Бова королевич и адмирал Колчак

Вячеслав Некрасов

Мой дорогой художник

 

Памяти Белова Кондрата Петровича и Беловой Софьи Васильевны, моих дедушки и бабушки, посвящаю эту книгу. Я мысленно беру её в руки, рассматриваю, нюхаю (по привычке нюхать книги), прижимаюсь к ней лицом… и ставлю на полку. Поближе. Она мне нужна.

 

Вспоминаю световые нити. Старинные… весенние… длинные… Я двигаюсь среди них… вспыхиваю и исчезаю… исчезаю и гасну… Вот высветилась (выткалась, проявилась) передо мной человеческая фигура. Большая… Человек роется (ищет что-то) в фарфоровой конфетнице, что-то говорит…

- Что значит – «спишь»?.. Кто спит?.. Просто закрыл глаза… Я думаю!.. Это, знаете, тоже работа над картиной! «Спишь»!.. Живут какими-то шаблонами. Стереотипами… Они не представляют себе, видите ли, что можно работать таким образом - мысленно… У них теперь и храпеть нельзя!.. Сразу начинается – «спишь?». Это ещё неизвестно кто спит!..

Это мой Дед… Он поднимает голову… Отрывается от своих дел… В руке - карамель «Вишня». Он её нашёл. Серебрятся усы, сияют белые волосики на щеках, на груди, на затылке… Руки большие… Пальцы длинные, как у музыканта. Наверное, такие были у Баха… Мне лет двенадцать. Я подхожу, он обнимает меня, гладит по голове…

- Ма-атушкин мой… Вот, не женись, мальчик… а то тоже тебе тоже спать не будут давать…

 

О шевелении усов

Когда мы фотографировались, я почти всегда почему-то оказывался рядом с его усами, и невольно заметил один приём. Чтобы усы казались ещё больше, Дед максимально выдвигал вперёд верхнюю губу и начинал легонечко поддувать снизу вверх тоненькой струйкой воздуха. Усы чудесным образом вдруг оживали, и шевеление их в воздухе надо мной, надо сказать, производило впечатление. Правда, было это давно.

Иногда я оборачиваюсь, чтобы спросить, и почти уже спрашиваю:

- Послушай, а в каком году Дед… - и вдруг понимаю, что спросить уже некого. Никто не знает. Никто не помнит больше, чем я… «Записывать! Срочно записывать!» – говорю я себе, но ничего не записываю, а иду куда-нибудь… и занимаюсь чем-то очень-очень важным.

 

Очень важное занятие

Не так давно мне подарили книгу об одном монастыре. Буквы на корешке из красного золота – как будто на них падает далёкий закатный свет. А это любимый свет моего детства…

Если я встречал в то далёкое время лучи тёмно-красного, уходящего солнца, я тихо и внимательно, и долго, и удивлённо смотрел в них, пока они совсем не погаснут… Не уйдут куда-то… за трамвайно-троллейбусное управление. Помню идиотскую мысль, что когда я женюсь, мы с женой будем так проводить вечера.

И всегда, - если внимательно и тихо смотреть в этот густой рубиновый свет, - я снова возвращаюсь туда… Улица Красный Путь. Остановка «Городок водников». Пятиэтажный дом буквой «П» возле трамвайно-троллейбусного управления.

 

И если прислушаться, можно услышать…

- … Да-с! Именно! А как?.. Как ещё прикажете относиться к вам, милостивый государь… если вы уничтожили памятник старины… архитектуры, истории?.. И что вместо него построили? А?.. И как теперь это всё исправить?.. Никак?.. Развернуться бы по-русски, да по лбу!.. А что толку?.. И закон воспрещает… А жаль. Очень жаль…

Это Дед разговаривает вполголоса с кем-то воображаемым… А вот я слышу голос бабушки…

- Калька!.. (Калька – это Кондрат, уменьшительное). Иди… разбирайся тут у себя… - где у тебя краски, где выдавленные тюбики, где бумага!.. Создал тут целую кучу! Вот, тоже человек...

Дед:

- Я создаю произведения большого искусства, а не кучи!.. Куча какая-то, понимаешь…

- Иди, говорю!

Дед кряхтит…

- Да иду!.. Без Кальки ничего не могут… Везде нужен Калька!

 

Дом пейзажиста эпического

Хорошо юношам жить в домах пейзажистов эпических. Всё время меняются декорации. Рождаются и исчезают миры. Человек здесь движется и живёт, и видит других людей не среди плоских стен, а среди пейзажей. Среди гор, пристаней и долин.

Чаще бы только вспоминать…

Вот, Дед спиной на фоне тёмной водяной мельницы. Это его картина… Знакомая (мощная, как эта мельница) спина, покатые плечи. Работает над пейзажем – вежливо разговаривая с ним… на общем для них языке.

Бабушка появляется из заснеженной, жёлто-закатно-розовой деревни Еловка… и вступает в синеву другого вечера – там, где девушки машут вышитыми варежками вооружённому отряду… козьи папахи, ремни крест-накрест, длинные пики…

Прабабушка Стеша скромно возникает в дверях - за ней тёмные силуэты сибирских церквей… говорит:

- А, вот где все… А я думаю – где все?.. А они тут… - проходит на кухню. 

Я сажусь спиной к стене и замираю – как будто меня нет - смотрю вокруг расширенными глазами, не конкретно, а так – вообще… Пытаюсь что-то понять… Мир вокруг… Сам не знаю что…

А мир построен вокруг Деда. Его пейзажи – главное. А Дед – главный человек. Сейчас он ходит кистью по далёким алтайским горам… приговаривает:

- А вот так... А вот эдак, да вот так!.. Вот едак!! Да вот так!.. – задумывается… - Так, мой мальчик. Так, мой маленький… Что-то у нас здесь не того. Что-то у нас с тобой не того… - роется в красках… - Не того – не этого. Не этого, не того… Куда она опять задевала? Что за человек! А, вот!.. А мы возьмём вот что… Мы возьмём кадмий оранжевый тёмный… Та-а-ак… И у нас пойдёт. И поедет, и пойдёт! И поедет, и пойдёт… А для неба мы возьмём вот что, Славочка. Вот что мы возьмём для неба…

Я, вообще, не понимаю – как бы мы жили без его пейзажей?.. Что бы наполняло наш дом?.. А если - я вот сейчас подумал - ты воспитываешься в доме графика-миниатюриста? Он ведь может сложить все свои работы в маленькую чёрную коробочку, положить её в тумбочку, запереть на ключ и лечь спать. Или уехать куда-нибудь. А ты живи, как знаешь.  

- Ну, что, мой мальчик? – Дед поворачивается. – Кто ещё так небо напишет? А?.. – замолкает, потом вздыхает… - Нет, никто, мой мальчик, небо уж так не напишет, как твой дедушка…

 

Недорезанные буржуи

 

Простой. Простейший. Но старинный. Этот комод стоял в спальне-мастерской. В нём лежали простыни, полотенца - старинные, прабабушкины, вышитые по краям выцветшими красными нитями геометрическими северными формами. Совершенными формами! Фантастическими! Кружевные скатерти, накидки… Вышитый на наволочке петух… Это всё прабабушкино и бабушкино приданное…

Я любил этот комод. Как почти все комоды и буфеты моего детства. Между кружевами – несколько фотографий. Старинные, на тёмном картоне. Золотые печати. «Ателье Никитина. Пермь». На них (или, пожалуй, в них) сидели рядком приличные, благочестивые люди. Красивые…

Качественные фотографии. Живые. Бабушкина родня… Она всегда бережно брала их у меня из рук и укладывала. Бережно. Между полотенцами. Улыбалась, как бы извиняясь, и говорила:

- Это недорезанные буржуи…

Тогда у меня сложилось ощущение, что «недорезанные буржуи» – это такие… приятные люди с голубоватыми лицами, живущие в комоде между кружевами и старинными северными полотенцами.                                                                                                 

 

Цинковые белила

 

Быт наш был художественным очень. Большая живопись обнимала нас добрыми руками… Если кто-то простывал, бабушка натирала ему пятки пиненом (разбавитель для масляных красок, очищенный скипидар) и надевала шерстяные носки. Если у кого-то болело колено или спина – то же самое. И укутывала.

Битые чашки бабушка всегда склеивала цинковыми художественными белилами. (Хорошо, что не свинцовыми, как древние римляне). Потом пили чай из них. Годами. В основном, правда, она сама.

 

Репин, Врубель, Юон… Сонька…

 

Прибегаю со свежим номером журнала «Художник». Сажусь рядом, затихаю, как обычно… Дед листает, комментирует:

- Репин… Славочка, видишь, как он рисует… мягко, а тут – ударчики, ударчики… Вот, и ты также делай…

- Юон «Троице-Сергиева лавра»… Купола-а!.. Да-а!.. Мы там были с Сонькой… Только в каком году…

- Врубель, портрет Мамонтова… Сила… Да… Но я как-то его не очень понимаю всё-таки!.. Ну, беги, мой мальчик, работай! - Дед обнимает меня, тискает… - Беги, мой хороший, беги, матушкин… Дедушка тоже поработает. Ему небо надо закончить.

 

Небо…

      

 Я довольно долго жил в одной деревеньке под Петербургом и, выходя (восходя) на один знакомый холм, любил провожать закаты…

Край скудный, суровый. Вся красота - в небе. Но какая красота!.. Разнообразие… Фантазия… Иногда остолбеневаешь – нет, ну это уже слишком!.. Невозможно!.. Разве так бывает? А если бы это написал художник?.. Все бы подумали, что он был навеселе. И даже очень навеселе. Чего стоят одни эти красные штрихи во все стороны…

Интересно, что бы сказал об этом Дед?.. Небо... Он на него настраивался, готовился. Как опытный боец перед боем. Мастер. Это была не просто живопись и, уже точно, не просто ремесло. Мой дядя говорил, что это был какой-то особенный танец.

Дед ловил, а небо билось, сопротивлялось, ускользало… С одним расправлялся быстро – бац-бац! – и всё… С другим боролся долго, ругался - «Врёшь, не возьмёшь!» - уставал… сидел, думал... пел песни… Пил чай и снова думал… ловил проходящих мимо внуков, гладил их (А они вырывались, пищали: «Ну, Дед!»)… и снова думал…

Как-то он послал меня за водкой. Мне было за 20, а ему за 80. Я купил ему две поллитры. Потихоньку от бабушки. Часа три – четыре он был один в мастерской. Перед ним на мольберте стоял холст - 2 на 3 метра. Он пел, с кем-то разговаривал - артистично, театрально… задавал кому-то (в чём-то виноватому) строгие вопросы, вздыхал… Вообще, жизнь за дверью была насыщенная. Когда я вошёл – всё было выпито и всё написано… Небо. Огромное, смелое… Чуть хулиганское. Какое оно и бывает иногда. Горы и могучая река были чуть намечены…

Дед сидел, сложив руки на груди, и смотрел на меня снизу вверх… Усы и волосы, наэлектризованные, распушились во все стороны... Зрачки расширены…

- Ну?! Как?!

- Хорошо!.. Очень хорошо! Смело… Здорово!.. Мне нравится.

Дед высоко поднял брови:

- Вот так, Славочка… Выпил я и написал небо! А не выпил бы я?.. Что бы я написал?.. Хрен бы я написал… а не небо!

 

Эскизы

 

Но не всегда всё кончалось так хорошо. Иногда Дед потом долго скоблил и переписывал заново всё небо. Начинался старый разговор.

Бабушка:

- Вот, опять начал без эскиза. Сколько раз говорила! Почему не сделать эскиз?

Дед обычно молчал… Но перед новой работой, когда он был возбуждён, когда подёргивались его пальцы и усы, он огрызался:

- Да зачем мне эти эскизы? Зачем? Я и так всё вижу насквозь! Ясно, как Божий день! Что мне пять лет что ли? Эскизы какие-то я буду делать… Отстань ты, Сонька!

Он уходил на кухню, а вслед неслось:

- А Тобольск-то вот писал, тоже говорил, а потом скоблил две недели! Сколько краски извёл!

Дед на кухне. Роется в конфетнице:

- Две недели… Никаких не две недели!.. Каких две недели?.. Я скоблил… там надо было!.. А где конфеты? Ничего не найдёшь в этом доме!.. Засунет вечно… Человеку не найти ничего… 

Бабушка лежит на кровати с газетой в руках. Отрывается от чтения:

- Ничего не знаю! Сделай эскиз, как все люди делают! Что тут сложного?.. Как хочешь, к холсту без эскиза больше не подпущу! – слышно, что бабушка улыбается.

Дед смотрит на меня. Во рту у него карамелька. Я подошёл, мы сидим за столом.

- Вот так, Славочка... А ты вот читаешь про художников, - много они делали эскизов? Головин, Врубель… Коровин?

- Ну, по-разному. Часто без эскизов, Врубель особенно.

- То-то и оно. А мне, вот видишь, надо писать… Вот оженишься мальчик, тоже тебя будут заставлять эскизы писать…

 

Бирюльки

 

Многие великие акварели на самом деле очень маленького размера. С большую почтовую марку почти. Я в своё время (в 16 лет) был просто поражён, когда увидел некоторые акварели Врубеля в оригинале. То, что я считал мазками (и старался этому подражать) оказалось просто фактурой бумаги…

Сижу за спиной у Деда, пишу маленькую акварель. Хотел чуть-чуть тронуть, но увлёкся. Дед отрывается от работы, смотрит… Ему жалко моего времени и сил.

- Славка, ты бы взял да маханул большую работу маслом, как я.

- Нет… Я так не могу.

- Почему не можешь?

- Ну, я не знаю почему…

- Да что тут трудного! Просто возьми кисть большую и всё!.. – он помолчал… - Вот, я как-то писал этюд. Нашлёпок. (Это очень маленький этюд в специальном маленьком этюднике). Пишу. А рядом маляр красит забор. Ноги кривые, сам весёлый. Насвистывает. А потом подошёл и показывает пальцем на свой забор, важный такой… В зубах папироска… Хрипит: «Вот!.. Это тебе не бирюльки писать!»

Мы смеёмся. Дед похлопал меня по плечам, по спине, и уплывает… растворяется в полумраке. Большой… Наклонившись вперёд и чуть выставив руки. У него настоящий талант подражать чужому голосу, манере речи. Слышно издалека – повторяет вполголоса где-то в коридоре:

- Это тебе не бирюльки писать!.. Не бирюльки писать!.. 

 

Церковь за окном

 

Весна. Розовый вечер. Дед силуэтом на фоне окна. За ним – силуэт церкви.

Смотрит. Молчит… Вот загудел тяжёлый колокол… Поплыл звук… Дед вздохнул:

- Я бы в церковь каждый день ходил… Но меня ведь каждая собака знает!.. Скажут – вон, коммунист Белов в церковь пошёл!..

Я улыбаюсь, как всегда. Мне почему-то весело. Вокруг тёплый свет… Представляю себе - Дед идёт по улице, как пароход, - красиво, а люди собираются группами. Шепчутся:

- Вон, коммунист Белов в церковь пошёл!.. Коммунист-то Белов в церковь пошёл!..

И собаки тоже смотрят на него с удивлением. Переглядываются…

А «коммунист Белов» если бы запел с церковным хором… наверное, умер бы от счастья… Он ведь знал наизусть Божественную Литургию. Помнил с самого детства.

 

Разговоры

 

Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…

                                                                      А. С. Пушкин

 

За столом говорили, в основном, взрослые. Как правило, Дед… Бабушка комментировала. Ели неспешно.

Дед задумался, смотрит куда-то вперёд…

- Да… Большой пожар тогда был… в этой, как её?.. Язви тебя! Вот, память тоже!.. Башка!.. В Николаевке! Андрюшка там… ты видала его или нет?

Бабушка основательно разделывает рыбную голову у себя на тарелке… Специалист! Рядом зельц и горчица, соль и перец. Её блюда.

- Не видала я никакого Андрюшки. Делать мне нечего – Андрюшек всяких видать ещё! 

У меня возникает ощущение, что это реплика в какое-то театральное пространство. Что где-то притихли невидимые зрители. Едят конфеты. Шуршат.

Дед продолжает:

– Рассказывал-то который - «Окунёшша – задыхашша! Высунешша – жгот!»

Я смеюсь:

- А что это?

- Ну, пожар сильный был… Они в речку забежали всей деревней… Стоят… А дома рядом с рекой построили. Дураки тоже… Жар сильный! «Жгот»! Они и опускаются под воду. Начинают задыхаться – высунутся – опять «жгот»! Тут «задыхашша» - там «жгот»! Так вот!.. Значит, ты Андрюшку не видала?

- Нужен мне очень ваш Андрюшка. Мне Беловых хватало! – бабушка намазывает горчицу на хлеб, - Одного Ефремки вашего хватило. Лунатика.

(В зрительном зале восхищённые вздохи, робкие аплодисменты…)

Дед:

- Да, Ефремка у нас лунатик был… Уже оженился, а всё… ночью возьмёт гармонь и - по деревне. Зайдёт к кому-нибудь в избу и уснёт, дурачок. ДомА-то не запирали. Утром хозяева встанут – здрасьте, пожалуйста, – а он тут спит… Один раз ночью жену хлопает пониже спины (она рассказывала) - «Пойдём-пойдём… пойдём-пойдём…» - Дед смеётся, - Вот чудак тоже!.. «Пойдём-пойдём»… Пошли бы они вдвоём…

 

Невидимые собеседники

 

Глава, написанная для губернаторов России, нелюбопытных жён и внуков

 

Как это назвать?.. Разговоры. Монологи… Я называю это – невидимые собеседники. Их, я думаю, было много. Постоянно шёл мыслительный процесс, и Дед обращался то к одному, то к другому полушёпотом (если лежал – то, сдвигая одни из очков на лоб и высвобождая из-под оранжевого верблюжьего одеяла и слегка поднимая к потолку ладонь):

- Милостивый государь, как это прикажете понимать?.. Как?.. Ведь это историческая застройка!.. Это же память! Среда! Это образ города!.. Это культурный воздух!.. Кислород!.. Поймите!.. Ведь об этом необходимо говорить… Кто будет думать об этом?.. Ведь кто-то должен думать об этом!..

Эти вопросы бабушку не интересовали. Не слишком интересовали. Я тоже жил своей жизнью. И Дед разговаривал… разговаривал… с кем?.. Не знаю… Я никогда не попытался узнать. И теперь для меня это загадка. Если ваш Дед разговаривает с кем-то невидимым, подойдите и спросите:

- Дедушка, ты с кем разговариваешь, а?

Он скажет:

- Да так… я просто…

- Ну, пожалуйста… с кем ты разговариваешь? Мне интересно!

Я прохожу по тёмному коридору и слышу…

- Что это такое? Как это бу-бу! Вы, сударь, шу-шу бу-бу хоть немного! Бу! Как же можно так бу-бу-бу с талантливым человеком!.. Ведь это же человек шу-шу… И это – талант шу-шу! Исключительный бу-бу. Редкий талант!.. Искра Божия!..

Дед сидит в полумраке один напротив своей картины, смотрит… и разговаривает с кем-то… А о талантливых людях он беспокоился всегда. Переживал... В общем, дом наш был как бы озвучен. Он сам с собой разговаривал. Вполголоса. Думал и разговаривал. Он был живой…

И ещё я думаю (уверен!) – если бы главным художником города назначался у нас ИМЕННО ХУДОЖНИК, а не архитектор (которые словно НЕДРУЖЕСТВЕННЫЕ ИНОПЛАНЕТЯНЕ на этой земле), то города наши были бы более человеческими, более национальными, более красивыми.

Воздух бы стал другим… Нервные волокна засияли бы голубым светом. Хромосомы бы обрадовались. Гены заулыбались друг другу. Молекулы ДНК вздохнули бы свободно…

 

Сказка

 

У зари-то, у зореньки много ясных звёзд,

А у тёмной-то ноченьки им и счёту нет…

песня

 

- И вот, дорога входит в тёмный лес… Вокруг чёрные ели. Высокие… Белым лишайником поросли… Верхушек не видно… Они смыкаются там где-то, в высоте. Обнимаются. Растворяются…. Неба не видно… Вечер… На болоте яркие зелёные огоньки… Бродят… Красный луч солнечный просочился сквозь заросли. Длинный-длинный… И подсветил всё изнутри. Чуть-чуть! А там ещё один… И вон – ещё… Осветились в чаще - птички, зайчики, ёжики… белочки… Зашевелились. Здороваются друг с другом. «Здравствуйте!» - «Здравствуйте!». Кланяются… Вынырнул из норы барсук, стоит, улыбается. Видно, что он добрый и хороший. Глаза карие. На носу – перламутровая шёрстка… Всё засияло таким цветом… э-э… краплак, кадмий оранжевый тёмный… - свет-то неяркий, мой мальчик. Солнышко красное далеко-далеко где-то… Далеко…

Умираю от счастья!.. Мне лет пять – семь. Мы с Дедом вдвоём плывём куда-то в темноте, и он, прямо сейчас, - рождает-сочиняет-разыгрывает СКАЗКУ…

- И вот, видит старик – на кочке махонькая стоит избушка, - щепой да соломой крытая, вся ярким мохом поросла. На крыше – грибы выше печной трубы растут… Тут скрип-скрип дверь и выходит тоже старичок, только маленький. Сморщенный. В большой, как у гриба, шляпе. Улыбается, глазки прищурил: «А что ты здесь, дедушка, ищешь?».

СКАЗКА… Я нигде потом во всю жизнь не встретил ничего подобного… Возможно, в такие минуты я и принял где-то очень глубоко в душе решение – «я согласен жить на этой земле. Здесь так чудесно…». Оказывается, далеко не все дети решаются принять этот мир. А это, говорят, очень важно…

Был у Дедушки один творческий приём, которым он мог в любой момент закончить любую сказку (если его, например, позвали шепотом из темноты).

- Испугался старик, перекрестился – «Господи, помилуй!» - и всё исчезло!.. Стоит он перед своей избушкой, а там и бабка и ребятишки его встречают… Спи, мой мальчик. Я сейчас приду…

Многие сказки кончались таким образом… Порой в этом мире неизвестная птица на болоте могла прокричать протяжно: «Сонька, который час?.. А?..». Енот или крот могли прошептать громко: «А парень-то у нас, кажется, спит…». Что касается зайцев, то они могли поведать что-нибудь из мира искусства…

Вот, один сидит на пеньке и горько плачет…

- Заинька, о чём ты плачешь?..

Тут Дед начинает глубоко и равномерно дышать… Я толкаю его в бок:

- А дальше?.. Дальше что?.. 

- А?.. А плачу я… потому, что… Конюшкина… исключили из Союза Художников… А он ведь очень… талантливый художник, Конюшкин…

 Хотел бы я, чтоб и обо мне тоже иногда плакал маленький зайчик где-нибудь в дремучем лесу. Волновался бы, переживал…

 

Клоп

 

Гений и злодейство

 Две вещи несовместные. Неправда:

А Бонаротти? иль это сказка

 Тупой, бессмысленной толпы - и не был

Убийцею создатель Ватикана?..

А. С. Пушкин «Моцарт и Сальери»

 

Я понял с годами, что по-настоящему глубокую вещь может написать только очень добрый человек. Добрый и наивный. В котором много детского.

Сидим на кухне вдвоём. Дед отрывается от чашки, смотрит на меня:

- Помню, морили клопов. Клопы замучили. Отец ругался!.. Надоели!.. И вот, мы кровати сдвинули. Ножки поставили в банки с керосином. Во как! Не просто... А сверху навесили лапника елового, чтобы клопы сверху, с потолка, на кровать не падали. О!.. Морили основательно. Долго! Наконец, клопы исчезли. Стало не видать.

И вот, помню, пошёл я как-то ночью по нужде. Возвращаюсь… вижу в лунном свете – клоп ползёт… Может, последний. Худой такой!.. Как бумажка прямо. Переваливается еле-еле, бедный, с ноги на ногу. Жрать-то нечего!.. - Дед посмотрел на меня… - И пожалел я клопа. Жалко стало… Взял я его и положил к нам на кровать.

 

Сирота-матершинник

 

Сидят за столом… Бабушка:

- Прошёл зональный выставком… И заключили с Народным художником всего один договор!..

Дед:

- А сколько тебе нужно?

- Ну, можно было заключить два… С Народным-то!

 Дед, ехидно:

- А три нельзя ли?

- Ты же вот-вот умрёшь!

Дед, неожиданно громко:

- Хрен!!

Он поставил чашку и смотрит на бабушку… Та по-итальянски театрально заволновалась:

- Нет… хорошо, что с нами не живут внуки-правнуки!.. А то бы дедушка научил бы их мату с годовалого возраста! Совесть-то у тебя есть или как?

Дед говорит не спеша - но не мне и не бабушке - а какой-то невидимой публике. Это уже театр в духе Ибсена. Философский. Задумчивый.

- Вот, ни отец, ни мать никогда не слышали, чтобы я изматерился… А с Гришкой едем по сено – материмся…

Я представляю себе сцену. Акустика. Пыль. Шаги…

Бабушка, прищурясь:

- Ни отец, ни мать не слышали! А я кто? С кем разговариваешь?

Дед продолжает обращаться к публике (он как бы вышел на авансцену):

- Вот, нет ни отца, ни матери… Значит, я и матерюсь.

Занавес. Аплодисменты…

 

Нестандартный

 

Дедушка смеялся, рассказывал… Идёт он с тростью по Москве. Осень, листья… На него, остановившись с метлой, задумчиво смотрит дворничиха… Говорит вслед:

- Да-а-а!.. Этат какой-та-а нестанда-артна-а-ай!..

Пробираясь в полумраке коридора, Дед иногда останавливался у зеркала, подбоченивался, всматривался… удивлялся сам себе…

- Этат… какой-та-а… нестанда-артна-а-ай!..

Голос бабушки издалека:

- Ты куда там пробираешься?.. Куда вы удалились?.. Спать что ли?

- Да, какой спать! Я на кухню за сушками!.. Спать!.. Одно на уме у этого человека…

 

Чай

 

                                                                       Тепло мне… уж так-то, говорит, те-пло-о!

                                                                                         Иван Шмелёв «Лето Господне»

 

- Славка!.. Чай пить!.. – этот зов раздавался часто. Дед не любил пить чай один. Предвкушая, он потирал руки:

- Как хорошо чайку попить, о том, о сём поговорить!

(Была когда-то такая лубочная картинка. С такой надписью). Чайник должен быть полный - иначе, потряся им, Дед недовольно проворчит:

- Пустой!.. – нальёт до краёв, поставит на газ и сядет жевать всухомятку пряник. Бабушка, заходя:

- Кипел же только…

- Пустой!.. – говорит Дед, не поворачиваясь.

ТЕМПЕРАТУРА. Вода должен быть только что кипевшая. Прямо с огня. Постоянно подогревали. Бабушка:

- Вот только кипел! Живой кипяток!

Дед:

- Холодный!..

И это всё не на полный желудок, так как пить надо много и без пауз. Это отдельный от еды процесс. Только сушки и пряники. Дед пьёт с карамелькой вприкуску или вернее вприсоску, так как он её не кусает.

На картинах купцы вытирают лоб кружевными платками. Бисеринки пота на лбах. Дед сидит прямо, упёршись мощной рукой в бок. Расправляет усы... Постанывает… После каждого глотка выдыхает – а-а-а-а… Я делаю также…

РИТМ. Ритм должен всё время ускорятся, к самому концу – очень. А вода оставаться горячей! Но обжигаться не надо. Лучше пить из глубокого блюдца или неглубокой чашки – так легче регулировать температуру. Можно подуть.

РАЗГОВОРЫ. Если вначале допускаются какие-то разговоры, рассуждения… то к концу все очень серьёзнеют и замолкают. Только стоны. Скорость усиливается… И вот кто-то первый ставит блюдце на стол, произносит: «О-о-о-о-о!.. Я всё!..» Второй за ним: Фу-у-у-у… Хорошо!..» 

Когда Дед вставал из-за стола, он делился мыслями, приплывшими в голову во время чаепития.

Вот он смотрит на меня сквозь очки, и говорит важно, подражая одному искусствоведу:

- «Композиция, как таковая…» - помолчал… - «Как такова-а-ая» - понимаете ли!.. - и пошёл, посмеиваясь.

Я тоже улыбаюсь. Гляжу ему вслед…

 

Совсем опаршивел парнишка

 

В подростковом возрасте у меня возникли проблемы с кожей. Как сейчас говорят – акмэ. Я этому не придавал большого значения. Полагал, что шрамы украшают лицо мужчины. Врач, полная и добрая, мне сказала:

- А, может быть, ты просто не промываешь лицо? Возьми мочалку и промой хорошенько. Прямо так… хорошенько промой.

Хорошенько… Я, как человек последовательный, взял мочалку - настоящую, натуральную… из настоящего мочала - и жёстко натёр лицо. Хорошенько…

В этот вечер Дед молча допил чай, встал… и, уходя, бросил вполголоса, отстранённо:

- Совсем опаршивел парнишка…

 

Калька, иди!

 

Едим молча. Вдруг бабушка откладывает вилку:

- Нет, я по сию пору не могу понять!.. Как это возможно!.. У меня просто в голове не укладывается!.. Своему сыну собственному наливать водку!.. Своими собственными руками!..

Дед хмурит брови:

- Какому сыну?

- Как вспомню эту картину… прямо не могу! Как мамаша, Агафья Карповна, вам в Паче после бани наливала!.. Наливает за печкой, зовёт: «Калька, иди!» А этот и бежит довольнёхонек – налили ему! Как же! Стремится выпить!.. Не терпится!.. Бежит! Ручки тянет!.. Как же, мамаша ему налили!

- Так это ж после бани!..

- После бани… И эти тоже бегут. Торопятся! Гришке наливает - «Гришка, иди!». Потом Ефрему наливает - «Ефремка, иди!». А Ефремка-то молодой! Тоже выпить надо!.. Бежит! Ножками сучит! Вот, хоть убей меня сейчас на месте, я этого не понимаю! Как вспомню, честное слово!.. Прямо не могу! Что молчишь? А?.. Сказать нечего?

Дед не отвечает. Он сидит, задумался. Смотрит куда-то перед собой…

Через некоторое время прохожу по коридору, вижу - он сидит спиной ко мне, пишет эту самую деревню Пача - далёкую, заснеженную… говорит тихо, сам для себя:

- Калька, иди!..

Вздыхает:

- Ефремка, иди!..

 

Бочка

 

Ещё бабушка не могла понять одну вещь… у Беловых в Паче стояла летом в сенях бочка браги. Прохладная… Как это возможно!.. Идут они, например, косить – выпивают по ковшику, идут с сенокоса – опять по ковшику. Ну и так далее… В таком духе. Как это возможно?..

 

Народные единоборства

 

Даже в старости Дед был силён физически. Я так никогда его и не положил на руку. Кисть у него была мощная и длинная. Лет до 80-ти он меня побеждал. Я уже был большенький - за 20, и далеко не хилый, но положить его не мог. А потом мы, кажется, перестали этим заниматься. Я переехал в свою мастерскую.

Дед рассказывал, что в деревне у них была такая забава молодецкая. Силой мерялись. Садились два мужика на землю, упирались ступнями друг в друга, руками брались за одну на двоих палку и старались перетянуть друг друга на свою сторону. Дед в молодости перетягивал всю деревню. По очереди, конечно.

Ещё Дед мне показывал, как нужно наносить удар. Так учили в деревне. Широкий удар, с разворотом снизу. Дед показывал, как складывать кулак, чтоб выступал (кажется большой) палец. (Видимо, это по болевым точкам). Я, дурак, не отнёсся серьёзно к этой конфигурации и забыл всё со временем. Казалось, ерунда. Анахронизм…

Позже я прочитал, что Сергея Есенина его Дед тоже учил складывать кулак для боя. Только Есенин это запомнил. Однажды вынырнул к нему из подворотни человек с ножом. «Шубу снимай». Поэт полез за как бы деньгами левой рукой, а правой неожиданно так дал тому в лоб, что грабитель улетел обратно в темноту. И больше не выходил.

Знакомый литератор утверждал, что там было не один, а два разбойника. Социально близкие революционному пролетариату. И оба улетели.

Он улыбался:

- А все остальные поэты серебряного века сняли бы свои шубы… Без вариантов.

Кстати, вот ещё – Ломоносов. Тоже деревенский парень. Его как-то в Петербурге попытались ограбить три дюжих матроса. Схватка была короткой, после чего великий учёный, поэт и художник сказал:

- Ребята… меня в Петербурге один только (немец какой-то, булочник) может побить! Да и то, вряд ли.

Такие дела.

 

Закат

 

Забыть ли тебя, мой город! В глазах у меня отныне пусть ищут твой дальний отсвет.

Федерико Гарсия Лорка

 

Иду из школы. Весна. Серые, в зелёных искорках, деревья. Закат. Он морковного цвета. По дороге две полосы приятного запаха. В первой очень пахнет выпечкой. (Это булочная). Дальше – старинный Сибзавод, чёрно-красный. За ним – полоса свежего, густого табачного духа. Табачная фабрика. Ароматерапия. Как хорошо! Вот рельсы фабричного паровозика. Бревенчатый книжный магазин…

Дома уже был дядя Слава. (Он с моей двоюродной сестрой Ладой жил у нас, когда его жена, Наташа Белова, заканчивала институт в Москве). В этот вечер он был чуть навеселе. А когда он бывал навеселе, то начинал учить меня - как нужно рисовать и, вообще... Один раз дядя послал меня на улицу делать наброски с машин, что я и сделал… мягко говоря, без удовольствия. В этот раз он послал меня писать с натуры закат. Ну, это совсем другое дело…

Закат был мягким. Розовым. Бархатным. Угасал. За тёмным, рыжего цвета, питомником плодовых растений. Запоздавшие дети на полянке играли в мяч. Я написал всё это – нежно и быстро. Мне самому эта акварель понравилось. И до сих пор она мне приятна.

- Ну что? – зашёл в мою комнату дядя Слава. – Покажи… Так… Ну что это за бледная немочь? Кто так пишет закат? Дай мне бумагу. Люди планеты земля пишут закаты по-другому! Берут кисть… вот так… - он взял кадмий красный и густо залил всё небо, потом вымыл кисть, обсосал её, и вытер белый круг посередине. – Это солнце садится в северной деревне! – Потом густо и темно взял травяную зелёную и нарисовал лес, на первом плане высокую условную ёлку, как дети рисуют. Опять вымыл кисть и вытер ей белый круг пониже. – Это северное озеро… - Потом вытер добела фигурку девушки в белом платье, которая отражалась в озере, посмотрел на меня… - А это - русская девушка Наташа Белова!! – Встал. Посмотрел. – Вот как надо писать! Понял?

Я не знаю, что сказать… говорю:

- Ну-у…

Тогда (мне было лет 13) я страстно увлекался русским искусством ХIХ века и творчество шестидесятников ХХ-го - именно в области живописи - было мне бесконечно чуждо. С Дедом мы были согласны. Он терпеть не мог и совсем не понимал - «формалистов». Но с сыном-то надо было находить общий язык. И Дед отмалчивался... Особенно, при бабушке. Иногда потихоньку зайдёт в мою комнату, положит свою большую ладонь мне на шею, потреплет, скажет вполголоса:

- Славка… Он же формалист!.. Рисуй, как рисовал, мальчик. Хорошо рисуешь… И подписывай работы ручкой. Карандаш в веках сотрётся.

 

Момент истины

 

Иногда всё-таки случались в нашем доме творческие конфликты. После какого-нибудь банкета в Союзе Художников. Помню один разговор на кухне. В этот раз дядя Слава увлёкся…

 Дед гремит:

- Я – Народный Художник! Меня народ любит!

Дядя Слава:

- Кто тебе сказал?

- Кто?.. Уж не твои идиоты!.. Народ! Почитатели мои сказали!

Дядя Слава, иронично:

- Да кто твои почитатели?.. Две старухи!

- Что?!! – это был львиный рык или боевой возглас Тараса Бульбы! Дед с грохотом вскочил, полетела посуда. Гром! Неразбериха! Движение… Дед размахнулся красиво. От души, по-русски… Бабушка успела что-то сказать… Дядя Слава успел пригнулся (он оказался неожиданно гибким) и… - вжик!.. - бац! - мимо! – промах!.. Дед сильно дал кулаком в угол шкафа!.. Кровь! Рычание! Возгласы! Слёзы в глазах дяди Славы…

- Батя, прости! Батя, прости! – он беспомощно движется вокруг, желая помочь.

- Да, иди ты!! Отстань!!

- Батя, прости!.. Прости!..

Бабушка:

- Так!! Что это такое!! В конце концов!! Всё!! Быстро по комнатам!! Я сказала!!

Затемнение… Конец действия... Все расходятся…

 Нет, живопись всё-таки опасная профессия… Не только, как некоторые думают, - созерцание и отрешённость... Шевеление штор и мыслей…

 

Ещё вопросы будут?

 

Шестидесятники… Весёлые ребята. Особенно, в первой половине жизни. Как, впрочем, и семидесятники. С дядей Славой в молодости происходило много интересного. Помню, один пожилой уже сибирский художник, всклокоченный и весь в глубоких морщинах, увидев у молодого художника шрамы на руках, хлопнул его по плечу:

- А подвижный хлопец! А?.. Шебутной!.. Нормально! Нормально!.. Наш парень!

Дядя Слава в молодости был «шебутной». Вот, случай… Драка в пивной. Дяде Славе и его друзьям-художникам крепко досталось.

Следующий день… Та же пивная. Та же картина… Тёмные силуэты. Наколки. Взгляды… Входят вчерашние парни (которые вчера дали нашим). Дядя Слава сразу двинулся вперёд:

- Ну, что? Ещё вопросы будут?!

Ну, что?.. Опять то же самое... Дед смеялся. Недоумевал. Вот он лежит на кровати, отрывается от книги, поднимает ладонь:

- Ну, надо же! Они же его побили, и он же к ним опять лезет!.. «Ещё вопросы будут?». Они его опять давай лупить!..

Проходит минуты две, Дед посмотрел на меня:

- Ещё вопросы будут?.. Вот же чудак-человек!.. Вопро-о-осы!.. Какие тебе вопросы?

 

Пароход

 

Ожиданье, нетерпенье… Веселится и ликует весь народ!

Нестор Кукольник

 

Но когда прошла, так сказать, дерзость молодости, дядя Слава стал понимать и ценить искусства отца. Даже очень. У Деда были проблемы с названиями картин. Он называл их – «Иркутск», «Тобольск», «Пача»… и т. д. Дядя Слава, обогащённый знанием Экзюпери («Земля людей» и прочее…), помогал ему.

В результате появились такие названия, как «Иртыш – река Сибири»… и подобные им. Вспоминается даже такое название… «Иртыш – артерия Сибири». Только я не помню, чья это картина. Кажется, самого дяди Славы.

Когда Дедушка умер… на поминках, дядя Слава, проходя мимо, сказал:

- Мы с тобой больше всех потеряли. Мы ещё не понимаем – сколько мы потеряли.

Вспоминаю об его идее – назвать один из пароходов на Иртыше – «Кондрат Белов». Красивый образ! Уместный… Слышу резкий (и, может быть, кто-то добавит – противный) женский голос из громкоговорителя:

- Внимание пассажирам! «Кондрат Белов» отходит от второго причала!..»

И название-то какое-то пароходное. Словно специально для больших сибирских рек…

- Внимание! «Художник «Кондрат Белов» подходит к пристани города Тобольска!.. 

Я бы купил билет куда-нибудь. Может быть, до конца. И, может быть, обратно… Но сначала надо бы увидеть – что там