Япония действует осмотрительно

Одним из признаков того, что новаторские действия Японии в ХIX в. были сведены на нет в 1920-е гг., стал переход контроля за финансовой системой от правительства к бизнес-группам дзайбацу. Вместе с отходом от принципов земельной реформы 1870-х гг. это сузило распределение плодов экономического прогресса и открыло дверь для военного правления в 1930-х гг.

Японские политики эпохи Мэйдзи многое переняли у развитых государств в области аграрных реформ и управления «молодой промышленностью». Однако развитые страны не имели четких рецептов в сфере управления финансами. Дело в том, что тогда ещё ни одна страна в мире не ставила своей задачей эффективную мобилизацию финансов для целей развития – это началось лишь в XX в. По сути, роль, которую финансирование играет в экономике, не становилась предметом экономической науки до Великой депрессии и кейнсианской революции в экономической теории. Вот почему японскому правительству приходилось экспериментировать с очень разными моделями финансового регулирования. Самое раннее банковское законодательство эпохи Мэйдзи было скопировано с законодательства США и позволяло выпускать валюту многим частным банкам. Частично вследствие этого в 1870-х гг. в Японии началась сильная инфляция, сменившаяся болезненным периодом дефляции в 1880-х. В ответ на это государство установило монополию Центрального банка на эмиссию банкнот и компенсировало нежелание частных банков кредитовать промышленность, вкладывая в промышленность государственные сбережения и иностранные займы. На рубеже XX в. правительство создало ряд специализированных кредитных банков для развития промышленности, в том числе Yokohama Specie (1870), Nippon Kangyo (1897) и Industrial Bank of Japan (1902). Несмотря на это, в Японии, как и в современных Соединенных Штатах, продолжало работать огромное количество мелких частных банков (около 2000 на начало XX в.). Это открывало широкие возможности для их захвата крупными бизнес-группами, которые пришли в отрасль за дешевыми и надежными источниками средств для своей деятельности. Кэптивные банки задают куда меньше вопросов, чем независимые, и при слабом регулировании могут ссужать своим владельцам суммы, намного превосходящие затраты на то, чтобы создать или купить такой банк. В Соединенных Штатах среди нерегулируемых мелких частных банков разразился в свое время хаос, приведший к финансовому кризису, известному как «паника 1907 года». В 1927 г. Япония столкнулась с ещё большим количеством банков, оказавшихся на грани банкротства. Поскольку большинство безнадежных конфликтных банков относилось к самым мелким, то правительство приняло новый закон о банковской деятельности, принуждавший банки к слиянию. Однако это привело лишь к доминированию в системе ряда огромных дзайбацу. Четыре самых крупных из них стали контролировать большинство кредитов, осуществляя почти исключительно внутригрупповое кредитование и отказываясь финансировать предпринимателей за пределами своей группы. Военная диктатура 1930-х гг. заставила банки дзайбацу служить нуждам военно-промышленного комплекса, но это вовсе не означало, что они работали на индустриальное развитие страны. Именно поэтому Япония вступила во Вторую мировую войну, все ещё сильно отставая в технологическом отношении от Великобритании и США. После капитуляции Японии в 1945 г. генерал Дуглас Макартур, верховный главнокомандующий союзных держав, изменил финансовую структуру страны самым коренным образом. Предлогом для реструктуризации послужил тот факт, что семейства дзайбацу тесно сотрудничали с военной диктатурой. Трудно сказать, подразумевалось это или нет, но вновь созданная финансовая система гораздо лучше соответствовала требованиям проводимой государством промышленной политики. Дзайбацу потеряли свои банки, а холдинговые компании, через которые семейства могли осуществлять финансовый контроль, были запрещены. Макартур согласился на создание Министерства внешней торговли и промышленности (MITI), направляющего банковскую систему и получившего широкие полномочия в операциях с иностранной валютой. Банки были распределены между различными группами корпоративных владельцев, причем типичный инвестор имел долю, не превышающую 1 %. Это делало государственные агентства, такие как MITI, полновластными хозяевами национальной финансовой системы. Однако банкам было разрешено сохранить пакеты акций объемом до 10 % в отдельных фирмах{404}. Благодаря этому, банки налаживали тесные рабочие отношения с промышленными заемщиками – держателями акций, предлагали кандидатов в советы директоров компаний, отправляли свой персонал на временную работу в офисы компаний и даже брали на себя управление фирмами, которым грозило разорение. Эта так называемая система «главного банка» с её долгосрочными взаимоотношениями кредитора и клиента поддержала процесс индустриализации Японии. Государство осуществляло контроль банковской системы через механизм переучета векселей, основанный на том, что Центральный банк предоставляет кредиты коммерческим банкам в соответствии с кредитами, которые предоставили они сами. Такие переучеты увеличивают кредитный портфель коммерческого банка и, следовательно, его потенциальную прибыль, а с другой стороны, позволяют Центральному банку устанавливать критерии предоставления займов. В послевоенной Японии разрешение на переучеты выдавалось в зависимости от эффективности экспорта и отраслевой принадлежности предприятий, получавших займы от коммерческих банков. Наличие избыточного числа переучетов означало, что японские банки стремились предоставлять больше кредитов, чем их депозиты могли это позволить, т. е., как выражаются банкиры, «были перегружены займами». Поэтому они сами зависели от постоянной подпитки кредитами своей ликвидности со стороны Центрального банка. Именно это позволяло Bank of Japan прибегать к моральным наставлениям в виде «советов» на предмет того, каким образом использовать переучетные кредиты и какие соблюдать приоритеты в кредитной политике. В 1960-е и 1970-е гг. японские корпорации на 40–50 % своих потребностей в финансировании зависели от национальной банковской системы; для сравнения: этот показатель был менее 30 % в Германии и менее 20 % в США и Великобритании. (Вместе с тем данная ситуация отражала и относительно малую значимость в Японии рынков акций и облигаций{405}.) Так банки стали крайне важным инструментом укрепления промышленной политики. Их власть, как и власть учреждений, подобных MITI, откуда банки получали указания, ещё и удваивалась за счёт того, что государство контролировало и доступ к иностранной валюте. Финансовый сектор Японии в течение 30 лет держали на коротком поводке, постепенно удлинявшемся. Чиновники из MITI имели возможность последовательно, отрасль за отраслью, реализовывать свои планы, зная, что банковская система предоставит для этого все необходимое. Однако, по мере того как японские компании набирали масштаб и становились более космополитичными по своему мировоззрению, их корпоративные менеджеры ввязывались в продолжительную борьбу за то, чтобы самим управлять своими финансами и найти для своих нужд более дешевые источники средств, неподконтрольных государству. Понятно, что предпринимателям не нравилось работать под диктовку чиновников и банкиров, но политика взращивания «молодой промышленности» неизбежно вызывает напряженность, когда она реализуется через финансовую систему. С середины 1970-х гг. японские компании смогли воспользоваться первыми законами, лишь слегка разрешавшими либерализацию, и нашли пути для привлечения дополнительных средств путем выпуска акций и продажи евробондов{406} (называемых так не потому, что они номинированы в европейской валюте, а потому, что их впервые начали выпускать в Европе). К середине 1980-х гг. находчивые котируемые компании уже могли получать путем внешних заимствований все необходимые им средства (или бóльшую их часть) с фондового рынка и от продажи облигаций. По мере того как экономика страны развивалась, усложнялась и приобретала все более международный характер, финансовый поводок неизбежно приходилось удлинять. Затем, в конце 1980-х гг., в силу ряда факторов в Японии начал формироваться «финансовый пузырь». Одна из причин состояла в том, что банки, терявшие свой традиционный высокоприбыльный бизнес на связях с корпоративными потребителями, но при этом отстраненные от андеррайтинга на продажу акций, естественно, стремились увеличить свои вложения в недвижимость и потребительские кредиты. Японии требовалось пересмотреть свою экономическую модель в плане снижения уровня инвестиций и повышения уровня потребления. Однако контролируемый процесс перемен внезапно обернулся ускорением финансовой либерализации. После трех десятилетий отсрочек Япония в 1980 г. отменила контроль над движением капитала, а в 1985 г. подчинилась требованиям США опустить сальдо торгового баланса и позволила иене быстрее подняться в цене, которая по отношению к доллару за три года удвоилась. Дерегулирование финансовой системы, приток иностранного капитала и быстрый рост национальной валюты с неизбежностью привели к потрясениям. Процесс усугублялся ещё и тем, что правительство придерживалось политики свободных, почти безрассудно низких процентных ставок, чтобы компенсировать сдерживающее воздействие на экспорт со стороны растущего курса национальной валюты. Результатом стала настоящая оргия потребительского кредитования. Через пять лет (в конце 1980-х гг.) цены на городскую недвижимость выросли в четыре раза, котировки акций – втрое{407}. Создавалось впечатление, будто вся страна решила наверстать ограничения трех десятилетий, ударившись в спекулятивный загул. Как раз в этот период старший сын Нисиямы Коичи, фермера из Ниигаты, оставившего потомкам свой дневник, потерял все накопления семьи, играя на фондовом рынке.

Финансовое дерегулирование, наступающее после длительного периода финансовых «репрессий», когда ресурсы сосредоточивались на целях развития, неизбежно приводит к росту благосостояния за счёт роста цены активов. Япония была обманута этим мнимым прогрессом на бумаге, считая себя исключением из правил. Для объяснения невероятно возросшей стоимости активов даже изобрели особый термин нихондзинрон, что означает «исключительность японской расы». Но Япония не стала исключением, а высокомерие, самый главный враг устойчивой экономической трансформации, поставило крест на её прогрессе, как это было и со многими другими странами. Зимой 1989/90 гг. пузырь активов начал сдуваться, в результате чего индекс фондового рынка упал на три четверти, цены на недвижимость многократно снизились, а повторяющиеся изнурительные приступы дефляции потребительских цен вели к дальнейшему сокращению потребления.

Прошло уже больше 20 лет, а Япония все ещё находится в состоянии отсроченного шока, осознавая, что её замечательные послевоенные достижения не обернулись бесконечным чудом.