Дайань сбивается с ног в поисках тетушки Вэнь

 

Увы, увяла красота

цветов последних навсегда,

И на рассвете за окном

лишь хлопья белые танцуют.

Побили пышную листву

и умертвили холода,

Вас, покровители цветов,

ничьи призывы не волнуют.

Очнулся от весенних грез –

тоски осенней не избыть.

Принесший об Улине весть

исчез [1166]  – стою пред гладью водной.

Игрою на свирели мне

печаль хотелось бы излить,

Да ветер хлещет по лицу,

сырой, порывистый, холодный.

 

Итак, сжег тогда Симэнь бумажные деньги перед поминальной дщицей Ли Пинъэр и отправился ночевать к Пань Цзиньлянь.

На другой день Ин Боцзюэ прислал ему лапши долголетия, а потом прибыл Хуан Четвертый с шурином Сунь Вэньсяном. Они преподнесли Симэню свиную тушу, жбан вина, двух жареных гусей, четырех куриц и две коробки фруктов. Симэнь никак не хотел принимать подарки, но Хуан Четвертый беспрестанно кланялся и вставал на колени.

– Мы не знаем, как нам благодарить вас, батюшка, за спасение Сунь Вэньсяна, – говорил он. – За неимением ничего другого умоляем принять эти скромные знаки нашего искреннего почтения. Примите, сгодятся слуг побаловать.

Долго он упрашивал Симэня. Наконец тот принял лишь свиную тушу и вино.

– Ладно, – согласился Симэнь. – Почтенному Цяню пойдут.

– Мы хлопотали как могли, – говорил Хуан Четвертый, – а вы нас в неловкое положение ставите. Не нести же коробки домой. Позвольте узнать, когда вы будете свободны. Мы уже говорили с дядей Ином и вас приглашаем, батюшка, на скромное угощение к певицам.

– Он вам насоветует – только слушайте! – заметил Симэнь. – Напрасно вы беспокоитесь!

Хуан Четвертый с шурином, рассыпаясь в благодарностях, откланялись. Симэнь наградил принесших подарки.

Настал первый день одиннадцатой луны. Вернувшись из управы, Симэнь отбыл на пир к уездному правителю Ли, а Юэнян, скромно одетая, одна отправилась в паланкине на день рождения дочки свата Цяо.

Ни хозяина, ни хозяйки дома не было. Между тем, монахиня Сюэ тайком от Ван купила две коробки подарков и после обеда пришла навестить Юэнян. Наставница, оказывается, прослышала о намерении Юэнян позвать пятого числа, в седмицу со дня кончины Пинъэр, восемь монахинь для совершения панихиды с чтением из «Канона об очищении от крови». Но хозяйки дома не оказалось, и Ли Цзяоэр с Мэн Юйлоу угостили монахиню чаем.

– Старшая сестра на дне рождения дочки свата Цяо, – объяснили они. – А вы, матушка, уж обождите ее. Она очень хотела с вами повидаться и за службы расплатиться.

Монахиня Сюэ осталась.

Пань Цзиньлянь знала от Юйсяо, что Юэнян понесла, как только приняла составленное монахиней снадобье с наговорной водой. После же смерти Ли Пинъэр хозяин спутался с кормилицей Жуи, и Цзиньлянь боялась, что Жуи, чего доброго, родит и завладеет хозяином, поэтому она незаметно зазвала монахиню Сюэ к себе в покои, где одарила ее наедине ляном серебра и попросила достать средство для зачатия из детского места первенца мальчика, но не о том пойдет речь.

К вечеру вернулась Юэнян и оставила у себя на ночь монахиню. На другой день Юэнян попросила Симэня наградить Сюэ пятью лянами серебра за совершение поминальных служб. Сюэ, ни слова не сказав ни монахине Ван, ни старшей наставнице, рано утром пятого привела восемь инокинь. В крытой галерее они соорудили алтарь, развесили на всех дверях и воротах амулеты и начали декламировать заклинания из сутр «Цветочной гирлянды».[1167] и «Алмазной», молиться об очищении от крови, разбрасывать рис и цветы. Затем обратились к «Просветляющей сутре тридцати пяти будд»[1168] К вечеру устроили обряд кормления голодного духа, изрыгающего пламя.[1169]

Присоединиться к трапезе были приглашены невестки У Старшая и Хуа Старшая, шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь. Монахини совершали службу только под удары в деревянную рыбу[1170] и ручной гонг.

Боцзюэ в тот же день привел слугу Хуана Четвертого, Хуан Нина, который вручил Симэню приглашение на седьмое число. Угощение устраивалось в заведении у Чжэн Айюэ.

– Седьмого я занят, – прочитав приглашение, заметил с улыбкой Симэнь. – Вот завтра свободен. А кто да кто будет?

– Меня позвали да Ли Чжи, вот и все, – отвечал Боцзюэ. – Четыре певицы будут исполнять сцены из «Западного флигеля».

Симэнь распорядился накормить слугу.

– Какие же подарки тебе прислал Хуан Четвертый? – полюбопытствовал Боцзюэ, как только слуга удалился.

– Не хотел я у них ничего брать, – заговорил Симэнь. – Но они до земли кланялись, упрашивали… пришлось, наконец, взять свиную тушу и вино. К ним я добавил два куска белого шелка и два куска столичной парчи да пятьдесят лянов серебра и отослал почтенному Цянь Лунъе.

– Разве хватило бы тебе, если б не взял тогда у него серебро?! – говорил Боцзюэ. – Сам бы теперь раскошеливался. Четыре куска шелку, считай, тридцать лянов стоят. За спасение двоих, стало быть, всего‑навсего двадцать лянов? Где ему найти такого благодетеля? Да, дешево, надо сказать, отделался! Они просидели до самого вечера.

– Так завтра приходи, не забудь! – наказал Ину хозяин.

– Обязательно! – отозвался тот и ушел.

Монахини затянули службу вплоть до первой ночной стражи. Завершилась она сожжением жертвенных сундуков.

На другой день с утра Симэнь отправился в управу. Между тем, утром же в дом Симэня явилась только что прослышавшая о панихиде монахиня Ван.

– Значит, мать Сюэ панихиду отслужила и деньги забрала? – спросила она Юэнян.

– А ты что ж вчера не приходила? – удивилась хозяйка. – Ты, говорят, у императорской родни Ванов была, день рождения справляла?

– Да? Ну и Сюэ! – воскликнула Ван. – Вот старая шлюха! Ловко она меня обставила! Перенесли, говорит, панихиду. Шестого, мол, служить будем. И деньги, небось, все прикарманила? Мне ничего не оставила?

– Как так перенесли? – изумилась Юэнян. – Мы ей за все уплатили. Но я припасла тебе кусок холста. – Она обернулась к Сяоюй: – Ступай принеси синий холст и что осталось от вчерашней трапезы.

– Как же я оплошала! – ворчала Ван. – Все заграбастала шлюха. Сколько она у матушки Шестой серебра за канон вытянула! Вместе хлопотали, выручку мол, пополам, а теперь денежки себе присвоила?

– Матушка Сюэ говорила, что покойница дала тебе пять лянов на чтение «Канона об очищении крови», – вспомнила Юэнян. – Что ж ты не читала?

– Я ж приглашала к себе четырех наставниц, как только вышло пять седмиц, – оправдывалась Ван, – и мы долго молились за упокой души покойной матушки.

– И ты до сих пор не могла мне сказать? – поразилась Юэнян. – Я бы одарила тебя за усердие.

Смущенная монахиня Ван, не проронив ни слова, еще посидела немного и поспешила к Сюэ, чтобы высказать все, что у нее накипело.

Послушай, уважаемый читатель! Никогда не привечай этих грязных тварей! У них только вид инокинь, а нутро распутниц. Это как раз они не способны очистить в себе шесть корней,[1171] и просветить свою природу. Греховницы, отвергли обет и воздержание, потеряли стыд и совесть и погрязли в пороках. Лицемерно проповедуя милосердие и сострадание, они жаждут корысти и плотских утех. Что им до грядущего возмездия и перерождений, когда они заворожены мирскими удовольствиями и соблазнами! Они умеют обмануть обиженных судьбою девиц скромного достатка и тронуть за душу чувствительных жен богачей. В передние двери они впускают жертвователей и попечителей с дарами[1172] а из задних дверей выбрасывают своих новорожденных младенцев. Когда же сватовство венчает свадьба, их братия от радости ликует.

Тому свидетельством стихи:

 

Все иноки с монашками

живут семьей, бесплодные.

В день лун‑хуа[1173] ведут они

попойки ежегодные.

Мечтают под дракон‑цветком

они плодиться, подлые.

Но не к чему златым ножом

срезать цветы негодные.

 

Так вот. Когда Симэнь вернулся из управы и сел завтракать, пожаловал Ин Боцзюэ. На нем была новая атласная шапочка, куртка цвета алоэ и черные сапоги на белой подошве.

– День к обеду клонится, – отвешивая поклон, заговорил Боцзюэ. – Пора на пир собираться. Они ждут, волнуются. Сколько раз приглашали.

– Надо Куйсюаня с собой взять, – сказал Симэнь и обернулся к Ван Цзину. – Учителя Вэня пригласи.

Слуга вышел и немного погодя вернулся.

– Учителя Вэня нет дома, – докладывал он. – У друга в гостях. Хуатун за ним пошел.

– Да разве его дождешься? – махнул рукой Боцзюэ. – Уж эти сюцаи, дело, не дело, только и знают в гости ходить. А нам с какой стати время терять?

– Для дяди Ина каурого седлай! – приказал Циньтуну Симэнь.

– Нет уж, уволь! Я верхом не поеду, – отказался Боцзюэ. – Мне звон бубенцов ни к чему! Лучше я пораньше выйду, пешком доберусь, а ты в паланкин садись.

– Это еще вернее! – согласился Симэнь. – Ступай!

Боцзюэ поднял руку в знак согласия и поспешил на пир, а Симэнь, распорядившись, чтобы его сопровождали Дайань с Циньтуном и четверо солдат, велел им приготовить теплый паланкин.

Только он собрался отбыть, как вбежал запыхавшийся Пинъань с визитной карточкой в руке.

– Его сиятельство Ань из Ведомства работ прибывают с визитом, – доложил он. – Вот визитную карточку гонец доставил. Скоро будут лично.

Симэнь тотчас же велел поварам готовить кушанья, а Лайсина послал купить изысканных закусок и сладостей.

Немного погодя пожаловал сам Ань Чэнь. Его сопровождала многочисленная свита. Симэнь в парадном одеянии вышел ему навстречу. На госте был закрытый, застегивавшийся на правом плече халат с круглым воротом и яркой нашивкой – квадратным знаком отличия, изображавшим цаплю, летящую в облаках,[1174] халат был перехвачен поясом, обтянутым камчатым шелком с золотой нитью.

После взаимных приветствий гость и хозяин заняли свои места. Подали чай, и они обменялись любезностями.

– Ваше сиятельство, – начал Симэнь, – я глубоко сожалею, что не поздравил вас со столь блистательным повышением. Вы удостоили меня высокой чести, одарив драгоценным посланием и щедрыми дарами, я же был занят в то время похоронами и, прошу прощения, не выбрал времени вас поблагодарить.

– Это мне следует перед вами извиниться, что до сих пор не выразил вам глубокого соболезнования, – отвечал Ань. – Но по прибытии в столицу я сразу же сообщил о постигшем вас горе Юньфэну. Не знаю, послал ли он вам пожертвования.

– Да, прислал, не взирая на расстояние, – подтвердил Симэнь. – Участие свата Чжая меня глубоко тронуло.

– А вас, Сыцюань, – продолжал Ань, – в этом году наверняка ждет повышение.

– Что вы! Ваш покорный слуга – человек бесталанный и неспособный, – говорил Симэнь. – Смею ли я мечтать о такой чести? Это вы, ваше сиятельство, получили прекрасное назначение, и теперь есть где развернуться вашим высоким талантам. Вся Поднебесная преклоняется перед вашим подвигом – упорядочением Империи.

– О, Сыцюань, я никак не достоин таких похвал, – начал Ань. – Я всего‑навсего бедный ученый, который незаслуженно вышел победителем на высочайшем экзамене и стал мелким чиновником. Я б им так и остался, если б не повышение, которого удостоил меня его превосходительство господин Цай. Год провел я на ирригационных работах. В усердном служении государю, не зная отдыха, объехал я все реки и озера Империи. И вот опять получил высочайший указ восстановить речные пути. Можете себе представить, сколь нелегкое это дело, когда народ беден, а казна истощена! Видите ли, всюду, где проходили суда с мрамором для государева дворца, снесены дамбы и уничтожены шлюзы. Хлебнули там горя и народ и правители! В Гуачжоу, Наньване, Гутоу, Юйтае, Сюйпэе, Люйляне, Аньлине, Цзинине, Суцзяни, Линцине и Синьхэ хозяйство полностью разрушено.[1175] В реках Хэбэя и Хэнани воды не осталось – один ил. В крайней нищете живет народ восьми областей. Кишмя кишат разбойники. Казна пуста. Так что будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не поделаешь.

– Но с такими выдающимися способностями, как у вас, ваше сиятельство, можно скорейшим образом завершить любое начинание, – заверил гостя Симэнь. – А указан ли срок в высочайшем эдикте, позвольте вас спросить?

– Да, водный путь предписано восстановить в три года, – пояснил Ань. – По завершении работ государь император намеревается совершить благодарственный молебен духам рек с принесением жертв.

Во время разговора Симэнь распорядился накрыть стол.

– Прошу прощения, сударь, – обратился гость. – По правде говоря, мне еще предстоит визит к Хуан Тайюю.

– Но побудьте хоть немного еще, прошу вас, – уговаривал гостя хозяин и велел угостить сладостями сопровождающих Аня лиц.

Вскоре на столе появилось обилие весенних яств и вино. В шестнадцати сервизных блюдах подали кушанья – свиные ножки, кур, гусей, уток, свежую рыбу и баранину, требуху и легкое, рыбные бульоны и пр. Поставили чашки с белоснежным отборным рисом нового урожая. В оправленных серебром кубках искрилось вино. По соседству с деликатесами стояли блюдца с обсахаренными орехами. Пенились наполненные до краев небольшие золотые чарки. Сопровождающих Ань Чэня также угощали вином и мясом, деликатесами и сладостями.

Начальник Ань осушил всего три чарки и стал откланиваться.

– Позвольте мне лучше навестить вас еще раз на этих днях, – говорил он.

Когда хозяину не удалось удержать гостя, он проводил начальника Аня к воротам, и тот отбыл в паланкине.

Симэнь вернулся в залу, снял парадные шапку с поясом и, перевязав голову обыкновенной повязкой, остался в лиловом бархатном халате, который украшала квадратная нашивка – знак отличия с изображением льва.[1176]

– Ступай, узнай, не пришел ли учитель Вэнь, – наказал он слуге.

– Нет еще, – отвечал Дайань, вернувшись. – Тут вон Чжэн Чунь со слугой дяди Хуана Четвертого, Лайдином, вас заждались, на пир приглашают.

Симэнь сел в паланкин. Его сопровождали слуги и солдаты. Когда он прибыл к дому Чжэн Айюэ, толпа зевак расступилась. У ворот стояли навытяжку два сторожа. Чжэн Чунь с Лайдином доложили о госте.

Ин Боцзюэ и Ли Чжи, игравшие в двойную шестерку, поспешно отложили игру. Навстречу Симэню вышли Айюэ и Айсян. Причесанные по‑ханчжоуски, нарумяненные и подпудренные, украшенные цветами сливы и бирюзой, они в отделанных мягкой выдрой и пушистым зайцем нарядах походили на фей цветов. Встретив гостя у паланкина, они проводили его в гостиную. Симэнь не велел, чтобы его встречали музыкой. Первыми ему отвесили поклоны Ли Чжи и Хуан Четвертый, потом вышла хозяйка дома и, наконец, перед ним грациозно склонились в приветствии сестры Айюэ и Айсян.

В гостиной стояли два кресла, в которых разместились Симэнь Цин и Ин Боцзюэ. По бокам уселись Ли Чжи, Хуан Четвертый и обе певицы.

– Паланкин прикажете оставить или отправить домой? – спросил Симэня стоявший рядом с ним Дайань.

Симэнь распорядился, чтобы солдаты отнесли паланкин, а Циньтуну наказал заглянуть к сюцаю Вэню.

– Если учитель дома, оседлай ему каурого, – велел он.

Циньтун поклонился и ушел.

– Что ж ты, брат, до сих пор не приходил, а? – спрашивал Боцзюэ.

Симэнь рассказал ему о визите начальника Ань Чэня. Немного погодя Чжэн Чунь подал чай. Айсян поднесла чашку Боцзюэ. Айюэ ухаживала за Симэнем.

– Прошу прощения! А я‑то думал, ты меня угостить хочешь, – протянув руки к Айюэ, воскликнул Ин Боцзюэ.

– Больно многого ты захотел! – заметила Айюэ.

– Вот негодница! – заворчал Боцзюэ. – Только за своим ненаглядным ухаживает, а на гостей ей наплевать.

– Какой гость нашелся! – говорила Айюэ. – Тут и без тебя есть за кем поухаживать.

После чаю со стола убрали посуду, а немного погодя появились четыре певицы, которые должны были исполнять сцены из «Западного флигеля». Стройные и гибкие, точно цветущие ветки, с развевающимися вышитыми поясами, они приблизились к Симэню и отвесили низкие поклоны. Симэнь спросил каждую, как ее зовут, а потом обратился к Хуану Четвертому:

– Когда они будут петь, мне бы хотелось услышать это в сопровождении ударных, а не струнных.

– Как прикажете! – отозвался Хуан Четвертый.

Появилась хозяйка заведения.

– Вам, может, холодно, батюшка? – спросила она Симэня и велела Чжэн Чуню опустить зимние занавеси, подбросить в жаровни лучшего угля и благовоний.

В дверях показались головы бездельников‑прилипал, прослышавших о прибытии в заведение почтенного Симэня, у которого можно поживиться. Они столпились у дверей, но войти не решались. Один из них, знакомый с Дайанем, отвесил слуге почтительный поклон и попросил замолвить хозяину словечко. Дайань осторожно подошел к Симэню и шепнул на ухо, но стоило тому только раз крикнуть, как от ватаги и след простыл.

Подали фрукты и вино. В центре стояли два стола. Один из них занял Симэнь, за другим должны были сидеть Боцзюэ и сюцай Вэнь, место которого оставалось пустым. За столом сбоку разместились Ли Чжи и Хуан Четвертый. По правую руку устроились обе сестры. Столы ломились от диковинных яств. В золотых вазах красовались цветы. Тут же расположились певицы.

Только налили вино, появился сюцай Вэнь. На нем были высокая шапка, расшитый облаками зеленый халат, белые туфли и бархатные чулки. Он сложенными руками приветствовал собравшихся.

– Что так поздно, почтеннейший учитель? – обратился к нему Боцзюэ. – Место ваше давно пустует.

– Прошу прощения, господа! – извинялся Вэнь. – У однокашника задержался. Не знал, что меня ищут.

Хуан Четвертый поспешно поставил перед сюцаем чарку и положил палочки. Вэнь занял место рядом с Боцзюэ.

Подали особый суп из потрохов, заправленный молодым луком и зеленью, а к нему рис и кислый консервированный имбирь.

После выступления двоих певцов вино полилось рекой и песням не было конца. Вышли четыре певицы и исполнили два акта «Наслаждаясь искусством на Срединной равнине».[1177]

Вошел Дайань.

– Прибыли У Хуэй с Ламэем, – докладывал он. – Принесли чай от барышни Иньэр.

У Иньэр, надобно сказать, жила за домом Чжэнов, через переулок. Узнав, что у сестер Чжэн пирует Симэнь, она сразу же велела преподнести ему чаю.

Симэнь велел ввести прибывших.

– Барышня Иньэр просила поднести вам, батюшка, этот чай, – говорили, отвесив земные поклоны, У Хуэй и Ламэй.

Они открыли коробки. В них был ароматный чай с орехами, каштанами, подсоленными ростками бамбука, кунжутом и лепестками розы.

– Что делает Иньэр? – спросил Симэнь.

– Ничего. Дома сидит, – отвечал Ламэй.

Симэнь попробовал чай и наградил принесших тремя цянями серебра, а Дайаню велел пойти вместе с У Хуэем.

– Ступай пригласи барышню Иньэр, – сказал он.

Не растерялась и Чжэн Айюэ. Она тут же обернулась к Чжэн Чуню.

– И ты иди! Позови сестрицу. Скажи: если не придет, товаркой считать перестану.

– Ой, уморила! – воскликнул Боцзюэ. – Товарка?! По постельным делам, что ли?

– Как вы, почтенный Наньпо, не понимаете человеческую природу! – вставил сюцай Вэнь. – Издревле известно, что подобное тянется к подобному: «Однородные звуки отвечают друг другу, однородные вещи ищут друг друга».[1178] Рожденное Небом стремится кверху, вышедшее из Земли тяготеет книзу. Вот оттого они друг дружку товарками и считают.

– А тебе, Попрошайка, Чжэн Чунь скорее под стать, – заметила Айюэ. – Куда его позовут, там и ты торчишь.

– Ах ты, глупышка! – воскликнул Боцзюэ. – Я ведь старый потаскун. Ты еще в утробе была, а я уж с твоей матерью шился. Все засмеялись.

Повара подали свиные ножки, а также бараний окорок, украшенный свежей зеленью, поджаренный с луком мясной фарш, суп из легкого, потроха и прочее.

Вошли певицы и запели цикл арий «Тьма солдат‑бунтовщиков».[1179] Симэнь подозвал певицу, исполняющую партию Инъин, и спросил:

– Ты из дома Ханей?

– А вы ее не узнали, батюшка? – вмешалась Айсян. – Это Сяочоу, племянница Хань Цзиньчуань. Ей только тринадцать исполнилось.

– Да, из нее выйдет толк, – продолжал Симэнь. – Она и теперь смышлена и поет хорошо.

Симэнь велел ей наполнить пирующим чарки. Хуан Четвертый, не зная покоя, потчевал гостей.

Вскоре прибыла У Иньэр. Ее прическу, украшенную бирюзою и рядом мелких шпилек, стягивал жемчужный ободок, из‑под которого был выпущен белый гофрированный газовый платок. В ушах красовались золотые серьги‑гвоздики. На ней были белая шелковая накидка на застежке, с вышитой каймой, и бледно‑зеленая из шаньсийского шелка юбка, отделанная золотой бахромою по подолу. Из‑под юбки виднелись черные атласные туфельки, расшитые облаками.

Иньэр с веселой улыбкой отвесила земной поклон Симэню, потом поприветствовала сюцая Вэня и остальных.

– Уморила да и только! – заметил Боцзюэ. – Ему, видите, земной поклон, а нам? Кивнула и ладно. Что мы, пасынки что ли какие? Так‑то вы из «Веселой весны» к гостям относитесь! Будь у меня в руках управа, я б на тебя палок не пожалел.

– Вот Попрошайка! – опять вмешалась Айюэ. – Нет у тебя ни стыда ни совести. Больно многого захотел! Неужели тебя почитать, как батюшку?! Только и знает во все свой нос совать.

Все уселись. Иньэр посадили за столом рядом с Симэнем и тотчас же подали чарку и палочки.

– По ком же ты носишь траур? – спросил ее Симэнь, заметив у нее на голове белый платок.

– Как по ком? – удивилась Иньэр. – По вашей супруге, конечно.

Польщенный Симэнь подсел к ней поближе, и они разговорились.

Подали суп, и Айюэ наполнила Симэню кубок.

– Мне еще надо засвидетельствовать почтение матушке Чжэн, – выходя из‑за стола, сказала У Иньэр и направилась в покои хозяйки.

Когда она вернулась, хозяйка велела Айюэ уступить ей место за столом, а служанке приказала растопить жаровню, чтобы гостья могла согреть руки.

Снова накрыли столы и подали горячие блюда. У Иньэр откусила пирожного, попробовала супу и, отложив палочки, разговорилась с Симэнем.

– Батюшка, вино порядком остыло, – проговорила она, беря чарку.

Вино тотчас же убрали и принесли подогретого. Чжэн Чунь наполнил чарки Боцзюэ и остальным. Когда выпили, Иньэр спросила Симэня:

– В седмицу панихиду служили?

– Да! – спохватился Симэнь. – Спасибо тебе за чай, который прислала в пятую седмицу.

– Что вы, батюшка! – отозвалась Иньэр. – Мы вам послали далеко не лучший. Только хлопот вам прибавили. Премного вам благодарны, батюшка, за щедрые дары! Мамашу они так растрогали. А мы с сестрицами Айюэ и Гуйцзе накануне седьмой седмицы договаривались опять чаю послать. Не знаю, служили у вас панихиду или нет.

– Да, звали монахинь, – говорил Симэнь. – Дома молились. Из родных никого не приглашали. Не хотели беспокоить.

– Как себя чувствует матушка Старшая и остальные хозяюшки? – поинтересовалась певица.

– Спасибо, все живы и здоровы.

– Придя домой, вы, должно быть, чувствуете себя таким одиноким, – продолжала Иньэр. – Ведь матушка скончалась так внезапно. Сильно тоскуете?

– Еще как! – вздохнул Симэнь. – Не передать словами. Вот тут, позавчера, прилег днем в кабинете и ее во сне увидел, так, право, от слез не мог удержаться.

– Еще бы! Умереть так скоропостижно!

– Вы там интимной беседой заняты, а мы, выходит, скучай, – не выдержал наконец Боцзюэ. – Чарки вина не поднесут. Хоть бы спели. А то я сейчас уйду.

Тут засуетились Ли Чжи и Хуан Четвертый. Сестры Чжэн наполнили чарки и, разместившись у стола близ жаровни, стали настраивать инструменты. К ним присоединилась и У Иньэр. Перед гостями предстали писаные красавицы. Приоткрыв алые уста и слегка обнажив белоснежные зубы, они запели на мотив трехкуплетной арии «Играю со сливы цветком» из цикла категории «чжун‑люй» «Белая бабочка», и дивные голоса их слились воедино. Стройное пение, казалось, размягчило бы и камень, разогнало бы и тучи.

– Хоть бы чаркой их угостил, а то только петь заставляешь, – обратился к Боцзюэ Симэнь, когда певицы смолкли.

– Ничего! – протянул Боцзюэ. – Не помрут, небось. Пусть хоть навзничь лягут или вытянутся в струнку, пристроятся на боку или на одной ноге стоят, как петухи, я дело справлю. Или вот еще штучки‑случки: конь ретивый скачет по полю, дикий лис мотает шелк, подносит фрукты обезьяна, а рыжий пес, знай, лапу подымает, бессмертный указует путь, полководец полагается на арьергард, подпорка ночью устремилась к дереву. Вот, брат – свидетель, выбирайте любую.[1180]

– Сказала б я тебе, Попрошайка проклятый! – заругалась Айсян. – Чтоб тебе ни дна ни покрышки, болтун несчастный!

Боцзюэ поставил на поднос три чарки.

– Пейте, дочки! – говорил он. – Сам чарку к губам поднесу. А не будете, вином оболью.

– Я нынче не пью, – заявила Айсян.

– А я выпью, – сказала Айюэ, – но с одним условием: ты сперва встанешь передо мной на колени и получишь пощечину.

– А ты что скажешь, Иньэр? – спросил Боцзюэ.

– Мне что‑то нездоровится, – отвечала певица. – Ладно, выпью полчарки.

– Слушай, Попрошайка! – предупреждала Айюэ. – Если не встанешь на колени, хоть век упрашивай, пить не буду.

– Встаньте же, батюшка, ради шутки встаньте, – просил Хуан Четвертый. – Может, она и смилуется.

– Простить не прощу, – отвечала Айюэ. – Дам пару пощечин и тогда осушу чарку.

– Вот ведь негодница! – ворчал Боцзюэ. – Хоть бы почтенного учителя Вэня постеснялась. Пристала с ножом к горлу.

Однако ему ничего не оставалось делать, и он опустился на колени. Айюэ не спеша засучила расшитый рукав, из‑под которого показались тонкие, как стрелки лука весной, пальчики.

– Попрошайка проклятый! – заругалась она. – Будешь еще мне грубить, а? Дай слово, да во всеуслышание! А то пить не буду.

– Нет, я больше не посмею грубить тебе, Айюэ, – громко поклялся припертый к стенке Боцзюэ.

Айюэ дала ему две пощечины и осушила кубок.

– Вот потаскушка! – вставая, ругался Боцзюэ. – Нет у тебя ни совести, ни сочувствия. Все до дна выпила, хоть бы глоток оставила.

– Встань еще на колени! – говорила Айюэ. – Угощу.

Она наполнила до краев кубок и со смехом опрокинула его Боцзюэ прямо в рот.

– Негодница! – заругался Боцзюэ. – Весь халат залила. Я ж его первый раз надел. Придется с твоего возлюбленного взыскать.

После шуток все вернулись на свои места. Пришло время зажигать огни. Угощения кончились. Дайаня, Циньтуна, Хуатуна и Ин Бао угощали горячими кушаньями, вином и сладостями в покоях хозяйки.

Подали фрукты. Оттеснив сюцая Вэня, Боцзюэ хватал их со стола и отправлял в рот, а потом стал прятать в рукав.

Симэнь велел подать кости и предложил сюцаю Вэню начать игру.

– Что вы, что вы, почтеннейший сударь! – отказывался сюцай. – Вы начните.

Сели Симэнь и У Иньэр. Под пение четырех певиц было брошено двенадцать костей, и Симэнь выиграл. Все осушили по чарке. Иньэр обернулась к Вэню и Боцзюэ и выиграла у них партию. Айсян поднесла Симэню чарку вина, и они стали играть на пальцах. Потом Айюэ выиграла у Симэня, а Иньэр поднесла Ли Чжи и Хуану Четвертому по чарке.

Айюэ удалилась в спальню и вскоре появилась в новом одеянии. В узорной парчовой накидке, на которой красовались пробивающиеся сквозь дымку языки пламени, в бирюзовую крапинку бледно‑желтой юбке из ханчжоуского шелка с золотою бахромой по подолу, из‑под которой виднелись расшитые цветами панталоны и остроносые, похожие на клюв феникса, ярко‑красные туфельки, она выглядела настоящей красавицей. В обрамлении мягкой выдры и пушистого зайца напудренное личико Айюэ казалось при свете огней еще более белым и нежным.

Только поглядите:

 

Облик девы беспечной

При полночной луне

Белизной – безупречный,

Словно снег по весне.

Глаз сверканье подвижных,

Полукружье бровей,

Губы пухлые, вишни

И сочней и алей!

Ты стройна и изящна,

Как бамбук молодой, –

Как скульптурка из яшмы,

Фитилёк златой.

Грудь вздымается нежно –

Абрикос налитой…

Ночь любви неизбежна,

Обопрись на ладонь!

 

Айюэ сразу покорила Симэня. Захмелевший гость вдруг вспомнил Ли Пинъэр, которая, явившись во сне, наказывала ему не пристращаться к ночным пирушкам, встал из‑за стола и вышел по нужде. Хозяйка тотчас же кликнула служанку и велела проводить гостя с фонарем. Айюэ тоже вышла за ним вслед и поднесла тазик с водой. Когда Симэнь вымыл руки, Айюэ взяла его за руку и повела к себе в спальню, где в полуоткрытое окно светила луна, а в серебряных подсвечниках уже ярко горели свечи. Было тепло как весной. Благоухали мускус и орхидеи. Расшитый облаками шелковый полог закрывал постель.

Симэнь снял верхний халат и, оставшись в легком белом одеянии, разместился вместе с Айюэ на кровати.

– Вы, батюшка, сегодня у нас заночуете, да? – спросила Айюэ и положила ноги ему на колени.

– Нет, домой поеду, – отвечал Симэнь. – Во‑первых, здесь Иньэр – неудобно, а кроме того, я лицо официальное, чиновное, а мы инспектора ждем. Как бы не нажить неприятностей. Уж я лучше как‑нибудь к тебе днем загляну, ладно? Да, от души благодарю тебя за крендельки. Правда, целый день я тогда себе покою не находил. Ведь такие готовила только покойная Шестая. А после нее никто из домашних не умеет.

– Но их сделать большого труда не составляет, – заверила его Айюэ. – Надо только составные части правильно положить. Я тогда немного приготовила. Вам они, знаю, нравятся, вот я и велела Чжэн Чуню отнести. А орехи я сама нагрызла и у платка на досуге кисти выделала. Орехи, слыхала, Попрошайка Ин чуть не все съел.

– А чего ты хочешь от бесстыжего Попрошайки! – говорил Симэнь. – Не успел я оглянуться, как он сгреб пригоршней. Мне только попробовать удалось.

– Ишь какой он ловкий! – негодовала Айюэ. – Только я и мечтала его ублажать! Да! Я вам, батюшка, очень благодарна за сливы в мундире. Видели бы вы, как они понравились нашей матушке. Она как раз простудилась и всю ночь кашляла, нам покоя не давала. Но стоило ей взять в рот эту сливу, как сразу же появилась мокрота, и она успокоилась. Так что нам с сестрицей их немного перепало. Мамаша у нас вместе с банкой забрала, и мы, разумеется, не решились у нее спросить.

– Не огорчайся! – успокоил ее Симэнь. – Я вам завтра еще банку пришлю.

– А с Гуйцзе вы на этих днях виделись? – поинтересовалась Айюэ.

– Нет, с самых похорон ее не видел.

– А в пятую седмицу она что‑нибудь вам прислала?

– Да, с Ли Мином.

– У меня к вам, батюшка, дело есть, – заговорила наконец певица. – Только если вы будете держать в тайне…

– Что такое? – спросил Симэнь.

Айюэ замялась.

– Нет, не скажу, а то сестры попрекать начнут, – после раздумья вымолвила Айюэ. – Скажут, за глаза сплетни распускаю. Неудобно.

Симэнь обнял ее.

– Ну скажи, в чем дело, – просил он. – Говори уж, болтушка, никому не передам.

Когда их разговор зашел довольно далеко, в спальню нежданно‑негаданно ворвался Боцзюэ.

– Ну их хороши же вы, однако! – громко заговорил он. – Нас бросили, а сами любезничают.

– Ой! – воскликнула Айюэ. – До смерти напугал, настырный Попрошайка! Куда тебя занесло?!

– Уйди отсюда, пес дурной! – заругался Симэнь. – Что ж ты оставил и Куйсюаня, и Иньэр?

Однако Боцзюэ уселся рядом с ними на постель.

– Дай руку! – обратился он к Айюэ. – Только поцелую и уйду. Тогда милуйтесь себе сколько влезет.

С этими словами он вдруг схватил Айюэ за рукав, из которого показалась белоснежная, мягкая, как лебяжий жир, рука с серебряным браслетом. Рука эта казалась изваянной из прекрасного нефрита. На тонких точеных пальцах, напоминавших стрелки молодого лука, красовались золотые кольца.

– Дочка моя! – говорил восхищенный Боцзюэ. – Твои пальчики самим Небом предназначены для занятия, которому ты себя посвятила.

– Сгинь, проклятый! – заругалась Айюэ. – Я б тебе сказала.

Боцзюэ схватил Айюэ, поцеловал и пошел прочь.

– Вот Попрошайка проклятый! – закричала певица. – Грубиян несчастный! Врывается ни с того ни с сего, только людей пугает. Таохуа! – кликнула она служанку. – Погляди, ушел он или нет, и дверь запри.

Тут она стала рассказывать Симэню о Ли Гуйцзе и Ване Третьем с компанией.

– Видите ли, – говорила она, – Сунь Молчун, Рябой Чжу, Чжан Лоботряс, бездельники Юй Куань и Не Юэ, игроки в мяч Магометанин Бай и Шан Третий[1181] за компанию с Ваном Третьим целыми днями у Ли Гуйцзе пропадают. Барич Ван недавно бросил Ци Сян и сошелся с Цинь Юйчжи. В двух домах все состояние спустил. За тридцать лянов меховую шубу заложил, у матери пару золотых браслетов взял и все Гуйцзе отнес. На месяц ее откупил.

– Ах она, потаскуха! – негодовал Симэнь. – Я ж запретил ей с этим негодяем шиться, а она все за свое. А ведь как заверяла, клятвы давала. Голову мне, выходит, морочила?

– Не гневайтесь, батюшка! – успокаивала его Айюэ. – Я вам скажу, как Вана отвадить. Так проучите, за все отплатите.

Симэнь заключил ее в объятия. Обвив ее шею своими белыми шелковыми рукавами, он прижался к ее благоухающим ланитам. Она тем временем достала из жаровни немного ароматов и спрятала к себе в рукав.

– Я вас научу, батюшка, – продолжала она. – Только чтобы никто не знал, даже Попрошайка Ин. А то, чего доброго, слухи пойдут.

– Ну говори, дорогая! – шептал Симэнь. – Как проучить? Я ж не глупый, никому ни слова не скажу.

– Матери Вана Третьего, – начала Айюэ, – госпоже Линь, нет и сорока. А какие манеры! Подведет брови, подкрасит ресницы, нарядится… и собой красавица и умница. Ее сынок у певиц днюет и ночует, а она у себя дома поклонников принимает. Иногда, правда, выезжает – будто в женский монастырь помолиться, а на деле к своей сводне тетушке Вэнь. Все свидания через нее устраивает. Госпожа Линь в любовных делах слывет первой искусницей. Я вам, батюшка, говорю это потому, что свидеться с ней не так уж трудно. А другая зазноба – жена Вана Третьего. Этой только девятнадцать исполнилось. Племянница главнокомандующего Лу Хуана из Восточной столицы. Красавица писаная. Играет в двойную шестерку и шашки. Муженек у нее больше на стороне обретается, а она, как вдова, одна‑одинешенька дома сидит и тоска ее снедает прямо смертельная. Руки на себя не раз накладывала – отхаживали. Словом, женщина на редкость. Если вам, батюшка, посчастливится сойтись с госпожой Линь, то вне сомнения и невестка вашей будет. Рассказ Айюэ возбудил в Симэне вожделение.

– Милая моя! – говорил он, обнимая Айюэ. – Откуда же ты знаешь все эти подробности, а?

Айюэ частенько звали в этот дом петь, но она об этом умолчала.

– Один мой знакомый как‑то видался с госпожой Линь, – отвечала она уклончиво. – Тоже тетушка Вэнь сосватала.

– Так кто ж это? – заинтересовался Симэнь. – Уж не Чжан ли Второй, племянник богача Чжана с Большой улицы?

– Конопатый Чжан Маодэ, вы думаете? – переспросила Айюэ. – Ну и грубиян! Глаза сощурит, насильник. До смерти замучает. Пусть уж его девицы от Фаня принимают, да еще Дун Цзиньэр с ним путается.

– Тогда не знаю! – заключил Симэнь. – Ну кто же? Скажи!

– Так знайте, батюшка. Тот самый южанин, по воле которого я рассталась с девичеством. Он дважды в год наведывается сюда по торговым делам. Всего на день‑другой к нам заглядывает, но больше на стороне гуляет. Любитель случайных связей.

По душе пришлось Симэню предложение красотки.

– Раз ты любишь меня, дорогая, – говорил он на радостях, – я готов платить тридцать лянов в месяц твоей мамаше. Только чтобы никого больше не принимала. А я, как выберу время, буду навещать тебя.

– Если вы хоть немного привязаны ко мне, зачем говорить о тридцати лянах? – заверяла его Айюэ. – Дадите мамаше несколько лянов и достаточно. А я была бы рада никого не принимать кроме вас, батюшка.

– Ну что ты! – возражал Симэнь. – Я непременно дам мамаше тридцать лянов.

Они легли и отдались утехам. На высокой постели лежал толстый тюфяк.

– Может, разденетесь, батюшка? – предложила она.

– Да нет, одежда не помешает. Может, заждались они там нас, а?[1182]

Он подложил подушку. Она разделась и легла на бок. На ней была красная рубашка из шаньсийского тонкого шелка и панталоны.

Симэнь взял в руки лотосы‑ножки Айюэ и отстегнул ее голубые шелковые панталоны. Его копье поддерживала серебряная подпруга. Красавица нежно прильнула к нему.

Только поглядите:

 

Раскрылся цветок – обнажил сердцевину игриво,

Колышется стан ее стройный, как гибкая ива.

 

Да,

&nbs