Глава 29. Весь шар земной — театр

 

Эльфы не тратили много времени на серьезные размышления. Они были способны управлять людьми, которые могли думать за них. Они не музицировали, не рисовали, не ваяли из камня или дерева. Их талантом был контроль над другими, а большего им и не требовалось.

И все же среди них были и те, кто сумел выжить в течение многих тысяч лет и, даже не обладая высоким интеллектом, накопил такую массу наблюдений, опыта, цинизма и воспоминаний, которая среди несведущих людей вполне могла сойти за мудрость. Одним из самых разумных решений, принятых эльфами, было нежелание читать.

Чтобы прочитать пьесу, они нашли грамотных людей.

Выслушали их.

А потом, когда пьеса закончилась, Королева сказала: «И что, к этому человеку волшебники проявляют большой интерес?»

«Да, ваше величество», — ответил один из старейших эльфов.

Королева нахмурилась. «Эта… пьеса …. довольно хороша. По отношению к нам она настроена… доброжелательно. Со смертными мы поступаем строго, но по справедливости. Мы преподносим дары тем, кто хорошо с нами обходится. Наша красота передана вполне удовлетворительно. Отношения… между нами и нашим мужем, на мой взгляд, переданы излишне романтично, но все же пьеса вполне достоверна, она поднимает нас в глазах людей и укрепляет наши позиции в этом мире. Один из волшебников действительно носил ее с собой».

Один из старших эльфов прокашлялся. — «Наш контроль слабеет, ваше величество. Люди, скажем так, начинают задавать все больше вопросов».

Королева бросила на него быстрый взгляд. Она была старше многих других королев, и не собиралась уступать.

«Думаешь, это может нам навредить? По-твоему, волшебники строят нам козни?»

Старшие эльфы переглянулись. Про козни волшебников они подумали, прежде всего, потому, что были предрасположены замечать любые заговоры. Те, кто не обладали этой способностью, быстро заканчивали свою карьеру среди придворных фей.

«Нам кажется, что это вполне возможно», — наконец, ответил один из них.

«Как? Каким образом?»

«Нам известно, что волшебников видели в компании автора», — сказал эльф.

«А вы не подумали, что волшебники, возможно, пытались помешать ему написать эту пьесу?» — разозлилась Королева. — «Есть в ней хоть что-то, что может принести нам вред?»

«Мы решили, что нет… и все же нам кажется, что каким-то образом…»

«Это же так просто! Наконец-то нам оказали настоящие почести, и теперь волшебники хотят этому помешать! Неужели вы настолько глупы, что этого не понимаете?»

Ее длинное платье закружилось, когда она развернулась на каблуках. «Пьеса состоится», — сказала она. — «Я об этом позабочусь».

Старшие эльфы ретировались, стараясь не смотреть ей в глаза. Нрав Королевы им был хорошо известен.

На ступенях один из них спросил другого: «Ради интереса… кто-нибудь из нас может облететь вокруг Земли за три минуты?»

«Приличный круг получится», — ответил другой.

«А ты бы хотел, чтобы тебя звали Боб[141]?»

Глаза старого эльфа были серыми, с серебристыми крапинками. Эти глаза видели ужасные вещи под множеством солнц и в большинстве случаев наслаждались увиденным. Люди приносили богатый урожай, — признавал он. Ни один другой вид не обладал такой глубиной трепетного страха, ужаса и суеверий. Ни один другой вид не смог создать таких монстров в собственной голове. Но иногда, — подумал он, — они просто не стоили затраченных усилий.

«Вряд ли» — ответил он.

 

«Итак, Уилл — ты не против, если я буду называть тебя Уиллом? О, Декан, не принесешь Уиллу еще пинту этого противного эля? Итак… на чем я… ах да, мне очень понравилась твоя пьеса. Просто великолепно, — подумал я. Чудакулли буквально сиял. Вокруг него на постоялом дворе гудела жизнь».

Уилл попытался сосредоточиться. «А о какой пьесе вы говорите, уважаемый сэр?» — спросил он.

Улыбка не исчезла с лица Чудакулли, но ее края уже начали опадать. Он никогда не утруждал себя излишним чтением.

«Та, что про короля», — сказал он, чтобы не ошибиться.

На другой стороне стола Ринсвинд упорно пытался подавать ему знаки.

«Про кролика», — поправился Чудакулли. — «Крысу. Хорька. Похоже на… шляпу. Нет, на крысу. На грызуна. Какое-то существо с зубами».

Отчаявшись, Ринсвинд наклонился над столом и что-то прошептал.

«Про змею», — сказал Чудакулли. — Ринсвинд прошептал погромче.

«Про ручную змею. Про мужчину, который женился на змее. В смысле, на сварливой женщине. Не на настоящей змее, конечно, ха-ха. Никто не согласится жениться на настоящей змее. Это было бы невероятно глупо».

Уилл моргнул. Будучи актером и писателем, он не привык отказываться от выпивки за чужой счет — к тому же эти люди были довольно щедрыми. Просто они выглядели совершенно невменяемыми.

«Эм… спасибо», — сказал он. Уилл чувствовал на себе чей-то взгляд и ощущал странный, хотя и не вызывающий отвращения, запах животного. Развернувшись на скамейке, он был удостоен широкой улыбки. Которая занимала все пространство между низким капюшоном и жилетом. Правда, там еще нашлось место для пары карих глаз, но именно улыбка никак не хотела отпускать его взгляд.

Библиотекарь поднял свою кружку и по-дружески кивнул Уиллу. От этого улыбка стала еще шире.

«Так вот, я уверен, что тебе такое говорят постоянно», — сказал Чудакулли, так хлопнув Уилла по спине, что у него расплескалась выпивка, — «но мы хотим предложить тебе идею. Декан, еще всем по кружке, ага? Пиво здесь, конечно, слабовато. Ах да, идея». Он ткнул Уилла в грудь. «Слишком много королей — вот в чем проблема. А вот чего хочет публика, что заставляет ее протирать задницы, сидя на своих местах…»

«Башмаки», — поправил его Ринсвинд.

«Чего?»

«Протирать башмаки, Архканцлер. Большинство мест в театре стоячие».

«Ладно, башмаки. Все равно протирают. Спасибо, Декан. Твое здоровье!» — Чудакулли тактично вытер рот и снова повернулся к Уиллу, который пытался уклониться от тыкающего в него пальца.

«Протирать башмаки, ха-ха», — сказал он и моргнул. — «Забавно, забавно, был у нас похожий случай, ксти гвря, несколько лет назад, в ночь перед летним солнцестоянием — те парни собирались поставить для короля пьесу, а потом раз — и повсюду эльфы, ха-ха. Чего тебе, да, Рунист, я согласен еще по одной, если ты платишь — так себе пиво, слишком сладкое. Так, о чем это я? А. Эльфы. Тебе нужно, тебе нужно… а ты не хочешь все это записать?»

 

На следующее утро Ринсвинд смог открыть глаза только с четвертой попытки и с помощью обеих рук. Какое-то мгновение, пока мозг пытался сориентироваться, его шестеренки задорно крутились вхолостую, но потом в дело вступили большие и страшные механизмы.

«Крхзбр дрн…» — произнес он, прежде чем взять свой рот под контроль.

Отрывки прошедшей ночи в предательском танце пронеслись у него перед глазами. Ринсвинд застонал.

«Это ведь все неправда, да?» — пробормотал он.

А память ответила: это было только начало…

Ринсвинд сел и подождал, пока мир перестанет двигаться.

Он оказался на полу в библиотеке. Другие волшебники развалились по всей комнате или лежали прямо на книжных стопках. Воздухе пропах пивом.

Мы обходим молчанием следующие полчаса и возвращаемся к волшебникам, когда они уже сидят за столом.

«Наверное, все дело в свиных шкварках», — сказал Декан.

«Я что-то не примомню никакие шкварки», — пробормотал Думминг.

«Ну, без разницы, что-то хрустящее. Наверное, они переползали с места на место».

«Я совершенно уверен, что это последствия наших путешествий», — сказал Чудакулли. — «Такие вещи, скорее всего, плохо сказываются на организме. Мы так усердно сохраняли концентрацию, что стоило нам слегка расслабиться, и мы просто раскрутились, как большая пружина».

Волшебники повеселели. Жалкое опьянение было настоящим позором для тех, кто мог досидеть до конца обеда за главным столом НУ, но вот временн а я болезнь… она придавала им солидности. С такой болезнью они ееще могли смириться, хотя в данный момент предпочли бы этого избежать.

«Да, точно!» — согласился Преподаватель Современного Руносложения. — «Драка тут совсем не при чем!»

«И выпивка, наверняка, тоже, потому что пили мы вполне умеренно — по нашим-то меркам», — добавил Декан.

«Да мы даже не опьянели!» — весело согласился Заведующий Кафедрой Беспредметных Изысканий.

К несчастью, память Ринсвинда в буквальном смысле работала против него. Он помнил все.

«Значит», — неохотно сказал он, — «мы ничего такого ему не рассказывали?»

«Какого такого?» — удивился Чудакулли.

«Про нашу магическую библиотеку, к примеру. А вы все повторяли: «Вот это хорошая идея, уверен, ты найдешь ей применение», и рассказали ему про тех ведьм из Ланкра и о том, как они нашли нового короля, и про тот раз, когда к нам проникли эльфы, и о семьях Силачии и Вентури, которые все время воюют друг с другом…»

«Серьезно?» — удивился Чудакулли.

«Конечно. И обо всех странах, в которых мы побывали. В общем наговорили мы немало».

«И почему никто меня не остановил?»

«Декан пытался. В ответ ты, если не ошибаюсь, ударил его Заведующим Кафедрой Беспредметных Изысканий».

Волшебники погрузились в уныние, пропахшее элем.

«Может, попробуем еще раз?» — предложил Преподаватель Современного Руносложения.

«И попросим его забыть все, что он услышал?» — сказал Чудакулли. — «Не мели чепуху».

«Возможно, мы могли бы отправиться в прошлое и не дать нам самим рассказать…»

«Даже не думай! С меня хватит!» — рявкнул Архканцлер.

Ринсвинд вытянул перед собой экземпляр пьесы. Волшебники замерли.

«Давай», — сказал Чудакулли. — «Говори, как есть. Что он написал?»

Ринсвинд открыл книгу и прочитал пару строк наугад:

 

Змейки с острым язычком,

Черви, ящерки, ежи…

 

«Нет, нет, нет», — пробормотал Декан, обхватив голову руками. — «Только не говорите, что кто-то спел ему «Песню про Ежика»…»

Губы Ринсвинда шевелились, пока он читал пьесу. Он перевернул несколько страниц. Потом снова вернулся к началу.

«Все на месте», — объявил он. — «Те же неудачные шутки, та же невероятная путаница, в общем — все! Точно так же, как и раньше! Но на этот раз пьеса состоится здесь!»

Переглянувшись, волшебники осмелились обменяться самодовольными выражениями.

«А, ну тогда все хорошо», — сказал Чудакулли, присаживаясь на место. — «Дело сделано».

Ринсвинд перелистнул еще несколько страниц. Он очень смутно припоминал события минувшей ночи, но даже гений не смог бы хоть что-нибудь понять в одновременной болтовне пьяных волшебников.

«ГЕКС?» — обратился он.

«Да?» — ответил хрустальный шар.

«Будет ли эта пьеса сыграна в этом мире?»

«Все к этому идет», — ответил голос ГЕКСа.

«И что случится потом?»

ГЕКС ответил, а потом добавил: «Это один из возможных исходов».

«Подожди-ка», — вмешался Думминг Тупс. — «Есть и другие?»

«Разумеется. Пьеса может и не состояться. В фазовом пространстве содержится обширная сводка о срыве первого представления, закончившегося пожаром, в котором погибло несколько человек. Впоследствии театры были закрыты, а дарматург погиб во время беспорядков. Он умер от удара пикой».

«Ты хотел сказать алебардой, да?» — поправил его Чудакулли.

«Нет, пикой», — повторил ГЕКС. — «В этом был замешан торговец рыбой».

«А что случилось с цивилизацией?»

На какое-то мгновение ГЕКС замолчал, а потом ответил: «Человечеству не хватило трех лет, чтобы покинуть эту планету».

 

 

Глава 30. «Ложь для людей»

 

Только не говорите, что кто-то спел ему «Песню про Ежика»…

Плоскомирская «Песенка про ежика», спетая в традициях «Баллады об Эскимо Нелл», впервые упоминается в романе «Вещие сестрички», где звучит ее навязчивый припев: «Вот только с ежиком выйдет прокол». Чтобы отомстить эльфам, волшебники вооружились силой истории. С ее помощью они зарядили свое секретное оружие по имени Шекспир и твердо уверены в том, что оно окажется более действенным, чем МБР с разделяющимися боеголовками индивидуального наведения. Но прежде чем пустить его в ход, волшебники серьезно озаботились побочным ущербом, ведь «Песня про ежика» могла заразить земную культуру.

В целом этот результат желателен, хотя и лишь немногим лучше вечного паразитизма эльфов.

По своей силе истории Круглого Мира ничем не уступают историям его вымышленного собрата. Истории обладают силой, потому что мы обладаем разумом, а разумом мы обладаем благодаря тому, что истории обладают силой. Здесь мы имеем дело с комплицитностью, и нам остается только ее распутать.

А пока мы это делаем, не забывайте о том, что Плоский и Круглый миры не столько различаются, сколько дополняют друг друга. Каждый из них — по крайней мере, с его точки зрения, — дает начало другому. Для Круглого Мира Диск — это вымысел, творение живого разума; Плоский Мир — это цикл (удивительно успешных) историй, а еще керамических моделей, компьютерных игр и магнитофонных кассет. В основе Плоского Мира лежит магия и повествовательный императив. События в Плоском Мире происходят благодаря вере людей, а еще в силу того, что некоторые события просто обязаны произойти, чтобы история получила свое завершение. С позиции Круглого Мира, Диск — это его творение.

Плоский Мир разделяет похожую точку зрения, только перевернутую с ног на голову. Волшебникам Незримого Университета известно, что Круглый Мир — это всего лишь Плоскомирское творение, неожиданный побочный эффект слишком успешной попытки расщепления чара и создания первой самоподдерживающейся цепной магической реакции. Они знают об этом, потому что видели происходящее собственными глазами. Круглый Мир был намеренно создан как пространство, изолированное от магии. Но вакуум, свободный от магии, удивительным образом обзавелся собственными принципами, управляющими ходом событий. Правилами. В Круглом Мире события происходят потому, что логически следуют из правил. Тем не менее, понять последствия этих правил, просто взглянув на них, оказалось на удивление сложно. Эти последствия эмерджентны. Волшебники узнали это на собственном опыте, потому что в Круглом Мире любое незамысловатое событие — будь то сотворение жизни или искусственно вызванное развитие экстеллекта — приводит к совершенно неожиданным результатам.

Эти точки зрения не противоречат друг другу, поскольку отражают взгляды двух различных миров. И в то же время, благодаря взаимосвязям Б-пространства, каждый из них помогает нам лучше понять другой.

 

Удивительная двойственность Круглого и Плоского миров напоминает взаимосвязь между Разумом и Материей. Зарождение Разума в Круглом Мире привело к необычайным переменам. В Круглом Мире появился повествовательный императив. В мир пришло волшебство. А еще эльфы, вампиры, мифы и боги. И, что характерно, возникли они довольно странным и опосредованным образом, подобно связи между правилами и их результатами. Строго говоря, сила истории не воплощала события в жизнь. Вместо этого разум под ее влиянием старался  превратить историю в реальность. Его попытки не всегда были успешными, но изменения в Круглом Мире происходили даже тогда, когда попытка заканчивалась неудачей.

Повествовательный императив возник в Круглом Мире подобно маленькому божеству и рос вслед за человеческой верой. Если миллион людей верит в одну и ту же историю и старается воплотить ее в жизнь, их объединенные усилия способны преодолеть индивидуальные слабости.

В Плоском Мире нет науки — только магия и рассказий. Поэтому волшебники привнесли в Плоский Мир науку с помощью проекта «Круглый Мир» — об этом подробно рассказывает первая часть «Науки Плоского Мира». Изящество симметрии проявляется в том, что Круглый Мир был лишен магии и рассказия, и тогда люди воплотили их в историях.

Но повествовательный императив не смог бы возникнуть без самих повествований, и именно здесь Разум сыграл решающую роль. Императив неотступно следовал за историей, и в результате началась их комплицитная эволюция, ведь вместе с историей обязательно появляется тот, кто хочет воплотить ее в жизнь. Тем не менее, сила принуждения немного уступает историям.

Различие между людьми и всеми остальными обитателями нашей планеты кроется не в языке, математике или науке. И не в религии, искусстве или политике. Эти явления — всего лишь побочные эффекты, возникшие, благодаря изобретению историй. Сейчас нам может показаться, что истории не смогли бы возникнуть без языка, однако это иллюзия, вызванная нашей современной манией записывать истории на бумаге с помощью слов. Еще до появления слова «слон» можно было указать на слона выразительным жестом, или нарисовать на стене пещеры слона в окружении летящих копий, или вылепить фигурку слона из глины и разыграть сцену охоту. Такая история ясна как день и незамедлительно вызывает желание устроить настоящую охоту на слона.

Мы вовсе не Homo sapiens, или «человек разумный». Мы третий вид шимпанзе. Различие между нами и обыкновенными шимпанзе Pan troglodytes, а также шимпанзе-бонобо Pan paniscus — это нечто более глубокое, чем просто огромный размер нашего мозга, который по отношению к массе тела в три раза превосходит мозг шимпанзе. Это те возможности, которые открываются перед нами, благодаря большому мозгу. А его самый заметный вклад в наше отношение к окружающему миру заключается в том, что он наделяет нас силой истории. Мы Pan narrans, «шимпанзе, рассказывающий истории».

 

Даже сейчас, спустя пять миллионов лет после того, как эволюция двух других видов шимпанзе пошла по своему пути, истории продолжают управлять нашей жизнью. Каждое утро мы покупаем газету, чтобы — в этом мы убеждаем самих себя — узнать о происходящем в мире. Но ведь многие мировые события, в том числе и довольно значительные, никогда не попадут на страницы газет. Почему? Газеты создаются журналистами, а любой журналист с молоком матери впитывает знание о том, что читателей газеты, прежде всего, интересуют истории. События, которые не играют ни малейшей роли в судьбе планеты — вроде неудачных браков кинозвезд — это истории. А значимая информация — например, о том, что в аэрозольных баллончиках с кремом для бритья используются хлорофторуглероды (ХФУ), — к историям не относится. Конечно, она может превратиться в историю — и в данном случае это действительно так — когда выяснится, что эти самые ХФУ вызывают разрушение озонового слоя; у этой истории даже есть свое название — «Озоновая дыра». Тем не менее, никто не заметил и намека на какую-либо историю, когда аэрозольные баллончики впервые начали продаваться в магазинах, несмотря на то, что именно это обстоятельство сыграло решающую роль.

Религии всегда отдавали должное той силе, которая таится в хорошей истории. Чудеса вызывают больший интерес, нежели простые добрые дела. Если вы перевели пожилую женщину через дорогу, особой истории из этого не получится, но совсем другое дело — воскресить человека из мертвых. Наука пронизана историями. Более того, никто не станет публиковать ваше исследование, если вы не сможете рассказать о нем правдоподобную историю. А даже если бы оно и было опубликовано, его все равно бы никто не понял. Ньютоновские законы движения — это простые и короткие истории, рассказывающие о том, что происходит с комками материи, если к ним приложить какое-либо усилие — по своей точности они лишь немного превосходят описания в духе «если продолжать толкать, то предмет будет двигаться все быстрее и быстрее». И «все движется по кругу», как заверил бы нас Думминг.

Откуда такое преданное отношение к историям? Наш разум слишком ограничен, чтобы понять Вселенную такой, какая она есть. Мы крошечные создания, живущие в огромном мире, и ни в коей мере не способны отразить всю полноту и сложность этого мира в своей голове. Вместо этого мы оперируем упрощенными представлениями ограниченных фрагментов Вселенной. Простые модели, обладающие близким подобием реальности, кажутся нам крайне привлекательными. Благодаря своей простоте, они становятся доступными для понимания, но все это лишено смысла, если модель не работает на практике. Упрощение Вселенной до одного простого принципа — будь то «Воля Божья» или «Уравнение Шредингера», — мы воспринимаем, как важное достижение. Наши модели — это истории, а истории — модели более сложной действительности. Наш мозг автоматически заменяет сложное простым. Услышав в рассказе слово «собака», мы сразу же представляем животное в своем уме: большого неуклюжего лабрадора с отвисшим языком, болтающимися ушами и хвостом, похожим на паровой молот[142]. В то время как наша зрительная система заполняет пробелы на месте слепого пятна.

Оценивать истории по достоинству мы учимся с самого детства. Разум ребенка силен и быстр, но ему не хватает самоконтроля и опыта. Истории вызывают у него интерес, и взрослые быстро осознают, что лучший способ чему-нибудь научить ребенка — это рассказать ему историю. Истории легко запоминаются — не важно, слушатель вы или рассказчик. Эта любовь к историям остается с нами и после того, как мы переходим к взрослой жизни. Взрослые должны уметь рассказывать истории следующему поколению детей — иначе культура просто не сможет распространяться. А еще взрослые должны уметь рассказывать истории другим взрослым — например, начальнику или друзьям, — потому что истории, в отличие от запутанной действительности, обладают понятной структурой. Истории всегда кажутся разумными — именно поэтому Плоский Мир выглядит намного правдоподобнее Круглого.

Наш разум выдумывает истории, а истории формируют наш разум. В любой культуре конструктор «Создай человека» состоит из историй и, благодаря им же, продолжает существовать. Таким историями могут быть культурные нормы, хитрости, помогающие нам выжить, ключ к великолепию Вселенной, или умозрительные представления о последствиях того или иного решения. Истории — это карта фазового пространства бытия.

Некоторые истории предназначены только для развлечения, но даже они, как правило, несут в себе скрытый смысл на более глубоком и, возможно, более приземленном уровне — как в случае с историей про Румпельштильцхена. Другие представляют собой миры «если», благодаря которым наш разум может совершить воображаемый выбор и оценить его последствия. Это игра со словами в «гнезде разума». А некоторые истории обладают настолько убедительной логикой, что их повествовательный императив берет верх, превращая историю в замысел. Замысел — это история вместе с намерением воплотить ее в жизнь.

Наша история о Круглом Мире, который покоится внутри стеклянной сферы, запертой в библиотеке Незримого Университета, приближается к своей кульминации. Уилл Шекспир написал пьесу (речь, конечно же, идет о комедии «Сон в летнюю ночь»), которая, по мнению эльфов, укрепит их власть над человеческим разумом. Столкнувшись с представлениями Ринсвинда о его собственных намерениях, это повествование породило искры, запустившие сюжетную машину. Чем же все закончится? Это одно из непреодолимых качеств истории. Остается лишь подождать, и вы сами все увидите.

Мы уже видели, как история человечества следует эмерджентной динамике — иначе говоря, даже при том, что окружающая действительность подчиняется строгим правилам, история вынуждена дожидаться саму себя, чтобы узнать, чем все закончилось. Конечно, все происходит в соответствии с правилами, но ни один путь не приведет нас к цели, прежде чем до нее доберутся сами правила. История — это не рассказ, записанный в книге, и не «предначертанная судьба». Это рассказ, дописывающий себя по ходу действия, наподобие истории, которую вы слушаете из уст другого человека. История творится прямо сейчас …

С философской точки зрения полностью написанная история должна заметно отличаться от истории, которая создается слово за словом по ходу чтения. Каждое предложение первой истории предопределено, а значит, у нее не только не может быть двух различных исходов, но даже и единственно возможный финал «известен» наперед. Во второй истории каждое очередное предложение вначале не существует, а ее окончание неизвестно даже самому рассказчику. Когда мы писали эту книгу, она была историей второго типа, а сейчас, — когда вы ее читаете, — относится к первому типу. Собственно говоря, вначале мы хотели написать совершенно другую историю, но в итоге написали эту. Философы уже давно осознали, что выяснить, какой из двух типов историй соответствует окружающей действительности, совсем не просто. Если бы мы могли перезапустить Вселенную, то, возможно, обнаружили бы, что во второй раз она ведет себя иначе — в таком случае история Вселенной была бы похожа на книгу, которая не записана на бумаге раз и навсегда, а пишется в тот же самый момент, когда мы ее читаем.

Но нам вряд ли когда-нибудь удастся провести такой эксперимент.

 

Увлеченность историями делает нас уязвимыми перед множеством ошибок в отношении окружающего мира. К примеру, быстрое распространение слухов — это дань тому, как наше критическое мышление уступает любви к пикантным историям. Именно от этого явления и пытается нас защитить научный метод — он не дает нам верить во что-либо из-за одного лишь нашего желания. Или из-за слухов, так как мы боимся, что они могут оправдаться. Слухи и сплетни — это частные случаи более общего явления, описанного Докинзом в книге «Эгоистичный ген» («The Selfish Gene») 1976 г. Он ввел это понятие для обсуждения эволюционной системы, которая отличалась от эволюции организмов по Дарвину. Речь идет о меме. Связанная с ним дисциплина под названием «меметика» представляет собой попытку научного осмысления силы, присущей историям.

Термины «мем» и «меметика» были намеренно созданы по аналогии с «геном» и «генетикой». Если гены передаются между поколениями организмов, то мемы передаются между разумами людей. Мем — это идея, которая настолько привлекает к себе человеческие разумы, что вызывает у них желание передавать ее дальше. Песенка «С днем рожденья тебя» — это пример чрезвычайно успешного мема; другим таким примером в течение длительного времени был коммунизм, хотя по сути он представлял собой сложную систему идей, или мемплекс. Идеи существуют в виде таинственных сигналов, связанных с активностью мозга, поэтому мозги и содержащиеся в них разумы формируют среду существования и распространения мемов. А точнее, их копирования — потому что, научив ребенка песенке «С днем рожденья тебя», вы сами по-прежнему продолжаете ее помнить. В Плоском Мире столь же успешным мемом стала «Песня про ежика».

Когда домашние компьютеры проникли во все уголки планеты и стали неотъемлемой частью экстеллекта, составляющего Интернет, возникла среда, породившая одну весьма коварную разновидность «кремниевых» мемов — компьютерные вирусы. На данный момент все вирусы, по-видимому, были намеренно созданы людьми, хотя по крайней мере один из них, благодаря ошибке в программном коде, приобрел способность к копированию, намного превосходящую намерения своего разработчика. Имитационные модели «искусственной жизни», основанные на эволюционирующих компьютерных программах, часто запускаются внутри специальной «оболочки», которая изолирует их от внешнего мира, в силу того, что подобная эволюция способна — пусть даже и с небольшой вероятностью — произвести на свет по-настоящему опасный компьютерный вирус. Мировая компьютерная сеть, без сомнения, обладает достаточной сложностью, чтобы при наличии времени стать средой эволюции собственных вирусов.

Мемы — это вирусы для разума.

В книге «Машина мемов» («The Meme Machine») Сьюзан Блэкмор пишет: «Распространение мемов беспорядочно и в равной степени касается как полезных, так и нейтральных и даже безусловно вредных представителей». Песенка «С днем рожденья тебя» чаще всего безвредна, хотя даже в ней можно увидеть скрытую пропаганду международной торговли — если вы склонны мыслить подобным образом. Реклама намеренно провоцирует распространение мемов; успешная рекламная кампания начинает набирать скорость по мере того, как информация передается от человека к человеку и появляется в общедоступных ТВ-роликах и газетах. Реклама может нести в себе как пользу (скажем, Oxfam[143]), так и вред (реклама табака). Собственно говоря, многие мемы приносят вред, но это не мешает их эффективному распространению — таковы «письма счастья» и похожие на них финансовые пирамиды. Подобно ДНК, которая копируется без каких-либо сознательных намерений, распространение мемов не преследует никакой осмысленной цели. Возможно, что люди, которые становятся источниками мемов, обладают некими неприкрытыми намерениями, но у самих мемов никаких намерений нет. Мемы, которые хорошо справляются со своей задачей, заставляя людей массово тиражировать свои копии, выживают; остальные просто вымирают или же в лучшем случае продолжают существовать в виде небольших изолированных островков «заражения». Передача мема очень похожа на распространение заболевания. От некоторых заболеваний можно уберечься, приняв необходимые меры предосторожности — точно так же можно защититься и от заражения мемами. Способность критически мыслить и подвергать сомнению любые утверждения, основанные на мнении авторитетов в противовес фактам, дает нам весьма эффективную защиту.

Эту мысль мы и хотим до вас донести. Мы не обязаны быть жертвами повествовательной силы, как квизитор Ворбис, который был сражен простой черепахой, несущей в себе Гнев Ома. Мы можем поступать, как Матушка Ветровоск, которая, подобно первоклассному навигатору, плывет по пространству историй, прислушиваясь к каждому дуновению сюжетных ветров (а это, заметьте, не так-то просто), и, в одиночку сражаясь с бурей, держится в стороне от Мелководья Догм и Сциллы и Харибды Нерешительности…

Извините, мы отвлеклись от темы. Вот что мы хотели сказать: осознав мощь истории и научившись распознавать злоупотребление ее силой, мы, вероятно, сможем на полном основании назвать себя Homo sapiens.

В своей книге Блэкмор доказывает, что многие аспекты человеческой природы можно намного лучше объяснить в рамках меметики и механизмов, обеспечивающих существование и распространение мемов, нежели любой другой альтернативной теории. В нашей терминологии это означает, что меметика помогает нам понять комплицитную связь между интеллектом и экстеллектом, между разумом отдельно взятого человека и культурой, по сравнению с которой он составляет всего лишь одну крошечную часть. Возражения некоторых критиков основаны на том, что меметика не в состоянии даже описать единицу измерения мемов. К примеру, считается ли мемом последовательность из первых четырех нот Пятой симфонии Бетховена (да-да-да-ДАМ) или мем — это все-таки симфония целиком? Успешно копируется и тот, и другой: второй, благодаря любителям музыки, первый — благодаря странному многообразию разумом.

Тем не менее, для зарождающейся теории подобная критика никогда не обладает заметным весом. Критиков это, конечно же, не останавливает. К тому моменту, когда научная теория сможет дать абсолютно точные определения своих понятий, она уже будет мертва. Лишь очень немногим понятиям можно дать исчерпывающее определение — даже слово «живой» вызывает у нас трудности. Что конкретно означает «высокий»? «Богатый»? «Мокрый»? «Убедительный»? Не говоря уже о «слуде». И если уж дело подходит к развязке, то в генетике тоже нет вполне убедительного определения базовой единицы измерения. Считать ли такой единицей основание ДНК? Или ДНК-последовательность, кодирующую структуру белка, то есть «ген» в наиболее узком смысле? Или ДНК-последовательность, выполняющую известную нам функцию — «ген» в наиболее широком значении? Может быть, это хромосома? Или целый геном? И должна ли она обязательно находиться внутри организма? Большая часть ДНК не вносит никакого генетического вклада в будущее нашего мира, ведь ДНК содержится и в лоскутках отмершей кожи, и в опавших листьях, и в гниющих бревнах…

Знаменитая фраза Докинза, «На улице идет дождь из ДНК», сказанная им по отношению к пушистым семенам ивы в пятой главе книги «Слепой часовщик» («The Blind watchmaker»), — это поэтический образ. Тем не менее, лишь очень малая часть этой ДНК дает хоть какой-то эффект; это всего лишь одна из молекул, которой предстоит распасться по мере гниения опавшего листа. Очень немногие семена доживают до момента прорастания; еще меньше производят на свет растение; и большинство из них не успевают вырасти в иву и пролить на землю очередной «дождь из семня», потому что погибают или становятся пищей для других существ. Для того, чтобы ДНК приобрела генетический смысл и смогла передаться дальше, она должна находиться в нужном месте (для видов, размножающихся половым путем, — в яйцеклетке или сперматозоиде) в нужное время (в момент оплодотворения). Но, несмотря на все это, генетика не теряет своей научности и остается довольно важной и захватывающей областью знания. Так что размытость определений — это не лучший повод критиковать меметику или любую другую идею, которая имеет к ней отношение.

В своем первоначальном обсуждении Докинз, как бы между прочим, высказывает предположение о том, что религия — это мем следующего рода: «Если ты не хочешь гореть в вечном пламени, то должен поверить в это и передать веру своим детям»[144]. Конечно, популярность религии не ограничивается этим мемом, и тем не менее, в идее Докинза есть разумное зерно, ведь приведенное утверждение весьма точно отражает центральную догму большинства — не всех — религий. Теолог Джон Боукер был настолько обеспокоен этим предположением, что для его опровержения написал книгу «Бог — это вирус?» («Is God a Virus?»). Данное обстоятельство указывает на то, что Боукер счел поставленный вопрос достаточно важным (и, с его точки зрения, опасным).

Блэкмор признает, что религия, как и любая идеология, слишком сложна, чтобы ее распространение было основано на одном-единственном меме — подобно тому, как организм слишком сложен, чтобы его можно было передать при помощи единственного гена. Докинз, который также разделял эту точку зрения, ввел понятие «коадаптированного комплекса мемов». Так называются системы мемов, в которых действует коллективное копирование. Мем «Если ты не хочешь гореть в вечном пламени, то должен поверить в это и передать веру своим детям» слишком примитивен, чтобы привести к серьезным последствиям, но если объединить его с другими мемами вроде «В Священной Книге говорится о том, как избежать вечного пламени» и «Ты обязан прочитать Священную Книгу или навлечешь на себя вечное проклятие», то полученное множество мемов образует сеть, которая намного лучше справляется с самокопированием.

Специалист по теории сложности назвал бы такой набор мемов «автокаталитическим множеством»: каждый мем катализируется группой из нескольких или всех остальных мемов, которые способствуют его копированию. В 1995 году Ханс-Сис Шпил[145] ввел термин «мемплекс». В книге Блэкмор теме «Религии как мемплексы» посвящена отдельная глава. Если эта аргументация вызывает у вас беспокойство, прервитесь на минуту. Вы хотите сказать, что религия не является собранием убеждений и предписаний, которые могут довольно эффективно передаваться от человека к человеку? Именно это и означает термин «мемплекс». К тому же вы (если пожелаете) всегда можете заменить слово «религия» на «политическую партию» — но, разумеется, не ту, которую вы поддерживаете. То есть на тех идиотов, которые поддерживают/презирают (нужное подчеркнуть) свободный рынок, государственные пенсии, национализацию промышленности, приватизацию коммунальных услуг… И имейте в виду, что даже если секрет распространения вашей религии состоит в том, что ей известна Та Самая Истина, вы не можете сказать того же насчет всех остальных, ложных религий. Так какого черта разумные люди верят в подобную чепуху?

Потому что это эффективный мемплекс.

Множество фактов указывают на то, что идеологии распространяются меметическим путем. К примеру, каж