Некоторые особенности политической системы Канады

Роль и тактика оппозиции

Мнения о роли оппозиции в политическом процессе высказываются самые разные. Так, ещё в 1922 г. депутат канадского Парламента от Лейбористской партии В. Ирвин назвал официальную оппозицию "политическими безработными" [10, р. 214], ждущими своей очереди постоять "у руля". Известный европейский политолог Ж. Блондель однажды заметил, что оппозиция, по сути, "паразитирует" на идеях правительства [4, р. 463]. Канадский учёный Д. Смит в опубликованной в 2013 г. книге утверждает, что в Канаде не сложилось прочных традиций парламентской оппозиции в силу разных причин. К их числу он относит длительное доминирование Либеральной партии, закрепившее представление об оппозиции как об "альтернативном правительстве"; частые периоды правления "правительств меньшинства"; роль новых СМИ, включая социальные сети, взявших на себя парламентскую функцию обсуждения политики правительства; переход многих "групп интересов" к тактике "прямого действия" [24, р. 2].

В силу этих и других обстоятельств закономерно возникает вопрос - какова роль Парламента в наши дни? Каким он должен быть: упреждающе инициирующим принятие новых законов, или, скорее, обсуждающим предлагаемые исполнительной властью проекты? В любом случае его задача - поиск согласия по ключевым политическим вопросам путём нескольких чтений законопроектов, их обсуждения в парламентских комитетах, голосования в обеих палатах (на провинциальном уровне - в одной). Как считают в Канаде, парламентские дебаты - важный инструмент согласования конфликтных интересов, выражения различных позиций. К тому же, в отличие от прошлых времён принятие законов требует специальных знаний. Поэтому возрастает роль профильных комитетов и комиссий. В зависимости от наличия и степени развитости комитетов и комиссий парламенты условно подразделяются на "обсуждающие" и "работающие". В первом случае большую часть времени Парламент обсуждает различные вопросы на общих заседаниях в присутствии всех депутатов. Во втором - большая часть работы происходит в комиссиях и комитетах, а на общее заседание выносятся уже подготовленные законопроекты и решения. В этом случае складывается своего рода "разделение труда", и комитеты в силу гораздо большей компетентности в специальных вопросах могут на практике брать на себя основные законотворческие функции, тогда как на общих заседаниях депутаты голосуют за уже подготовленные решения без дополнительного обсуждения.

В парламентской системе, где исполнительная власть не избирается населением, а производна от законодательной, оппозиция должна быть, прежде всего, внутри Парламента. Это, впрочем, не исключает наличия и внепарламентской оппозиции - профсоюзов, СМИ, других лоббистских групп. Так происходит и в Канаде: сформированная в Парламенте оппозиция, взаимодействуя с внепарламентской оппозицией, обеспечивает "сдержки и противовесы" правящей партии. Оппозиция должна быть в любой момент готова сформировать новое правительство в случае ухода в отставку действующего кабинета министров. Поэтому в научной литературе представлена точка зрения, согласно которой в реальной жизни канадская официальная оппозиция зачастую уже представляет собой альтернативное правительство (теневой кабинет) [13, p. 159]. Однако можно встретить и мнение о том, что в последние два десятилетия в Канаде не было "альтернативного правительства в ожидании" [6, р. 277]. Так, нынешний премьер-министр С. Харпер не был депутатом Палаты общин на момент избрания лидером Консервативной партии, что расходится с традиционной концепцией, согласно которой будущий глава правительства ждёт своего часа на посту лидера парламентской оппозиции. Похожим образом складывалась и карьера М. Кинга, Дж. Тернера и Ж. Кретьена.

Парламентская оппозиция видит своей задачей постоянную критику правительства, предпочитая при этом не высказываться определённо о том, как бы она сама действовала на его месте в сложившихся обстоятельствах. Такой традиционный подход к выполнению функций оппозиции вызывает споры. Действительно, может ли партия (или объединение депутатов от нескольких партий) ограничиваться критикой, не предлагая собственного варианта решения существующих проблем. Отсутствие конструктивной программы может оттолкнуть потенциальных избирателей, создать оппозиции репутацию безответственных "критиканов", подмечающих малейшие оплошности и недостатки работающего кабинета министров, не предлагая ничего взамен.

С другой стороны, в условиях быстро меняющихся общественных настроений оппозиции невыгодно связывать себя какой-либо однозначной позицией по основным вопросам политической повестки дня, для неё важна возможность "подстраиваться" под сиюминутные колебания общественного мнения, менять точку зрения, реагируя на изменение правительственной политики. К тому же оппозиция может оказаться в ситуации выбора между интересами оппозиции (способствовать уходу в отставку действующего правительства) и интересами государства в целом (сохранения политической, экономической и социальной стабильности). Так, в политической истории Канады был эпизод, когда лидер официальной оппозиции и ярый противник правившей Либеральной партии Р. Стэнфилд после беседы с управляющим Банком Канады отказался от попытки инициировать отставку правительства, рискуя обрести при этом репутацию "предателя" интересов оппозиции. Смена правительства в тех экономических условиях могла спровоцировать в стране тяжёлый кризис [26, р. 480]. Сохранение единства Канады также всегда требовало консолидации политических сил.

Стоит отметить, что традиционная парламентская процедура принятия решений и особенно правило большинства в современных условиях всё меньше и меньше устраивает различные политические силы. Бывший квебекский премьер Ж. Шаре как-то сказал канадскому премьер-министру С. Харперу: "В условиях демократии Вы не можете просто сказать "Я победил, вы проиграли. Я буду делать всё, что хочу"" [25, р. 22]. Появляются новые концепции, предполагающие построение консенсуса, нахождение варианта решения, в максимальной степени удовлетворяющего интересы наибольшего числа заинтересованных сторон. В подобной ситуации парламентская процедура воспринимается как препятствие к сотрудничеству разных политических сил [5]. Поэтому в Канаде в последние годы растёт число сторонников концепции так называемой "делиберативной демократии" (deliberative democracy), в основе которой - максимальная степень учёта имеющегося в обществе многообразия интересов и мнений, поиск согласия, консенсуса, решений, приемлемых для подавляющего большинства.

О. А. Кармадонов

Исследуются онтологические и социально-эпистемологические основания социальной оппозиции. Обосновывается универсальная природа, и предлагается типология видов данного феномена.

Оппозиция в практике человеческого бытия и философском осмыслении

Начнем с трюизма: всё сущее имеет свои оппозиции, или антонимы. Любой термин -от самого конкретного до самого абстрактного - имеет свою антитезу. Материальное и идеальное, частное и всеобщее, чувство и разум, статика и динамика, форма и содержание, низкое и высокое - ряд можно продолжать до бесконечности. Естественно, что идея универсального дуализма привлекала внимание и владела умами людей с самых ранних эпох, приобретая те или иные вариации и дискурсивные формы - в традиционной китайской философии, в учении пифагорейцев, в гностических религиях. То есть оппозиции, по всей видимости, занимают особое место в структуре человеческого опыта. Всякий опыт, однако, получает свою инициацию, равно как и окончательное обоснование, в процессе мышления - в ходе интеллектуального освоения окружающей реальности, говорим ли мы о базовых гносеологических механизмах, или о профессиональном восприятии и анализе. Насколько же проявлена оппозиционная сущность мира в этих сферах?

В базовых механизмах познания рассматриваемый феномен получил, помимо прочих, наименование "бинарности", которая выступает универсальным средством рационального описания мира, предполагающего параллельное восприятие двух противоположных понятий, являющихся антонимами друг друга.

Методологическое значение категории оппозиции при анализе общественных отношений

Универсальная сущность феномена оппозиций находит своё подтверждение и в сфере социального - начиная с категоризации предметной сферы социальной философии и заканчивая феноменами повседневности и спецификой социально-научного вокабуляра, призванного отражать последние и давать инструментальные возможности их описания и анализа. Оппозиционность, можно сказать, пронизывает предметообразующие сферы социальной философии. Бинарность обнаруживает себя здесь с очевидной частотностью, говорим ли мы о проблеме субъекта и объекта, противостоянии "методологического коллективизма" и "методологического индивидуализма", необходимости и случайности, свободе воли и детерминации действия, социальной статике и социальной динамике, солидарности и конфликте, "событии" и "структуре".

В предметном мире социальной повседневности оппозиции реализуются через противопоставление макро- и микроуровней социальной организации, непреходящего противостояния личности и структуры, позитивной и негативной социальной идентификации. Следует отметить, что оппозиционность естественным образом обнаруживает себя и в системе организации общественного целого, несущей на себе очевидные следы особенностей мировосприятия, присущего данному обществу в данную историческую эпоху. Весьма наглядно демонстрируют данное обстоятельство работы в сфере антропологии, в особенности структуралистского направления.

В антропологических концепциях оппозиционности обращают на себя внимание прежде всего два момента. Во-первых, это активное использование для описания и анализа феномена дуальности дуалистических же понятий симметрии и асимметрии, статики и динамики, закрытости и открытости, баланса и дисбаланса. Во-вторых, это имплицитное утверждение проблематичности, если вообще не невозможности какого-то синтеза или интеграции оппозиционных структур. Концентрический тип оппозиций не переходит в диаметральный и наоборот. На наш взгляд, антропологический дискурс фактически фиксирует здесь весьма важное противоречие диалектически понимаемого функционирования оппозиций как социального феномена, часто игнорируемое или не замечаемое исследователями в других социогуманитарных сферах знания. Противоречие это заключается в проблематичности преодоления социальных антиномий, или, точнее говоря, в проблематичности как технологии, так и результатов такого преодоления или интеграции.

По всей видимости, в ряду социальных оппозиций всё-таки присутствуют такие, которые предполагают не интеграцию со своей антитезой, а совершенно наоборот - стремление к её более или менее полной элиминации. Учитывая практическую сложность такого рода задачи, неудивительно, что "непримиримые" оппозиции ведут, преимущественно, параллельное сосуществование, исключающее как взаимное уничтожение, так и всякую возможность действительной конвергенции, точно так же, как противоположно заряженные элементарные частицы. Именно социально обусловленное функционирование антиномий, а не умозрительное и гипостазированное их бытие, указывает нам на слабую возможность их диалектического преодоления, а точнее говоря - на возможность "борьбы" противоположностей без их какого бы то ни было "единства".

Характерными в этой связи представляются нам мысли Х. Ортеги-и-Гассета относительно акта воления, который так же стоит первоначально перед некой дилеммой. "Эта двойственность, - говорит Ортега, - обнаруживаемая при рассмотрении интеллектуальных и волевых феноменов, столь же очевидно проявляется в эстетическом и религиозном чувстве. Существует целый ряд жизненных феноменов, наделенных двойственной динамикой, странным дуализмом" [Ортега-и-Гассет 1991, 19]. Дуализм сохраняется уже в силу того, что в результате следующего "акта воления" мы всегда имеем возможность отдать предпочтение другому члену оппозиции.

Таким образом, мир повседневности, мир постоянно принимаемых решений нельзя, на наш взгляд, считать миром постоянной элиминации одних альтернатив за счет других -жизнь в таком мире была бы невыносима. Однако, если преодоление частей оппозиции без полной элиминации невозможно, тогда что позволяет человеческому миру сохраняться на протяжении десятков тысяч лет? Или, другими словами, как удаётся "уживаться" оппозициям без нескончаемого взаимного преодоления? Как было сказано выше, антропологический дискурс использует для описания структурной дуальности социума понятия симметрии и асимметрии, баланса и дисбаланса. То есть в качестве условия, стабилизирующего общественные отношения и социальное образование в целом, определяется известное взаимное уравновешение, некое пропорциональное соотношение оппозиций. Однако пропорции - это уже категории не только количественного, но и качественного, более того - эстетического характера.

Отметим, что проблема эстетики как средства познания вообще уже ставилась в рамках философской мысли (А. Шопенгауэром, Г. Гадамером, А. Белым, У. Эко и другими). То есть философия не просто не отказывает эстетике в обладании эпистемологической функцией, а даже постулирует таковую. Антропология также даёт утвердительный ответ на вопрос о возможности применения эстетических средств для когнитивной практики вообще, и для познания общества - в особенности. В частности, Н. Эгентер доказывает, что любая архитектурная организация пространства является проекцией когнитивных практик и понятий о прекрасном, принятых в данном сообществе, в связи с чем и оправдано использование термина "эстетическое познание".

По словам другого антрополога - А. Пири, он "с удивлением обнаружил, что общество обладает той же сущностной структурой, что и произведение искусства. Это, впрочем, не что иное, как логическое объяснение часто испытываемого учеными чувства, что определенная социальная структура может быть красивой. К примеру, структура родственных отношений австралийских аборигенов, в своей сложности и лаконичности, обладает красотой, которая была замечена. Мы, следовательно, можем задаться вопросом: если общество выглядит красиво структурированным, не потому ли это, что его оппозиции (включая свободу и порядок, жесткость и гибкость) работают бок о бок точным и согласованным образом? И если общество не отличается справедливостью, и, соответственно, не выглядит красивым, не потому ли это, что оппозиции находятся в непропорциональных отношениях?" [Регеу 2008 web]. Таким образом, Пири не только утверждает возможность исследования общества средствами эстетического анализа, но и напрямую связывает пропорциональность соотношения социальных оппозиций, или "красоту" общества со справедливостью его устройства.

Заметим, что Пири приходит к такого рода выводам, будучи сторонником концепции "эстетического реализма". Основателем данного направления является американский литератор Эли Сигел. Эстетический реализм напрямую увязывает эстетику и оппозиции, а основное кредо Сигела заключается в утверждении, что "вся красота состоит в соединении противоположностей, и соединение противоположностей есть именно то, к чему мы стремимся в душе".

В самом общем виде идеи эстетического реализма интерпретируются в обществознании следующим образом: общество должно быть "красивым " в своей структуре и в пропорциональности сочетания своих противоположностей. "Некрасиво " организованное общество, скорее всего, устроено наименее совершенно.

Итак, критерии эстетического порядка могут быть применены для исследования особенностей социальной структуры и социального устройства, и понятие "красоты" может, в принципе, быть инкорпорировано в тезаурус социального анализа. С другой стороны, учитывая антиномичность всего сущего, мы не должны игнорировать и оппозиционные категории. Другими словами, коль скоро в социальном мире существует красота, должна иметь место и её антитеза - некрасивость, или уродство¹.

Заметим сразу, что красота и уродство как таковые привлекают в последнее время всё большее внимание со стороны социальной науки, прежде всего в таких её областях, как социальная психология, экономика и социология. Причем, предмет исследований в этой сфере у данных дисциплин достаточно близок - психологи и экономисты изучают то, какие последствия для человека на рынке труда имеет его физическая привлекательность, или наоборот - отталкивающая внешность, в то время как социологи пытаются проследить социокультурные коннотации таких зависимостей².

Таким образом, оппозиция красоты и уродства вполне институционализирована в качестве объекта исследовательского внимания в социальных науках. Очевидно в то же время, что речь здесь преимущественно идет о микросоциальном горизонте - уровне первичных общественных связей и отношений. Вопрос в том, насколько применимы эти категории для исследования социального образования? Ортега-и-Гассет обмолвился об антитезе прекрасного, когда заметил: "Как и все биологические дисциплины, история имеет специальный раздел для монстров, тератологию" [Ортега-и-Гассет 1991, 5]. Тератология, как известно, представляет собой науку, изучающую уродства и пороки развития растений, животных и человека. Насколько применим данный термин при изучении социального целого на макроуровне?

Сразу заметим, что данная категория присутствует в работах классиков социального теоретизирования. В частности, Э. Дюркгейм употребляет её при рассуждении о различиях между "нормальными" и "ненормальными" фактами и состояниями общественной жизни. Главный критерий, по которому мы можем отличить норму от отклонения, заключается, по его мысли, в показателе распространенности того или иного явления среди общей популяции. Любое социологическое, так же как биологическое, явление способно, по Дюркгейму, оставаясь неизменным в своей сути, принимать различные формы в зависимости от обстоятельств. "Эти формы бывают двух родов. Одни распространены на всем пространстве вида... <...> Другие формы, наоборот, носят исключительный характер; они не только встречаются у меньшинства, но и здесь чаще всего не продолжаются в течение всей жизни индивида".

Развивая мысль Дюркгейма, мы, вероятно, могли бы выделить наиболее распространенные формы общественного устройства и исключительные формы. Первые являются "нормальными", поскольку прошли апробацию и усвоены большей частью обществ в силу своей подтвержденной адекватности (на данный исторический момент). Вторые в известном смысле "патологичны", и представляют собой примеры социальной тератологии. Продолжая биологические параллели, Дюркгейм указывает на тот факт, что "... болезнь не лишена способности к распространению, а уродство - к определенному изменению. Следовательно, определяя их, нельзя их резко разграничить. Различие между ними не может быть более резким, чем различие между морфологическим и физиологическим, потому что, в общем, болезнь есть ненормальность физиологического порядка, а уродство - ненормальность порядка анатомического" [Дюркгейм 1995, 25]. Другими словами, "болезнь" относится к процессам, в то время как "уродство" - к структуре. Однако мы бы все-таки заметили, что "ненормальная" структура не может не повлечь и "ненормальность" процессов как совокупности общественных отношений в политической, экономической и социокультурной сферах данного социума. В результате патологичной становится, по крайней мере, значительная часть организма или социального целого.

Отметим, что Дюркгейм не распространял своё видение оппозиции нормального и тератологического на социум в целом, сосредоточивая внимание на дискретных явлениях, имеющих место в социальном образовании, таких, например, как преступность, имеющих тем не менее макросоциальное значение. В любом случае, сформулированные им положения о "здоровом" и "уродливом" напрямую коррелируют с оппозицией "красоты" и "уродства", как эстетическими категориями анализа социального устройства и общественных отношений. Такого рода локус социального анализа логично определить в качестве эстетико-эпистемологического.

Социальная оппозиция как феномен повседневности: сущностные характеристики

Итак, оппозиции неустранимы из человеческого познания и бытия, носят отчетливый социально-детерминированный характер и доступны анализу, в том числе и с эстетико-эпистемологических позиций. Вместе с тем всё это говорит нам о социальном содержании оппозиций, но что можно сказать об оппозиционном содержании социального? Другими словами, необходимо выяснить, что представляет собой социальная оппозиция, или бинарное противопоставление, воплощенное в повседневной практике общественных отношений.

Главное отличие социальной оппозиции от оппозиции вообще заключается, на наш взгляд, в её процессном, динамическом характере. Баланс этих оппозиционных рядов всегда зыбок, неустойчив и подвержен колебаниям, связанным с постоянно изменяющимися условиями внешней среды. То есть социальная оппозиция является процессуальным феноменом, она формируется и поддерживается за счет процесса социального оппонирования, под которым мы понимаем действия индивида или группы, носящие более или менее сознательный характер и направленные на достижение возможного баланса в системе общественных отношений там и тогда, где и когда имеет место ощутимое нарушение такового. Оппозиционные ряды, о которых здесь должна идти речь, включают в себя, например, такие универсальные противоположности, как власть -общество, свобода - принуждение, мужское - женское, коллективное - индивидуальное, духовное - материальное, богатство - бедность, причастность и отчуждение. На наш взгляд, именно степень пропорциональности, уравновешенности в данных бинарных категориях определяет и характер общественного устройства с точки зрения его большей или меньшей справедливости, или гармоничности, если выражаться в терминах эстетико-эпистемологического подхода.

Каждая из приведенных выше пар вносит свой вклад в особенности устройства того или иного общества, вместе с тем очевидно, что наиболее зримая и значимая оппозиция в сфере социального обнаруживается в системе властных отношений, или в оппозиции власти и общества. Пара свобода - принуждение является, по сути, дедуктивной производной от указанной оппозиции, которая, в свою очередь, выступает эмпирической проекцией данных архетипических категорий.

Подчеркнем необязательный высокорефлексивный характер социального оппонирования, в том числе и в плане "взаимности" рефлексии со стороны оппонирующих сущностей. Естественно, что в оппозиции власть - общество наиболее сознательным участником выступает власть. По словам А. А. Зиновьева,"...лишь высшие слои образуют некое подобие социальных классов в традиционном смысле, то есть сравнительно однородные объединения людей, связанных единством интересов, образом жизни и деятельности, и привилегированным положением. Основная же масса населения представляет собой раздробленное скопление индивидов различных категорий, по самим условиям жизни не склонных к образованию больших и устойчивых неофициальных объединений. Господствующие же слои принимают меры к тому, чтобы не допустить возникновения неподконтрольных объединений в низших и средних слоях".

В трудах различных философов встречается мнение о том, что оппозиционность может быть элиминирована, или, другими словами, один из членов оппозиции может окончательно возобладать над другим. При этом доминировать зачастую начинает худшая, даже деструктивная часть оппозиции. Это имеет место, согласно О. Шпенглеру, при смене культуры цивилизацией, когда происходит помимо прочего переоценка всех ценностей, находящаяся в основании становления всякой цивилизации, которая "начинается с того, что перечеканивает все формы предшествовавшей культуры, иначе толкует их, иначе ими пользуется".

О деструкции, которую несет с собой нигилизм, говорит и А. Камю, и также в аспекте разрушенного дуализма. Согласно французскому экзистенциалисту, человеческая цивилизация потрясается в самых своих устоях тогда, когда нарушается традиционное взаимодействие двух противоположных принципов - рационального интереса и моральных ценностей, при котором один из элементов начинает преобладать над другим, или даже элиминирует его. По Камю, эта фундаментальная дуальность являлась основой и обязательным условием европейской цивилизации; оппозиция души и тела, индивида и сообщества, нравственных ценностей и социального интереса, священности человеческой жизни и государственной целесообразности.

Близкое мнение высказывает и современный венгерский философ Э. Ханкисс, когда говорит о том, что для тоталитарных режимов "человеческие жизни и моральные ценности стали своего рода расходным материалом, и в расчет принимались только государственная необходимость и утопические цели элиты. Европейская цивилизация в такой искаженной форме утратила свою фундаментальную дуальность, и была больше не в состоянии защитить человеческую жизнь. Она не могла больше защитить людей от ужасов жизни и смерти".

Подчеркнем ещё раз, что предположение о возможности разрушения оппозиции за счет полного или значительного элиминирования одного из её членов вызывает серьезное сомнение. Оппозиция, по нашему убеждению, сохраняется всегда, даже в самых жестоких условиях общественного устройства. Во-первых, очевидно, что во всякой цивилизации всегда обнаруживаются "встроенные", интегрированные элементы культуры. Во-вторых, действительный монизм, на наш взгляд, просто-напросто не совместим с жизнеспособностью европейского общества, к которому, вне всякого сомнения, относится и Россия. И, в-третьих, "тоталитаризм" является, по нашему убеждению, скорее, сильным художественным оборотом, обязанным своей популярностью Х. Арендт, и наиболее ярко отображенным именно в художественном произведении Дж. Оруэлла ("1984"), нежели характеристикой возможного в реальности общества. В социальной действительности возможны только более или менее жесткие формы авторитаризма, во многом благодаря именно тому, что оппозиции неустранимы из общественных отношений, включая властные. Другими словами, дуализм есть явление неразрушимое в принципе, и указанные выше авторы говорят, по сути, не об элиминировании одной из частей оппозиции за счет другой её части, а всё-таки о той или иной степени разбалансированности или диспропорциональности оппозиций.

Таким образом, оппозиция просто не может не существовать, она неустранима из общественных отношений по определению. С чем, однако, это может быть связано?

М. Дюверже выразил своего рода онтологическую "обреченность" социальной реальности на постоянное воспроизводство оппозиционных феноменов следующим образом: "Воля народа глубоко анархична: он хотел бы делать все, что ему заблагорассудится. Он бессознательно рассматривает власть как неизбежное зло, и его инстинктивное поведение перед лицом правительства - это сопротивление" [Дюверже 2000, 511]. Согласно С. Липсету, массы по самой своей натуре не склонны к компромиссам и уступкам, более того, их представления не являются и "демократическими" в либеральном смысле, а, скорее, авторитарны, что характерно как для нижних, так и для средних классов. См. Исследователями тем самым постулируется известная имманентность оппозиционных устремлений, свойственных человеческому существу как в его индивидуальном, так и в массовом, социальном измерениях.

Характерно вместе с тем, что столь же неизбежной оказывается у Дюверже и воля к "неограниченной власти" со стороны правящей группы. "Естественным образом политические режимы тяготеют к авторитаризму и насилию, по социологическому закону, аналогичному закону свободного падения тел. Демократия может избежать этого падения, только развивая противостоящую этому силу, постоянно поддерживаемую, контролируемую, приводимую в норму, как давление в реакторе". Цит. по: [Сытин 1990, 80]. Задача тем самым заключается в том, чтобы определенным образом сбалансировать, уравновесить два "социологически естественных" стремления - к абсолютной власти и к абсолютной анархии. Впрочем, в подходе Дюверже все-таки доминирует представление об оппозиции как чем-то преимущественно формализованном, присутствующем исключительно в поле политических отношений, сознательно культивируемом и поддерживаемом определенными социальными акторами - конкурирующими за властный ресурс группами, которые используют в этих целях такой инструмент, как политические партии. Это позволяет ему делать достаточно резкий, на наш взгляд, вывод о том, что "сущностной характеристикой западной демократии является наличие организованной оппозиции, а демократии восточной - ее отсутствие". Между тем, как отмечал в своё время Р. Даль, "демократизация и развитие общественной оппозиции - далеко не одно и то же. <...> Ключевой характеристикой демократии является внимание правительства к предпочтениям граждан, воспринимаемым в качестве политически равных" [Даль 2010, 6]. Оппозиция тем самым может иметь место и в обществах, которые затруднительно назвать "демократическими" или "демократизирующимися", вне зависимости от этнокультурного и, на наш взгляд, даже исторического контекста.

Основными "точками сборки" любого общественного устройства выступают, по мнению Ш. Эйзенштадта, авторитет, стратификационная система и семья. "Именно вокруг этих символических и институциональных пунктов формируется в каждом обществе образ его двойника - "хорошего", "подлинного" общества" [Эйзенштадт 1999, 88]. Важным представляется нам замечание Эйзенштадта о том, что темы протеста, возникающие в обществе, ".. имеют тенденцию оспаривать те коды или ориентации, которые наиболее полно институционализированы. Так, если общество в высокой степени рационалистично, протест будет направлен в сторону мистики и чувственных ориентации" [Эйзенштадт 1999, 88]. "Наиболее полно институционализированные коды" - это не что иное, как достигшая максимально высокого уровня ригидности специфичная система общественных отношений в той или иной сфере социального бытия. Другими словами, речь идет о положении, при котором один из элементов той или иной пары социальных антиномий начинает доминировать, создает ситуацию дисбаланса и социальной патологии. Именно эта ситуация и является главным условием формирования и реализации феномена социального оппонирования.

Близкое, в общем, видение имеет место в работах современного польского философа Т. Букшинского, который усматривает источники сопротивления или оппонирования в моральной сфере. Протест, по его мнению, рождается тогда, когда человек осознает угрозу окончательной потери своей нравственной составляющей, равно как права на самоопределение и независимую жизнь. Достигается некий предел, который человек уже попросту не может переступить. "Низкий уровень материального достатка сам по себе никогда не создаст оппозицию тоталитарному режиму, - говорит Букшинский. - Он должен сопровождаться, по меньшей мере, осознанием его несправедливости или непригодности для людей и желанием бороться для того, чтобы продемонстрировать действительность своей нравственной идентичности".

Идея о том, что оппозиция и оппонирование связаны, как феномены, прежде всего с чувством морального достоинства, безусловно, эвристична и заслуживает право на существование. Однако, на наш взгляд, польский исследователь упускает здесь один важный момент, заключающийся в том, что при таком подходе оппозиция, пусть и тоталитаризму, признается изначально морально более совершенной, нежели её антитеза, то есть действующая власть. Это было бы, пожалуй, явным преувеличением, ведь и оппозиция тоталитаризму тоже может быть по своему духу тоталитарной, как в случае, например, противостояния фанатических сект.

Точно так же, как в межпоколенческой перспективе, среди различных социальных групп должен формироваться критический дискурс в отношении "символического картографирования", осуществляемого данной властью в данный исторический момент. Осознание того, что этот мир создан не тобой и, более того, является "негармоничным", выступает сильнейшим психологическим переживанием, которое требует определенного "отреагирования", выражаясь терминами психоанализа. Процесс оппонирования и является, на наш взгляд, такой реакцией, реализующейся на том или ином уровне общественных отношений, с той или иной степенью рефлексивности.

Разумеется, трудно спорить с тем, что борьба между различными социальными группами идет, прежде всего, за ресурсы, но, скажем, ресурсы власти, факт и акт обладания таковой - это также и символический феномен, позволяющий, естественно, приобрести и вполне материальные блага; в свою очередь, противостояние, предшествующее открытому столкновению, то есть процесс социального оппонирования - это символический феномен, поскольку оперирует, преимущественно, образами и идеями; наконец, достигнутая власть нуждается в удержании, то есть в легитимации, это совершенно очевидный символический феномен. Таким образом, социальная оппозиция представляет собой в значительной мере явление символического порядка. Склонность же к противоречию, сопротивлению, оппонированию, являясь имманентной для человеческой психологии и сознания, неизбежным образом обусловливает и социальную реализацию данного феномена.

На наш взгляд, та расхожая аксиома, согласно которой власть присутствует везде, абсолютно в любом сообществе и в любой системе общественных отношений, уже сама по себе говорит о том, что абсолютно в любом сообществе и в любой системе общественных отношений присутствует также и социальная оппозиция. Власть только в идеалистических воззрениях есть нечто исключительно инструментальное, наделенное сугубо регулирующими и распределительными функциями. Первейшая задача власти - это все-таки подавление и господство. "Давить", однако, можно только на то, что сопротивляется. Так, можно сказать, реализуются в общественных отношениях первый и третий законы классической механики.

Итак, социальная оппозиция формируется и поддерживается за счет социального оппонирования, под которым здесь понимаются действия индивида или группы, носящие более или менее сознательный характер и направленные на достижение желательного и возможного баланса в системе властных отношений в том случае, если имеет место ощутимое нарушение такового, выраженное в том или ином виде социальной депривации. Таким образом, социальная оппозиция представляет собой феномен, близкий феномену социального контроля - механизма, принятого в обществе для коррекции и уменьшения социальных отклонений различных видов. Вместе с тем в отличие от социального контроля, субъекты которого отличаются множественностью и разнообразием, один из членов социальной оппозиции всегда жестко детерминирован - это правящая группа, или власть в узком смысле. Именно в отношении неё возникает и поддерживается процесс социального оппонирования, субъектами которого могут являться опять же самые разнообразные социальные группы и общности. Социальная оппозиция может выступать своего рода антитезой бездушной, бездумной и равнодушной власти, когда в противовес деструктивному порядку сухого администрирования возникает конструктивный хаос живого социального творчества, хотя конструктивность и моральное превосходство и не являются непременной характеристикой социальной опп