Речь в средствах массовой информации

 

Публицистический стиль сближается с научным и деловым первостепенной важностью информационной составляющей. Поэтому убедительность и логичность аргументации, рациональность, ясность и точность при передаче информации, свойственные хорошей научной и деловой речи, безусловно значимы и для хорошей публицистической речи. Однако наряду с информативной, важнейшей для публицистического стиля является функция воздействия. Вследствие этого интерпретация и социальная оценка события иногда более значимы, чем информация о нем, а иногда – и чем само событие (см. об этом подробно: [Шейгал 2000]). Это определяет и другие характерные особенности хорошей публицистической речи. В отличие от научного и делового стилей, в ней приветствуется богатство и разнообразие языковых средств (слов и конструкций), ярко выраженная оценочность, эмоционально-экспрессивная окрашенность и выразительность речи, свобода языкового творчества и самовыражения, нестандартность речи. Свойственная средствам массовой информации клишированность речи, которая является следствием особенностей условий написания публицистических текстов (неизбежный цейтнот) и условий восприятия их массовым адресатом (быстрый и иногда параллельный с другими делами просмотр газет и телепередач), значительно снижает воздействующую силу текста. Поэтому в хорошей публицистической речи количество штампов, в которые неизбежно преобразуются клише, минимально.

Язык средств массовой информации (СМИ) является одной из разновидностей публицистического стиля русского литературного языка, сфера использования которой имеет социально-политическую основу. Язык СМИ представлен речью журналистов и нежурналистов (из последней группы нас, прежде всего, интересует речь политиков и государственных деятелей). Эта речь является официальной и публичной. Несомненно, СМИ должны быть примером хорошей речи, потому что основная масса людей именно из них получает информацию о событиях в стране и в мире, а язык СМИ считает для себя эталоном. Однако речь журналистов и речь нежурналистов, которая представлена в СМИ, в целом хорошей признать нельзя: слишком часто в СМИ нарушаются критерии хорошей речи. Но всё же примеров хорошей публицистической речи на страницах газет, на радио и телевидении можно встретить немало (см. образцы хорошей газетной речи в конце книги).

Интересно сравнить два журналистских материала на страницах газеты «Известия» за 21 декабря 2000 года. Оба имеют авторство (Ю. Богомолов и М. Соколов), написаны в жанре аналитической статьи, посвящены одной теме: переосмыслению истории нашей страны в связи с принятием новой символики России (гимна, герба, флага). В сущности, оба автора близки в главной своей мысли: они говорят о вечном конфликте государства и человеческой личности, о пассивности, бессилии власти, о неэффективности ее действий во всех областях жизни народа. С личным мнением авторов можно соглашаться или не соглашаться. Нас будет интересовать другое – стиль журналистов, их речь с точки зрения соответствия качествам хорошей речи. Для облегчения анализа предлагаем прочитать сами тексты. На первой полосе под заголовком «Ностальгия и страх» напечатаны два письма, редакционная врезка и размышления Ю. Богомолова:

 

Юрий Богомолов

Оба наших корреспондента в сущности спорят не о гимне, не о музыке. Им обоим не по душе помпезность советской патриотической песни. По душе им популярные сердечные напевы. Вкусовые предпочтения, правда, разные: один ориентируется на авторскую песню шестидесятников, другой – на традиционную советскую лирику. Но смысл очевиден: и тот и другой противопоставляют себя чему-то казённому.

Они себя противопоставили советскому государству с той лишь разницей, что профессор это сделал не слишком категорически, а моряк – с предельной принципиальностью. И в этом, собственно, корень нынешних разногласий, которые, впрочем, касаются не только прошлого, но и настоящего. Оттого они и приняли столь острую форму, чего, наверное, меньше всего ожидали власти, инициировавшие полемику.

Гимн, флаг, герб – это рябь на воде, это симптомы то ли стихающего, то ли начинающегося волнения. А споры о них – признаки то ли угасающего, то ли возрождающегося исторического самосознания массы.

Профессор Анатолий Якобсон хорошо устроился в Истории. То, что черное и кровавое в ней, – не его. А то, что светлое и прекрасное, – его. Он, видимо, думает, что относительно мягкий тоталитаризм 60-х годов в принципе возможен без кровожадного сталинизма. Что социализм с человеческим лицом не является оборотной стороной социализма с бериевским ликом. На этой иллюзии, собственно, и основан компромисс нашего читателя с советским строем.

Из разрушения ее возникает конфликт кадрового моряка К. Зимина с тем же режимом. Боль, причиненная режимом не ему, – его беда. Он за нее отвечает своей совестью. А подвиги, совершенные при нем учеными, поэтами, балеринами и музыкантами, – это их подвиги, это их личное счастье, их удача, гордиться (или не гордиться) коими – тоже личное дело всякого гражданина.

Советское государство, творя зло, присваивало нагло и бесцеремонно всё то добро, что совершали его граждане. Подобно гофмановскому крошке Цахесу. Оно брало себе в петличку спортивные рекорды, победы, вешало на свою стальную грудь, как ордена, музыкантов, художников и ученых с мировыми именами. И кичилось, и бравировало перед другими народами…

Наконец, самое главное и страшное, что, между прочим, усугубляет сходство между сталинским и гитлеровским режимами, – прекраснодушный идеализм в обоих случаях был таким же важным и основополагающим их началом, как и хмельная ненависть по этническому или социальному признаку.

В 1945-м мы разгромили гитлеровскую военную машину, победили ее «мясом», как вы-разился Виктор Астафьев. Мы тогда порушили чужой тоталитаризм и морально укрепили собственный, который стремился огосударствить частного человека с потрохами.

Сегодня нам труднее, чем немцам в 45-м. Они сразу проиграли все свои войны – полити-ческую, экономическую и идеологическую. Мы отрезаем себе хвост тоталитаризма по частям и страшно себя жалеем.

Моряк прав: если не отделять историю государства от частной жизни его граждан, то подвиги одних в той или иной степени послужат оправданием злодеяний других. Одни жизни становятся заплатами на смертях других. Ужас нашей советской истории даже не в том, что в ней попадаются страшные ямы вроде тех, что под Екатеринбургом и в Катыни. А в том, что эти ямы вырыты под постаменты почти для всех наших побед. Зияние оказывается сиянием.

И хотелось бы думать, что черные и светлые полосы в нашей истории, – это просто череда дней, восходов и заходов, заморозков и оттепелей, да не получается. Получается жесткая обусловленность, порочный круг, который целое десятилетие мы мучительно пытаемся разорвать.

Триумфальное возвращение старого гимна показывает, как далеки мы и сегодня от цели. Молоху снова понадобилась душа частного человека, который теперь будет просыпаться и засыпать, рождаться и умирать с положенной на музыку Александрова мыслью о Его Величестве Государстве.

…В «Медном всаднике» Пушкин взвешивал государство и частную судьбу. Поэт начал за здравие царя Петра, а кончил за упокой души бедного Евгения, похороненного на окраине юного града, что вознесся пышно, горделиво…

С тех пор сюжет этот в истории и литературе проигрывался не однажды. И всякий раз частный человек, доведенный до отчаяния, до сумасшествия, грозит государству: «Ужо тебе!», а оно гонится за ним по потрясенной мостовой. И настигает… Стихия входит в берега, снова одевается в гранит, а потом снова бунтует и мстит разрушениями, бедствиями, несчастиями…

…Читатель К. Зимин хорошо ответил и профессору Якобсону: советская история прошла не даром только в том случае, если мы поймем, что она прошла даром.

 

А на второй полосе:

Максим Соколов

Зерцало жизни

Хотя сегодня о занятиях госсимволикой и подобными тому вещами идеальной, а не материальной природы говорят как о деле ненужном и надуманном самые разные люди – от наших плюралистов до самого А. И. Солженицына, – прежде не всегда наблюдалось такое пре-небрежение к идейной сфере. «Зерцало жизни», украшавшее столовую в доме отца Федора (Вострикова), демонстрировало иной подход к соотношению реального и идеального – «Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Яфет власть имеет». Сакрально-символическое, хозяйственно-экономическое и государственно-политическое рассматривались как равно необходимые общественные функции. Отец Федор, в отличие от Солженицына и плюралистов, был более близок к традиционалистско-средневековому и даже индоевропейскому миросозерцанию, т. е. не считал, что рынок сам всё расставит по местам, но признавал необходимость активной идеологической работы. На исходе второго тысячелетия это триединство вновь было подтверждено, когда В. В. Путин, предприняв реформу симовой сферы, т. е. госсимволики, со стереотипной точностью стал воспроизводить стандартную схему, использованную предшествующими президентами-реформаторами при устроении новшеств в хамовой («совершенствование хозяйственного механизма») и яфетовой («реформа политической системы») сферах. Всё тот же четырехтактный цикл.

Такт № 1. С большой помпой объявляется об нововведениях, имеющих целью устранить немногочисленные недостатки прежнего положения вещей и привести дела к окончательному совершенству. По ведомству Хама см. Закон о госпредприятии (1987 г.), по части Яфета – возрождение власти Советов на основе решений XIX партконференции. После такого шага особой многовариантности не предвидится, ибо шаг этот даже и на бумаге не является гладким. Нарочито эклектическое соединение старого и нового приводит к тому, что старое начинает рассыпаться на глазах, а новое с такой же стремительностью приобретает черты крайней кособокости. Тому, сколь быстро в конце 80-х была разгрохана инерционная и обладавшая большим запасом прочности советская система, дивились многие, а уж кто не дивился явившимся на смену постсоветским порядкам, и сказать невозможно. Быстрый переход системы в состояние разноса и составляет главное содержание такта № 2.

Такт № 3 начинается с нижней точки падения, когда не работает уже ничего и для установления хоть какого-то порядка предпринимаются пожарные меры по принципу «когда горит дом, о разбитых стеклах не думают». См. пожарные экономические мероприятия зимы 1991 / 92 гг. и столь же пожарные политические решения на интервале от Беловежских соглашений 1991 г. до воспоследовавшей осенью 1993 г. танковой стрельбы в столице. И лишь такт № 4 отчасти и с крайней неполнотой реализует заявленное при запуске первого такта – создание чего-то весьма неказистого, но хоть на что-то похожего. Соответственно и звуковой аккомпанемент весьма различен: такт № 1 – «Нам не страшно усилье ничье, мчим вперед членовозом труда», такт № 4 – «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Дело даже не в том, что своими символическими упражнениями В. В. Путин четко прорезал грани общественного разделения – идеологические, классовые, поколенческие, – хотя, вообще-то говоря, государственная символика существует не для этого, а совсем даже наоборот. Дело в том, что сама методика эклектических мероприятий в сочетании с хвалебным хором эффективных политологов (совсем как в 198… году – «Новый смелый реформаторский шаг Михаила Горбачева») наводит на мысль, что лавры завершителя, по-бонапартовски сумевшего остановить революционную тряску, удержав, однако же, важнейшие революционные завоевания, В. В. Путину вряд ли светят. Уж слишком уверенно он въезжает в надежно глубокую колею, проложенную зачинателем последней большой тряски М. С. Горбачевым. Завершители там не ездят. Понятно, что в большевицкий период как хамовы и яфетовы, так и симовы функции были изуродованы до неузнаваемости и восстановление идеологической связности скорее всего будет столь же кособоким, как восстановление связности хозяйственной и властной, – но всё же это понимание недостаточно утешает.

В обеих статьях очень ярко проявляется доминанта публицистического стиля – социальная оценочность. Материал Ю. Богомолова построен как комментарий, оценка двух писем читателей газеты, выразивших противоположные мнения по поводу принятия старого советского гимна в качестве нового гимна России. Журналист явно встает на сторону бывшего морского офицера и развенчивает позицию профессора. Это проявляется в использовании автором статьи прямых оценок: «Они себя противопоставили советскому государству с той лишь разницей, что профессор это сделал не слишком категорично, а моряк – с предельной принципиальностью … Профессор … хорошо устроился в Истории. То, что черное и кровавое в ней, – не его. А то, что светлое и прекрасное, – его. Он, видимо, думает, что относительно мягкий тоталитаризм 60-х годов в принципе возможен без кровожадного сталинизма … На этой иллюзии, собственно, и основан компромисс нашего читателя с советским строем. Из разрушения ее возникает конфликт кадрового моряка … с тем же режимом. Боль, причиненная режимом не ему, – его беда. Он за нее отвечает своей совестью … Моряк прав … Читатель… хорошо ответил и профессору: советская история прошла не даром только в том случае, если мы поймем, что она прошла даром». Как видим, симпатии журналиста явно на стороне моряка: его позиция оценена как конфликт с режимом, автор письма прав, совестлив, болеет за свой народ. Мнение профессора трактуется как компромисс, иллюзия, удобная позиция в истории.

Анализируя уроки советской истории, Ю. Богомолов использует множество слов с негативным оценочным значением, осмысляет в резко отрицательном плане и исторические термины, например: помпезность, казенный, тоталитаризм, кровожадный сталинизм, социализм с бериевским ликом; государство, творя зло, присваивало нагло и бесцеремонно…, брало себе в петличку…, вешало на свою стальную грудь…, кичилось, и бравировало; прекраснодушный идеализм, хмельная ненависть, ужас нашей советской истории, порочный круг и др. Таким образом мнение автора статьи вполне определено, четко выражено, аргументировано. Этой задаче служат и другие рационально-оценочные слова, использованные в статье (острая форма разногласий, оправдание злодеяний, проиграть все войны, страшные ямы, жесткая обусловленность, мучительно пытаемся разорвать, триумфальное шествие, далеки от цели и др.), а также вводные слова, которые придают излагаемому мнению стройность и частично снимают безапелляционность тона (правда, собственно, впрочем, наверное, видимо, наконец, между прочим).

В целях усиления доказательности своей точки зрения, воздействия на читателей Ю. Богомолов использует разнообразные риторические приемы, например метафоры, сравнения, антитезы: гимн, флаг, герб – это рябь на воде, это симптомы то ли стихающего, то ли начинающегося волнения; одни жизни становятся заплатами на смертях других; зияние оказывается сиянием; отрезаем себе хвост тоталитаризма по частям; подвиги одних… послужат оправданием злодеяний других; Молоху снова понадобилась душа частного человека, который теперь будет просыпаться и засыпать, рождаться и умирать…; добро – зло; гордиться или не гордиться; история прошла не даром – даром, не по душе – по душе; восходы и заходы, заморозки и оттепели и др. Как видно даже из немногочисленных примеров, антитеза является основным приемом построения текста.

Автор сравнивает советское государство не только с Молохом, но и с гофмановским крошкой Цахесом, со страшной стихией из «Медного всадника» Пушкина, уродующей жизнь маленького человека. В этих сравнениях ярко проявляется творческое своеобразие автора статьи, умело использующего прием аллюзии. Сюжет и идеи Пушкина находят в статье достаточно широкое применение: в двух предпоследних абзацах проводится аналогия отношений государства и личности в разные моменты истории России, и сделано это вполне высокохудожественно. Горькая и едкая ирония автора проявляется и в выражении Его Величество Государство, где каждое слово написано с большой буквы.

В материале Ю. Богомолова используются фразеологические единицы языка (не по душе, брать в петличку, начать за здравие, кончить за упокой). Автор применяет прием приведения чужих слов – слов авторитетного человека, делая весомее свою точку зрения (разгромили гитлеровскую военную машину, победили ее «мясом», как выразился Виктор Астафьев). Особым средством для усиления выразительности речи являются для Ю. Богомолова повторы слов и конструкций (…симптомы то ли стихающего, то ли начинающегося волнения. А споры о них – признаки то ли угасающего, то ли возрождающегося исторического самосознания массы; То, что черное и кровавое в ней, – не его. А то, что светлое и прекрасное, – его; Он, видимо, думает, что относительно мягкий тоталитаризм 60-х годов в принципе возможен без кровожадного сталинизма. Что социализм с человеческим лицом… и др.).

Таким образом, представляется, что статья Ю. Богомолова вполне соответствует критериям хорошей публицистической речи: в ней выдержаны все ортологические и коммуникативные нормы, ярко проявляется доминанта стиля – социальная оценочность, целесообразно используются разнообразные риторические приемы, яркие образы, отчетливо проявляется творческое своеобразие автора. При этом материал соответствует жанру аналитической статьи, содержит убедительные и четкие аргументы, мысли излагаются ясным, точным, нестандартным и выразительным языком. Кроме богатства лексического набора (в основном, общекнижная лексика, общеизвестные термины), необходимо отметить и разнообразие используемых автором синтаксических конструкций (простых предложений с осложнениями, сложноподчиненных и бессоюзных предложений, парцелляций).

В статье М. Соколова социальная оценочность как публицистическая доминанта проявляется также очень ярко. Автор использует достаточно много слов с оценочными значениями и коннотациями (ненужное и надуманное дело, пренебрежение к идейной сфере, признавать необходимость активной идеологической работы, необходимые общественные функции, со стереотипной точностью, с большой помпой, устранить немногочисленные недостатки, привести дела к окончательному совершенству, нарочито эклектическое соединение, черты крайней кособокости, инерционная и обладавшая большим запасом прочности советская система, состояние разноса, нижняя точка падения, не работает уже ничего, пожарные меры, реализует с крайней неполнотой, создание чего-то весьма неказистого, общественное разделение, хвалебный хор эффективных политологов, революционная тряска, важнейшие революционные завоевания, слишком уверенно въезжать в надежно глубокую колею, изуродованы до неузнаваемости, кособокое восстановление, недостаточно утешает).

Оценочность и едкая, злая ирония автора проявляется также в обилии книжных, тяжеловесных, вычурных понятий и определений, имеющих по большей части абстрактный характер (плюралисты, демонстрировать подход к соотношению реального и идеального, сакрально-символическое, хозяйственно-экономическое, государственно-политическое, традиционалистско-средневековое и даже индоевропейское миросозерцание, симова сфера, предшествующие президенты-реформаторы, устроение новшеств в хамовой и яфетовой сферах, четырехтактный цикл, особой многовариантности не предвидится, воспоследовавшая осенью 1993 г. танковая стрельба, символические упражнения В. В. Путина, методика эклектических мероприятий; лавры завершителя… вряд ли светят, зачинатель последней большой тряски М. С. Горбачев и др.). При всей определенности позиции М. Соколова понимание его мыслей затруднено именно из-за пристрастия автора к витиеватым, непростым словам. Читатель вынужден несколько раз возвращаться к началу предложения, чтобы что-нибудь понять в конце.

К приему совмещения разностилевых элементов автор прибегает очень редко: только четыре раза в тексте встретились слова со сниженной, разговорной окрашенностью (кособокий, разгрохать, светить в значении «повезти, удасться», тряска). Тем более неуместными в данном тексте представляются эти слова. Сами предложения, в основном, сложные, со множеством осложнений, со скобками и тире внутри, тоже свидетельствуют о «тяжелом» стиле автора.

Аллюзии, используемые в статье, знакомы многим читателям, но, вероятно, далеко не всем. Не представляется удачным совмещение библейской трактовки устройства общественной жизни и механической (принципы работы двигателя) теории развала советского государства.

Таким образом, статья М. Соколова, в отличие от статьи Ю. Богомолова, не может считаться образцом хорошей публицистической речи из-за нарушения коммуникативных норм – целесообразности используемых языковых средств, ясности, доступности языка.

Проведем анализ других нарушений в СМИ критериев хорошей речи.    

Правильность – один из главных критериев хорошей официальной, публичной речи. Разграничим правильность языковую и правильность фактическую.

Фактическая правильность, т. е. соответствие сообщаемого фактам действительности, абсолютно необходима, однако в погоне за сенсацией, ради привлечения внимания читателей и телезрителей журналисты нередко пользуются непроверенной информацией, что подрывает авторитет СМИ и доверие к ним. Например, во время похорон останков царской семьи в информационных передачах радио и телевидения звучали разные цифры количества приехавших родственников; нередко сообщается разное количество пострадавших во время пожаров, стихийных бедствий, катастроф и т. д. Не один раз в СМИ Д. Ф. Аяцков был назван губернатором Самарской, а не Саратовской губернии, А. Гужвин – губернатором Архангельской области, а не Астраханской и т. д.

В газетах широко используются нечестные приемы публикации огромных заголовков типа «Алла Пугачева задержана за воровство», «Михаил Горбачев арестован за драку», «Примаков врезал Путину», «Владимир Путин – подкидыш» к статьям о каких-то неприятных фактах из жизни тезок известных лиц. Игра с фактической правильностью (по сути это примеры фактической неправильности), сопровождающаяся в данных случаях нарушением этических норм общения, имеет целью привлечение внимания к изданию.

В СМИ говорят и пишут не только более или менее подготовленные к соблюдению фактической правильности журналисты. При использовании в публичной речи прецедентных текстов выступающие нежурналисты иногда неправильно называют авторов, искажают сами цитаты и их смысл, неверно применяют известные понятия. Например, в телеинтервью Д. Ф. Аяцков сказал: «У него, как у Гоголя, – горе от ума», а саратовское приложение к газете АИФ воспроизвело слова губернатора, сказанные им на одном из совещаний: «…Иначе я буду вынужден применить к руководителям муниципальных образований и округов всю полноту власти и использовать гильотину, кому по пояс, а кому по самые уши».

Языковая правильность, т. е. соблюдение языковых норм, необходима в любом виде речи, но особенно в выступлениях государственных и политических деятелей в СМИ, потому что читатель и слушатель считает эту речь примером для себя. Однако наблюдения показывают, что многие парламентарии и даже журналисты не обладают достаточной речевой культурой, и это приводит к явным нарушениям норм литературного русского языка. Это касается прежде всего словоупотребления. В СМИ часто путают слова-паронимы, например: командировочный и командированный (перевозит командировочных военных – Вести, 95); особенно и особо (Он вообще не особо помнит… – МК, 98; Никто в этом особо и не усомнился – АИФ, 98); стало фактически нормой смешение слов патронат и патронаж (Студенческая палата должна формироваться под патронажем профсоюзов – Изв., 98); представить и предоставить (до 17 декабря предоставить свои работы в правление Союза журналистов – Саратовские вести, 98 (далее – СВ))[2].

Не встает вопрос, хорошая ли это речь, если она не обладает точностью. Смысловая неточность речи часто связана с недостаточным вниманием говорящего или пишущего к закономерностям сочетаемости слов, с неумением или нежеланием разграничивать тончайшие оттенки значений многозначных слов или синонимов. Например: в телерекламе не различаются слова отличие и разница (Какая разница Гала? Единственная разница Гала – ее цена – ОРТ, 98); в СМИ часто нарушаются законы лексической сочетаемости (Саратовцы оккупировали последнее место – СВ, 98; К сожалению, того неформального общения, душевного восприятия районных проблем и предложений не прозвучало из уст выступающих – Знамя, 99). В последнем примере может быть отмечена также неправильная синтаксическая конструкция с «повисшим» местоимением того.

Нарушения сочетаемости слов наблюдаются также в речи государственных и политических деятелей (Это должно… привести или поставить нас всех в положение глубокой мысли – Илюхин, 98; Вся моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа – Черномырдин, 99; Сейчас складываются две политические силы: партия власти и группа здоровых сил, болеющих интересами народа – Н. Рыжков, 99). Говорящими не всегда учитывается многозначность слов, что приводит к двусмысленности, алогичности, а порой и комичности результата (Импичмент прослабит нашу государственность – Харитонов, НТВ, 99; Хочу обратиться прежде всего к женщинам: врачам, медсестрам, санитаркам как представительницам самой древнейшей профессии – Рашкин, 98; Я был с президентом в его критические дни – пресс-секретарь президента России, 99; Но пенсионную реформу делать будем. Там есть где разгуляться – Черномырдин, 99).

Нередко нарушения лексических норм связаны с речевой избыточностью или недостаточностью, например: На НТВ работают профессионалы высокого класса – Зюганов, НТВ, 99 (профессионалы и есть специалисты высокого класса, поэтому речь избыточна). Примеры речевой недостаточности: На праздник, посвященный дню защитников Отечества, пригласили ветеранов и их вдов – МК в Саратове, 99; Мне с ней даже обсуждать стало интереснее – СВ, 2000 (в первом случае надо было сказать: «и вдов ветеранов, не доживших до светлого дня»; во втором – «обсуждать эти вопросы»).

Признаком сегодняшнего дня является приоритетность в языке СМИ (особенно центральных) раскованности, часто в ущерб правильности и чувству меры. Это проявляется в предпочтении разговорных и нелитературных слов словам литературным. Так, вместо литературного недавно чаще выбираются его нелитературные синонимы намедни, надысь (Надысь к своим пенатам отбыла миссия МВФ – МК, 97; Потому что намедни она чудом осталась жива – КП, 99); вместо литературных весной, осенью – народно-просторечные по весне, по осени; вместо сегодня, сейчас – нынче (А почем нынче фокусы в Америке? – АИФ в Саратове, 97); вместо пока – покуда (…эффективной терапии гепатита В покуда не существует – СВ, 2000); вместо сначала – просторечное попервоначалу (…какой он попервоначалу испытывал шок – СВ, 2000); вместо литературного надо – устаревшее и теперь просторечное надобно (…надобно было сделать не модный спектакль, а актуальный, злободневный – СВ, 2000).

Частотными стали нелитературные слова аккурат (в аккурат) (…маршрут легкоатлетов пролегает аккурат через Саратов – СВ, 2000); давеча (Моя личная жизнь давеча нехило обиделась на меня – МК, 99); силком (Россию силком вгоняют в эти лабиринты – Изв., 97); прикупить (закон, согласно которому каждый из нас имеет право прикупить для самообороны газовый пистолет – КП, 97); уродливое словцо по новой (Москвичи по новой привыкают к вкусу костромского сыра – МК, 98).

В газетных текстах появилось множество разговорных частиц, которые, хотя и оживляют письменную коммуникацию, все же стилистически чужды ей (…озон будет восстанавливаться аж до середины следующего столетия – АИФ, 98; …морозы достигнут аж Крыма – Радио России, 99; Ниточка ну самого дешевого кольца обойдется вам сегодня в 90 тысяч – АИФ в Саратове, 97; Прочитал где-то или подсмотрел что ли какую-то антенну – АИФ, 97).

Среди журналистов стала модной ориентация на словарь В.И. Даля, поэтому часто вызываются к жизни устаревшие или диалектно-просторечные слова и формы (Сие есть европейский подход к делу – МК в Саратове, 99; …хотели было… Ан нет!; Чубайс, Немцов и иже с ними – АИФ, 98; Приглашенные – члены правительства, главы министерств… и иже с ними заполнили аж 15 рядов – МК, 98; Повысится качество образования? Навряд ли – РГ, 98; Газетчики обвиноватили Греэра в том… – МК, 98; Весь день к памятнику все ложат и ложат цветы – РР, 98). Нельзя забывать, что многое в «Словаре живого великорусского языка» не является нормативным.

В СМИ активно используются просторечные, жаргонные и грубые слова, что объясняется стремлением журналистов найти свежие языковые средства, не «запятнавшие» себя связью с советским прошлым, не «затертые» временем. Без них сейчас не обходится ни одно издание. Приведем примеры из разных газет: свадебный прикид, очистить на халяву, заламывать цены, облапошить, недоделанные (о людях), поднатореть, рехнуться, подбросить деньжат, харя, разгорелся сыр-бор, ляпнуть, срубать деньги, слабо поделиться, тащиться от восторга, поиметь деньги, ускрестись от армии, отмочить, присобачить, завалить и кинуть (в значении убить), подвякивать, выпендриться, упитый вусмерть, трезвяк, трепыхаться (в значении добиваться), расслабон и т. д. Пристрастие к жаргонным и грубым словам отмечается не только у газетчиков, но и у отдельных тележурналистов (например, в речи А. Караулова: выступил и схилял, фигня полная, пересохла к чертовой матери, на хрена тебе эта фигня, доконать; матерщина в речи А. Черкизова и др.).

Внелитературные и жаргонные средства используют в разговорах с журналистами многие государственные и политические деятели. Например, в интервью, данных газете АИФ, В. С. Черномырдин использовал выражения дураки, въезжать в дело, дергаться (переживать), размазать по стенке (1998), Д. Ф. Аяцков – стерва, схавать, прибамбасы, прибабахи, пристраиваться к заднице (1999) и т. д. Подобные средства интимизации, доверительности общения не соответствуют статусу говорящих и не способствуют повышению речевой культуры русского человека, который прислушивается к речи государственных мужей и языку СМИ. Ориентируясь на язык некультурной части народа, журналисты и нежурналисты наносят огромный вред родному языку и нравственности человека.

Выразительность, как признак хорошей речи, очень важна в языке СМИ, т. к. они имеют целью воздействие на мнение читателя или слушателя. В качестве выразительного средства журналисты часто используют соседство разностилевых элементов (жаргонных, сниженных и книжных, иностранных), но этот прием не всегда оказывается уместным (например, Президент «уперся рогом» и слушать не желает ни о какой госпитализации; дошлые кандидаты наук; факты, то бишь реалии жизни; эпопея по выколачиванию денег; проект закона завис в преддверии заседания думы; сексуально озабоченный лох; генитальные выкрутасы «Леона» явно не катят; Политики, которых недомочили; Пока МВФ откровенно динамит Россию; На последнем саммите в Стамбуле Ельцин с Клинтоном сторговались по поводу кредитов и т. д. – примеры взяты из МК и АИФ 1999).

Нарушения грамматических норм русского языка в СМИ достаточно частотны. Они встречаются при формообразовании (ослабший центр – Изв., 98; Нет ничего более худшего – МК, 98; голос его будет слышан – Изв., 98; дадена неделя на переговоры, даденная установка, ей дадена установка – ОРТ, РТР, СВ; вы ездиите по миру – Час Пик, 96); при употреблении падежных форм числительных в электронных СМИ (с двухтысячи первого года до двухтысячи пятого года – Зеркало, 97; четырехста миллионов – Подробности, 98; Этим вопросом интересовалось около шестьсот человек – ГТРК «Саратов»); при согласовании слов по роду (В начале мая Сочи малолюдное – СВ, 2000).

Синтаксические нормы нарушаются при построении словосочетаний и предложений. Подобные ошибки встречаются не только в спонтанной устной речи нежурналистов, передаваемой СМИ (например, Никто с этим не возражает – Чубайс, НТВ, 99), но и в заранее подготовленной речи ведущих информационных передач, в основном всегда соблюдающих нормы русского языка (подтвердил о своих намерениях – Вести, 97; Он один из немногих, кто сохранил право судить на многие темы – НТВ, 99; Только сделав все возможное, появляется надежда – ОРТ, 98). Совершенно недопустимы подобные ошибки в газетных материалах, ведь письменная форма дает возможность перепроверки речи, но, к сожалению, такие нарушения достаточно частотны (предостерег о своей способности дать «достойный ответ» – Изв., 98; следят над мучениями бедных животных – РГ, 98; Как я любил, гордился своей профессией – Аткарская газета, 98; …поделилась о том, что все работали слаженно – Родная земля, 98; Будучи людьми серьезными, этому вопросу было посвящено целое собрание – КП в Саратове, 98; лекарство для детей с клубничным вкусом – из печатной рекламы; Центр семейного отдыха намеревается создать руководство Саратовского городского парка – СВ, 99). Две последние ошибки связаны с неправильным расположением слов в предложении.     

В речи политиков и государственных деятелей, а также в некоторых газетных материалах используются очень громоздкие синтаксические конструкции, которые не дают возможности понять смысл сказанного (например, в передаче слов М.М. Касьянова журналом «Профиль» (2000): Если второе полугодие не будет так динамично складываться в пользу экономического роста, если даже будет некоторое такое, скажем, не сказал бы, застойное, но явление неактивного роста, то уже даже с учетом положительных тенденций и уже достигнутых результатов от четырех месяцев и предстоящих двух).

В газетных материалах все чаще встречается очень свободное построение предложений, в частности, оформление главной и придаточной частей сложного предложения как отдельных самостоятельных предложений, отделение деепричастного оборота от основной части (например: Впрочем, Кремль может уйти от конфликта, сыграв на опережение: с помощью своей фракции «Единство» убрать из закона запрет избираться в третий раз. Оставив этот вопрос на усмотрение местных законодателей; Наконец, по мнению некоторых специалистов, даже если все пройдет гладко, об успехе операции можно будет говорить с большой натяжкой. Потому что вряд ли удастся извлечь хотя бы половину тел погибшего экипажа. – АИФ, 2000). Частотность подобных примеров свидетельствует, что парцелляция, как выразительный прием письменной речи, получила широкое распространение в языке СМИ, однако она не всегда удачно используется нашими журналистами. Представляется, что в приведенных примерах применение этого приема не является оправданным (выделение парцелляцией в данных случаях не усиливает, а, скорее, снимает остроту и серьезность поставленных проблем).

В устной речи к подобным ошибкам добавляются неправильное произношение некоторых слов, неверная постановка ударений, т. е. нарушения орфоэпических норм русского языка (например: Чудо-крем «Елена» поможет вам при ревматических, головных и других бол х – РТР, 98).

Коммуникативно-прагматические нормы организуются следующими основными критериями: целесообразности, стилистической уместности и эстетической приемлемости (Сковородников 1998). Нарушения этих кри<