Как коммунисты насекомых перехитрили

Вполне можно отнести к гениальному философскому открытию наблюдение Л. Язовской о насекомом, которое не убивает свою жертву, а подает ее своим детям в парализованном виде, в результате чего они едят не только свежее, но и «живое» мясо. Здесь же стопроцентное сходство с нашим коммунистическим тоталитаризмом! Ведь советский человек (совок) и был той живой, но парализованной жертвой, которую не только заставляли бесплатно трудиться в сталинских колхозах, но которой даже запрещали плакать по сыновьям, привезенным в цинковых гробах из Афганистана. И никто до сих пор не подсчитал, сколько погибло нашего парализованного брата на различных необъявленных войнах.

Но коммунисты превзошли это хитроумное насекомое. Если последнему требовалось вновь и вновь искать жертвы, то у коммунистов эта проблема решалась автоматически. Ибо каждый совок после себя оставлял одного или нескольких подобных себе парализованных потомков, которых сейчас не могут вывести из столбняка ни демократия, ни гласность. Разве нельзя назвать парализованным общество, граждане которого, побывав несколько лет на свободе, вновь ринулись в нерушимый Союз? Ведь сейчас никто никого не загоняет туда насильно, но мы не можем жить без казармы. Может быть, потом кто-то и очнется—после того, как бывшие путчисты, создав в России теневой кабинет, вновь загонят людей в казармы, где будет армейская дисциплина и гарантированный солдатский паек.

 

КУРЬЕЗЫ ЭПОХИ СТАЛИНИЗМА

В советских военных училищах «История военного искусства» по значимости занимала важное место наряду с «Кратким курсом истории ВКП(б)», независимо от того, то ли это заведение техническое или гуманитарное. Поскольку тогда война закончилась лишь недавно, этот важный предмет начинался с перечисления причин Победы СССР над фашисткой Германией. Важным пунктом этого перечня был «Победил Сталин» без всякого, как ни странно, «товарища», хотя в эти годы имя Сталина не существовало без этой приставки. Потом шли по списку «ВКП(Б)», «Советский народ», «Советское государство» и другие менее значимые пункты, руководимые опять-таки «товарищем Сталиным». Эти две важные «истории» входили в число госэкзаменов и, видимо, благодаря духу сталинизма, по ним не бывало даже троечников. Тем более, преподаватель «Военного искусства» так красочно рассказывал о прозорливости и величии Сталина, что после таких лестных слов сам Варлам Шаламов, будущий автор «Колымских рассказов», отбывающий в это время свой 20-летний срок, мог бы крикнуть «За Сталина!» Теоретик военного искусства настолько был убежден в гениальности «Девяти великих сталинских ударов» в Великой Отечественной войне, что после окончания своей лекции он даже не спрашивал «Есть ли у кого вопросы?», как это общепринято. Кто знает, может быть, он это делал с гуманных соображений, ведь тогдашний сомневающий тут же был бы отправлен на Колыму.

Кстати, есть и в наше время подобный талантливый рассказчик. Например, лидер КПРФ товарищ Зюганов частенько при любом удобном или даже неудобном случае восхваляет Сталина так, что мой тогдашний учитель военного искусства мог бы позавидовать ему за красноречие. При этом он обязательно заклеймит антисталинистов Хрущева, Горбачева и Ельцина, называя их предателями. По его словам, Сталин выиграл войну, при нем учились и лечились бесплатно и, главное, при Сталине советский человек не беспокоился о завтрашнем дне. Однако никто не спорит с ним и не задает ему вопроса, хотя многим уже известно, что не будь Сталина – не было бы и войны, что коммунистическая Северная Корея до сих пор нищенствует по Сталину, где нет в XXI веке ни Интернета, ни мобильного телефона, хотя есть там бесплатное обучение и лечение, наподобие бесплатного сыра в мышеловке. Но задавать вопросы лидеру КПРФ так же бесполезно, как и батюшке, ведь батюшка в своем ответе всегда сошлется на Бога. А Бог, как нам известно, всегда прав, как и Сталин.

В конце своего рассказа я вспомнил об одном курьезном случае, произошедшем в годы курсантской жизни. Хотя в программе обучения не было особой военной тайны, тогда многие учебники являлись секретными и поэтому курсанты пользовались лекцией, продиктованной преподавателем. Для конспекта каждый курсант имел толстую, наподобие амбарной книги, пронумерованную, прошнурованную и скрепленную сургучной печатью, тетрадь, которую после урока командир классного отделения отбирал и сдавал в секретную часть. Лишь на время казарменной самоподготовки командир выдавал конспекты курсантам. И вот однажды после очередной самоподготовки была обнаружена пропажа одной тетради. Где-то через час была уже объявлена боевая тревога по училищу, а курсант, потерявший конспект, и командир классного отделения были посажены на гауптвахту. Искали тетрадь всюду и, наконец, через день нашли ее в выгребной яме, а курсанта и командира вскоре тайно отправили куда-то. Поговаривали, будто за этот инцидент был строго наказан тайно даже сам начальник училища, боевой орденоносный полковник.

 

ПОЭЗИЯ

В непроницаемых палатах советских психбольниц частенько «рождаются» такие гении и знаменитости, как Наполеон, Гагарин, Штирлиц, даже бывают там Пушкины и Маяковские. Однажды один из таких «поэтов» передал мне сочиненный им текст нового Гимна Советского Союза, чтобы я отправил его в Москву на конкурс. Я изучил текст гимна и так, и сяк, но, не поняв ничего, сделал вывод, что он, пациент, мыслит своей дурной головой намного глубже, чем я своей здоровой. После этого у меня появился завидный интерес к поэзии, и я начал понемногу просматривать газеты, журналы, где публиковались стихи современных поэтов. Хотя наставники этих поэтов давали стихам своих подопечных весьма высокие оценки, именуя авторов самородками, но я в них не видел ничего восхитительного и потому долгое время находился в состоянии апатии, считая себя умственно неполноценным.

Постепенно, изучая стихи советских поэтов и рецензии на них, я пришел к выводу, что чем они были непонятнее мне, тем оказывались более гениальными и выдвигались даже на соискание государственных премий. Такая обратно пропорциональная закономерность усилила мое любопытство, и я как-то между делом поговорил о современных стихах с одним знакомым мне поэтом. Он относил поэзию к уникальнейшему литературному жанру, а самих поэтов ставил наравне с Эйнштейном. По его мнению, стихи ценятся тогда, когда каждый человек понимает их по-своему. Закруглил он нашу беседу словами К. Маркса, что «наслаждение искусством доступно только художественно образованному человеку».

Такая авторитетная консультация сдвинула мой разум, и я наконец-то понял, что стихи сочиняются чуть ли не по законам «теории относительности», которая, как нам известно, до сих пор туманна даже для многих ученых. Ведь, действительно, затасканные строки Маяковского «Мы говорим—Ленин, подразумеваем—партия, мы говорим—партия, подразумеваем—Ленин» говорят, оказывается, вовсе не о сплоченности партии, как нас учили с малых лет, а, напротив, о казарменном единоначалии при военном коммунизме. Мой консультант, видимо, был прав, и трактовать их можно произвольно. Выходит, советские стихи подобны советским законам: как говорится, закон—что дышло, куда повернул, туда и вышло.

Основоположником такого затуманенного поэтического стиля можно считать, пожалуй, В. Маяковского. Однажды, в годы цветения Маяковского, когда он читал свои стихи в Казанском университете, один храбрый студент подбросил ему довольно смелый вопрос: «Владимир Владимирович, мы почему-то вас не понимаем!» Маяковский ответил ему не только смело, но и нахально: «Вы еще не доросли до этого». Ответ Маяковского оказался окончательным и обжалованию не подлежал. Надо полагать, что Маяковский подобные выступления делал во многих других городах России, как нам известно теперь, стал со временем не только поэтом революции, но и поэтом № 1. А Лермонтов, Пушкин, Есенин и другие поэты, у которых стихи были понятны даже для каждого тугодума, становились по сравнению с Маяковским все меньше и меньше.

Хотя Маяковского мало кто понимал, но заставляли зубрить его всех—от школьника до академика. Школьные учителя тоже не понимали Маяковского, но для них была выпущена хрестоматия, где расшифровывалась каждая его строка, чтобы понимали поэта революции только по-партийному. Вряд ли найдется школьник, который бы не писал сочинение по творчеству Маяковского. Тема эта была в школьной программе престижной, и учителя не смели поставить за сочинение тройку или четверку, хотя точно знали, что оно списано со шпаргалки. А «образ Ленина в творчестве Маяковского» мог бы попасть в книгу рекордов Гиннесса как долгожитель. На эту тему была выпущена складная миниатюрная типографская шпаргалка, которой пользовались абитуриенты всех вузов и городов в течение двадцати, а может быть, и более лет. Но Маяковский помог не только абитуриентам стать студентами, но и помог выйти «в люди» многим другим. Занимаясь творчеством Маяковского, легче было получить степень доктора или звание лауреата. Если какой-нибудь артист театра или кино не мог дотянуться до «народного», то ему давали возможность читать поэму «Хорошо» или «В.И. Ленин». Надо отдать должное Маяковскому, что он сумел доказать нам иллюзорность стихотворчества. Судите сами, автор крылатой фразы «И жизнь хороша, и жить хорошо» сам вдруг взял да застрелился, оставив весьма мрачную предсмертную записку, попавшую сразу в список секретных документов.

После своей смерти Маяковский также остался поэтом №1, и его непонятные многим читателям словосочетания и словотворчество вошли в норму советской поэзии. Непонятность стихов принималась за гениальность. Критики восхищались найденными ими «самородками», а читатели, чтобы не казаться тугодумами, тоже поддакивали им. В застойные годы даже возник книжный бум, и таким образом формировалось ложное общественное мнение о самой читающей стране. Многие, гоняясь за модой, украшали свои тесные квартиры ненужными книгами. А у кого не было денег на покупку книг, тот, наняв художника за пару бутылок водки, изображал на стене библиотеку, набитую книгами. Самая читающая страна маршировала в ногу к Светлому будущему, а кто не шагал в ногу, тот вылетал из колеи и оказывался на обочине.

Я тоже, как и вся страна, начал шагать в ногу и свою скромную библиотеку до отказа набил книгами, среди которых много было стихов. Но тех стихов, которые понятны мне и близки (например, стихи Высоцкого), достать было невозможно. Вот ведь парадокс: народ его понимал, а Союз писателей считал графоманом. Даже машинописный вариант сборника стихов Высоцкого стоил на черном рынке 300 рублей. За распространение его стихов можно было тогда схлопотать статью и получить срок до 7 лет.

Чтобы опубликовать стихи хотя бы в заводской многотиражке, нужно быть членом литературного кружка и лишь с напутственным словом руководителя можно пробить себе дорогу. Как-то один мой знакомый поэт-самоучка послал свои стихи в редакцию без рекомендации руководителя кружка, подписав их своим, никому неизвестным именем. И ему литконсультант редакции ответил: «Вы прислали интересные стихи, живые и непосредственные, непохожие на другие. Но им явно недостает профессионализма, то есть это стихи любительские, для своих—печатать их в большой газете нельзя. Хотя мне лично очень жаль, что это так».

Опять-таки парадокс: стихи ему нравятся, но печатать их нельзя. Они были слишком доходчивые, и эта простота видимо, смутила литконсультанта.

В перестроечные годы советская поэзия начала постепенно входить в мировые стандарты и перестала быть уникальным жанром. Даже талантливый поэт Е. Евтушенко признался в этом во время своего творческого вечера в Останкино. «Поэзия—это баловство»,—заявил он покаявшимся голосом на весь мир. Многие тогда приняли эту фразу за шутку, но Евгений Александрович не шутил, и он все-таки перешел на прозу, даже стал режиссером и сценаристом. Его последние газетные публикации оказались намного выше, его стихов по доходчивости и по глубине философских размышлений. Действительно, при подборе рифм и других стихотворных размеров теряются глубина и меткость авторских мыслей.

Вот как оценивает поэзию известный поэт Аркадий Драгомощенко в «Литературной газете» от 22.05.91 г.: «Для меня лично поэт—это тот, кто вопреки всему может предаваться безделью и праздности... Помимо того, нельзя забывать, что человек, который занимается совершенно бесполезным делом,—а я уверен, что никакого влияния ни на что поэзия не оказывает, а если оказывает, то лишь на ничтожные явления: на крик птицы, на оттенки ржавчины и пыли, на утреннюю дремоту»,—может быть всей серьезностью отнести к себе слова Андрея Платонова, как исчерпывающее объяснение того, чем занимается поэт и следовательно, остального—предшествующего ему и окружающего: «Его ничто особо не интересовало—ни люди, ни природа,—кроме всяких изделий. Поэтому к людям и полям он относился с равнодушной нежностью, не посягая на их интересы» («Происхождение мастера»).

Тут вполне можно согласиться и с Е. Евтушенко, и с А. Драгомощенко. Но не кажется ли вам, что советская поэзия усложнена умышленно или стихийно, чтобы хоть каким-то образом продержаться «на плаву»? Ведь Пушкина, Лермонтова и Есенина понимают даже неграмотные люди, а современных поэтов мы читаем с помощью «переводчиков». И не кажется ли вам, что это явление связано с нашим национальным мышлением, где непонятное принимается за гениальность?

В подтверждение этой версии можно процитировать кусочек доклада лауреата Нобелевской премии академика И. П. Павлова, прочитанного им в Петрограде весной 1918 года «Об уме вообще и русском в частности» («Литгазета» от 31.07.91 г.): «Вообще у нашей публики есть какое-то стремление к туманному и темному. Я помню, в каком-то научном обществе делался интересный доклад. При выходе было много голосов: «Гениально». А один энтузиаст прямо кричал: «Гениально, гениально, хотя я ничего не понял!» Как будто туманность и есть гениальность».

Сказанные золотые слова великого русского ученого вполне подходят и для наших современных стихотворцев.

СИНДРОМ ХРЮШКИ

«Если вас с утра до вечера называют свиньей, то через день вы начнете хрюкать». (Н.С.Хрущев)

Вспомнил я эту известную многим цитату опального генсека, высказанную на каком-то съезде КПСС, когда россияне усердно начали восхвалять гимн СССР (гимн ВКП(б) по предназначению), предложенный Путиным на утверждение законодательным органам власти в декабре 2000 года. Судя по публичным высказываниям известных всему миру советских «звезд» разного направления и разной величины, полюбили, оказывается, музыку Александрова в основном на почве того, что они в течение полувека вечером засыпали с этим гимном, а утром — просыпались. Выходит, если бы граждане слушали эту музыку редко, скажем, раз в месяц, то никакой любви к ней не было бы и она оказалась бы плохой музыкой. Поскольку у многих людей мозги работают и во время сна, гимн этот, надо полагать, звучал в их ушах круглосуточно. Следовательно, Сталин, заставляя советских людей слушать гимн круглосуточно, заразил их необратимым синдромом, и они, наконец, по логике Хрущева, начали мурлыкать его кто со словами, кто без слов всюду, даже в тех местах, где это противопоказано. Если россияне будут слушать этот гимн еще лет 40, то они настолько полюбят его, что вполне могут в состоянии аффекта убить того, кто не встанет при его исполнении. Такие, готовые не вставать, люди тоже есть, они тоже «звезды» первой величины, и потому, не боясь, публично высказали свое отношение к этому гимну. Они против принятия сталинского тоталитарного гимна.

Некоторые, зараженные синдромом хрюшки, дошли даже до абсурда. Например, Ю.Лужков минут 20 убеждал Е.Киселева в «Итогах», будто гимн СССР - это не политическая музыка, а хорошая, ибо, по его мнению, не бывает политической музыки. А ведь именно гимн СССР наиболее политизированная музыка, ставшая хорошей лишь в результате постоянного звучания, то есть синдрома хрюшки. Если бы кто-либо посмел не встать при исполнении гимна СССР во времена Сталина, тот был бы непременно застрелен на месте.

 

ЛЕОНИДУ БРОНЕВОМУ – 85

Оказывается, он не только мой кумир, но и мой ровесник и я не знал об этом раньше, к сожалению. Хотя Леонид Броневой мировая звезда и народный артист СССР, а я лишь малоизвестный писатель, мы по единомыслию прямо-таки близнецы – это я понял 17 декабря 2013 года в ходе телепередачи Андрея Малахова «Пусть говорят». На мой взгляд, Малахов стоит по-своему мастерству на мировом уровне, ибо вряд ли кто из наших телеведущих сумел бы так умело проложить телемост между Москвой и Киевом для общения тяжелобольного актера с его многочисленными поклонниками. В отличие от меня, доживающего свой век в казанской хрущевке в автономном режиме старика, Леонид Броневой вот уже несколько лет лечится (живет) со своей верной женой в знаменитой киевской клинике «Сердце», основанной много лет назад известным кардиохирургом академиком Амосовым. По словам Леонида Броневого, для лечения и проживания в московской клинике сердечно-сосудистой хирургии у него не хватило средств, а киевская клиника охотно взяла его на иждивение, как земляка.

Своим особым, ранее неизвестным для широкой публики и резко отличающимся от других интеллектуалов мнением, Леонид Броневой жутко разочаровал на телемосте своих поклонников, хотя они традиционно пожелали ему, тяжелобольному старику, долгой счастливой жизни, а он, огорчая их, наотрез отказывался от такой жалкой старческой жизни и от противоестественного инвалидного счастья. Тут я наверняка оказался единственным, понимающим его телезрителем, ведь я сам частенько оказывался в подобном противостоянии, уклоняясь в дни своего рождения от привычных букетов и штампованных поздравлений. Мне-то простительно, ведь я не театральный, не привыкший к цветам, человек, хотя в далеком детстве кормил корову полевыми цветами. Но тяжело оказаться в конце своей жизни гадким утенком великому актеру Броневому, ведь ему, как выяснилось в ходе телемоста, не только не нравятся цветы, но они, по его мнению, пахнут еще и кладбищем. После такого нестандартного признания Леонида Броневого аудитория Малахова буквально взорвалась, и известные актеры, сидящие на первом ряду, пытались образумить старика, а некоторые, более темпераментные, чуть не вылезли из своих инвалидных колясок. Могли бы его слегка поколотить, если бы он находился рядом.

Несмотря на обозленность аудитории тяжелобольной актер не терял самообладания и продолжил дистанционно дразнить своих поклонников, объясняя им абсурдность празднования старческих дней рождения, похожих на веселый траурный процесс. Для россиян, привыкших праздновать свои дни рождения даже в окопах, особое мнение Леонида Броневого оказалось аморальным и начисто отметалось публикой. А ограничивая долголетие, Леонид Броневой как бы вызывал огонь на себя. Хорошо, что он не призывал к узаконению эвтаназии – тут бы его доконали окончательно, превратив киношного Мюллера в настоящего. Кстати, в годы перестройки я сам крепко пострадал за это и спас меня тогда от народного гнева московский профессор Долецкий, опубликовав статью о праве человека на добровольный уход из жизни в случае неизлечимой болезни или если осточертела ему болезненная некомфортная старость.

Кому как, но мне телемост Малахова Киев-Москва понравился, ведь рассказывать публично о себе весьма сложно, а мой ровесник, Леонид Броневой, сделал это за меня. Дай Бог ему доброго здоровья, хотя я, как и он, неверующий.

 

УТЕЧКА ЛЕНИ

Когда я был маленьким, в нашей деревне жила одна сверхленивая татарская семья. А такие семьи в деревнях опускаются за черту бедности. Малюсенький, не больше баньки, накренившийся домик с соломенной крышей, полупустой огород без ограды, ни скота, ни птицы, ни сарая, ни погреба. У них даже не было топора и лопаты, без которых в деревне невозможно жить. Начинают варить картошку, а за солью бегут к соседям и чаще всего босиком: возиться, надевать лапти—лень. И это были не инвалиды, а вполне здоровые муж и жена, которые в этой нищенской жизни нарожали кучу себе подобных нищих.

Потом, будучи взрослым, я побывал в глуши Красноярского края и видел там такие же сверхленивые русские семьи. А вот в соседней деревне, где жили депортированные из Поволжья немцы, я увидел только зажиточные крестьянские хозяйства. И подумал: «Что же сделала с нами, и русскими и татарами, советская власть, если мы превратились в таких людей?!»

Сейчас много говорят об «утечке мозгов» из бывшего СССР. А не получится ли так, что в будущем, скажем, в Германии появятся сверхленивые граждане, живущие в накренившихся домах, напоминающих русские баньки, и бегающие за каждой мелочью к добрым соседям? Утекают на Запад наши сверхленивые гены...

 

ТОЧКА ВОЗВРАТА

Много лет назад я смотрел интересный научно-популярный телефильм из серии «В мире животных», где некоторые рыбы, поплавав несколько лет в дальних реках и морях, возвращались, преодолевая опасные пороги и нападения многочисленных хищников, в родные места, где они родились. Отметав икру, они сразу же умирали и дно водоема покрывалось тысячами мертвых рыб. Как им удается найти место своего рождения и для чего совершается этот массовый ритуал самоубийства, автор фильма не объяснил, ссылаясь на неизученность этого, как бы, мистического явления. Оно неизвестно и ученым, и, пожалуй, даже самому Богу, хотя, по всей вероятности, Бога выдумали сами люди для успокоения души. К сожалению, души, говорят, тоже нет, а есть только мозг.

Я сам тоже додумался до этого лишь на закате своей жизни, когда почему-то начал тихо напевать давно забытые мелодии своего невеселого колхозного детства. К тому же, мне стали вспоминаться давно исчезнувшие места того времени и даже давно умершие люди. А ведь, в самом деле, я тоже, как и эти рыбы, прожил всю жизнь на чужбине за тысячи километров от родных мест и никогда не напевал мелодии своей юности, а думать о давно исчезнувших местах некогда было на чужбине.

Именно старческое поведение своего сознания связало меня с поведением загадочных рыб, хотя, согласно науке, рыбьи гены не похожи на людские. Как бы то ни было, и в наше время рождаются иногда страшные дети с неизлечимыми чешуйками, которые, пугая брезгливых людей, мучаются всю жизнь, обидевшись на маму с папой. Конечно, было бы разумно сразу же в роддоме усыпить такого нежизнеспособного новорожденного, как это делали в старину даже верующие повитухи, чтобы он не проклинал потом своих родителей. Однако это в отсталых в этом направлении странах, как Россия, считается бесчеловечным, а чешуйчатый ребенок все-таки человек.

Пожалуй, оказаться беспомощным инвалидом страшнее смерти, если даже есть у тебя покорная сиделка.