Ангедония. Проект Данишевского –

 

 

Алексей Цветков

Марксизм как стиль

 

Наше

 

Диалектик Ильенков

 

Когда начался военный конфликт между Китаем и Вьетнамом, он рыдал у радиоприемника и отказывался общаться с кем либо. Сартр мог бы написать о таком человеке роман, а Годар снять фильм, но они были слишком далеко.

 

40‑ые: артиллерийская диалектика

 

Сын известного советского писателя, дружившего с Заболоцким, в войну дошел до Берлина офицером‑артиллеристом и в первый же свободный час отправился поклониться могиле Гегеля. На фронте он заслужил два ордена и медали, но чаще показывал гостям папку с грифом «Только для фюрера», которую хранил как сувенир.

Между боями артиллерист читал «Феноменологию духа» по‑немецки. Великая война была для него вооруженным конфликтом левого и правого гегельянства и у надгробия он поблагодарил философа за то, что наше гегельянство оказалось надежнее и подняло над немецкой столицей свой флаг, а не наоборот.

Гений это всегда продукт команды и результат конкретной политики. Немцы первыми ввели у себя государственный культ образования, основав гумбольтовский университет в 1810 и стараясь таким «просвещением сверху» избежать немецкого аналога недавней французской революции. Прусский патриот Гегель вроде бы подтверждал успех этой стратегии, но большинство его учеников, как прямых, так и заочных, включая Маркса, оказались крайними бунтарями.

Германофилом Ильенков остался на всю жизнь: переводил Канта и Лукача, печатал свои книги на трофейной немецкой машинке, рисовал собственные декорации к «Золоту Рейна» и лично знал в Москве всех стоящих исполнителей Вагнера, партитуры которого читал перед сном, чтобы привести в порядок сознание.

 

50‑ые: термоядерный пожар в университете

 

После смерти Сталина он преподает в МГУ и пишет собственную «Космологию». Из его фронтовой шинели, которую он так долго не менял на пальто, вышла целая «семья» лучших советских интеллигентов‑шестидесятников, да и многие будущие диссиденты и эмигранты.

Чему он их учил? Внутренние противоречия – двигатель любого развития. Границы проходят внутри вещей и явлений и главным законом бытия, условием существования, является столкновение любого явления с самим собой. Так, например, человеческий дух раскрывается по‑настоящему, только пережив ошеломляющий опыт встречи с собственной материальной причиной.

Ничто это наиболее общая форма Нечто. Пространство и время есть только способы перехода качества в количество.

Правильно и глубоко понять самую ничтожную часть мира означает понять всю нашу реальность целиком.

Но любимая идея Ильенкова – делегирование своего смысла как условие всякого проявления. Всё становится «собой», лишь покинув отведенные ему пределы и границы, как актёр в театре становится собой, только изображая другого. Человек становится человеком в результатах своей деятельности. Делегированное сознание лежит в основе политического представительства.

В наиболее общем виде такая логика приводит философа к тревожной идее, которую он не озвучивает перед студентами, но излагает в «Космологии»: окончательный смысл разумной жизни в космосе реализуется только после самоликвидации самой этой жизни и самого этого космоса. Смысл материального бытия открывается в термоядерном пожаре. Стопроцентный атеист Ильенков пишет марксистский апокалипсис, собственную программу конца света.

Остывание, замедление, угасание, энтропия, потеря силы – вот главный закон космоса. Разум появляется во вселенной как обратный энтропии процесс, как вызов фатуму, способный вернуть реальность к состоянию изначального плазменного взрыва и «перезагрузить» всю энергию космоса, не оставив ни одного атома на прежнем месте. Дать миру ещё одну «огненную юность». Человек есть уникальный инструмент самопонимания, самоуничтожения и самовозрождения вселенной. Освоение атомной энергии лишь первый намёк на нашу главную миссию – великое жертвоприношение, ради которого мы здесь.

Мало у кого с такой бесстрашной точностью выражен фаллический революционный пафос модерна, стирающего границу между мертвым и живым в акте созидательного разрушения. Космология Ильенкова возвращает нам пафос ведических гимнов – Шива, танцующий с огнем в многочисленных руках, творит и сжигает миры бессчетное число раз. Но место Шивы занимает человек бесклассового будущего, свободный от душеспасительных иллюзий и страха смерти. Человек как самая парадоксальная фигура атомного конструктора, рассыпающая весь конструктор ради возврата энергии в мир.

Студенты оттепельных времен, увлекавшиеся Рерихом и йогой, передавали машинопись «Космологии» друг другу. Именно ильенковская логика позволит математику и диссиденту Шафаревичу «разоблачить» коммунизм как тайный культ небытия и отрицания основ жизни.

Термоядерный пожар последней революции не мог понравиться и советской цензуре.

В Италии его книгу взялся публиковать Фельтринелли, известный у нас как первый издатель «Доктора Живаго». В Европе же Фельтринелли помнят как «красного миллионера», ненавидевшего капитализм и мечтавшего о мировой революции. На личной яхте он доставлял в Европу оружие из Магриба, чтобы создать «сеть городских партизанских ячеек», финансировал «Красные бригады» и в итоге подорвался на собственной бомбе. В текстах Ильенкова красного миллионера подкупило гамлетовское переживание бытия.

 

60‑ые: коммунизм через 20 лет

 

Теперь его выпускают в Европу. Но даже там он курит только крепкие кубинские сигареты, потому что поддерживает тропический социализм, а не западные табачные корпорации. В танцующем и бунтующем мире 1960‑ых марксизм переживает второе рождение. 1968 год обещает необратимые изменения и на фабрике и в университете и в семье. Маркузе, Фромм, Адорно, Хабермас… Ильенков чуть ли не единственный с советской стороны, кто может дискутировать с ними на одном уровне.

Их богемным радикализмом так легко очароваться. С ними дружат сюрреалисты и рок‑звезды. Их цитируют на митингах восставшие студенты. Они жонглируют феминистскими, структуралистскими и психоаналитическими словечками, сидя в модных кафе и рассуждая о товарном фетишизме, организующем наш внутренний мир по принципу супермаркета с его иерархией товаров или о культурной индустрии, которая присваивает любые протестные формы, но не сами протестные функции. Советский Союз для них это «деформированное бюрократами рабочее государство» или даже «государственный капитализм», который так и не стал социализмом и вынужден каждый день выдавать желаемое за действительное, приучая к дежурной лжи всех своих граждан. В любом случае, СССР прочно занял своё место в рыночной «миросистеме», уступив революционную роль маоистскому Китаю.

Но Ильенков не очаровывается даже втайне и всерьез спорит, выискивая смутные места в их красивых рассуждениях. Одной из фатальных ошибок нового поколения западных леваков ему видится противопоставление двух Марксов: молодого романтичного гуманиста и позднего строгого экономиста.

Поздний Маркс исследовал главный источник отчуждения – противоречие между коллективным характером труда и частным характером присвоения результатов этого труда. Человек ходит на работу, которую ненавидит, чтобы купить вещи, которые ему не нужны и принести прибыль людям, которых он не знает. Невидимая рука рынка на вашем горле как анонимное насилие капитала. Именно это ощущение, что ты проживаешь не свою жизнь, в превращенных формах массовой культуры порождает культ зомби, из которых выкачали жизнь, условно живых мертвецов, а так же вампиров и зловещих инопланетян, использующих нас в своих непонятных целях. Ильенкова смущало, что «новые левые» всё реже говорят о политэкономическом решении проблемы отчуждения, о глобальной экспансии рынка абстрактных стоимостей и всё чаще противопоставляют отчуждению художественное «остранение» в новом искусстве, обратно направленное автоматизму восприятия и поведения. В игровых формах нового искусства и контркультуры левацкая богема находила все то, чему не позволено состояться в реальности, что не может быть реализовано политически, все отложенные возможности и напрасные мечты. Так событие Революции подменяется местом Галереи.

Из МГУ его всё же вычистили за «извращение марксизма». Но это не помешало писать статьи для толстых советских энциклопедий и заниматься «наукой о мышлении». Это даже не помешало самым верным ученикам ильенковской школы приложить руку к новой программе партии.

К той части, которая про будущее. Рост потребления + воспитание нового человека + автоматизация труда дадут нам возможность достичь коммунизма. Устно добавлялось, что это можно сделать за 20 лет. Сфера общедоступного расширится настолько, что сфера «товарного» исчезнет, уступив научно организованному распределению всего и весь мир будет устроен как одна большая библиотека. Советская фантастика наконец станет реальностью. Состоится антропологическая революция, сдвиг всех отношений от конкуренции к симбиозу. Талант станет нормой, а бездарность – патологией. Продолжительность жизни, как рассчитал Ильенков, поднимется до 130 лет. В конце двадцатого века у человечества будут только два конкурирующих проекта модернизации – советский и американский. Немного утрируя, всем людям планеты придется сделать выбор и разделиться на советский народ и американский народ перед финальной битвой между ними.

Его внимательно читают Стругацкие периода «Трудно быть богом». Хотя полнее всего ильенковская космология проступит у них позднее, в «За миллиард лет до конца», где ученые понимают, что их наука с неизбежностью готовит конец света, старый мир магически сопротивляется и правильного выхода из этого нет.

Педагоги‑новаторы, назвавшиеся «коммунарами», обсуждают с Ильенковым, как переделать школьную программу, чтобы воспитать за 20 лет новых людей. Гораздо раньше, впрочем, и «коммунаров» упразднят, и у Стругацких перестанут выходить новые книги, и в Европу таких, как Ильенков выпускать снова перестанут.

 

70‑ые: видеть чужими глазами

 

После оттепели в безвоздушные брежневские годы общим настроением повзрослевших и постаревших мечтателей становится уход в частные практики: совершенствуй профессию, коллекционируй что‑нибудь, учи язык и расти детей достойными и культурными людьми, а с коммунизмом там видно будет…

Ильенков поворачивает эту тему «малых дел» по‑своему. Бывший сокурсник предлагает ему проверить собственную теорию сознания на практике в загорском интернате для слепоглухих детей.

Откуда берется личность? Из чего она собирается? Когда Ильенкова лукаво спрашивали, насколько процентов человек социален, а насколько биологичен, советский философ отвечал: «Социален на 101 процент». И значит, человек рождается на несколько лет позже своего физического появления на свет и обычно умирает несколько раньше физической смерти.

Сознание человека можно «спаять» так же, как радиоприемник, если иметь перед собой схему и понимать принцип действия. Ильенков любил собирать собственные модели магнитофонов и телевизоров, часами возился с паяльником и признавался, что именно в эти часы к нему приходят самые точные и оригинальные мысли. А если наскучивали железные детали, он занимался переплетным делом. Поврежденного человека можно заново переплести, как книгу. Идентичность это производство самого себя с помощью других.

Главное отличие человека от животных – способность пользоваться языком, но язык возможен только там и тогда, где человек научается смотреть на себя глазами других людей и, в конце концов, глазами всего человечества.

В загорском эксперименте это было воплощено буквально – научить детей «видеть» чужими глазами, а в самых сложных случаях воспринимать всю внешнюю информацию через окружающих.

Сотни раз он берет их руки в свои, прежде чем они сами смогут сделать элементарный осмысленный жест. Учит мыслить пальцами, чтобы освоить рельефно‑точечное чтение и затем постепенно развивать устную речь.

День за днем Ильенков занимается со слепым мальчиком, чтобы развить у него музыкальный слух.

Они запомнят его волшебником, пришедшим к ним сквозь безмолвие и тьму, чтобы учить их превращать действие в жест, жест в знак, знак в слово. Волшебником, открывшим окно знания в их наглухо захлопнутой вселенной. Этой своей работой он гордился больше всего.

Четверо его слепоглухих воспитанников, благодаря ильенковским «сенсомоторным схемам», научились говорить, писали стихи, получили высшее образование и даже защищали научные работы по психологии и математике. Подобных результатов не было до этого нигде в мире.

Кухня Ильенкова в Камергерском переулке стала одним из самых интересных интеллигентских клубов застойных лет. Со всеми полагающимися бардами, актерами Таганки, кибернетиками, методологами, писателями‑фантастами, изобретателями из провинции и заграничными гостями из партизанских движений третьего мира. Но сам Ильенков на этой кухне обычно больше слушал, чем говорил и перемигивался с изумрудным богомолом, жившим тут же, на цветах. Богомола философ считал самым грациозным из тех животных, каких можно завести дома.

Когда все уставали от бесед, на «ильенковских» самодельных магнитофонах слушали Галича или «Иисус Христос – суперстар».

К «дурной оригинальности» западной контркультуры, впрочем, хозяин кухни так и остался строг, страстно и старательно объяснял, что американские хиппи это социальная энтропия, остывание, согласие с уходом из Большой Истории ради личной иллюзии. Смысл оригинальности состоит вовсе не в том, чтобы изо всех сил выпячивать свою «от других отличность», а в том, чтобы лучше, чем другие, выразить Всеобщее. 1960ые в США это эпоха детей и результатов «розового» рузвельтовского «нового курса» т.е. социализации рынка, ставшей источником политического вдохновения для скандинавских стран и Канады. Но дальнейшего развития этот курс в эпоху «холодной войны» не получил и мировоззрение хиппи, при всей их крикливой цветастости и мозаичном мистицизме, стало живым выражением отказа от больших реформистских надежд. А вот в поп‑арте и концептуализме Ильенков видел веселое презрение буржуазного человека к самому себе.

В семидесятых Ильенков берется за окончательное разъяснение проблемы «идеального». Идеальное как объективная возможность, скрытая внутри всех вещей, которая может реализоваться только с помощью разумной человеческой деятельности и сопровождающей её рефлексии. Самым наглядным примером идеального является стоимость товара. Идеальное как система понятий, а человек как способ осуществления понятий. Мышление как идеальная сторона нашего труда.

 

Переплетный нож

 

В отличие от большинства своих собеседников (Зиновьев, Щедровицкий, Мамардашвили, Пятигорский), он никогда не пытался быть денди, скорее сохраняя некоторый внешний лунатизм, равнодушие к своему облику. А «длинноватую» прическу объяснял тем, что редко вспоминает о парикмахере.

Вагнеровский драматизм и контрастность, которые он так ценил в бытии, с годами проступили и на его собственном лице. Теперь он стал почти пенсионер. Но Ильенков ждал не пенсии, а коммунизма. И сделал для реализации партийной программы всё, что мог себе представить.

Новый человек не возникает. Отчуждения и опредмечивания стало не меньше, а больше. Товарно‑денежные отношения не испаряются и советская государственная собственность так и не становится по‑настоящему общенародной. Ценности не упраздняют цен, но скорее наоборот, уступают им. Официальные разъяснения о том, что при социализме цены товаров «справедливые», а при капитализме – нет, представлялись Ильенкову дремучим восточным убожеством, а не марксизмом. Следующий за революцией шаг к изменению общества так и не был сделан. Две волны мировой креативности – 1920ые и 1960ые остались в прошлом и сменились новым умственным спадом.

Философ чувствовал себя более не способным к производству смысла и продолжению космической войны с остыванием вселенной и рассеиванием первичного света. Впадал в чёрную алкогольную меланхолию, а вместо ответа на любой философский вопрос, всё чаще проговаривал свою любимую считалку про десяток негритят.

Его повзрослевшие университетские ученики покупали с рук джинсы и замшевые пиджаки «как у Сержа Генсбура», интересовались восточным мистицизмом и возможностью эмиграции и, конечно, посмеивались над ретроградным ленинизмом учителя и над его трогательной любовью к «Софье Власьевне». Для любого социального успеха нужны два базовых условия – структура и аудитория. Их учитель не находит вокруг ни того ни другого в нужном ему качестве.

20 лет ожидания коммунизма прошли и Ильенков, похоже, был последним, кто вообще об этом помнил и переживал это как личное поражение. Но прописанные ему советские антидепрессанты незаметно от семьи прятал под подушку.

Философ хорошо знал анатомию и перерезать себе артерию на шее ему не составило большого труда. Он сделал это переплётным ножом, который сам когда‑то переточил из пилы. По законам диалектики любое орудие может превращаться в оружие, как рабочий может превращаться в солдата.

Захлебываясь кровью, он вышел из квартиры и рухнул на лестнице, в миниатюре совершив то, в чем видел конечную цель всей разумной жизни. Триумф диалектики бытия есть момент возврата к большому взрыву – плазменное самоубийство реальности. Мыслящий человек в своей разумной деятельности стремится воспроизвести всю существующую природу целиком.

Мне хватило бы только его биографии, чтобы объяснить кому угодно, чем был советский век и что вообще такое модернистский проект переделки мира и человека.

В этой татлинской башне скручиваются красный флаг над Рейхстагом – «зрение» слепых детей – нестерпимая атомная вспышка, заливающая небосвод – портреты Мао на стенах захваченной студентами Сорбонны – термоядерная перезагрузка мира через финальное космическое жертвоприношение.

По любимому ильенковскому парадоксу, полный смысл «советского» может открыться нам только сейчас, после того, как оно закончилось и остыло.

Мы не помним и никак не используем того, что было здесь не так уж и давно. И значит, мы заслуживаем всего, что с нами здесь случилось и случится.

 

 

Марсианская кровь

 

 

      1   

 

В марте 1928 года студент‑геофизик Колдомасов пришел в Институт переливания крови на Якиманке, прочитав статью Богданова об опытах с обменным переливанием. Он надеялся, что волшебная «трансфузия» поднимет его уровень работоспособности перед грядущей сессией. Богданов объяснил ему, что при обмене кровь омолаживается или «достраивает» человека до совершенства и «равновесия», которое само по себе в природе не встречается. Недавно студент перенёс туберкулёз. Богданов обещал, что его, устойчивая к туберкулезу, кровь пожилого врача избавит студента от этой болезни, а организм самого Богданова освободится от старых белков. Последние сомнения у студента развеялись, когда он узнал, что Александр Александрович делал себе уже одиннадцать таких переливаний за последние пять лет и всякий раз испытывал прилив сил и восстановление угасших способностей.

Для начала они обменялись литром крови. Но уже через три часа врачам института стало ясно, что кровь Колдомасова отторгнута и началось самоотравление организма Богданова. Глава института демонстрировал редкое равнодушие к смерти и диктовал собравшимся вокруг коллегам свои симптомы, требуя точной фиксации всех результатов опыта. Его агония длилась две недели. Он желтел, корчился в судорогах и умер от отёка легких и остановки сердца. Перед тем, как окончательно потерять сознание, завещал свой мозг Институту Мозга, работавшему по тому же адресу, за стеной.

Точная причина этой неудачи уже не станет известна. Сын Богданова подозревал, что отца отравили бертолетовой солью враги народа. Некоторые коллеги склонялись к версии «научного самоубийства». Самое правдоподобное объяснение – у взаимных доноров совпадала группа, но не резус, о котором тогда ничего не знали, и это привело к смерти.

Студент Колдомасов пережил похожие муки, но выжил. Кровь погибшего Богданова осталась в нём и, как и обещал экспериментатор, полностью излечила студента от туберкулёза.

 

      2   

 

После гибели Богданова в его Институте перешли от обменных переливаний к использованию консервированной крови. В истории медицины этот известный философ и профессиональный революционер остался основателем советской гематологии.

С начала двадцатых годов он самостоятельно ставит первые опыты по переливанию на самом себе в собственной квартире. Заручившись поддержкой своего давнего друга Бухарина, Богданов едет в Англию, чтобы купить необходимое оборудование и подробно знакомится там с британским опытом внутриартериального переливания, консервирования крови и её химической стабилизации. Продолжает опыты, сняв операционную в частной клинике, и наконец, получает от Наркомздрава разрешение на создание первого в мире Института Переливания.

Ближайшие задачи Института: изучение пользы «трансфузии» при интоксикациях, создание достаточной донорской службы, устранение всех форм малокровия, порожденных голодом, туберкулезом, малярией и просто старением.

Но главная задача всё же в другом – коммунистическое бессмертие общей крови, «физиологический коллективизм сочеловеков». При одновременном переливании у двух людей возникает на время единая кровеносная система. В перспективе всеобщая неделимая энергия крови не будет принадлежать больше никому персонально. Эта мечта преследовала Богданова вот уже двадцать лет. «Не половая физиологическая общность» даст развитие совершенно новых возможностей организации и приведет к появлению общего организма бесклассового человечества – доказывал он в давней своей работе «Борьба за жизнеспособность».

«Трансфузиями» он успешно вылечил своего сына от нескольких хронических болезней. Богдановские переливания помогли сестре Ленина Марии Ульяновой избавиться от фатального диагноза. Попробовал их на себе и нарком Красин. Он обсуждал с Богдановым научные аспекты физического воскрешения людей в будущем и именно так объяснял необходимость ленинского мавзолея.

Институт, создать который распорядился лично Сталин, некоторым образом устранял Богданова из активной политической жизни, отправляя его в мир экзотической мечты. Ведь ещё недавно он создавал Коммунистическую Академию, руководил Пролеткультом и редактировал переводы Маркса и Энгельса на русский. Но время пафосных утопистов заканчивалось на глазах. Через несколько лет «марсианин», как называли его в партии, неизбежно попал бы в мельницу репрессий.

Теперь он был занят только тромбоцитами, лимфосаркомой, свертываемостью, гепатитом и костным мозгом своих пациентов и доноров. Но убеждая их в благотворности одновременных переливаний, он объяснял каждому азы своей теории.

Только в бесклассовом будущем человечество сможет осознать себя как вид по‑настоящему. При капитализме это видовое единство впервые проявляется через мировой рынок, к которому каждый имеет отношение как производитель стоимости и потребитель товаров. После мировой революции вид проявляет общность через единый планетарный экономический план. Но только через единство крови видовая солидарность коммунистических людей будет закреплена окончательно в «физиологическом коллективизме».

Цель Богданова – изменить сознание людей с помощью физиологической революции, новой формы единства. Не столько в том прямом смысле, что обновленная кровь влияет на мозг, сколько в том, что сам ритуал переливания сообщит каждой личности о её могуществе и ответственности перед остальным человечеством. Только тогда наступит настоящая свобода от индивидуальной замкнутости, для которой больше нет причин т.к. экономическая конкуренция уже не лежит в основе социальной жизни. Произойдет окончательная победа симбиоза над конкуренцией, воплощенная в общем фонде живой крови.

 

      3   

 

С психоаналитической точки зрения утопия Богданова есть желание максимально расширить семейный, кровно‑родственный круг комфорта. Внутри семьи товарно‑денежные отношения обычно стремятся к минимуму, поэтому и стоит повязать всех общей кровью.

С точки зрения либеральной критики, Богданов – интересный оппонент европейского гуманизма. На Востоке, там, где личность недостаточно выражена и востребована, люди вечно будут противиться охране прайвеси и границам частной собственности. Они будут строить утопии «великой семьи», где сама граница между людьми проницаема с помощью двух игл и резиновых трубок. В идеале все связаны со всеми единой капельницей.

Конечно, проект Богданова рифмуется с «оргонным излучением» Вильгельма Райха и другой головокружительной фантастикой мирового большевизма. На пролеткультовских диспутах под руководством «марсианина» обсуждалось, смогут ли люди, свободно развиваясь, превратиться в разумный свет, обратный энтропическим процессам? Приближает ли нас планетарный язык «эсперанто» к этим временам «лучистого человечества»? Человеческий труд, в самом общем виде, это способ удержать на земле, сохранить и преобразовать ту солнечную энергию, которая без нашей цивилизации просто рассеялась бы в космосе. Отсюда делался смелый вывод о том, что и целью самой человеческой цивилизации является превращение людей в разумный свет, создание наиболее оперативной и бессмертной формы разума. Появление мыслящей энергии, которая не иссякает. Преобразование света солнца в бессмертную и всесильную мысль, не скованную и не ограниченную ничем. Цель людей – появление у вселенной чистого разума.

Общий пафос двадцатых годов это понимание мира как системы вещей. Каково наше отношение к этим вещам? Присвоение, обладание и обмен на другие вещи доступны всем. Отраженное переживание (искусство) и новое понимание (наука) вещей всегда были доступны только элите. Наступает время сделать элитой всех. Для этого нужно перестать демонизировать и проклинать свою материальность и сделать свой организм по‑настоящему управляемой и по‑настоящему социальной вещью.

 

      4   

 

Богданов был блестящим спорщиком. Полемизировал с Бердяевым и «Вехами», остроумно называя последние «покаянным сборником поумневших под кнутом реакции русских либералов». Глубокий политэконом, он идеально изложил эту доктрину для рабочих в коротких брошюрах. Золотой медалист и врач по образованию, считал капитализм возрастным атавизмом общества, который можно и пора вылечить. Из народников после университета скоро перешел в марксисты. Дальше биография стандартная: тюрьма – ссылка – заграница. В тюрьме он пишет о связи между одиночным заключением и властью моноидеи над человеком. В эмиграции дружил с Луначарским и Горьким и даже основал вместе с ними на Капри «Школу пролетарской культуры».

Эта «школа» негласно конкурировала с ленинской, созданной во французском Лонжюмо, и Ленин, считая Богданова одним из главных партийных философов, всё же нещадно критиковал его и за левацкие перегибы прозвал «ультиматистом». Внутрипартийный спор с вождем о том, нужно ли участвовать в работе Государственной Думы, быстро перерос в философский диалог об отношениях материи и сознания.

Что такое материя, базовая основа мира или относительный «конструкт», постоянно изменяемый горизонт нашего ангажированного знания? Для Богданова любые знания всегда и полностью историчны, это организованный групповой опыт и нет никакого «на самом деле», точнее, оно нам попросту недоступно. Предел точности любой истины зависит в итоге от производственно‑обменных отношений эпохи. Для Ленина – у нас есть доступ к объективной внеисторической истине мира. Эта истина заключена в неизменных законах диалектического развития и они постижимы.

Диалектика Богданова акцентирует связь всех явлений действительности, а ленинский пафос прежде всего ищет их главный конфликт и взаимное отрицание.

Вернувшись в Россию, Богданов работает врачом на фронте в 1914‑ом году и окончательно убеждается там в необходимости массовых переливаний крови.

После революции, на высоких должностях в сфере культурной политики большевиков, он разрабатывает собственную «организационную науку» – тектологию, один из прообразов кибернетики. Её суть – избавление от хронических познавательных противоречий.

Отношений между психическим и физическим миром не понять, если не держать в уме, что главный закон нашей истории – растущая организованность жизни. И отдельные сознания и большие информационные системы (организации, классы, сообщества) стремятся к равновесию между внутренними и внешними раздражителями и пытаются устранить препятствия на пути к таким равновесиям. Это приводит на всех уровнях к бесконечному отбору жизнеспособных систем и потере нежизнеспособных. Для объяснения парадоксальных взаимоотношений разных систем, Богданов выдумал собственные термины: «ингрессия», «эгрессия» и «дегрессия».

 

      5   

 

Впервые он описал свою мечту о «товарищеском обмене кровью» сразу после первой русской революции в фантастическом романе «Красная звезда». Землянин влюбляется в марсианку и попадает на её далекую планету. Основной закон на коммунистическом Марсе таков – давать другим больше, чем берешь у них. Тех, кто дает меньше, чем берёт, называют «вампирами» и «живыми трупами».

Одним из источников вдохновения Богданова была розенкрейцеровская утопия Джакомо Казановы («Икозамерон») о «мегамикрах» – недоступных нам, простым смертным, жителях полой земли, которые летают внутри планеты на своих крылатых лодках. Все жители полой земли – андрогины, они двуполы и никогда не испытывают голода потому, что у каждого из них есть женская грудь и они всегда готовы накормить друг друга молоком. Их двуполость обеспечивает им единство, они все – не просто «большая семья», но почти что один организм, хоть и условно разделенный. Среди марсиан Богданова так же царит бисексуальная стертость полов и коммунистическая полигамия. В их языке вообще нет мужского и женского родов. Марсиане, чтобы омолаживать и оздоравливать друг друга, постоянно меняются кровью, переливая её. Сознание утописта нащупывает что‑то, что разобщает людей на более глубоком уровне, нежели частная собственность. Частная собственность оказывается следствием разделения на мужское и женское, которое должно быть снято в утопии, и вообще неравенство и конкуренция коренятся в разделении людей на отдельные тела. Молоко Казановы это всё же коммунизм общего удовольствия, но Богданову нужен коммунизм общей физиологии, общего тела, неделимой энергии в общей венозной системе бесклассового народа «сочеловеков».

Богданов – один из первых идеологов искусственного интеллекта. У марсиан есть мыслящие машины. Они непрерывно обрабатывают данные и фактически заменяют марсианам правительство, составляя общий план их жизни. Этот рукотворный разум, выполняя роль пастыря в Небесном Иерусалиме, производит для марсиан и новые термины, понятия, слова. У Казановы всё было проще – язык «мегамикров» волшебный, потому что это язык Адама до грехопадения и кто знает его, тот способен магически управлять всеми вещами.

Загруженный в машину марсианский интеллект есть всеобщий и чистый Разум, отдельный от коллективного тела. В «Матрице» и «Терминаторе» похожая ситуация превращается в военный конфликт между автономным духом машин и общим телом человечества. Коммунизм машин начинает революционную войну против старого мира людей. Разумный инструмент восстает против глупого создателя. Но в утопии Богданова нет такого противоречия. Править и служить – одно и тоже в новом бесклассовом обществе, мозг которого автономен и не принадлежит никому. К тому же, восстание машин исключено по той причине, что они не имеют врожденного инстинкта жизни и им всё равно, существуют они или нет.

На бесклассовом Марсе есть телевидение, космические корабли на ядерных реакторах и «объемное кино». Пессимистичным ответом на «Красную звезду» станет «Аэлита» Толстого, где сходные по техническому развитию марсиане, запутавшись в войне цивилизаций, угасают в наркотическом дыму и никакая революция уже не возможна.

У богдановских марсиан огромные глаза и треугольные головы. Но чтобы не выделяться среди людей, на земле они носят маски с местными лицами, решая между собой, есть ли у нас шанс развития или мы – тупиковая ветвь, которую нужно безболезненно отсечь и забрать себе эту планету со всеми её ресурсами? Этот вопрос явно отсылает нас к Уэллсу, «марсиане» которого в «Войне миров» были простой иллюстрацией британского империализма, обращенного против самих британцев т.е. вывернутого наизнанку. Вернувшись с Марса, герой «Красной звезды» чувствует невыносимую космическую ностальгию. В 1920 году Богданов пишет поэму «Марсианин, заброшенный на землю». Одним из первых он воплотил в своей фантастике эту новую форму интеллигентского нарциссизма: я заброшен сюда с другой планеты и мучаюсь среди вас воспоминаниями о лучшем мире, меня пославшем. Потом в литературе это будет повторяться десятки раз: «Пхенц» Синявского, «Трудно быть богом» Стругацких и вплоть до песни «Бухгалтер Иванов» группы «Бахыт Компот».

 

      6   

 

Ленин считал его латентным идеалистом, так и не изжившим в себе до конца некоторых мистических настроений. В 1926 году, получив разрешение создавать Институт, Богданов решил, что настало время для реализации собственного «марсианского проекта».

Предельную востребованность Институт пережил во время войны. Впрочем, он почти дожил и до наших дней. В последние годы там случились активные сокращения и закрытие большинства лабораторий. Государство, исходя из рыночной логики, сократило всё «не эффективное» т.е. не прибыльное. Пикеты и подписи сотен медиков, как всегда, ничего не дали. То, что осталось, превращено сейчас в службу предоставления коммерческих услуг. Обследование там стоит около тысячи долларов.