По ком звучала седьмая симфония?

Летом 1942 года с риском быть сбитым при пересечении линии фронта специальный самолет доставил в окруженный гитлеровскими войсками Ленинград партитуру Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича из Куйбышева, где маэстро находился в эвакуации. По мысли организаторов этой акции, исполнение симфонии, состоявшееся 9 августа в Ленинградской филармонии, должно было символизировать несгибаемость духа жителей и защитников осажденного города, их решимость выстоять. Так великий композитор помог обелить тяжелую вину Сталина за просчеты на первом этапе войны, обернувшиеся тысячами и тысячами неоправданных жертв.

По тогдашним официальным сообщениям, Шостакович начал писать эту симфонию в начале войны, что побудило многих восхищаться героической трудоспособностью больного и истощенного композитора, сумевшего за столь короткое время сочинить столь масштабное произведение на весьма непростую тему. Лишь после смерти Шостаковича начали появляться версии, что он делал наметки Седьмой симфонии еще в предвоенные годы, задумав ее как протест против массового сталинского террора, против несправедливости, когда его опера «Леди Макбет Мценского уезда» была встречена разгромной статьей-приговором «Сумбур вместо музыки». Подобным методом протестовали обычно писатели-диссиденты, пишущие «в стол». По сравнению с писателями, которые рисковали жизнью при обнаружении текста, у Шостаковича было надежное алиби - даже самый музыкально образованный чекист не мог выявить заложенный в партитуру протест. Надо полагать, идея использовать музыку опального Шостаковича в блокадном Ленинграде принадлежала не ему, а чекистам. В этой ситуации композитору, видимо, несложно было срочно систематизировать старые ноты, протестующие против сталинского террора, и назвать их симфонией, посвященной родному Ленинграду и победе над фашизмом.

Изложенная версия истории с Седьмой симфонией Шостаковича не только помогает нам увидеть обратную сторону партитуры, но и подкорректировать наш боязливый менталитет, ибо мы, как и сам маэстро, опасались назвать ее антисоветской, ведь еще недавно она работала на Советы. Но, с другой стороны, маэстро выручил нас, тугоухих, приблизив чуть-чуть к музыкальной элите: ведь она тоже, как и мы, в 1942 году не знала, по ком звучит симфония—то ли по Гитлеру, то ли по Сталину. Если бы Шостакович назвал ее антисталинской даже в конце своей жизни, то он мог получить «сумбурность» посмертно, ибо в 1973 году Сталин был уже почти реабилитирован...

Шостакович, опасаясь за судьбу семьи, частенько вынужден был подписывать организованные протесты против Сахарова и Солженицына, где они назывались отщепенцами. М. Ростропович писал в «Известиях» от 24.09.96г. следующее: «Может быть, я скажу кощунственную вещь, но, по-моему, мы не имеем права праздновать 90-летие Шостаковича. Встречать эту дату с радостной душой, легким сердцем. Потому что эта дата скорбная, дата—горькая. Она должна напомнить нам о нашем общем долге, долге страны, нации, народа перед таким несчастным человеком и таким нечеловеческим гением».

КЛАССИКА ВМЕСТО ДРОВ

«Мы — самый читающий народ в мире!» - в начале перестройки эта иллюзия достигла своего апогея, и некоторые из нас, чтобы шагать в ногу с народом, начали заставлять свои квартиры огромными книжными шкафами с толстыми томами классиков мировой и отечественной литературы.

Как же мы, находясь на одном жизненном уровне с банановыми республиками, смогли убедить весь мир, что советский народ - самый читающий? Во-первых, мы всегда читали в общественных местах, и иностранцу даже не приходила в голову мысль о том, что большинство из нас ехало в метро или трамвае с открытой книжкой в руках лишь для того, чтобы не уступать место старшим.

Во-вторых, советская статистика делила многомиллионные тиражи советских писателей на «душу населения» страны. В результате на каждого из нас приходилось неслыханное количество книг, несмотря на то, что многие издания, пролежав на складах книготоргов, снова уходили на переработку на целлюлозно-бумажные комбинаты.

В-третьих, обманывая других, мы уже сами поверили в это и, войдя в азарт, покупали на последние копейки книги, хотя многие из нас до них почти не дотрагивались.

Перестройка все-таки поставила нас самых читающих на свое место и это хорошо видно было в магазинах книготоргов. Так, например, толстое сочинение Тургенева стоило тогда всего два рубля, Набокова - три рубля, а том Ленина в дорогостоящем твердом переплете - один рубль. О произведениях других писателей и говорить нечего.

Однако отчаиваться нам не стоит. Например, один мой знакомый, живущий в частном доме, решил помочь торговцам книгами. Двух-трех томов Тургенева или другого классика хватало ему, чтобы истопить титан.

А десяти-пятнадцати томов Ленина вперемешку с Набоковым вполне было достаточно и для русской печи. По его мнению, книги в качестве топлива по сравнению с дровами обходятся в два раза дешевле.

Кто знает, если бы этот почин подхватили другие жители частных домов, то возможно, книготорги были бы спасены от банкротства. А народу вернулось бы доброе имя самого читающего в мире - опустошение книжных полок статисты наверняка не оставили бы без внимания…