Глава XXII. В страну Великого Вождя

 

Следуя своей скрытной природе, северные корейцы не сообщили мне статус моей визы. Они потребовали, чтобы я долетел до Пекина через полмира и отдал свой паспорт. Я находился в неведении, дадут ли мне пересечь границу, вплоть до самого дня вылета в Пхеньян. Меня мучили слухи об ограничении въезда для писателей и журналистов, а мои 250 статей точно могли вызвать у них подозрения, хотя самые политически ангажированные и яростные из них были написаны под псевдонимом.

Обстоятельства нельзя было назвать благоприятными для получения визы или поездки в страну. В то время, пока я ждал в Пекине, Северная Корея посылала ежедневные угрозы против продолжавшихся учений южнокорейского флота, проходивших близко к зоне, за которую боролись обе страны. Северяне захватили южнокорейское рыболовное судно, которое, предположительно, вошло в эту зону, и Северная Корея выпустила более сотни артиллерийских снарядов рядом со спорной северной пограничной линией.

Мой приятель Деннис Доран, его сын Эндрю и моя подруга Светлана, присоединившиеся ко мне в поездке в Северную Корею, прилетели в Пекин из США за день до меня, привезя с собой вещи, которые были слишком тяжелыми, чтобы везти от самого Тихого океана. Наша четверка подошла к северокорейскому посольству в 14:00, как нам было велено. Все было прямо как в шпионском романе – это был блочный комплекс угрожающе выглядящих, коренастых зданий с крошечными окнами и крышами, сверкающими огромными антеннами и связной аппаратурой, скрытыми за высокой бетонной стеной, увенчанной колючей проволокой. Главный вход охраняла группа неулыбчивых, вооруженных до зубов солдат, не пропустивших нас. Каждое посольство выдает визы заявителям в консульском отделе, но только не посольство Северной Кореи. Внутрь этих стен не допускали ни одного иностранца. Охранники показали нам на угол улицы в конце бетонного барьера длиной в целый квартал.

В назначенное время из комплекса показался мрачный мужчина в ветхом костюме, испытующе оглядел нас, взял несколько сотен долларов наличными с каждого и вернул наши паспорта с визами и строгим наказом прибыть в аэропорт пораньше на следующее утро. Мы сделали это! Мы достигли того, что получилось менее чем у 1000 американских граждан за 57 лет со времени прекращения открытых военных действий на Корейском полуострове. Мы были на пути к Королевству Затворников, к стране Великого Вождя.

Когда я прилетел в Пекин, мне пришло электронное письмо из иностранного агентства, через которое я оформлял этот тур. В нем не было обычных радостных пожеланий хорошего путешествия, а только список жестких правил и предписаний, которые заранее давали почувствовать, что нас ждет.

Мне нельзя было самостоятельно путешествовать или гулять без присутствия гида. Нельзя было провозить ноутбук, мобильный телефон, фотоаппарат с линзой более чем на 150 мм, делать фотографии моих гидов или любой военной установки без разрешения. Память моего фотоаппарата подвергнется проверке, все подозрительные снимки будут стерты, как заверяло меня письмо. Мне нельзя называть страну Северной Кореей, только КНДР (Корейская Народная Демократическая Республика), а если мне придется говорить о Республике Корея, то я должен использовать обозначение «Южная». Мне нельзя говорить об истории, или политике, или больных вопросах для Кореи, так как то, чему меня учили в американском обществе, могло не совпадать с мнением принимающей стороны, а благодарный гость не должен расстраивать хозяев, так ведь?

Я не должен критиковать режим, политику КНДР, Ким Ир Сена, Ким Чен Ира. Напротив, от меня будут ожидать проявления уважения Ким Ир Сену у Великого Монумента и при посещении его тела в Кымсусанском мемориальном дворце Солнца, где мне следует поклониться ему и куда я обязан буду явиться в галстуке и рубашке.

Я был готов почти ко всему, но требование галстука и рубашки с воротничком застало меня врасплох – мне не хотелось покупать их для прославления мертвого диктатора. Я написал Деннису перед его вылетом, чтобы он привез для меня запасной галстук, хотя я и сомневался, что он хорошо подойдет к моей гавайской рубашке. Другая проблема с моим гардеробом состояла в том, что я пообещал своим приятелям в клубе «Готэм Сити Лэндкрузер» надеть футболку с их слоганом, который большими буквами растянулся на моей груди: «GOT ROCKS?» Для корейцев же такое написание выглядело подозрительно похожим на английскую аббревиатуру ROK, обозначавшую Республику Корея, как звал себя «Юг». Не очень хороший старт, как вы понимаете.

Старый «Ил», направлявшийся в Пхеньян, только‑только оторвался от земли, а я уже попал в серьезную передрягу со служащими Северной Кореи, – упс, я имел в виду КНДР. В аэропорту Пекина прямо перед вылетом дорогой Деннис дал мне отвратительный галстук в голубую и сиреневую полоску эры Эйзенхауэра, который, мягко говоря, не слишком подходил к моей красно‑зелено‑белой гавайской рубашке с цветами и совсем не порадовал моих хмурых корейцев, хотя технически мой вид отвечал стандартам их дресс‑кода. Но что было еще хуже, Деннис, не думая, передал мне статью из мартовского выпуска журнала «Уолл‑стрит», чтобы почитать на борту самолета. У статьи был заголовок: «СКОРОЕ ПАДЕНИЕ ДИКТАТОРСКОГО РЕЖИМА СЕВЕРНОЙ КОРЕИ», рядом с которым поместили крупную фотографию Ким Ир Сена, безвременно ушедшего Великого Вождя КНДР. Я знал, что было вопиющей наглостью провозить эту статью в КНДР, так что, как только я сел в самолет, я оторвал заголовок и фотографию, сложил их, чтобы скрыть содержание, и положил на пустое место рядом с собой, намереваясь избавиться от них, когда нам разрешат снять ремни безопасности.

Но этого момента я так и не дождался. Парень у окна в ярости схватил бумажки и закричал на меня. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, галстук и большой значок с флагом КНДР – стандартная униформа правительственных чиновников, а по его паспорту я понял, что передо мной какой‑то дипломат. Он тыкал пальцем на складку, которая появилась на лице Великого Вождя, когда я сложил фотографию, и старался разгладить ее, ругаясь на меня по‑корейски, как если бы я был чудовищным варваром империализма. Тогда я вспомнил о нескольких пунктах правил нахождения в КНДР: нельзя складывать, сминать, прокалывать или рвать фотографии Великого Вождя. Никогда.

Я начал извиняться, притворяясь тупым идиотом, аккуратно забрал у него фотографию и разгладил помятое место, а затем с трепетом и уважением спрятал ее между страниц моей книги, пока мой сосед довольно качал головой.

Позже на высоте 10 километров над Южно‑Китайским морем, когда дипломат уснул, я быстро забежал в туалет, где нашел удачное применение фотографии Великого Вождя.

 

Я не был готов к современному виду и богатству Пхеньяна. Мои ожидания рисовали мне ветхий, запущенный город, не слишком отличный от столиц многих бедных стран, так что я был просто поражен чистым, современным, процветающим, великолепно функционирующим городом, вполне подходящим для жизни. Возможно, это самая большая потемкинская деревня в мире, но все вокруг действительно производило прекрасное впечатление.

Я увидел тысячи деревьев по бокам улиц, большие зеленые бульвары, парки, даже огороды с овощами, и мне сказали, что в городе больше 40 парков, а на каждого жителя приходится большое зелени, чем в любом другом мегаполисе в мире. Множество сияющих белых квартирных домов в 30 этажей, в которых жили служители режима, выглядели безупречно современными – они были цилиндрическими, обтекаемыми или разбитыми на уровни, большинство имели балконы и террасы. Каждое здание отделялось от соседнего сотнями метров деревьев и аккуратно выращенных кустарников.

Меня провели по трем внушительным аркам, десятку выразительных монументов и памятных башен, многие из которых возвышались на сотню метров, и я увидел минимум 30 гигантских общественных зданий из блестящего мрамора и отшлифованного гранита. Каждая станция метро (лежащего в 90 метрах под землей, на случай если Запад попытается сбросить бомбу) поражала красотой и простором, яркими цветами и подсветкой, идеальной чистотой.

За городом все, что мне разрешено было посетить, тоже содержалось в кристальной чистоте. Когда нас два часа везли из южной части столицы в северную по новенькому восьмиполосному шоссе с деревьями по сторонам, за окном мелькали лишь опрятные города с приятно одетыми людьми, мирные поля колхозов, зеленые от созревшего риса, кукурузы и бобов. Я знал, что принимающая сторона не собиралась показывать нам бедность и неухоженность и их работой было заставить нас забыть о диктаторском режиме, при котором голодающему населению приходилось питаться непереваренными зернами кукурузы, которые они выкапывали из коровьего навоза, и при котором каждый год более полумиллиона человек погибало от недоедания. Нам не показали отощавших людей, или установки атомных бомб КНДР, или заводы, где производились ракеты средней дальности «Нодонг», которые поставлялись в Иран, Сирию и Пакистан.

Только приглядевшись, можно было увидеть мелкие свидетельства бедности: наш автобус ехал тридцать минут, не встретившись ни с одной машиной на этом замечательном шоссе, половина людей шла пешком, другая половина ехала на велосипедах, часто вдвоем, каждый участок земли, не использовавшийся под место для жилья или рассад в этой стране, занятой на 80 % горами, был до самых холмов занят посевами, почти все жители были довольно худыми, на улицах светило только несколько фонарей, и все другие наружные лампы горели тускло, исключая те, что освещали дворцы пропаганды. Свет в квартирах экономно контролировался сенсорами движения, сенсорами дневного света и специальными картами. В боулинге в отеле свет над кеглями выключался, если я замешкался и не бросил свой шар, в ресторанах выдавали крошечные салфетки и палочки из нержавеющей стали, чтобы сохранить древесину, а наши гиды ходили в одной и той же нестираной одежде все пять дней. Ирония состояла в том, что этот режим сделал страну самой экологически чистой на планете.

За шесть дней я не заметил ни одной собаки или кошки, потому что люди не могли себе позволить их содержание или уже давно их съели. За пять сотен километров путешествия по этой стране без мяса мы не увидели ни одного козла, овцы или коровы. В одном парке я стал свидетелем того, как мужчина поймал белку, наступил на нее, отрезал хвост и гордо опустил все еще живое и бьющееся в агонии существо в сумку, чтобы съесть на ужин, как стало понятно из его радостных жестов. Было сложно совместить сияющие жилые дома с жителями, гоняющимися за белками на ужин, но таков парадокс КНДР.

Тур был перегружен антиамериканской пропагандой и национализмом, близким к ксенофобии. Нас отвели в бедный дом‑музей, где был рожден Ким Ир Сен, рассказали его историю, а затем показали его невероятный четырехэтажный мавзолей, стоящий на площади в сотню тысяч квадратных метров, окруженной рвом. Через мраморный холл длиной в 400 метров мы подошли ко воротам, где мои ботинки протерли, продезинфицировали и высушили перед входом. Нас отвели к монументу Рабочей Партии, кладбищу мучеников Революции и Интернациональной выставке дружбы – зданию, вырубленному в скале Механсан, где в 150 комнатах хранилось 90 000 подарков Великому Вождю, присланных из других стран (почти все они были богатыми и изукрашенными, а из США здесь был только один дар – баскетбольный мяч, подписанный Майклом Джорданом и переданный Государственным секретарем Мадлен Олбрайт).

Нас повезли на долгий тур по ДМЗ (демилитаризованной зоне между Северной и Южной Кореей, шириной в четыре и длиной в 240 километров) в Пханмунджом (где в 1953 году было обговорено и подписано соглашение о перемирии после Корейской войны) и к Бетонному Забору (стене в 250 километров, протянувшейся от моря до моря через весь полуостров, построенной южанами, чтобы, как нам сообщили, «навсегда разделить наши страны». За этой стеной марионетки Юга планируют новое вторжение, так как все предыдущие не увенчались успехом). Следующий день был посвящен музеям – три музея Революции, военный музей (полный самолетов, танков и оружия США, захваченных во время Корейской войны при «трусливом отступлении» американцев) и музей искусства (где висели портреты Великого Вождя в различных героических образах).

Наконец мы добрались до башни Чучхе (воздвигнутой в память о социалистической/конфуцианской философии правления Великого Вождя), до захваченного американского «пиратского судна‑шпиона» USS Pueblo, и повсюду, действительно повсюду были портреты, фрески, картины, постеры, растяжки и значки, призывающие граждан бороться и стремиться к светлому будущему, изображающие Великого Вождя, убеждающего крестьян производить больше зерна, рабочих – больше техники, шахтеров – выкапывать больше угля и стали, солдат – быть готовыми сражаться с империалистическими врагами, а детей – рьяно защищать будущее государства.

Даже еда была здесь частью пропаганды. Возможно, северные корейцы считали, что все империалисты обладают волчьим аппетитом, или они хотели показать, что заявления о нехватке еды и голоде в стране были ошибочными, но, так или иначе, каждый раз нас просто пичкали едой, подавая блюда, в три или четыре раза превосходящие пищеварительные возможности обычного человека. На каждый обед, ужин и даже завтрак нам подавали суп, как минимум пять видов овощей, рыбное блюдо, куриное блюдо, свиное или утиное блюдо, а также кучу других угощений, от острых кальмаров до соевой запеканки, от стеклянной лапши до яичницы, от сосисок до картофельных блинов, и так далее и так далее. Ваш покорный империалист набрал пять килограммов за шесть дней.

Даже великолепный фестиваль «Ариран» (известный также как Массовые Игры) имел функции пропаганды, но, несмотря на это, он был самым прекрасным шоу на Земле. В нем участвовало сто тысяч студентов, солдат, танцоров, певцов, акробатов, гимнастов, мастеров боевых искусств и мило наряженных детей. Они выступали все вместе в поразительном унисоне. Двадцать тысяч студентов, сидевших на дальней стороне стадиона, практиковались три месяца в использовании ярких карточек, и никогда я не видел подобной слаженности. За две секунды от одной стороны стадиона до другой и дальше к самой арене прокатилась волна, и тысячи танцоров и гимнастов в великолепных костюмах начали двигаться вместе без единой ошибки, а затем внезапно пропали в темноте. Истинной целью фестиваля, кроме того, чтобы впечатлить зрителей и привлечь иностранный капитал, было показать гражданам Северной Кореи силу коллективного взаимодействия, дисциплины и подчинения обществу, которые, по коммунистическим заветам Великого Вождя, приводили к значительным результатам. Это представление, где лишь одна ошибка или сбой ритма одного исполнителя может испортить весь эффект. Ошибкам не было места в стране Великого Вождя, поэтому никто их и не совершал.

Неприятный аспект нашего путешествия состоял в том, что ко мне, Деннису и всем остальным американским туристам относились как к разносчикам заразы – заразы под названием «информация», и нас оградили от любых контактов с местными жителями, иначе мы могли бы передать им западные идеи и знания о мире снаружи.

Северная Корея – самая закрытая страна на планете, она стоит на 196‑м месте из 196 позиций в исследовании свободы печати. Весь доступ к информации из зарубежных стран или о них жестко контролируется правительством – здесь нет ни «Твиттера», ни «Фейсбука», ни «Ютуба», только «Яркая Звезда», на которой хранятся официальные документы и прошедшие цензуру новости. Из 25 миллионов жителей лишь несколько тысяч представителей высшей элиты имеют доступ к Интернету. По телевизору показывают только правительственные каналы с их односторонними новостями и патриотической пропагандой. Частное радио находится вне закона, но правительство все равно сбивает международные передачи, на всякий случай. Туристов обыскивают на предмет наличия неправильной литературы, CD‑дисков, а телефоны забирают на время всего визита. Запрещено частное пользование факсами. Ксероксы и принтеры находятся под пристальным наблюдением, чтобы исключить возможность размножения и распространения запрещенной информации. За шесть месяцев до моего приезда на одном заводе публично расстреляли служащего, который спрашивал по телефону у кого‑то из Южной Кореи о ценах на рис.

Режим жестко контролирует поток информации, так как правительство не хочет, чтобы граждане поняли преимущества демократии, узнали, как сильно они отстали от всего остального мира и в какой бедности они живут, чтобы они осознали, что их родственники с «Юга» не рылись в помойках и не ели крыс на ужин, как было принято считать, и что мир относился к их обожаемому лидеру как к непредсказуемому избалованному ребенку и опасному психу.

Как им удалось за всю неделю не дать нам сказать ни слова простому жителю Северной Кореи? При помощи полной изоляции, постоянного наблюдения и бдительной заботы.

С момента нашего выхода на завтрак и до окончания ужина за нами неусыпно следили два гида и два их помощника в синей униформе. Они были нашей компанией, куда бы мы ни шли, даже в общественных туалетах. На фестивале «Ариран» нашу группу из 20 туристов усадили вместе в секции, предназначенной исключительно для иностранцев. Если кому‑то нужно было отлучиться, один из помощников шел с нами. Когда мы выходили с гигантского стадиона, я немного задержался, попытавшись затеряться в толпе в надежде поговорить с кем‑нибудь из местных хотя бы минутку, но гид немедленно оказался рядом со мной, вежливо, но жестко показывая: «Наш автобус в той стороне».

Пока я нарезал круги в бассейне отеля, специальный пропуск получили четверо стойких членов партии и их семьи. Я постарался быть очень приветливым и пообщаться с ними, но они вели себя так, будто меня не было рядом.

Когда моей подруге Светлане понадобились носки, гиды предложили купить их для нее. Она сказала, что сама предпочитает выбирать себе одежду, так что они собрали нас всех в автобусе и довезли до специального магазина, в котором позволялось делать покупки только самым высокопоставленным чиновникам режима, где они сопроводили ее до отдела нижнего белья и следили за покупкой. Она ни слова не сказала продавщице. И когда она пришла на дорогой массаж в отельном спа‑салоне, ее встретила массажистка, ни слова не знавшая по‑английски.

Наш международный отель «Янгакдо», в котором останавливались только иностранные туристы и дипломаты, был построен на небольшом малозаселенном, полностью отрезанном от города острове на реке Тэдонган. Он был ярко подсвечен, обладал прекрасным дизайном и исключал какой‑либо контакт с внешним миром, так как единственный узкий мост, соединявший остров с городом, постоянно патрулировали полицейские. И каждый выход из «Янгакдо» тщательно охранялся.

На четвертую ночь я нашел путь наружу. Выходя из подземного бассейна, я специально повернул не в ту сторону, невинно прошелся по нескольким пустынным коридорам и наткнулся на маленький незапертый черный ход позади отеля. Я осторожно приоткрыл дверь и обнаружил, что она ведет к маленькой пустующей стоянке автомобилей. Я вышел наружу. Вокруг никого не было. Я был на свободе! Я не спеша пошел от отеля по направлению к окутанному туманом мосту. Примерно через 10 метров рядом со мной материализовался полицейский, который сказал, что гулять так поздно ночью может быть опасно. Было бы намного лучше, если бы я вернулся в свою комнату. Прямо сейчас!

Нам было разрешено поговорить с местными только в ресторане, когда мы заказывали у официанток «чай» или «пиво». («Кола» была строго запрещена в стране Великого Вождя.)

Культ личности был здесь таким же вездесущим, как и постоянное наблюдение. Ким Ир Сен возводился практически в ранг божества, единственного наследного правителя коммунистического государства. Я не мог понять такого обожания, потому что мне запретили спрашивать о нем местных, но у меня возникло впечатление, что большинство корейцев действительно преклонялись перед Вождем. Куда бы мы ни отправились – к месту его рождения, к его скульптурам, к зданию, где были выставлены полученные им подарки, к его мавзолею, – сотни граждан КНДР в самых нарядных одеждах и формах отдавали ему дань чести. Часто они приходили сюда группами от 10 до 50 человек из школ или фабрик, останавливались в печальном молчании, некоторые даже плакали, и все это с полной искренностью.

КНДР не отрицает, что Ким Ир Сен умер, но никто не относится к нему как к умершему, скорее, как к бессмертному. От него осталась не только память, но и сама сущность. День его рождения – главный государственный праздник, его слова – Библия народа. Он остается их «вечным президентом». Его сын Ким Чен Ир был их генералом, но пост президента до сих пор остается за отцом.

Как бы я хотел увидеть, что происходит в их головах! Как чужеземец я не мог точно сказать, были ли они одурачены, подверглись ли промывке мозгов, притворялись ли они или по‑настоящему верили в обещания правительства, что к 2012 году, в сотый юбилей Великого Вождя, их бедная страна станет «великой и процветающей нацией». Зато я точно понимал, что тысячи скромно одетых жителей с каменными лицами, выходившие из его священной гробницы под звуки марша «Песня генерала Ким Ир Сена», проходившие в трех метрах от меня внутри огромного мавзолея, не считали, что галстук, который одолжил мне Деннис, подходил к моей гавайской рубашке.

Было также легко понять, что к американцам в Королевстве Затворников относились с неприязнью, что, возможно, объясняет, почему за всю неделю мы не встретили ни одного улыбающегося человека, кроме гидов, которым за это платили. Отношение правительства к США кратко подавалось в памфлетах, которые нам продали и в которых события 11 сентября назывались «атакой на головной центр Империи Зла». Главная тема памфлета звучала так: «С самого начала США были государством, основанным и развивающимся с помощью терроризма, который всегда идет рука об руку с политикой США. США – страна, построенная на море крови коренного населения и разросшаяся благодаря завоевательным войнам…»

 

Апогей нашего «терроризма» проявился в отношении к северным корейцам, которых мы отстреливали, душили ядовитыми газами, связывали и топили, закапывали заживо, жгли, сбрасывали в шахты, разрывали на части, привязав к быкам, свежевали. Прибивали молотком к голове пальцы, вырывали глаза, отрезали уши и носы, женскую грудь, вспарывали животы беременным женщинам, убивали зародышей и протыкали жизненно важные органы острыми палками.

 

(Мне захотелось проанализировать бюджет Пентагона, чтобы узнать, какой процент от моих налогов ушел на закупку быков для разрывания людей на части.)

Эта поездка показала нам странный, перевернутый мир, не похожий ни на одно другое место на планете, но как же было здорово наконец убраться оттуда и свободно вздохнуть.

Примерно после года с моей поездки Ким Чен Ир умер и правление перешло в руки его третьего сына, Ким Чен Ына. Надежды, что этот молодой человек, обучавшийся в Швейцарии, попытается сделать режим более либеральным, разрушились, как только новостное агентство КНДР объявило, что «ожидание “реформ и открытости”» есть не что иное, как глупая мечта, как ожидание того, что солнце встанет на западе».