Божие, - все это дано только людям».[533]

Дар творчества роднит нас с Богом Творцом. Человек способен творить в реальном мире что-то, чего до этого не было. Для темы нашей это помимо прочего означает и то, что виртуальность как бы заложена в самом человеке.

Мы знаем, что святым было дано свойство созерцать свою духовную сущность, об этом особенно много писали отцы-исихасты, но реальность эту человек не может передать с помощью объективных понятий, так как всё это «не от мира сего» (Ин. 18, 36), он способен передать духовный опыт лишь в виде символов.

Даже душевные качества человека, традиционно входящие в область изучения психологии, не были сами по себе предметом святоотеческого наблюдения за душевной жизнью. Они не интересовали их в отрыве от вечной основы – бессмертной души. Душевные качества были для святых Отцов символами иного бытия, отображением вечной жизни Творца. Через эти символы Отцы созерцали внутритроичную жизнь Бога[534], то есть глубочайшие слои сущего.

К сожалению, современной научной психологии такой символичный взгляд совершенно чужд. Психолог запросто может вырвать из контекста личности, её единой, цельной духовно-душевной жизни какое-нибудь одно свойство и самозабвенно его изучать. А потом ужаснуться, увидев результаты.

Всё это напоминает старинную притчу о том, как три мудреца ощупывали в темноте слона и давали описание результатов своих исследований. Один держался за хобот и решил, что слон – это толстая змея, второй – за ухо и дал соответствующее описание. Третий ощупывал ноги, и результат был также далёким от истины. А ведь человек несравненно сложнее животного, и уж никак нельзя позволить сделать из него «узкотрактуемого слона».