А что?.. я художник. имею право

 

Эта фраза часто звучала у нас дома. Вот её история. Дед со своим приятелем были командированы, кажется, в Москву. Для ночлега им отвели какой-то кабинет. Спать пришлось на столах.

И вот, приятель (обладавший необыкновенно тонким голосом) разулся и разместился на широком столе, положив ногу на ногу… В этот момент открылась дверь и в ней появился чиновник внушительного вида…

- Это что здесь за ночлежка?!

Приятель, не меняя позы, повернул голову и с большим достоинством (тонким своим голосом) заявил:

- А щто?.. Я худо-ощник. Имею право.

- А-а… Художник… Ну-ну, отдыхайте…

Дедушка очень смешно, в лицах, рассказывал эту историю. А когда бабушка начинала его ругать… например, за то, что он испачкал краской рубашку, диван или пол, или волосы, Дед с важностью поворачиваясь, произносил тонким голоском:

- А щто?.. Я худо-ощник!.. Имею право!

 

Совсем опаршивел парнишка

 

В подростковом возрасте у меня возникли проблемы с кожей. Как сейчас говорят – акмэ. Я этому не придавал большого значения. Полагал, что шрамы украшают лицо мужчины. Врач, полная и добрая, мне сказала:

- А, может быть, ты просто не промываешь лицо? Возьми мочалку и промой хорошенько. Прямо так… хорошенько промой.

Хорошенько… Я, как человек последовательный, взял мочалку - настоящую, натуральную… из настоящего мочала - и жёстко натёр лицо. Хорошенько…

В этот вечер Дед молча допил чай, встал… и, уходя, бросил вполголоса, отстранённо:

- Совсем опаршивел парнишка…

 

Калька, иди!

 

Едим молча. Вдруг бабушка откладывает вилку:

- Нет, я по сию пору не могу понять!.. Как это возможно!.. У меня просто в голове не укладывается!.. Своему сыну собственному наливать водку!.. Своими собственными руками!..

Дед хмурит брови:

- Какому сыну?

- Как вспомню эту картину… прямо не могу! Как мамаша, Агафья Карповна, вам в Паче после бани наливала!.. Наливает за печкой, зовёт: «Калька, иди!» А этот и бежит довольнёхонек – налили ему! Как же! Стремится выпить!.. Не терпится!.. Бежит! Ручки тянет!.. Как же, мамаша ему налили!

- Так это ж после бани!..

- После бани… И эти тоже бегут. Торопятся! Гришке наливает - «Гришка, иди!». Потом Ефрему наливает - «Ефремка, иди!». А Ефремка-то молодой! Тоже выпить надо!.. Бежит! Ножками сучит! Вот, хоть убей меня сейчас на месте, я этого не понимаю! Как вспомню, честное слово!.. Прямо не могу! Что молчишь? А?.. Сказать нечего?

Дед не отвечает. Он сидит, задумался. Смотрит куда-то перед собой…

Через некоторое время прохожу по коридору, вижу - он сидит спиной ко мне, пишет эту самую деревню Пача - далёкую, заснеженную… говорит тихо, сам для себя:

- Калька, иди!..

Вздыхает:

- Ефремка, иди!..

 

Бочка

 

Ещё бабушка не могла понять одну вещь… у Беловых в Паче стояла летом в сенях бочка браги. Прохладная… Как это возможно!.. Идут они, например, косить – выпивают по ковшику, идут с сенокоса – опять по ковшику. Ну и так далее… В таком духе. Как это возможно?..

 

Народные единоборства

 

Даже в старости Дед был силён физически. Я так никогда его и не положил на руку. Кисть у него была мощная и длинная. Лет до 80-ти он меня побеждал. Я уже был большенький - за 20, и далеко не хилый, но положить его не мог. А потом мы, кажется, перестали этим заниматься. Я переехал в свою мастерскую.

Дед рассказывал, что в деревне у них была такая забава молодецкая. Силой мерялись. Садились два мужика на землю, упирались ступнями друг в друга, руками брались за одну на двоих палку и старались перетянуть друг друга на свою сторону. Дед в молодости перетягивал всю деревню. По очереди, конечно.

Ещё Дед мне показывал, как нужно наносить удар. Так учили в деревне. Широкий удар, с разворотом снизу. Дед показывал, как складывать кулак, чтоб выступал (кажется большой) палец. (Видимо, это по болевым точкам). Я, дурак, не отнёсся серьёзно к этой конфигурации и забыл всё со временем. Казалось, ерунда. Анахронизм…

Позже я прочитал, что Сергея Есенина его Дед тоже учил складывать кулак для боя. Только Есенин это запомнил. Однажды вынырнул к нему из подворотни человек с ножом. «Шубу снимай». Поэт полез за как бы деньгами левой рукой, а правой неожиданно так дал тому в лоб, что грабитель улетел обратно в темноту. И больше не выходил.

Знакомый литератор утверждал, что там было не один, а два разбойника. Социально близкие революционному пролетариату. И оба улетели.

Он улыбался:

- А все остальные поэты серебряного века сняли бы свои шубы… Без вариантов.

Кстати, вот ещё – Ломоносов. Тоже деревенский парень. Его как-то в Петербурге попытались ограбить три дюжих матроса. Схватка была короткой, после чего великий учёный, поэт и художник сказал:

- Ребята… меня в Петербурге один только (немец какой-то, булочник) может побить! Да и то, вряд ли.

Такие дела.

 

Закат

 

Забыть ли тебя, мой город! В глазах у меня отныне пусть ищут твой дальний отсвет.

Федерико Гарсия Лорка

 

Иду из школы. Весна. Серые, в зелёных искорках, деревья. Закат. Он морковного цвета. По дороге две полосы приятного запаха. В первой очень пахнет выпечкой. (Это булочная). Дальше – старинный Сибзавод, чёрно-красный. За ним – полоса свежего, густого табачного духа. Табачная фабрика. Ароматерапия. Как хорошо! Вот рельсы фабричного паровозика. Бревенчатый книжный магазин…

Дома уже был дядя Слава. (Он с моей двоюродной сестрой Ладой жил у нас, когда его жена, Наташа Белова, заканчивала институт в Москве). В этот вечер он был чуть навеселе. А когда он бывал навеселе, то начинал учить меня - как нужно рисовать и, вообще... Один раз дядя послал меня на улицу делать наброски с машин, что я и сделал… мягко говоря, без удовольствия. В этот раз он послал меня писать с натуры закат. Ну, это совсем другое дело…

Закат был мягким. Розовым. Бархатным. Угасал. За тёмным, рыжего цвета, питомником плодовых растений. Запоздавшие дети на полянке играли в мяч. Я написал всё это – нежно и быстро. Мне самому эта акварель понравилось. И до сих пор она мне приятна.

- Ну что? – зашёл в мою комнату дядя Слава. – Покажи… Так… Ну что это за бледная немочь? Кто так пишет закат? Дай мне бумагу. Люди планеты земля пишут закаты по-другому! Берут кисть… вот так… - он взял кадмий красный и густо залил всё небо, потом вымыл кисть, обсосал её, и вытер белый круг посередине. – Это солнце садится в северной деревне! – Потом густо и темно взял травяную зелёную и нарисовал лес, на первом плане высокую условную ёлку, как дети рисуют. Опять вымыл кисть и вытер ей белый круг пониже. – Это северное озеро… - Потом вытер добела фигурку девушки в белом платье, которая отражалась в озере, посмотрел на меня… - А это - русская девушка Наташа Белова!! – Встал. Посмотрел. – Вот как надо писать! Понял?

Я не знаю, что сказать… говорю:

- Ну-у…

Тогда (мне было лет 13) я страстно увлекался русским искусством ХIХ века и творчество шестидесятников ХХ-го - именно в области живописи - было мне бесконечно чуждо. С Дедом мы были согласны. Он терпеть не мог и совсем не понимал - «формалистов». Но с сыном-то надо было находить общий язык. И Дед отмалчивался... Особенно, при бабушке. Иногда потихоньку зайдёт в мою комнату, положит свою большую ладонь мне на шею, потреплет, скажет вполголоса:

- Славка… Он же формалист!.. Рисуй, как рисовал, мальчик. Хорошо рисуешь… И подписывай работы ручкой. Карандаш в веках сотрётся.

 

Момент истины

 

Иногда всё-таки случались в нашем доме творческие конфликты. После какого-нибудь банкета в Союзе Художников. Помню один разговор на кухне. В этот раз дядя Слава увлёкся…

 Дед гремит:

- Я – Народный Художник! Меня народ любит!

Дядя Слава:

- Кто тебе сказал?

- Кто?.. Уж не твои идиоты!.. Народ! Почитатели мои сказали!

Дядя Слава, иронично:

- Да кто твои почитатели?.. Две старухи!

- Что?!! – это был львиный рык или боевой возглас Тараса Бульбы! Дед с грохотом вскочил, полетела посуда. Гром! Неразбериха! Движение… Дед размахнулся красиво. От души, по-русски… Бабушка успела что-то сказать… Дядя Слава успел пригнулся (он оказался неожиданно гибким) и… - вжик!.. - бац! - мимо! – промах!.. Дед сильно дал кулаком в угол шкафа!.. Кровь! Рычание! Возгласы! Слёзы в глазах дяди Славы…

- Батя, прости! Батя, прости! – он беспомощно движется вокруг, желая помочь.

- Да, иди ты!! Отстань!!

- Батя, прости!.. Прости!..

Бабушка:

- Так!! Что это такое!! В конце концов!! Всё!! Быстро по комнатам!! Я сказала!!

Затемнение… Конец действия... Все расходятся…

 Нет, живопись всё-таки опасная профессия… Не только, как некоторые думают, - созерцание и отрешённость... Шевеление штор и мыслей…

 

Ещё вопросы будут?

 

Шестидесятники… Весёлые ребята. Особенно, в первой половине жизни. Как, впрочем, и семидесятники. С дядей Славой в молодости происходило много интересного. Помню, один пожилой уже сибирский художник, всклокоченный и весь в глубоких морщинах, увидев у молодого художника шрамы на руках, хлопнул его по плечу:

- А подвижный хлопец! А?.. Шебутной!.. Нормально! Нормально!.. Наш парень!

Дядя Слава в молодости был «шебутной». Вот, случай… Драка в пивной. Дяде Славе и его друзьям-художникам крепко досталось.

Следующий день… Та же пивная. Та же картина… Тёмные силуэты. Наколки. Взгляды… Входят вчерашние парни (которые вчера дали нашим). Дядя Слава сразу двинулся вперёд:

- Ну, что? Ещё вопросы будут?!

Ну, что?.. Опять то же самое... Дед смеялся. Недоумевал. Вот он лежит на кровати, отрывается от книги, поднимает ладонь:

- Ну, надо же! Они же его побили, и он же к ним опять лезет!.. «Ещё вопросы будут?». Они его опять давай лупить!..

Проходит минуты две, Дед посмотрел на меня:

- Ещё вопросы будут?.. Вот же чудак-человек!.. Вопро-о-осы!.. Какие тебе вопросы?

 

Пароход

 

Ожиданье, нетерпенье… Веселится и ликует весь народ!

Нестор Кукольник

 

Но когда прошла, так сказать, дерзость молодости, дядя Слава стал понимать и ценить искусства отца. Даже очень. У Деда были проблемы с названиями картин. Он называл их – «Иркутск», «Тобольск», «Пача»… и т. д. Дядя Слава, обогащённый знанием Экзюпери («Земля людей» и прочее…), помогал ему.

В результате появились такие названия, как «Иртыш – река Сибири»… и подобные им. Вспоминается даже такое название… «Иртыш – артерия Сибири». Только я не помню, чья это картина. Кажется, самого дяди Славы.

Когда Дедушка умер… на поминках, дядя Слава, проходя мимо, сказал:

- Мы с тобой больше всех потеряли. Мы ещё не понимаем – сколько мы потеряли.

Вспоминаю об его идее – назвать один из пароходов на Иртыше – «Кондрат Белов». Красивый образ! Уместный… Слышу резкий (и, может быть, кто-то добавит – противный) женский голос из громкоговорителя:

- Внимание пассажирам! «Кондрат Белов» отходит от второго причала!..»

И название-то какое-то пароходное. Словно специально для больших сибирских рек…

- Внимание! «Художник «Кондрат Белов» подходит к пристани города Тобольска!.. 

Я бы купил билет куда-нибудь. Может быть, до конца. И, может быть, обратно… Но сначала надо бы увидеть – что там, в конце...

 

 

Титан и скалы

 

По моим наблюдениям, фигура льва, или львицы, строится из форм, напоминающим скалы, уступы, пропасти… А может, мне кажется. Фигура же леопарда – мягкая, как… ну, не знаю… пружина, изгиб хлыста… вот так, пожалуй.

Деду, как художнику была близка пластика именно льва. Он мыслил уступами, горными отрогами и скалами – как титан - укладывал огромные валуны в своём бесконечном мире. В пространстве. В перспективе. Которую он очень хорошо чувствовал. Также укладывал и облака. Они у него тяжёлые, грозовые… Река лежит. Не дыбится. И в рисунках тоже всегда есть некая геометричность. Даже в изображениях людей. Волнообразные линии Дед не выносил и не понимал. Изящество, с которым Сомов рисовал своих маркиз, было ему абсолютно чуждо.

Однажды он увидел в журнале какой-то пейзаж Дейнеки. Этюд, скорее. Высокая точка зрения и далёкий берег внизу – очень волнистой, непродуманной линией… Дед секунду подержал журнал в руке, откинул его, и с нескрываемым раздражением, сказал:   

- Берег!.. Как будто кто верёвочку бросил!

Он мог бы добавить – нам, гигантам, это совсем не по душе.

 

Противно…

 

Сидят на кухне.

Дед:

- Противно…

Бабушка:

- Что, плохо? Тошнит что ли?

- Да нет, просто противно и всё…

 

Шершавый

 

Так Дед называл людей, которых, кажется, не коснулась никак многовековая человеческая культура. Такие встречаются нечасто. 

Вечер. Сидим у телевизора… На экране голова с микрофоном. Говорит об индустриализации чего-то. Деревни, что ли. Дед ёрзает… Потом встаёт, вздыхает недовольно:

- Шершавый!

И уходит. Бабушка:

- Убежал, понимаешь... Чего тебе не нравится-то?.. Калька!.. Человек как человек! Нос, рот, уши... В чём дело?

Дед откуда-то из коридора, удаляясь на кухню:

- Шерша-авый!..

 

Какая разница

 

В девятом классе я начал заниматься боксом. Открылась секция в школе. Увлёкся, купил две пудовые гири, боксёрскую грушу.

Дед говорил:

- Славка, нельзя спортом серьёзно заниматься, а то будешь – ни два, ни полтора. Есть у нас такие. Ни то, ни сё…
Я что-то возражал, и Дед уходил, ворча:

- Что за человек!.. Ему скажешь: стрижено, а он: брито. Вылитый Миша! (Миша – это мой отец). Тот тоже. На всё говорил: «А-а!.. Какая разница!..» Ему скажешь чего-нибудь, а он: «А-а!.. Какая разница!..»

 

Сон

 

В чистом поле, полюшке

Ёлочка стоит,

Как под той под ёлочкой

Детинка лежит.

песня

 

Во второй половине жизни Дед любил поспать. Как Фёдор Шаляпин, по-богатырски. Храпел. Бабушка тоже похрапывала. Дед весил 120 кг, бабушка – 100. Баба Стеша была легка телом, она скромно и незаметно играла губами с воздухом. Спала в моей комнате. Но не всегда жила у нас.

Я любил ночевать в комнате Дедушки и бабушки, - слушать, засыпая, их воспоминания… но мне редко разрешалось. В этих случаях меня укладывали на маленьком диване, головой к палитре.

После обеда, конечно, спали (все, кроме меня), но в остальное время дня бабушку раздражал сон. Она ворчала:

- Встал бы, пошёл к холсту, поработал бы! Вон, у тебя новый холст!.. А он дрыхнет, понимаете ли… - она обращается к невидимым зрителям. – Посмотрите на него! Всю жизнь бы проспал, честное слово!..

Дед накрывался одеялом с головой:

- Да отстань ты, Сонька! У меня голова болит.

- Голова у него болит!.. Не хочешь работать – слушай вот, что творится в Америке… - разворачивает газету…

- Да отстань ты ради Христа со своей Америкой!

- Нет, я тебя буду просвещать. Слушай, темнота... Вот… так… в результате, он был вынужден продать почку…

Дед из-под одеяла, полусонно:

- А зачем он продаёт почку-то?

- Так он безработный! Ему жрать нечего!

- Жрать нечего – так помирай!

Бабушка продолжает читать:

- … Э-э… петушился конгрессмен… Так… Калька, хватит спать, честное слово!.. Совсем обалдел со своим спаньём!

- Да, не сплю я, не сплю!.. Я читаю.

- Читает он…

 

Моя радость

 

Я заметил, что когда долго жуёшь какую-нибудь сухую травку или зёрнышко - поначалу безвкусное - вкус всё-таки появляется постепенно и постепенно усиливается. Иногда очень. Глубокий вкус, длительный. Сильнее многих и многих.

В моей комнате было чуть холодновато зимой, чуть тускловато. У окна настольная лампа. Стол покрыт зелёным пластиком. Скучно. Мне 12 лет. Одиноко очень! Но я рисую… Ухожу в мир русского (в основном, русского) искусства и… открывается радость… Словно утешение. Глубокая радость. Необыкновенная.

 

Врубель

 

Над столом у меня висела большая и очень хорошая репродукция - «Царевна ВолховА» Михаила Врубеля. Акварель… Какая акварель! Волшебство… До сих пор, вспоминая, чувствую волнение в груди!.. А рядом – тоже большая репродукция - «Испания». Чудо. Невероятный талант и мастерство. Даже чрезмерное. Как он сам говорил – «натиск восторга». А натиск может быть чрезмерным. Это я понял позже. 

Дед единственный раз в жизни поругал меня за мою работу. Я писал чёрной акварелью в подражание Врубелю. Он глянул через плечо и загремел:

- Что это такое!.. Это просто Врубель настоящий!.. Я сам ещё Врубеля не понимаю, а он, видите ли, понимает!

Воспоминания Константина Коровина о Врубеле и его окружении – ещё одно чудо. Помню их почти наизусть. Это и Дед любил. Я постоянно прибегал к нему:

- Дед! Послушай!.. - и зачитывал.

Он смеялся:

- Да… Вот, великие… А такие же были, как и мы!.. Читай, читай, мальчик. Молодец. Читать надо!..

Сейчас мне нравится другое… северные полотенца… резные наличники… русские песни… Такие вот, простые вещи. Борис Шергин. Ефим Честняков… Но, если встречу где-нибудь что-нибудь врубелевское - сердце всё-таки волнуется… вспоминает…

Недавно повезло - я купил максимально полную на сегодняшний день книгу воспоминаний Константина Коровина. Жена одно время читала мне её вслух во время работы. И вот, я как-то поправил её… какое-то выражение… Она спросила:

- Ты что, без меня читал?

Я ответил:

- Нет. Я это помню. С детства.

 

Кристаллизация форм

 

Мне приснился сон. Лет в 14… Звонок в дверь. Открываю… Стоит Михаил Александрович Врубель. Скромный. Невысокий. Блондин. В коричневом пиджаке крупного вельвета. Подмышкой папка. Я обалдел…

- Вы?..

Идём в мою комнату. Сразу к столу. Он почему-то немногословен. Раскрываем папку… Там рисунки. Большие. Карандашные. Какие-то яблоки… гипсовые кубы и конусы… так, как рисуют дети в художественной школе… Неинтересные никому ученические рисунки… Я поражён:

- А где же… кристаллизация форм?..

(А формы у Врубеля, в его творчестве, действительно, чуть-чуть напоминают сказочные кристаллы. Как бы отзвуки древней мозаики. По-своему понятой).

Он показывает:

- А вот…

И я вижу - в самом уголке какие-то бледные линии, вроде паутинки… или трещинок на стекле… и… просыпаюсь… Ерунда какая...

 

Рерих

 

Прибегаю, Дед лежит на кровати… Встаю на колени, опираюсь локтями о край…

- Вот, посмотри! Как тебе? – показываю ему альбом Рериха… Рерих как-то мне всегда был непонятен.

Дед посмотрел, полистал, нашёл пейзаж со скалами, с бурными, грозовыми облаками…

- Ну… талантливый художник… Только его бы ко мне. Поучиться небо писать.

 

Мейерхольд

 

Для Деда мало было беспрекословных авторитетов. Я, пожалуй, таких и не припомню. Он очень самостоятельно мыслил. Вот, например, его фраза:

- А Мейерхольда я и тогда не любил, и сейчас терпеть не могу. Хотя все пред ним преклоняются!

 

Народ

 

Он любил произносить это слово - «народ». Его, действительно, волновало мнение простых людей. Кажется, по-настоящему он дорожил только этим. И радовался, что любят его. А его любили. И учителя, и врачи, и продавцы магазина, и школьники, и дети вообще. И даже художники! Всех возрастов.

Он мог, шутя, поймать какого-нибудь молодого живописца за шиворот, прижать к стенке, замахнуться тростью:

- Кто в России лучше всех небо пишет?! А?!

Тот смеется:

- Вы, Кондратий Петрович, Вы!

- Ну, то-то!.. Молодец! – похлопает его по плечу и пойдёт дальше…

 

Идёт Белов…

У лебедя золотая голова,

У лебёдки позолоченная…

песня

 

Походка была важная. Значительная. Он собирался внутренне, и даже в глубокой старости было это ощущение мощи. Тростью пользовался умело. Поигрывал ей на ходу. Пенсионерки во дворе шептали друг другу восхищённо:

- Вон идёт Белов со своей старушкой…

Бабушке это не нравилось.

- Что значит – Белов со своей старушкой? Нет, вы только подумайте, – Белов!.. со своей старушкой! 

 

Интеллигент народный

 

Он тоже из простого народа, но – башковитый.

В. М. Шукшин «Печки-лавочки»

 

Дедушка вспоминал о ком-то – «Интеллигент… и, причём, - народный!» В этом чувствовалось какое-то особое уважение. Народный!.. Я, честно говоря, был удивлён – вокруг говорили, что настоящий интеллигент - это только в третьем поколении, а тут…

А Дед, похоже, особенно уважал человека, который «вышел из народа» (или, точнее, который и был, собственно, народом) и в то же время добился чего-то большого – стал учёным или художником... Как Шаляпин, Есенин, Рубцов, Шукшин… В них народный дух. Глубина и правда.

 

Иван да Марья

 

Вечер. В телевизоре проникновенно поют – «Иванами да Марьями гордится вся земля…» Дед говорит, глядя в экран:

- Иван – еврейское имя…

- Что?

- Иван - это И-о-а-нн. По-еврейски значит – благодать. Марья тоже еврейское имя.

- Как? - я, молодой человек, закончивший институт, поражён. Никогда нигде об этом не слышал, не думал… Дед продолжает:

- Потом они уже стали христианскими именами… Феодор – греческое имя. Означает – Божий дар. Пётр – тоже греческое, означает – камень. Кондрат – тоже греческое… Означает – квадрат.

Это всё – только четыре класса церковно-приходской школы. И – церковь в сибирской деревне.

 

* * *

 

Лежат… Дед:

- Что ты ржёшь, мой конь ретивый? Что ты шею опустил?..

И так прочитал всё стихотворение…

- Вот!.. Всё помню, чему меня учили!..

Бабушка:

- А я ничего не помню, хотя ведь училась когда-то в гимназии... Четыре класса закончила…

- Да где ты училась!.. Ты на каждой пристани училась…  

- Да… Поездили по Волге… Вспоминаю теперь… Пристани, пароходы… Хорошо было!.. Помню бабушку Ефросинью… Угощала нас булочками с маслом. Вкуснее этих булочек я ничего во всей жизни не ела… И вот ещё, помню… как-то ночью - где это было?.. - мы свет погасили почему-то… и ходили по дому, не спали…

- А почему не спали?

- Так боялись, что окна побьют!

- Кто побьёт?

- Пьяные кто!.. Перепились все!

- Так это что, революция что ли была?..  

 

* * *

 

Баба Стеша тихонько проходит по коридору, заглядывает…

- Это чё же эко место… Куда все подевались-то?.. А, вот они где… А я думаю – где они…

 

Фужер

 

Классе в 9-м я собрался на вечер с танцами. С одноклассницами моими, повзрослевшими внезапно. Не помню, откуда у меня взялась бутылка яблочной шипучки. В ней было, наверное, градуса два. А, может, один. И я решил выпить для куражу.

Закрылся в туалете, достал бутылку, фужер… Провозился с бутылкой… Она хлопнула и потекла... Этого было достаточно. Звук и запах…

И вот, бабушка стучится в дверь…

- Мне срочно нужно в туалет! Что ты там делаешь?

- Да я сейчас!.. Сейчас!..

Я почти ничего не успел выпить. Часть пролилась… Бутылку и фужер я засунул в какую-то коробку, жёсткой тряпкой - как мог - вытер пол и - открыл дверь…

Бабушка сразу устремилась мимо меня - внутрь, и через секунду вышла оттуда с бутылкой шипучки и со злополучным фужером в руках…

- Так! Это что такое?..

Ругала, но не смертельно. Больше объясняла. А Дед посмеивался где-то в глубине дома.

- Фуже-ер взял!.. Нет, чтобы просто выпить! Нет!.. Он фуже-ер взял!.. Чтобы в туалете из фужера пить!.. Это благородно!

И ещё дня два-три он говорил негромко, как бы сам с собой:

- Фужер взял!.. Это культура!..

 

Канализация

 

Дед повернулся ко мне от своего холста:

- А на Академической Даче мне, значит, этот… Козловский мне говорит: «Вот, видите, Кондратий Петрович, в новых корпусах у нас уже стены возведены. Скоро будем канализацию подводить!». 

Дед фыркает:

- Уже стены возведены, стало быть! А канализации нет! С… некуда! Канализа-а-ацию они будут подводить!! А стены, я посмотрел, в один кирпич!.. Я говорю: «Что это у вас стены-то в один кирпич? Я вот сейчас навалюсь, ткну тростью, и стена вот эта ваша рухнет. (А трость у него в то время была тяжёлая, металлическая, с острым концом). Беру трость, значит, а они все схватили меня, облапили… «Кондратий Петрович!! Кондратий Петрович!! Не надо!! Вы что! Вы нам весь корпус разрушите!»

Смеёмся… Дед отворачивается. Работает. Минут через 15 говорит с большим чувством собственного достоинства:

- Скоро уже будем канализа-а-ацию подводить!..

 

Академическая дача

 

Дед любил Академическую Дачу. Бабушка тоже. Дача Союза Художников России… Она время от времени давала издёрганным живописцам два месяца чудесной - природной, воздушной, хвойной, беспечальной, почти детской жизни. Кормила их (хорошо, по-домашнему), давала кирзовые сапоги и телогрейки, чтобы они могли, как дети, пачкаться масляными красками. Играть на траве. Вытирать кисти о бока и плечи. О подмышки. Некоторые к этому привыкали.

Академическая Дача… Я был там с Дедушкой и бабушкой три раза. После 8-го, после 9-го класса и после 3-го курса института. И всегда это было лето, и лето немного прохладное. Шевелились листья осин. И вода в реке вечером была холодная.

Невероятно! Вокруг одни художники!.. Столько странных людей!.. Феллини бы порадовался. Свобода… Природа… Беспечальность… Беспопечительность…

Костяк и, так сказать, мозг Академической Дачи – москвичи. И крупные художники, и их окружение.

Московский художник тех времён, это… по моим ощущениям… большая естественность и непринуждённость в общении. Добродушие и приятность облика. Мягкая, округлая фигура. Седоватость... И неясное ощущение, что он что-то знает… (о веяниях... решениях… тенденциях… денежных потоках… возможностях... льготах…). Это читается в его мудрых, юмористических глазах. 

Провинциальный художник обходится без этих знаний. Он похож на ребёнка. Как правило, больше выпивает и больше говорит о душе… о судьбе... о проблемах с женой… о том, что вчера он прыгнул с 4-го этажа… о недавней драке в доме актёра… О Есенине и Рубцове. О Ван Гоге и Гогене…

Вот я сижу зачем-то на высоком стоге сена. Любуюсь окрестностями? Рисую? Мне 15 лет. Темнеет. Восходит луна… Появляются двое сильно подвыпивших художника. Наваливаются на стог… Один из Саратова, другой, кажется, из Курска. Один похож на льва - большой и лохматый. Другой на тушканчика. Он в белой панамке. И вот этот лев берёт расслабленного тушканчика за ворот и породистым баритоном рычит в серые российские сумерки:

- Ван Гог отрезал себе ухо, и это вошло в историю искусств!.. А я просто набью тебе морду… и это тоже войдёт в историю искусств!

Я очень люблю художников.

 

Артист

 

Беззаботно напевая и посвистывая белкам…

Г. Лонгфелло «Песнь о Гайавате»

 

На академической даче обычно ставили натюрморт для всех на открытом воздухе. Ставил руководитель потока. Все желающие могли писать. На этот раз в центре композиции стоял самовар. А Дед любил самовары. Это был для него предмет, близкий к совершенству. В нашей семье лучшими предметами для изучения цвета всегда считались – самовар, поленница, петух с его опереньем и ствол старой берёзы.

И вот, утро… В самом центре Академической Дачи пишут натюрморт. Живописная группа. Лирические, трогательные этюдисты и Дед…

Он выделялся своей внешностью среди всех, как Надёжа-боец в группе бойцов кулачных. Или, как старый медведь среди волков. Кроме того, он, кажется, не относился серьёзно к этим штудиям на пленэре. Вот большая картина 2 на 3 с небом… это да!.. А здесь он играл. Играл цветом, фактурой, мастихином… Радовался необычной обстановке, людям вокруг. Улыбался… Оставлял далеко не законченный этюд и важно уходил по тропинке. Широкая фигура. Льняной, розовато-охристый, пиджак, белые подкрученные усы. Трость. 

Бабушка:

- Калька, ты же этюд не закончил! Куда пошёл? Вон люди пишут, работают…

- Эх, понимала ты бы чего-нибудь!.. Это же искусство, а не бухгалтерия!.. Я – артист, а не вол, не грузчик!.. Потом закончу!

- Артист он… Если выпьешь, убью. Так и знай. Куда направился?

- Я – художник! Я должен изучать природу!.. Прощай, Сонька!

 

Чапок

 

Неподалёку от Академической дачи стоял деревянный магазин «Чапок». В 70-е годы ХХ века там можно было купить: хлеб, соль, водку, селёдку, перловку, папиросы, спички, валенки, топор и гармошку. Остальное, видимо считалось, жители могут вырастить или поймать сами.

Когда Деду хотелось выпить, он посылал в «Чапок» какого-нибудь молодого художника. А все, младше 60-ти, у него были мальчишки. Вместо денег Дед доставал бумажку, на которой одной линией, быстро, рисовал свой профиль. Как бы пергамент с профилем императора. Гонец брал его и убегал нетвёрдыми ногами в зелёное пространство…

Это действовало на продавщицу. Она долг записывала, и этот долг выплачивала в конце сезона - бабушка… Ворча и бросая на Деда взгляды… Это нужно было перетерпеть. Уж такая традиция! Конец сезона. Что тут поделаешь…

Кстати, я никогда не видел Деда пьяным. Порой, когда мы с ним ходили на этюды, он брал бутылочку, но этого вообще никто не замечал. Только разговоры его об искусстве становились более яркими, темпераментными, более категоричными… Живопись, видимо, тоже. Но это всегда можно поправить.

 

Э-эх!.. трудна-а-а!..

 

Некоторые художники работают мучительно тяжело. Муки творчества! И порой думаешь – да зачем же, в конце-то концов, так страдать?.. Жалко ведь человека! Я, вообще, считаю, что надо найти то, что тебе (в принципе!) легко и радостно даётся. Как Пушкину стихи. Это и есть твоё призвание.

На академической даче был один художник. Староста потока. Среднего роста, крепкий, кряжистый. Основательный. Работал тяжело… Вот, он пишет натюрморт, поставленный для всех на пленэре. Вздыхает, отходит. Как бык на корриде… Оборачивается... И резко бьёт сильными пальцами (тыльной стороной) по ладони другой руки (как хвостом). Воздыхает из глубины души:

- Э-э-эх!.. Тру-удна-а-а!..

Это повторялось периодически. Резкий удар и…

- Э-э-эх!! Тру-удна-а-а!!

Частенько потом в жизни случалось видеть (или слышать из другой комнаты), как Дед отходя от холста вдруг хлопнет пальцами о ладонь левой руки и скажет с интонацией старосты, очень похоже:

- Э-э-эх!! Тру-удна-а-а-а!..

И смеётся сам с собой.

 

Пианист

 

Осталась в памяти такая группа… Два бледных, немного замкнутых, зато очень густоволосых, очень седых человека – Исаак Израилевич и его жена. Ленинградцы. Когда он творил на пленэре, она всегда сидела рядом. Читала, вязала. Казалось, что они плывут куда-то. Или… он пианист, а она – рядом… и перелистывает ему ноты. Живопись, правда, тоже бледная, странная… ленинградская…

Они всегда подчёркнуто вежливо улыбались в сумерках, возникая из листьев:

- Здравствуйте, Кондратий Петрович!

 

Главное – сосна

 

Есть искусство хорошее и плохое,

а есть искусство ленинградское.

         Уже не помню, кто это сказал

 

Вспоминается ещё один ленинградец. Тоже седой, лет 60-ти, плотный, в телогрейке. Весь измазанный красками. Диковатый. Но похож, скорее, на бухгалтера. Хотя диковатые бухгалтеры вряд ли встречаются в природе. Помню, он долго писал и переписывал одну и ту же сосну, прямо у ступенек своего корпуса. И утром и вечером.

Дед подошёл к нему однажды, сказал ласково:

- Голубчик, а какое у тебя состояние-то на холсте? Я смотрю, ты пишешь и утром и вечером… Как же так?

Художник неожиданно нервно выпалил, глянув на нас:

- Да, какая разница какое состояние?! Главное – сосна! – и отвернулся, чтобы дальше переписывать свой холст.

Я был удивлён крайне, а Дед сказал мне, уходя вниз по тропинке:

- Чудак-человек! Сосна же всегда в каком-то состоянии!.. Я понимаю ещё рисунок, а живопись… Утром одно, вечером другое. Цвета-то другие… А раз так, тогда и ночью можно дописывать, при луне!.. Чудак, честное слово!.. Таких много, Славка, встречается среди нашего брата. Привыкай, мальчик…

 

* * *

 

Я, вообще, припоминаю, что когда мы получали очередной номер журнала «Художник», там порой встречалось странное... Например, увидишь какой-нибудь бледный рисунок, как будто левой рукой 12-летней девочки… и читаешь под ним – «это ленинградский стиль, с присущей ему особой сдержанностью, некоторой холодностью и отстранённостью…». Этого я не мог понять. Дед тоже пожимал плечами…

 

Человек и художник

 

Он был из какого-то среднерусского города. Деликатный. Слегка удивлённый. Из тех людей, которых очень любят дети и не очень, к сожалению, - жёны. Ему, наверное, было интересно с нами - детьми, подростками. Я очень часто с ним беседовал… о каратэ. Во время войны он служил то ли в разведке, то ли в десанте и знал то, чего не знали обычные люди в России. Тогда и бокс-то был редкостью.

Он спрашивал:

- Ты знаешь, как каратисты защищаются против ножа? Они, вообще, ножа рукой не касаются, они просто ломают ударом ноги ногу противника – вот так… - и он показывал, как наносится этот (простой на вид) удар своей ногой в домашнем тапочке на песчаной дорожке, по которой когда-то ходил Илья Репин.

Не богатырь, вроде, - среднего роста, он вспоминал:

- Я, когда первого немца в окопе встретил вдруг - лицом к лицу - все приёмы, которым меня учили, забыл начисто. Просто схватил за горло и задушил его руками.

- Ты знаешь, как каратисты тренируют кисть? Они наносят удары пальцами в песок. Набери ящик песка где-нибудь, попробуй.

А неподалёку нежной конструкции седовласые художники писали натуру. Из главного корпуса доносились звуки фортепьяно… Это играл тоненькими фарфоровыми пальчиками будущий знаменитый пианист Андрей Гаврилов (тогда ему было лет 7-8). Золотоволосые девушки ходили мимо…

Мой десантник тоже пытался ухаживать за одной очень красивой (не слишком молодой) московской художницей, но, кажется, не преуспел в этом. Видимо, жизнь у этого мужчины была непростая. Когда на просмотре его спросили: «А вы член Союза?» - он, заметно стесняясь, сказал: «Сейчас нет…». Комиссия заулыбалась. Такое ощущение, что это членство с ним случается периодически. И все, конечно, поняли почему.

Помню его рисунок в моём альбоме. Набросок. Рисовал он эту самую художницу. Рисунок, грубоватый, неловкий, показался мне совсем неумелым… Показываю его Деду, и тут Дед меня удивил…

- Ты видишь, Славочка… ты вот у меня рисуешь гораздо лучше, но… у тебя рисунок пока всё-таки… ученический, а это рисовал художник!.. Художник и человек - уже сформировавшийся. А это всё чувствуется. Вот так!.. Понимаешь, мой мальчик?.. Ну, беги, беги… Я посплю немножко, Соньке не говори.

Это было для меня открытием!.. Не только мастерство, каким бы огромным оно не было, но и человек, оказывается, важен. Даже в первую очередь человек… Странно!.. – так думал я, бродя по ярко-зелёным лугам. Зелёное золото… Длинные синие тени, кажется, написанные акварелью Константином Сомовым. 

Сколько мы знаем блестящих, потрясающих мастеров «второго плана», которые рисовали и писали лучше вроде бы (мастеровитее), чем, скажем, Гойя! Но великий художник всё-таки он. Их же имён мы не помним совершенно. Они тоже прекрасны, но… нам очень важен и очень интересен он – Франсиско Гойя.

 

Пьянов и Непьянов

 

Дедушка всегда смеялся, вспоминая один тост на Академической даче. В тот раз руководителем потока был живописец Непьянов. И вот, среди уже подвыпивших художников встаёт директор дачи и говорит (Дед подражал голосу директора):

- Товарищи! Слово имеет товарищ Пьянов!.. – помолчал немного…- Тьфу!.. Непьянов!!

Дед всегда сразу вспоминал другой случай… На всесоюзном съезде художников (уже после смерти Сталина), известный (и обласканный властью) живописец тех времён Александр Герасимов говорит с трибуны (и Дед передавал его энтузиазм):

- Товарищи, как учит нас Коммунистическая партия и как говорит товарищ Сталин!.. Тьфу!.. (Плюёт) Хрущёв!..

Дед