Глава 18. Когда идея витает в воздухе

 

Дарвин сидел на берегу и наблюдал за пчёлами, осами и цветами… В последнем абзаце «Происхождения видов» мы находим довольно красивый и важный отрывок, который намекает на такое времяпровождение:

«Любопытно созерцать густо заросший берег, покрытый многочисленными, разнообразными растениями с поющими в кустах птицами, порхающими вокруг насекомыми, ползающими в сырой земле червями, и думать, что все эти прекрасно построенные формы, столь отличающиеся одна от другой и так сложно одна от другой зависящие, были созданы благодаря законам, еще и теперь действующим вокруг нас».

Давай, Пейли, порадуй меня.

Все усилия волшебников были направлены на то, чтобы он написал «Происхождение», не «Теологию». Конечно, для Дарвина это имело большое значение, а так же это было важно для тех людей, которые определяли ход истории. Но подобно тому, как мы задавались вопросом о том, оказало ли убийство Линкольна значительное влияние на последующие события, мы так же может задаться таким же вопросом о Дарвине и работе всей его жизни. Будет ли это настолько важно, если волшебники потерпят неудачу?

Да, метафорические волшебники, как вы понимаете. Да, но разве эта цепь счастливых совпадений, которая привела Чарльза на борт Бигля действительно выглядела несколько подозрительной, но никак не волшебной?

Что ж, давайте зададим этот вопрос более приемлемым способом. Насколько в действительности радикальной была теория естественного отбора Дарвина? Были ли у него догадки, о которых прежде никто не думал? Или ему просто случилось оказаться в центре общественного внимания, тогда как сама идея уже какое-то время витала в воздухе? Какой чести он должен был удостоится?

Тот же вопрос может касаться (и касается) множества «революционных» научных понятий. Роберту Гуку, ещё до Ньютона, пришла идея закона обратных квадратов гравитации. Минковский, Пуанкаре и другие учёные разработали большую часть теории относительности, до того, как это сделал Эйнштейн. Фракталы в некотором виде существовали по крайней мере уже сто лет до того, как их начал активно продвигать Бенуа Мандельброт и они превратились в главную отрасль прикладной математики. Первые намёки на теорию хаоса можно обнаружить в призовых мемуарах Пуанкаре 1890 года об устойчивости Солнечной Системы, возможно за 75 лет до того, как начала развиваться сама тема.

Как начинаются революции в науке и что определяет кому достанется вся слава? Таланты в публицистике? Лотерея?

Часть ответов на эти вопросы можно обнаружить в исследовании Роберта Торстена 1878 года, посвященном другому важному новшеству викторианской эпохи, которое в 3 главе сразу же отметил Думминг Тупс.

Книга называется «История развития паровых двигателей». Второй её абзац сообщает следующее: История иллюстрирует одну очень важную истину: не бывает изобретений, а все великие открытия редко бывает работой только одного ума. Каждое великое изобретение представляет собой или конгломерат более мелких открытий или является завершающим шагом последовательности. Это не сколько творение, сколько подлинный рост подобно тому, как растут деревья в лесу. Одно и то же изобретение зачастую возникает в разных странах и у разных людей одновременно.

Заголовок книги Торстена напоминает нам об известной метафоре такого вида одновременных изобретений: о времени паровых двигателей. Во времена паровых двигателей почти все изобретали паровые двигатели. Во времена эволюционных теорий все изобретают эволюционные теории. Во времена кассетных плееров все изобретают кассетные плееры. Во времена интернет-компаний все создают системы интернет-трейдинга. А когда наступает время кризиса интернет-компаний, все интернет-копании терпят кризис.

Бывают времена, когда дела человеческие в самом деле идут готовыми путями. Некоторое развитие становится неизбежным и внезапно оно возникает повсеместно. Да, как раз в этот подходящий момент оно не было неизбежным, иначе бы уже произошло. «Время паровых двигателей» это широко известная метафора этого любопытного процесса. Изобретение парового двигателя не было первым примером (и конечно последним), зато хорошо известным и достаточно задокументированным.

Торстон различает изобретение от открытия. Он говорит, что изобретения никогда не создаются в одиночку, тогда как с великими открытиями такое бывает редко. Однако это различие не всегда чёткое.

Открыли ли древние люди огонь как явление природа или из изобрели его как технологию спасения от хищников и приготовления пищи? Природное явление конечно возникло первым, в виде лесного пожара вызванного молнией или из-за капли дождя, которая по чистой случайности оказалась линзой и сконцентрировала солнечные лучи на сухой траве.[74]

Тем не менее такое «открытие» далеко не уйдёт пока кто-нибудь не найдёт для него применения. Важной была идея управления огнём, поэтому он казался скорее изобретением, чем открытием. Вот только… вы узнаете как управлять огнём, сделав открытие о том, что огонь не распространяется (очень легко) на голой земле, что его легко распространить если взять горящую палку и бросить её в сухую траву или забрать в пещеру..

Изобретательное продвижение, если оно и существует, то состоит из соединения нескольких независимых открытий, так что результат представляет собой действительно что-то новое.

Сухая трава и капля воды обычно не связаны между собой, но возможно, к примеру слон только что вышел из реки, пересекающую сухую саванну. Можно придумать собственное объяснение.

Таким образом изобретениям часто предшествует серия открытий. В свою очередь изобретения также часто предшествуют открытиям. Открытие солнечных пятен опиралось на изобретение телескопа, открытие амёб и парамеций в воде пруда опиралось на изобретение микроскопа. Коротко говоря, изобретения и открытия тесно связаны между собой, так что бессмысленно пытаться их разделять. Более того, яркие примеры и того и другого легче обнаружить в ретроспективе, а не во времена, когда им случилось произойти. Суждение задним числом это замечательно, но у него есть возможность предоставлять явный контекст для того чтобы выяснить что имеет значение, а что нет. Ретроспектива позволяет нам упорядочить удивительно запутанный процесс изобретений/открытий и рассказать о них убедительные истории.

В проблема в том, что большинство из этих историй истиной не являются.

Ещё детьми многие из нас узнали о том, как были изобретены паровые двигатели. Шестилетний Джеймс Уатт наблюдал за кипящим чайником и заметил, что сила пара поднимает крышку. В классический момент эврики на него снизошло, что довольно большой чайник может поднимать довольно большие и тяжёлые металлические детали, и вот так родился паровой двигатель.

Первоначальным рассказчиком этой истории был французский математик Франсуа Араго, автор одной из самых первых биографий Уатта. Насколько нам известно, эта история может оказаться правдой, хотя скорее всего она является сказкой для детей или учебным пособием подобно ньютоновскому яблоку. Даже если юный Уатт в действительности вдохновится кипящим чайником, это не означает, что он был первым кто обнаружил связь между парой и движущей силой. Он даже не был первым кто создал работающий паровой двигатель. Его права на славу основываются на чем-то более сложном и значительном. В руках Уатта паровой двигатель стал эффективным и надёжным приспособлением. Он даже «усовершенствовал» его — многие небольшие улучшения были сделаны после Уатта — но он придал ему более менее окончательную форму.

 

В 1774 году Уатт писал: «Топливный двигатель (= паровой двигатель), который я изобрёл, сейчас работает и служит куда лучше чем остальные когда либо созданные». В союзе со своим деловым партнёром Метью Болтоном, Уатт сделал себе известное имя изобретателя парового двигателя. И это нисколько не повредило его репутации, если судить по словам Торстона о том, что: «О жизни ранних изобретателей и разработчиков парового двигателя известно очень немногое, однако Уатт был широко известен.»

Был ли Дарвин всего лишь очередным Уаттом? Может, он поверил в эволюцию только потому, что красиво и эффективно ее описал? Вдруг он знаменит из-за того, что мы лишь случайно так много знаем о его биографии? Дарвин был навязчив в учете, и с трудом расставался даже с маленьким кусочком бумаги. У биографов была возможность записать все о его жизни в мельчайших подробностях. И конечно, ему ничуть не повредило, что было доступно такое огромное количество исторического материала.

Для того, чтобы иметь возможность сравнивать, давайте пересмотрим историю парового двигателя, избегая детского вранья настолько, насколько это получится. Затем обратим внимание на интеллектуальных предшественников Дарвина и посмотрим, можно ли проследить общие закономерности. Как одна и та же идея одновременно приходит в головы разных людей? Какие факторы приводят к культурному взрыву, когда в воздух взлетает радикальная идея, и мир меняется навсегда? Изменяет ли идея мир, или наоборот, изменение мира рождает идею?

Первую работающую версию парового двигателя Ватт создал в 1768, а запатентовал свое изобретение в 1769. Этому предшествовало множество более ранних попыток. Однако первое письменное упоминание пара в качестве движущей силы относится к цивилизации древнего Египта, периода Позднего царства, когда он уже попал под власть Римской империи. Приблизительно в 150 г. д.н. э. Герон Александрийский создал рукопись под названием «Spiritalia seu Pneumatica». До сегодняшнего дня дошли только отрывки, из которых видно, что в древней рукописи упоминались десятки паровых машин. По словам Герона, некоторые из них были старше него самого и принадлежали руке Цестесибуса, изобретателя, известного созданием множества разнообразных паровых машин. Итак, мы видим что истоки паровых двигателей уходят в глубь веков, но первые успехи были настолько скромными и медленными, что промышленное использование идеи было невозможно.

Одним из устройств Герона был полый герметичный алтарь с фигурой бога или богини на вершине и и трубкой, проходящей через фигуру. Втайне от зрителей, внутри алтаря была вода. Когда служитель зажигал огонь в верхней части алтаря, вода нагревалась и превращалась в пар. Его давление перемещало по трубке оставшуюся жидкой воду, которая затем вытекала из фигуры (это было достаточно эффектно и более убедительно, чем статуя коровы, источающая молоко). Такие устройства были распространены с 60-х годов прошлого века как удобный способ заварки чая и его автоматического выливания. Они есть и сейчас, просто их намного сложнее отыскать.

В другом механизме Герона использовался тот же принцип чтобы открывать двери храма, когда кто-то зажигал огонь на алтаре. Устройство было довольно сложным, и мы опишем его подробнее чтобы показать, что все эти древние механизмы выходят за рамки простых игрушек. Алтарь и дверь находятся на земле, а весь механизм скрыт под ними. Алтарь внутри полый и наполнен воздухом. Вертикально вниз от алтаря и до металлической сферы наполненной водой идёт труба, а вторая в форме перевёрнутой буквы U действует как сифон: один её конец находится внутри сфера, в другой внутри ведра. Ведро висит на блоке, а трос, на котором оно висит, наматываются на два вертикальных цилиндра, установленных на ширину дверей и связанных с дверными петлями. Затем трос проходит сквозь второй блок, на котором подвешен груз, который действует как противовес. Когда священник зажигает огонь, воздух внутри алтаря расширяется и давление выталкивает воду из сферы через сифон в ведро. По мере того как ведро опускается под весом воды трос вращает цилиндры, тем самым открывая дверь.

А ещё есть фонтан, который работает когда на него падают солнечные лучи и паровой котёл, который заставляет механического дрозда петь или дуть в рожок. И ещё одно устройство, часто упоминаемое как самый первый паровой двигатель в мире, которое нагревает воду в котле и использует силу пара чтобы вращать металлическую сферу на горизонтальной оси. Пар выходит из ряда коротких трубок по экватору сферы, который расположен по прямым углом к оси.

По замыслу эти механизмы не были игрушками, хотя если судить по их применению, то вполне таковы были. Только открыватель двери делал хоть что-то полезное, хотя священники нашли способность творить чудеса по требованию довольно прибыльной, а это довольно полезно для большинства современных предпринимателей.

С позиции двадцать первого века кажется удивительно, что паровому двигателю потребовалось столько времени чтобы получить необходимый импульс к развитию, при том что все примеры использования силы пара были известны по всём древнем мире. Особенно если был такой спрос на механическую силу, который по тем же причинам в восемнадцатом веке дал жизнь технологии парового двигателя — подача воды, поднятие тяжестей, добыча полезных ископаемых и транспорт. Так что мы узнаём что для начала эпохи паровых двигателей требуется нечто большее, чем способность создать паровой двигатель, даже при ясной необходимости.

И так понемногу паровой двигатель кое-как выполнял свои функции, не исчезая полностью и но и не совершая больших прорывов вперёд. в 1120 году в церкви в Реймсе был механизм подозрительно напоминающий паровой орган. В 1571 году Матезиус описывал паровой двигатель в своей проповеди. В 1519 году французский академик Якоб Бессон писал о выработке пара и его механическом применении. В 1543 году испанец Бальсо де Гарай как предполагают внес предложение использовать силу пара в качестве движущей силы кораблей. Леонардо Да Винчи описывал паровую пушку, которая могла стрелять тяжёлыми металлическими ядрами. В 1606 Фроленц Риво, камер-юнкер Генриха IV, обнаружил, что металлическая бомба взорвётся, если её наполнить водой и нагреть. В 1615 году инженер Луи XIII, Саломон Де Каю писал о машине, которая использует пар для подачи воды. В 1629.. ну вы уже догадались. До 1663 года люди один за одним заново изобретали паровой двигатель.

В 1663 году Эдвард Сомерсет, маркиз вустерский, не только разработал паровую машину для подачи воды: он построил и установил её в Воксхолле (сейчас это часть Лондона, но тогда он находил за его пределами). Вероятно это было первым применением силы пара для решения серьезной практической задачи. Не сохранилось чертежей машины, но её общий вид был выведен из пазов, сохранившихся в стенах замка Реглан, где она была установлена. Уорчестер планировал создать компанию для использования его машины, но ему не удалось собрать денег. В свою очередь его вдова предприняла ещё одну попытку, но так же потерпела неудачу. Так что существует ещё один важный ингредиент, когда сама мысль витает в воздухе: и этот ингредиент деньги.

В каком-то смысле Уорчестер был истинным создателем парового двигателя, но получил лишь немного славы, потому что не намного опережал основную волну. Однако он ознаменовал момент, когда всё изменилось: люди не просто изобретали паровые двигатели, они их использовали. В 1683 году сэр Сэмуэль Морланд построил паровой насос для Луи XIV, а его книга того же года демонстрирует глубокое знакомство со свойствами пара и связанных с ними механизмов. Вместе с несколькими вещами как таковыми возникла идея парового двигателя, которая теперь выполняла простые задачи. Но это ещё не было эпохой паровых двигателей.

Однако теперь движущая сила начала быстро возрастать, и действительно большим толчком к развитию послужила горная промышленность. Шахты по добыче угля и полезных ископаемых существовали на протяжении тысячелетия, однако к началу восемнадцатого века они стали настолько обширными и глубокими, что столкнулись со злейшим врагом шахтёра — водой.

Чем глубже вы пытаетесь вырыть шахту, тем вероятнее то, что они будут затоплены, поскольку имеют вероятность столкнуться с подземными водоёмами или с трещинами, ведущими к таким водоёмам, или просто с трещинами, из которых может прийти вода. Обычные способы удаления воды больше не помогали, поэтому необходимо было что-то радикальное новое. Паровой двигатель идеально справился с этой задачей. Два человека первыми построили такое оборудование: Дени Папен и Томас Сэйвери.

Папен учился математике у иезуитов в Блуа, а медицине в Париже, куда он переехал в 1672 году. Он присоединился к лаборатории Бойля, которого сейчас можно назвать физиком-экспериментатором. Бойль изучал пневматику и поведение газов — и работал над «законом Бойля», соотношением давления и объема газа при постоянной температуре, который преподают и по сей день. Папен изобрёл двойной воздушный насос и пневматический пистолет, а позже изобрел Пароварку. Она описывалась как пароварка, которая представляет собой кастрюлю с очень толстыми стенками и толстой крышкой, надежно соединённые между собой, так что кипящая внутри вода образует пар очень высокого давления. Пища в такой кастрюле готовилась очень быстро.

Кулинарный аспект не имеет отношения к нашей истории, однако один технологический момент заслуживает внимания. Чтобы избежать взрыва Папен добавил предохранительный клапан, важную особенность которую в шестидесятые годы скопировал вариант для домашнего использования и очень важное изобретение поскольку общение с паровыми двигателями было опасным даже в лучшие времена. Возможно идея появилась раньше, но именно Папен прославился тем, что впервые использовал её для контроля давления пара. В 1687 году он переехал в Марбургский университет, где изобрёл первый механический паровой двигатель и первый поршневой двигатель. На протяжении всей своей карьеры он проводил бесчисленные эксперименты со связанными с паром приборами и ввел множество важных усовершенствований.

Страсти по паровым двигателям продолжали накаляться. Сэйвери, который так же обучался математике, довёл их до кипения. В 1698 году он запатентовал первый паровой насос, который действительно использовался для откачки воды из шахт, в частности в глубоких шахтах Корнуэлла. Он послал рабочую модель в Королевское Общество, а позже показал модель «пожарной установки», как по ошибке назвали механизм, Уильяму III. Король пожаловал ему патент: «грант Томасу Сэйвери на единоличное использование изобретённого им устройства для подачи воды и возможного осуществления всех видов мельничных работ путём великой силы огня, которое принесёт большую пользу в осушении шахт, снабжения города водой и выполнения всех видов мельничных работ, если при них не используется сила воды или постоянного ветра; сроком на 14 лет, с обычными оговорками.»

Витающая в воздухе идея была уже на горами. Решающим моментом было то, что Сэйвери был прирождённым бизнесменом. Он не ждал, когда мир сам постучится к нему: он рекламировал. Он давал лекции в Королевском обществе, и некоторые их них были опубликованы. Он распространял буклеты среди управляющих и владельцев шахт. И смыслом продажи, конечно была выгода. Если вы откроете дополнительные уровни в своей шахте, то сможете добыть больше полезных ископаемых, и таким образом заработать больше денег в той же самой шахте.

Потребовалось ещё два важных шага и 125 лет чтобы полностью оформилось то, что Торстон называет «современным» паровым двигателем. Первым был переход от специализированных, узконаправленных механизмов к многоцелевым. Вторым было увеличение КПД двигателя.

Переход к многоцелевым паровым двигателям был осуществлён Томасом Ньюкоменом, кузнецом по профессии, который представил совершенно новый вид двигателя — «атмосферный паровой двигатель». Предыдущие двигатели были эффективным сочетанием в одном аппарате паровых поршней и насоса. Ньюкомен разделил эти компоненты и добавил отдельный котёл и конденсатор в качестве компенсации. Поршень двигался вверх-вниз подобно кивающему головой ослику, тем самым двигая трос, который мог быть соединён. со всем чем угодно. Ещё один инженер, которого следует здесь упомянуть, это Джон Смитон, который масштабировал устройство Ньюкомена до более крупных размеров.

И вот наконец, мы и добрались до Джеймса Уатта. Какой бы славы он не заслужил, ясно что его слава зиждиться на плечах множества атлантов. Даже если он и смог бы изобрести паровой двигатель сам, но всё дело в том, что он этого не делал. Его дед был математиком (похоже что в истории развития парового двигателя было много математиков) и Уатт унаследовал его способности. Он проводил множество экспериментов и делал количественные измерения, что само по себе было относительно новой идеей. Он выяснил, как тепло передается через различные детали двигателя и сколько потребуется угля, чтобы вскипятить заданной количество воды. И он понял, что ключ к увеличению эффективности лежит в контроле над ненужными потерями тепла. Больше всего потерь происходило в цилиндре, в котором двигает поршень, температура которого постоянно меняется. Уатт понял, что температура цилиндра должна равняться температуре входящего в него пара — но как можно такого добиться? Ответ на который он случайна наткнулся был прост и изящен: Я собрался на прогулку в погожий субботний день. Я дошёл до конца Шерлот-стрит и прошёл мимо старой прачечной. В этот момент я думал над машиной и подошёл к дому пастуха, когда у меня возникла мысль о том, что поскольку пар является упругим телом, то он стремится заполнить вакуум, и если сделать соединение между цилиндром и устройством выхлопа, то он будет стремится в него и где сможет конденсироваться, не остужая цилиндр. Не успел я дойти до Гольфхауза, как у меня уже сложилось полное представление.

Придумать такое было очень просто — охлаждать пар не в цилиндре, а где-нибудь ещё. Кроме того это настолько улучшило эффективность машины, что в течении следующих нескольких лет, единственные паровые двигатели, которые хотели устанавливать, были паровые двигатели Уатта и его финансового партнёра Болтона. Двигатели Болтна-и-Уатта монополизировали рынок. Их конструкция не претерпела значительных изменений и улучшений. Или, если быть точнее, поздние «улучшения» вытеснил двигатель совершенно другой конструкции, где в качестве топлива использовался уголь или нефть. Паровой двигатель достиг вершины своей эволюции и был вытеснен, по сути совершенно новым типом двигателя.

В ретроспективе, эпоха паровых двигателей наступила во времена Сэйвери, когда способность создавать практичные машины совпала с подлинной в них потребностью и индустрией, которая могла за них заплатить и в результате получить больше прибыли. Добавьте к этому трезвый взгляд бизнесмена, способного оценивать ситуацию, использовать её с выгодой а так же привлечь инвесторов и сдвинуть идею с мёртвой точки, и в результате паровой двигатель заработает как. поезд.

Как ни странно, прежде чем большинство людей осознало наступление эпохи парового двигателя, она уже закончилась, и в результате остался один победитель. Другие конкуренты остались за бортом. Вот почему Уатт досталось столь много славы и почему в конечном счёте он её заслуживает. Он так же заслуживает уважения за свои систематические количественные эксперименты, внимание к самой теории парового двигателя и разработки его концепции, но не как его изобретатель.

И уж, конечно не за то, что будучи ребёнком наблюдал за кипящим чайником.

Краткая история развития парового двигателя Болтона-и-Уатта по существу является эволюционной: выживала наиболее приспособленная конструкция, а все остальные были вытеснены и исчезли из истории. А это вновь возвращает нас к Дарвину и теории естественного отбора. Викторианская эпоха была «эпохой витающих в воздухе идей» для теории эволюции. Дарвин был один из многих, кто осознал изменчивость видов. Действительно ли он заслуживает своей славы? Был ли он, подобно Уатту, тем кто довёл теорию до совершенства? Или он сыграл скорее новаторскую роль?

Во введении к «Происхождению Видов» Дарвин упоминает нескольких своих предшественников. Так что он определённо не пытался присвоить себе чужую славу. Если конечно вы не разделяете точку зрения Макиавелли на то, что отдавать должное другим просто подлый способ осуждения их скупой похвалой. Предшественник, которого он не упомянул, возможно был самым интересным — это был его собственный дед, Эразм Дарвин. Возможно Чарльз полагал, что упоминать Эразма было бы слишком идиотским поступком, тем более что они были родственниками.

Эразм был знаком с Джеймсом Уаттом и вполне мог оказать помощь в продвижении его парового двигателя. Они оба были членами Лунного Общества, организации, объединяющей технократов Бирмингема. Другим был Джозайя Уэджвуд, дедушка Дарвина и основатель известного керамического завода. «Лунатики» собирались раз в месяц во время полнолуния, не по языческим или мистическим причинам, и не потому что были оборотнями, а для того чтобы лучше видеть дорогу, когда возвращались домой после обильной трапезы и принятия горячительных напитков.

Эразм будучи врачом, так же был неплохим механиком и изобрёл новый рулевой механизм для вагонеток, горизонтальную мельницу для измельчения пигментов Джозайи, и машину, которая могла прочесть Отче Наш или десять заповедей. Когда беспорядки 1791 года против «философов» (учёных) и во славу «Церкви и Короля» положили конец Лунному Обществу, Эразм как раз дописывал последние строки книги. Она называлась «Зоономия» и в ней говорилось об эволюции.

Однако не о механизме естественного отбора о котором писал Чарльз. Эразм в действительности не описывал этот механизм. Он просто сказал, что механизмы могут меняться. Все растения и животные, полагал Эразм, возникли из живых «крупиц». Они должны были меняться, иначе так бы остались крупицами. Принимая во внимание концепцию Лайеля о тёмном времени, Эразм утверждал что, «В течении всего периода времени, с момента образования Земли, возможно за миллионы лет до начала истории человечества, было бы слишком смело представить, что все теплокровные животные возникли из одной живой крупицы, которая первым делом получила животное начало со способностью приобретать новые части тела и предрасположенности, движимое раздражениями, ощущениями, желаниями и ассоциациями, и таким образом обладающее способностью к улучшению посредством своей внутренней деятельности и передачи этих улучшений посредством производства потомства. Мир бесконечен!» И если это звучит по Ламаркиански, то это потому что так оно и есть. Жан-Батист Ламарк верил, что живые организмы могут наследовать приобретённые черты своих предков, то есть, если скажем, кузнец приобретал большие сильные руки, годами добросовестно работая в своей кузне, то его дети унаследуют такие же руки, не выполняя никакой тяжёлой работой. В той мере в которой Эразм предугадывал механизм наследственности, он больше напоминал механизм Ламарка. Это не помешало сделать ему несколько важных выводов, не все из которых были оригинальны. В частности, он представлял себе человека в виде улучшенного потомка животных, а не как отдельную форму в акте творения. Его внук полагал так же, и поэтому он назвал свою последнюю книгу об эволюции человека «Происхождение человека». Очень правильно и по-научному. Однако Чудакулли был прав. Для хорошего пиара лучше подошло бы «Восхождение».

Чарльз, естественно, читал Зоономию на каникулах после первого года обучения в Эдинбургском Университете. Он даже написал это слово на заглавной странице своего дневника «B», из которого родилось «Происхождение». Так что, вполне вероятно, что взгляды его деда повлияли на него, но только в том смысле, что изменение видов возможно[75]. Большая разница в том, что с самого начала Чарльз искал механизм этого. Он не хотел доказать, что виды могут изменяться- он желал узнать, как это происходит. И именно это отличало его от практически всех конкурентов.

Самого серьезного из них мы уже упоминали: Альфред Уоллес. Дарвин признает их совместное открытие во втором абзаце предисловия к «Происхождению». Однако Дарвин создал влиятельную и спорную книгу, в то время как Уоллес написал лишь одну короткую статью в техническом журнале. Дарвин разработал теорию гораздо лучше, собрал гораздо больше свидетельств, и уделил больше внимания возможным возражениям.

Он поместил в начале «Происхождения» «исторический очерк» взглядов на происхождение видов, и на их изменчивость в частности. В сносках упоминалось примечательное утверждение Аристотеля, который задавался вопросом о том, почему различные части тела так хорошо соответствуют друг другу, как, к примеру, зубы нижней и верхней челюсти так аккуратно подходят друг к другу вместо того чтобы друг другу мешать.

Древнегреческий философ раньше времени осветил естественный отбор: если где бы то ни было все вещи (или все части одного целого) происходят так, словно они были созданы ради чего-то (случайно формируются нужным образом) — они сохраняются, а все остальные, образованные не таким способом — погибают.

Другими словами, если в ходе нескольких случайностей некое свойство становится полезным, оно проявится в следующих поколениях, а если нет, то существо с этим свойством не выживет.

Аристотель камня на камне бы не оставил от концепции Пейли.

Затем Дарвин принимается за Ламарка, мнение которого датируется 1801 годом. Ламарк утверждал, что виды могут происходить от других видов в основном потому, что тщательные исследования показывают наличие большого числа небольших разнообразий и вариаций в пределах одного вида, так что границы между явно разными видами являются куда более размытыми, чем принято думать. Но Дарвин отмечает здесь два недостатка. Один из них это убеждение в том, что приобретённые свойства могут передаваться по наследству — Дарвин приводит в качестве примера длинную шею жирафа. Другой состоит в том, что Ламарк верил в «прогресс» — односторонний подъем в сторону всё более высоких форм организации.

За этим следует длинный ряд незначительных фигур. Среди них примечательный, но малоизвестный Патрик Метью. В 1831 году он опубликовал книгу о древесине для строительства кораблей, в которой принципы естественного отбора указываются в приложениях. Натуралисты даже не пытались читать книгу, пока в 1860 Метью не обратил внимание на его предвосхищение центральных идей Дарвина в The Gardeners' Chronicle.

Затем Дарвин представляет своего более известного предшественника — «Следы естественной истории творения». Эта книга была анонимно опубликована в 1844 Робертом Чемберсом и ясно, что её автором был он. Медицинские школы Эдинбурга уже захлестнула волна осознания того, что совершенно разные животные имеют удивительно похожее анатомическое строение, предполагающее общее происхождение и таким образом изменяемость видов. К примеру, похожее сочетание костей можно увидеть в руке человека, лапе собаке, крыле птицы и плавнике кита. Если все они были созданы отдельно, то вероятно у Бога в тот момент был творческий кризис.

Чемберс был светским человеком, играл в гольф и поэтому решил сделать научное представление о возникновении жизни на Земли доступным для простого люда. Будучи прирождённым журналистом, Чембрс изложил историю не только жизни, но и всей вселенной. И наполнил книгу хитрыми нападками на всех этих «псов господних». Книга стала внезапной сенсацией и каждое последующее издание медленно исправляла различные ошибки, из-за которых первое издание столь легко поддавалось научной критике. Очерняемое духовенство благодарила Бога за то, что автор не начал писать на уровне одного из самых последних изданий.

Уважающий церковь Дарвин должен был упомянуть «Следы», при этом дистанцируясь от него. Так или иначе, он счёл книгу удручающе несовершенной. В своих «Исторических очерках» Дарвин цитировал десятое «улучшенное» издание, возразив, что анонимный автор «Следов» не объясняет какими способами живые организмы адаптируются к своей среде обитания или образу жизни. То же самое он отмечает и во введении, предполагая, что анонимный автор предположительно хотел сказать, что «спустя определённое количество поколений, от некоторых птиц произошёл дятел, а от некоторых растений — омела, и насколько мы видим, они были созданы идеальными. Однако такое предположение не кажется мне объяснением, поскольку не затрагивает случаев коадаптации живых организмов друг к друг и непостижимым и необъяснимым физическим условиям жизни.»

Затем следует больше авторитетных личностей, перемежаясь более меньшими фигурами. Одним их авторитетов был Ричард Оуэн, который был убеждён, что виды могут меняться, отметив, что для зоолога слово «творение» означает «процесс сам не знаю чего». Следующим был Уоллес. Дарвин делает довольно продолжительный обзор взаимодействий и с тем и с другим. Он так же упоминает Герберта Спенсера, который рассматривал разведение различных пород домашних животных как доказательство того, что виды могут меняется и в дикой природе без человеческого участия. В дальнейшем Спенсер становится крупным популяризатором идей Дарвина. Это он ввёл запоминающуюся фразу о том, что «выживает сильнейший», которая, к сожалению, для дарвинизма принесла больше вреда чем пользы, способствуя распространению более примитивной версии теории.

Неожиданной персоной среди них является преподобный Баден Пауэлл, который в своём «Эссе о единстве миров» 1855 утверждает, что возникновение новых видов это естественный процесс, а не чудо. Чести за упоминание изменчивости видов так же удостаиваются Карл Эрнст фон Баер, Хаксли и Хукер.

Дарвин был полон решимости не пропустить никого, и перечислил более чем двадцать человек, которые различными способами предвосхитили элементы его теории. Он абсолютно чётко указывал, что не приписывал себе идеи и не ставил в заслугу себе открытие того, что виды могут меняться, что обычно было широко распространено в научных кругах, и как показывает пример Бадена Пауэлла, далеко за их пределами. Так что Дарвин претендует не на идею эволюции, а на идею естественного отбора как эволюционного механизма.

Итак, мы вернулись к исходной точке. Изменяет ли инновационная идея мир, или сам изменяющийся мир порождает идею?

Да.

Это происходит по взаимодействии. Происходят обе эти вещи, не один раз, а снова и снова и каждая из них постепенно изменяет другую. Инновации перенаправляют курс развития человеческой цивилизации.

Новые социальные направления поощряют дальнейшие инновации. Мир человеческих идей и мир вещей рекурсивно модифицируют друг друга.

Вот что случается на планет, когда вид эволюционирует и обзаводиться не только интеллектом, но и тем, что мы называем экстеллектом. Тем что может хранить культурный капитал за пределами отдельных сознаний. И это позволяет культурному капиталу расти практически неограниченно и быть доступным практически любому человеку из последующих поколений.

Виды обладающие экстеллектом используют новые идеи. Не успели ещё высохнуть чернила «Происхождения видов», как биологи и другие люди уже пытались проверить идеи Дарвина, опровергнуть или развить их дальше. Если бы Дарвин написал «Теологию», и никто не написал был ничего похожего на «Происхождение видов», тогда экстеллект викторианской эпохи был не таким развитым и современный мир возник бы намного позже.

Но это было время эволюционных теорий. Кто-нибудь вскоре написал бы такую книгу. И в этой альтернативной вселенной он или она прославились бы вместо Дарвина.

Так что в это мире Дарвин вполне справедливо заслуживает славы. Тем не менее, сама идея витает в воздухе.