Не позвать ли нам «Мафию из Беркли»?

К востоку от Джалан Судирман между статуями в духе «Звуков музыки» и мостом Семанги находится район города, который наиболее тесно связан с правлением Сухарто. Это так называемый «золотой треугольник», образованный магистралями Судирман, Расуна Саид и Гатот Суброто. С 1970-х по 1990-е гг. этот район, застроенный высотными зданиями, постоянно разрастался, словно подтверждая успех новой модели развития. Увы, это была ложная надежда.

Сегодня, подобно тому, что мы видели вдоль северной оконечности Джалан Султан Исмаил в малайзийской столице, «золотой треугольник» тоже напоминает кладбище, на котором пылятся незавершенные мега-проекты докризисной эпохи. Больше всего впечатляют своим масштабом два гигантских обрубка – основания башен-близнецов, спроектированных американским архитектором Й. М. Пеем для принадлежавшего Сйамсулу Нурсалиму банка Bank Dagang Nasional Indonesia (BDNI) на западной стороне улицы Джалан Судирман у отеля Le Meridien. Эта строительная площадка не подает признаков жизни вот уже 15 лет{485}.

Сухарто действительно укротил инфляцию и восстановил в Индонезии макроэкономическую стабильность. Но в области развития обрабатывающей промышленности и экспорта он мало чем превзошел Сукарно. Вместо этого Сухарто последовал советам так называемой «Мафии из Беркли» привлечь к производству экспортных товаров «независимые» транснациональные корпорации. Когда в 1960-е гг. «Мафия из Беркли» вернулась после окончания Калифорнийского университета обратно в Индонезию, чтобы преподавать, одним из мест, где они читали лекции, был SESKOAD, колледж для старших офицеров при штабе армии и командования в Бандунге. Именно через SESKOAD члены группы во главе с Нитисастро Виджоджо и познакомились с Сухарто.

При Сукарно никто из них не имел влияния на правительство, но, когда Сухарто сформировал свой первый кабинет, став президентом в 1968 г., каждый из пяти членов «Мафии из Беркли» получил министерский пост{486}. На этих должностях они управляли Центробанком, ввели потолки по кредитам для коммерческих банков и жесткие бюджетные ограничения для министерств и управляли принятием новых законов, благоприятных для транснациональных компаний.

Влияние «Мафии из Беркли» и её предписаний консервативной финансовой политики на Сухарто с годами то усиливалось, то ослабевало в зависимости от состояния правительственного бюджета. Сухарто всегда сомневался в том, что идеи экономистов, обученных американцами, принесут Индонезии реальную пользу. Но, в отличие от руководителя, подобного Пак Чон Хи, образование и жизненный опыт не сформировали у нового президента собственных ясных представлений о том, как именно должно происходить экономическое развитие. В конце 1960-х Сухарто ценил превыше всего мнение Нитисастро и его коллег. Однако во время нефтяного бума 1970-х гг., когда доходы от «черного золота» составляли две трети государственного бюджета, индонезийский лидер санкционировал, наперекор мнению «Мафии из Беркли», значительное расширение льготного кредитования со стороны Центрального банка, запустив первый раунд инвестиций в государственные предприятия, производящие сталь, химикалии, удобрения, алюминий и станки. Но не приложил серьезных усилий к тому, чтобы подтолкнуть частных предпринимателей к производственной деятельности и не ввёл экспортную дисциплину.

В начале 1980-х цены на нефть резко упали, погрузив бюджет в дефицит, а страну в кризис платежного баланса. Сухарто опять повернулся лицом к «Мафии из Беркли». Те предприняли дальнейшую либерализацию иностранных инвестиций, сократили прямые кредиты Центрального банка и переучет векселей, высвободили процентные ставки. Поскольку на буме иностранных инвестиций экономика вновь поднялась, Сухарто начал увеличивать бюджет назначенному им в 1978 г. министром исследований и технологий Б. Хабиби, авиастроительному инженеру, получившему образование в Германии. Но затем, в конце 1980-х гг., опять наступил спад, и «Мафии из Беркли» предоставили карт-бланш на осуществление самых радикальных реформ финансовой системы. Наконец, на очередной волне подъема непосредственно перед кризисом 1997 г. Сухарто вновь стал склоняться к предложениям, исходившим от Хабиби{487}.

Экономисты, обучавшиеся в Беркли, не были зашоренными догматиками, но они верили в то, что только рынок способен преодолеть сползание Индонезии к кумовскому капитализму. Второстепенный представитель группы рассказывает анекдотичную историю, помогающую нам понять, почему экономисты чувствовали себя все более и более обязанными искать решение проблем именно в финансовой дерегуляции. Судражад Дживандоно, управлявший Центральным банком с 1993 до 1998 г., вспоминает, как в конце 1996 г. он получил письмо от Томми Сухарто, младшего сына президента{488}. Тот писал, что два государственных банка готовы одолжить ему более $ 1 млрд на строительство автомобильного завода. Однако столь огромный кредит нарушал правила Центробанка относительно размеров займа, предоставляемых индивидуальному банку на один проект. «Он спрашивал, – вспоминает Судражад, – „Что вы можете сделать для меня?“»

Все в Джакарте знали, что «Тимор», проект Томми в автомобилестроении, был аферой, которая подрывала даже самые скромные достижения «молодой промышленности» в уже существовавшей в стране сборке иностранных автомобилей. Он получил лицензию на ввоз в страну 45 000 автомобилей Kia и просто перемаркировывал их, перед тем как перейти к сборке{489}. Судражад положил письмо в ящик письменного стола, понадеявшись, что Томми отстанет от него. Однако спустя три месяца Судражада вызвали в дом президента на улицу Джалан Сендана в Ментенге, где Сухарто встретил его, сидя за столом с копией этого письма. Судражад притворился, что ничего о нем не знает, перечитал письмо и предупредил, что, если Центральный банк нарушит свои правила ради Томми, это создаст опасный прецедент для банковской системы. Было ясно, однако, что президент хотел обеспечить своего любимого сына кредитом, каким бы противоречащим интересам Индонезии ни оказался автомобильный проект. Судражад выторговал себе возможность собрать консорциум крупных банков, чтобы не нарушать руководящие принципы Центробанка. «Сделай это», – сказал ему Сухарто. По словам Судражада, Bank Indonesia решил все-таки ссудить Томми денег, но как можно меньше. Тот претендовал на $ 1,3 млрд, а получил в конечном счёте лишь $ 300 млн. Все эти деньги были списаны во время азиатского кризиса.

Подобные ситуации, когда даже президент страны не мог наладить дисциплину в собственной семье, не говоря уже о предпринимателях, убеждали «Мафию из Беркли» в необходимости перехода к финансовому дерегулированию. По их логике (а также логике представителей МВФ и Всемирного банка, с которыми они работали в тесном контакте), полностью либерализированный и приватизированный банковский сектор не стал бы жаловать таких людей, как Томми.

Вот почему с конца 1988 г. технократы инициировали финальную стадию перехода к открытым финансовым рынкам. Штурм возглавлял министр финансов Йоханнес Сумарлин, один из ветеранов «мафии», сделавший карьеру сравнительно поздно. Сумарлин продолжил дерегуляцию процентных ставок, стартовавшую в начале 1980-х, с требования к новым частным банкам иметь оплаченный акционерный капитал в размере всего $ 16 млн. Он также сократил требования закона к обязательным резервам – той доле активов банка, которая должна храниться в Центробанке, в частности из чистого благоразумия, – с 15 до 2 % и либерализировал правила, регулирующие фондовый рынок. А его союзники в Bank Indonesia ещё больше снизили требования к переучету векселей государственных банков со стороны Центрального банка.

Основными последствиями этих реформ стали увеличение числа частных банков с 66 в 1988 г. до 160 в 1993 г. и бум на фондовом рынке. Общее число местных и иностранных банков, работавших в Индонезии в 1993 г., составило 234. Поскольку «Мафия из Беркли» ещё в начале 1970-х, в конце своего первого периода могущества, сняла в Индонезии контроль за движением капитала, то страна оказалась открыта для мощного притока международного капитала. Радиус Правиро, министр по координации экономики, заявил во время перемен конца 1980-х: «Мы… отказались от нашей прежней концепции меркантилизма… и осознали всю мудрость рыночной экономики»{490}.

 

Дорога в финансовый ад

Штаб-квартиры старых банков Индонезии, таких как Bank Central Asia, сосредоточены вблизи штаб-квартиры Центрального банка на северном конце проспекта, построенного Сукарно, на том его отрезке, который называется улицей Джалан Тамрин. Но путь в финансовый ад 1990-х гг. пролегал по другой улице – Джалан Судирман, находившейся дальше, за «золотым треугольником», по ту сторону моста Семанги, где находился круговой перекресток с монументом «Разносчика пиццы». Вся длина этого отрезка слегка превышает три километра. Именно по этой дороге «Мафия из Беркли» вместе с совершенно реальной мафией из Джакарты и с непреднамеренной помощью Мика Джаггера из Rolling Stones довели финансовое дерегулирование до катастрофического конца.

В «золотом треугольнике» начиная с 1988 г. появилось большинство из десятков штаб-квартир новых банков. Многие бесследно исчезли из «Банковского переулка» после кризиса, но сами здания так и стоят по обеим сторонам бульвара. Здесь же можно видеть и незавершенные строительные проекты, такие как башни-близнецы BDNI. Ещё дальше к югу большая территория на самом дальнем конце Джалан Судирман, южнее моста, представляла собой к тому моменту, когда финансовое дерегулирование вошло в финальную стадию, самовольно застроенные трущобы. Эта территория и стала строительной площадкой новой, специально спланированной финансовой зоны, известной как Центральный деловой район Судирман (Sudirman Central Business District, SCBD).

История SCBD началась в тот же самый месяц, когда Сумарлин открыл банковский сектор, а Мик Джаггер (временно отстраненный от остального коллектива Rolling Stones) дал концерт на стадионе Сенаян, расположенном через дорогу. Было воскресенье, и тысячи слонявшихся без дела подростков из трущобного поселка собрались, чтобы сорвать концерт. В то время как Джаггер отрабатывал программу, включавшую хиты вроде Can't You Hear Me Knocking? и Gimme Shelter, подростки из трущоб громили автомобили, жгли шины и дрались с охранниками. В последующие недели 40 га городской территории, незаконно занятых трущобами, были бесцеремонно и безжалостно очищены. По слухам, беспорядки, устроенные подростками, стали удобным предлогом для этой акции. С учетом того что прямо с юга сюда примыкал быстро разрастающийся финансовый сектор, земля здесь была очень дорогой.

Расчистка была проведена помощниками Томи Винаты, предпринимателя, связанного с военными и контролировавшего в Джакарте, как полагали в народе, значительную часть игорного бизнеса, порочных услуг и рэкета. Владельцами этого гигантского участка стал сам Вината в компании с армейским пенсионным фондом. Здесь Томи построил огромную новую фондовую биржу, офисные здания для брокеров, ещё несколько банков и новую штаб-квартиру для своего собственного банка. Весьма показательно, что и Всемирный банк перевёл свои операции в принадлежащий Винате SCBD. За зданием фондовой биржи новый хозяин воздвиг самый большой, по его утверждению, ночной клуб в мире – Bengkel Night Park Entertainment Centre, рассчитанный на 15 000 посетителей{491}. ВИП-посетителям предлагали стриптиз с полным раздеванием и широкий ассортимент наркотиков, ничем не уступавший Нью-Йорку или Лондону. Джакарта была готова принять крупный финансовый капитал.

Прокладывая дорогу к своему «Банковскому переулку», Вината вкладывал свой процентный доход в уже котируемый бизнес, применяя так называемый «листинг с заднего входа». Иначе говоря, он привлекал капитал путём продажи новых акций, а потом распределял их частично среди активов своего SCBD, выставляя к торговле на бирже акции другой дочерней фирмы{492}. В 1989 г. фондовая биржа Джакарты стала самой быстрорастущей в мире, а другие предприниматели старались не отставать от Винаты в финансовой креативности.

Старший из наследников второй по значимости бизнес-династии в Индонезии Соерьяджайя в мае 1989 г. выкупил крошечный частный банк и стал предлагать высокие процентные ставки для вкладчиков, получив в течение двух лет 150 000 вкладов и сводный баланс в $ 1 млрд{493}. Частный банк семьи бывшего главы нефтяной отрасли Ибну Сутово выпустил высокодоходных офшорных коммерческих бумаг на $ 1 млрд{494}. К середине 1990-х гг. все крупные бизнес-группы имели по одному-два банка, и впервые после обретения страной независимости частные банки составили основную часть активов банковской системы{495}. «Банковский переулок» гудел как улей, и теперь наконец все были счастливы – и Томи Вината, и «Мафия из Беркли», и МВФ со Всемирным банком.

 

Gimme shelter [7]

Проблема была в том, что, несмотря на дерегулирование, не появилось ничего, что могло бы направить финансовую систему Индонезии в сторону более полезного для развития или устойчивого кредитования. Экономисты, представлявшие «Мафию из Беркли», МВФ и Всемирный банк, считали, что у Индонезии существует лишь небольшой дефицит торгового баланса – намного меньше, чем, например, в Таиланде. В 1996 г. он составлял всего 3,5 % ВВП, так что экономика была в хорошей форме. Однако бóльшую часть экспорта составляли не отличавшиеся постоянством операции по переработке товаров транснациональных корпораций. Однако в середине 1990-х гг. они соблазнились более дешевой рабочей силой, более развитой инфраструктурой и лучшей организацией снабжения в прибрежных провинциях Китая. Правительство Индонезии сделало крупнейшим отечественным предпринимателям запоздалое предложение производить больше товара на экспорт. Но достичь удалось немногого: Лием Соей Лионг открыл производство обуви и игрушек, а семейство Соерьяджайя начало поставлять аккумуляторы, свечи зажигания и двигатели для автомобилей Toyota, собранные из японских комплектующих{496}. Такие проекты не предполагали серьезного технологического прогресса и не могли претендовать на выделение кредитов для экспорта.

Судражад Дживандоно, управляющий Центральным банком в преддверии кризиса, утверждает, что переучет векселей для экспортёров «был не особо нужен», потому что большинство экспортных товаров производилось малыми предприятиями, которые финансируют сами себя{497}. Это означало, что Индонезия так и не усвоила самый главный урок, преподанный Северо-Восточной Азией касательно управления финансовой системой: правительства должны использовать свой контроль над деньгами, чтобы привлекать и заманивать ведущих предпринимателей в обрабатывающую промышленность и на международные рынки.

Эмиль Салим, один из пяти первых членов «Мафии из Беркли», возражает на это, что использование экспортных субсидий приводит к ответным мерам со стороны торговых партнёров. «Они будут мстить», – утверждает он{498}. Но пример Японии, Кореи, Тайваня, а теперь и Китая свидетельствует: торговые отношения не так просты и симметричны, как подразумевают слова Салима. Потребовалось очень долгое время, чтобы нечто похожее на месть со стороны предпринимателей проявилось в первых трех странах, да и в Китае мы этого не видим. Более того, действовать, исходя из убеждения, что методы, сослужившие добрую службу другим, не годятся для вас, все равно что, перефразируя Фридриха Листа, отпихивать лестницу, по которой вы поднялись вверх.

В 1990-х гг. Индонезия предстала наглядным примером того, что происходит с дерегулированным финансовым рынком в развивающихся странах при отсутствии экспортной дисциплины. Зловещие симптомы катастрофы начали появляться вскоре после принятия пакета реформ Сумарлина в октябре 1988 г. В 1992 г. Bank Summa, основанный старшим сыном семьи Соерьяджайя, рухнул, оставив после себя долги почти на $ 800 млн. Кредитный портфель Summa, создававшийся в течение всего двух лет, превосходно отражал происходившее во многих банках страны. На растущем рынке недвижимости Эдвард Соерьяджайя купил большие земельные участки в Джакарте, Сурабайе и Бандунге, шесть роскошных отелей, а также различную недвижимость в Сингапуре и Вьетнаме{499}. Недвижимость составляла бóльшую часть активов Bank Summa. Затем, однако, процентные ставки выросли, рынок недвижимости подвергся коррекции, и банк обанкротился. Семье Соерьяджайя пришлось продать главные активы в своём конгломерате (это была вторая по величине бизнес-группа страны), чтобы обеспечить выплаты вкладчикам. В начале 1993 г. Summa была закрыта.

В 1994 г. обанкротился государственный банк Bapindo, только что переехавший в новый финансовый район Томи Винаты. Эдди Тансил, совмещавший в себе бизнесмена с аферистом, присвоил бóльшую часть из $ 520 млн, лежавших в этом банке, – он был в состоянии делать там займы, используя письма поддержки от Томми Сухарто и двух правительственных министров. Бросается в глаза, что по контрасту с Северо-Восточной Азией, где средством для обеспечения банковского кредита был экспортный аккредитив, Тансил в Индонезии умудрился получить деньги в качестве аванса для обеспечения предварительной отгрузки импортных товаров, которые он даже не заказывал{500}. Жена Тансила выразила дух времени, когда появилась в суде в ярко-красном платье с большим знаком доллара спереди. Тансил был на короткое время заключён в тюрьму, затем сбежал, оставив своему старшему брату Хендра Рахарджья два частных банка в Индонезии. Они оба обанкротились в результате азиатского кризиса, а Рахарджья в 2002 г. заочно приговорили к пожизненному заключению за мошенничество, вследствие которого Центральный банк потерял более $ 200 млн. Особенно впечатляет то, что одной и той же семье удалось грабить и уничтожать как государственные, так и частные банки{501}.

Очередное предупреждение о надвигающемся кризисе прозвучало, когда банк Pacific, принадлежавший Сутово, стал не в состоянии обслуживать свой $ 1 млрд в офшорных коммерческих бумагах. Дерегулирование позволило этому банку продать краткосрочные 270-дневные облигации, которые в Соединённых Штатах выпускаются только «голубыми фишками». Симптоматично, что в условиях незрелого рынка Восточной Азии продать такие бумаги способен бизнес, управляемый семейством с 30-летним стажем мошенничества и бесхозяйственности. Доверчивыми покупателями этих акций были в основном другие недавно дерегулированные азиатские банки.

В 1996 г. Центральный банк Индонезии стал уже настолько обеспокоен ситуацией в стране, что публично объявил: 70 коммерческих банков превысили законодательно установленные лимиты по кредитам в пользу аффилированных лиц{502}. Но ничего не изменилось. Банкиры уже действовали, исходя из убеждения, что эти лимиты нарушаются всеми. Предоставление займов для инвестиций во внутренние непроизводственные сферы, главным образом в недвижимость, продолжались до тех пор, пока во второй половине 1997 г. у финансовой системы не сорвало крышку. После того как в июле был введён плавающий курс тайского бата, иностранные кредиторы перестали пролонгировать краткосрочные кредиты в регионе. Произведённого этим эффекта оказалось более чем достаточно, чтобы вызвать глубокий кризис.

 

Кавалерия возвращается

Когда грянул кризис и на подмогу позвали МВФ, у экспертов фонда не нашлось никаких разумных идей о том, что следует предпринять. Они оказались в положении доктора Франкенштейна, ведь именно благодаря их политике дерегулирования появилась на свет эта новая разновидность финансовых монстров. Расточительным правительствам стран Латинской Америки, как и тайской администрации, МВФ в своё время предписал сокращение бюджета и высокие процентные ставки. Однако главной проблемой региона были не государственные бюджеты, а спекулятивная лихорадка частного сектора, вызванная дерегулированием финансов и отсутствием эффективной политики в области развития. Меры жёсткой экономии, предложенные МВФ, просто душили реальную экономику. Финансовое дерегулирование привело к буму незастрахованных краткосрочных внешних займов со стороны банков и крупных фирм, не экспортировавших свою продукцию. Сумма таких кредитов в Индонезии за полтора года до кризиса удвоилась, и, поскольку заёмщики боролись за доллары, чтобы окупить займы, они опустили курс индонезийской рупии ниже разумных пределов{503}. Обменный курс, упавший с 2500 рупий за доллар в июле 1997 г. до 14 000 в июле 1998 г., означал коллапс возможностей по приобретению импорта, в том числе сырья и материалов, необходимых преобладавшим в Индонезии мелким производителям. Распад банковской системы заставил производственные компании с отчаяния обратиться к бартерным сделкам. Существовала также физическая нехватка контейнеров для экспорта товара с Явы, поскольку прибывало их слишком мало, а на месте они не изготавливались. Объём экспорта Индонезии, составлявший в июле 1997 г. $ 4,2 млрд, в марте 1998 г. упал до $ 1,4 млрд. Цена преждевременного финансового дерегулирования оказалась очень высокой. Многие фирмы-производители так никогда и не оправились от кризиса. Объём экономики сократился на одну пятую, вследствие чего 15 млн человек потеряли свои рабочие места. Лишь спустя больше года после начала кризиса правительство Индонезии (как и тайское) начало сомневаться в правильности рекомендаций МВФ и вновь стало вкладывать деньги в экономику. Но даже после этого шага Индонезия не могла вплоть до 2005 г. восстановить тот уровень ВВП на душу населения, какой у неё был в 1996 г.{504} К тому времени, когда «Банковский переулок» перестал быть таковым, 50 финансовых учреждений были закрыты, 26 взяты под контроль Индонезийского агентства по реструктуризации банков (Indonesian Bank Restructuring Agency, IBRA), 12 национализированы, а четыре из семи государственных банков подверглись слиянию{505}. МВФ все-таки нашёл способы для реструктуризации финансовой системы страны. Частично это было условием предоставления пакета финансирования в объёме $ 23 млрд, организованного МВФ, что позволило стабилизировать кризис и заверить иностранных кредиторов, подпитывавших кредитный загул, что они получат свои выплаты в полном объёме. Удалось сохранить три важных государственных банка, но их деятельность была затруднена постоянным отсутствием льготного кредитования и полностью дерегулированными процентными ставками. Все крупные частные банки были проданы иностранным инвесторам. В частности, BCA, банк «дядюшки» Лиема, сначала попал в руки американского хедж-фонда, а позже был выкуплен индонезийским табачным магнатом Буди Хартоно, при этом часть руководящих должностей в нем по-прежнему занимают иностранцы{506}. В конечном счете банковскую систему удалось реструктуризовать таким образом, что она стала выдавать займы с неохотой, дорого и с уклоном в потребительское кредитование. Это приносило превосходные прибыли для BCA и иностранных банков, но в целом сложившаяся система является, вероятно, наименее благоприятной для промышленного развития Индонезии с момента получения страной независимости в 1949 г. Посткризисная финансовая система до сего времени обеспечивает безопасность государства, но крайне далека от его нужд.

 

Горькая финансовая правда

Главный вывод финансовой истории Восточной Азии состоит в том, что в этом регионе были испробованы все возможные подходы как к денежно-кредитной политике, так и к управлению финансовой системой, однако объект воздействия финансов играет намного более важную роль, чем финансовые схемы сами по себе. В отличие от того, что утверждают многие экономисты, финансист не является решающим элементом в пазле экономического развития{507}. Будучи действующим лицом процесса развития, он определяется окружающей экономической средой и реагирует на неё. Задача правительства – сформировать правильную среду и решить, на какие цели направить финансирование. Ключом к успеху является контроль. Успешно развивающееся государство ориентирует финансовые институты на проведение необходимой сельскохозяйственной политики и экспортно ориентированной политики поддержки «молодой промышленности». Государство также не позволяет финансам искать альтернативные возможности за рубежом и перекрывает пути для вливания иностранного капитала, способного нарушить его планы. Все это достигается введением контроля над движением капитала. Финансовое дерегулирование, к которому призывают идеологи Вашингтонского консенсуса, не в состоянии стать жизнеспособной альтернативой этой стратегии. Политика дерегулирования не способствует «естественной» склонности финансов вести общество от бедности к богатству. Она просто ставит кратковременную прибыль и интересы потребителей выше задач технологического обучения, модернизации сельского хозяйства и промышленности. Для бедной страны это не выход. За последние десятилетия дерегулирование финансового сектора, предпринятое в ходе своего развития теми или иными странами по совету МВФ, Всемирного банка и правительства США, в самом лучшем случае приводило к пустой трате времени. Чаще же эти советы приводили к явным негативным последствиям. Форсируя темпы банковского дерегулирования, либерализации счета капитальных вложений и развития фондового рынка, Вашингтонский консенсус подорвал способность стран Восточной Азии самим определять форму своего экономического развития и значительно повысил риск возникновения финансовых кризисов. В 1980-х гг. эти кризисы стали реальностью для Филиппин, а в 1997 г. и для всей остальной Юго-Восточной Азии. Культ финансового дерегулирования в последние десятилетия сделался глобальным поветрием, и это вызвало множество проблем даже в богатых странах, но куда больший ущерб он нанес развивающимся экономикам. Финансовые институты, такие как банки, рынки облигаций и фондовые рынки, требуют очень длительного времени для взращивания и серьезного бюрократического и институционального развития, прежде чем они смогут сделаться естественными компонентами рыночной экономики. Но даже после этого финансовое регулирование остается наиболее сложной сферой управления для большинства модернизированных государств. Именно поэтому не следует дополнительно отягощать бедные страны проблемами дерегулирования финансов, поскольку эффективные финансовые институты сами по себе вовсе не являются необходимой предпосылкой экономического развития. Более того, опасно описывать успешную финансовую политику в Японии, Южной Корее и на Тайване так, чтобы она выглядела намного более эффективной, чем была на самом деле. В реальности правительства стран Северо-Восточной Азии часто направляли финансы на нерациональные или расточительные проекты. Южная Корея вдобавок была печально известна взяточничеством, которое сопровождало многие решения по кредитованию. Тем не менее, выражая достаточную приверженность обрабатывающей промышленности, основанной на экспортной дисциплине, правительства стран Северо-Восточной Азии по большому счету сумели профинансировать достаточно много полезных проектов, чтобы в течение нескольких десятилетий неуклонно двигаться вверх по траектории технологического обучения, имея впереди достаточно времени для усовершенствования финансовой системы. Простейший способ сделать финансирование эффективным для развития – это влиять на него через банковскую систему, потому что правительству легче всего давать указания именно банкам по поддержке проектов, необходимых для сельскохозяйственного и промышленного развития. Наиболее очевиден механизм воздействия на банковскую систему через центральный банк. Главным методом здесь является переучет векселей по кредитам на обеспечение экспорта и модернизации промышленности. Залогом легальности операций является требование подтверждать экспортные договоренности аккредитивами от конечных заёмщиков. Простота и прозрачность этого механизма делает его намного более эффективным по сравнению с рынками облигаций и особенно фондовыми рынками, сложнее поддающимися контролю. Главная трудность заключается в том, что сложно контролировать пути использования денежных средств, полученных от выпуска облигаций и акций. Именно потенциал банковской системы как ускорителя государственной политики развития заставляет предпринимателей во всех развивающихся странах столь яростно лоббировать расширение рынков облигаций и особенно фондовых рынков. Предприниматели используют эти рынки, чтобы уходить из-под правительственного контроля. Задача правительства – противостоять подобному лоббированию со стороны предпринимателей до тех пор, пока не будут достигнуты основные цели развития. Точно так же не подходят для развивающихся стран и независимые центральные банки, пока не будет достигнут значительный экономический прогресс. В конечном счете финансовая политика, основанная на контроле, приносит сокращающиеся доходы, подобно семейным фермерским хозяйствам и «молодой промышленности». Тем не менее финансовый контроль, который управляет деньгами в соответствии с аграрной и промышленной политикой, необходим на стадии формирования развития. Розничных вкладчиков и заёмщиков следует упрашивать, чтобы они оплачивали цену, по определению экономистов, «финансовых репрессий» настолько долго, насколько это необходимо для проведения базовой технологической модернизации. Отдельная проблема состоит в том, что мы ещё плохо представляем себе, как и когда для государств наступает оптимальный момент для перехода к более открытым, дерегулированным финансовым системам. Нет никаких сомнений в том, что в Таиланде, Индонезии, а ещё раньше на Филиппинах дерегуляция была проведена крайне преждевременно. С другой стороны, Южная Корея представляет собой интригующий пример насильственного дерегулирования со стороны МВФ на гораздо более поздней стадии индустриализации. На момент написания этой книги Южная Корея находится в хорошей экономической форме и может преподать усвоенные ею уроки. Однако самый важный урок из всего вышеизложенного давно понятен любому, кто изучал историю: экономическое развитие представляет собой сложный динамический процесс, который требует постоянного регулирования на каждом этапе. Для экономического прогресса не бывает универсальных решений.

 

Часть 4

Куда идет Китай

Вот что главное: мы должны признать, что отстали и что многое делаем не так, как следует, и что нам необходимо измениться. Дэн Сяопин. Из речи, произнесенной на пленуме ЦК КПК, где его утвердили в качестве национального лидера, декабрь 1978 г.{508}

Может ли история развития Восточной Азии поведать нам что-либо полезное о развитии крупнейшей в регионе экономики – китайской? Взгляд на регион в целом как минимум позволит нам составить необходимый контрольный список, а в более амбициозном плане – выдвинуть несколько гипотез относительно будущего Китая. Китай можно оценивать, исходя из трех ключевых структурных уроков экономического развития региона. Во-первых, сельскохозяйственный потенциал страны быстрее всего реализуется, когда её сельхозпроизводство трансформируется в крупномасштабное садоводство и огородничество, поддержанное распространением сельскохозяйственных знаний и достижений. Во-вторых, технологическая модернизация обрабатывающей промышленности служит естественным механизмом быстрой трансформации экономики и может быть осуществлена путем ориентации предпринимателей со стороны государства на достижение поставленных государством же целей индустриализации. В-третьих, финансы должны быть поставлены на службу двух вышеуказанных задач, при этом можно временно жертвовать соображениями краткосрочной эффективности в расчете на долговременные будущие выгоды в виде технологического обучения. Победа коммунистов в 1949 г. дала Китаю революционное правительство, заинтересованное в экономической модернизации не меньше, чем современные ему правительства Японии, Кореи и Тайваня. Однако долгое время Китаю мешало то, что Коммунистическая партия Китая (КПК) оставалась в плену у двух главных социалистических заблуждений, которые свели на нет программы модернизации и в других коммунистических государствах. Первое из заблуждений сводилось к выводу о том, что сельское хозяйство может быть эффективным только в крупных масштабах, что и привело в середине 1950-х гг. к его коллективизации в Китае. Но в части первой этой книги мы увидели, насколько сельское хозяйство отличается от промышленного производства, где укрупнение необходимо для снижения удельных издержек и ускорения технологического обучения, позволяющего компаниям производить усложненную продукцию. Но в сельском хозяйстве сам продукт никогда не меняется – рис остается рисом, а зерно зерном. Урожаи растут за счёт применения удобрений и увеличения рабочей силы, которой в бедных странах всегда имеется в избытке. Преждевременная механизация реально снижает урожайность и лишает сельских жителей работы. В Восточной Азии после Второй мировой войны в таких странах, как Северная Корея, Китай и Вьетнам, механизация и коммунистическая коллективизация привели к голоду и голодным смертям, как и до этого в Советском Союзе. Второе великое заблуждение коммунистов, определявшее характер труда в Китае (в отличие от приверженности к масштабам, которую разделяли и многие капиталисты), было чисто социалистическим. Оно заключалось в том, что промышленность может развиваться без внешней торговли на основе политики самодостаточности, или автаркии. По сути, населению предлагалось сидеть дома и пытаться решать технологические задачи своими силами. После Второй мировой войны автаркия задушила технологическое развитие в азиатских странах, включая Китай и Индию, поскольку лишила компании возможностей покупать, заимствовать или красть уже развитые технологии по всему миру. Всякий раз, когда компаниям хотелось новшеств, им приходилось «изобретать велосипед». Наследство автаркии в Китае 1980-х гг. выражалось в наличии всякого рода посредственных и безнадежно неэффективных промышленных технологий. К ним, например, относились ручная загрузка печей для изготовления цемента, альтернативная китайская техника изготовления низкосортного стекла, крайне неэкономичные нефтебуровые установки домашнего производства, прокладка туннелей с последующим засыпанием обратно в них части вырытой земли и т. д.{509} Из-за автаркии Китай не сумел произвести ни одного промышленного продукта, с которым мог бы конкурировать в международном масштабе. В эпоху Дэн Сяопина Китай расстался с обоими заблуждениями. Для начала было восстановлено семейное фермерство. Затем, после визитов Дэн Сяопина в США, Японию и государства Юго-Восточной Азии в 1979 г., известивших о воссоединении Китая с остальным миром, страна открыла свои границы для торговли, а со временем и для иностранных инвестиций, что позволило усваивать мировые технологии и тестировать свою продукцию на мировых рынках. Впоследствии Китай смог извлечь пользу из одной характерной особенности КПК, которая с точки зрения развития сослужила стране добрую службу. Эта особенность состояла в неустанной подозрительности. В мире, где раздавали плохие советы относительно развития, китайское правительство избежало ошибки стран Юго-Восточной Азии, словно марионетки подчинявшихся указаниям Всемирного банка, МВФ и правительства США о преждевременном дерегулировании экономики. Китай тесно сотрудничал со Всемирным банком, получая от него большой объём технической поддержки для своих конкретных проектов и значительную финансовую помощь в 1980-е и 1990-е гг., но в основном на своих собственных условиях. Китайцы проигнорировали неолиберальные предписания Всемирного банка касательно финансового дерегулирования{510}. А вот МВФ, макроэкономическую организацию, не призванную давать рекомендации по конкретным проектам, держали на очень коротком поводке. Китайское правительство не желало, чтобы сотрудники фонда были прикомандированы к министрам – то, что позволялось МВФ в постсоветских государствах, странах Африки и Юго-Восточной Азии. Долгие годы все усилия МВФ проникнуть внутрь китайской бюрократии разбивались о стандартный ответ: «Устройте нам семинар». Дважды за последние несколько лет МВФ не смог даже опубликовать год<