Глава «Любовь как способность переключить внимание в жизнь другого. Еще несколько замечаний о страсти гордости и самозамкнутости»

Поскольку заходит речь о любви, необходимо прояснить значение этого слова, так как многими людьми оно понимается превратно.

Подробно на разборе всех точек зрения по данному вопросу остановиться у нас нет возможности, ведь данная работа задумана именно как краткое руководство, призванное обозначить направление по перевоспитанию себя. Поэтому, опуская многое, акцентируем внимание читателя на том, что напрямую увязывается с основным строем данной работы.

В греческом языке есть четыре слова, разделяющие те категории, которые люди склонны относить к понятию любви. Подробности вопроса разобраны священником Павлом Флоренским в его книге «Столп и утверждение истины», в письме одиннадцатом. Здесь осветим только ключевые моменты. В греческом языке есть слова έρως (эрос) – стремительный, порывистый. Оно означает страсть, любовь ощущения. Глагол έραν «относится к любви, страсти, к ревностному и даже чувственному желанию». Эти слова не допущены в книги Нового Завета.

Греческий язык выделяет еще три типа любви. Любовь нежная органическая, родовая – στοργή. Любовь оценки, суховатая, рассудочная, а также – уважение – αγάπη. Любовь внутреннего признания, личного прозрения, задушевная, искренняя, а также приязнь – φιλία. В Священном Писании указанные слова были наполнены новым смыслом. Φιλείν – «одухотворилось и стало выражать христианские отношения любви, опирающиеся на личную склонность и личное общение». «Бесцветное и сухое αγαπάν наполнилось духовною жизнью», а «αγάπη стало выражать проникновенную, вселенскую любовь, – любовь высшей духовной свободы.

Священное Писание говорит: «Любы долготерпит, милосердствует; любы не завидит; любы не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своих си, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине; вся любит, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит» (1 Кор. 13, 4-7). Желающие понять, как в христианстве понимается любовь, могут ознакомиться с толкованием, которое дается святителем Феофаном Затворником на данные слова[18].

Если сопоставить христианское понимание любви с тем, как понимал ее А.А. Ухтомский, то можно выразить главное свойство любви – способность человека переключиться вниманием в жизнь другого. Любовь в учении академика Ухтомского предстает как категория нейрофизиологическая. В его учении, с помощью которого описывается, в том числе, и игровая зависимость[19][20], главной доминантой является доминанта «на лицо другого». «Преодоление себя и бодрая творческая доминанта на лицо другого даются очень просто и сами собою там, где есть любовь». Здесь Ухтомский имеет в виду не эйфорическую восторженность, ошибочно принимаемую некоторыми за любовь, а способность оторваться от собственного «я» и обратить внимание на другого. Человек, воспитывающий в себе эту драгоценную доминанту, стремится «прорвать свои границы и добиться выхода в открытое море – к ”ты”».

Ухтомский не скрывает, что «требуется вмешательство принуждения, дисциплины, нарочитой установки на переделку своего поведения и себя самого».

Сказанное можно пояснить простым житейским примером: невеста пришла в гости к своему жениху, который, например, отдыхает после ночной смены. Если чувство ее действительно глубоко, она не станет его тревожить, несмотря на то, что когда она беседует с ним, ей хорошо и радостно. От этой радости она готова отказаться ради его блага. Она просто побудет рядом, подождет, пока он отдохнет. Если же собственные переживания ей дороже, она разбудит его со словами, мол: «Вставай, твое счастье пришло к тебе».

Данная дилемма узнается и в стихотворении Елены Благининой «Посидим в тишине». Смысл стихотворения состоит в том, что девочка не играет в игрушки, потому что мама устала и спит. Девочка не заводит волчок, она уселась и сидит. Не шумят ее игрушки, в комнате тихо. По маминой подушке крадется золотой луч. И этому лучу девочка говорит, что она тоже хотела бы двигаться: катать мяч, пропеть песенку. И к чему же приходит девочка? К тому, чтобы посидеть в тишине.

Да мало ль я чего хочу!

Но мама спит, и я молчу.

В связи со способностью оторваться от эгоизма, от тяготения к своему «я» понимал любовь академик Ухтомский. В любви ученый видит некий закон развития человеческой личности, при котором человек преодолевает собственную ограниченность, устремляясь вниманием к другому.

Любовь понималась Ухтомским не как половое влечение. Ученый считал, что «любовь в том громадном значении, когда она оказывается законом жизни, отнюдь не тождественна сексуальной любви». Почему? Потому что, «сексуальный Эрос ни за что не ручается и сплошь и рядом оставляет людей замкнутыми друг от друга с начала до конца. И он так легко переходит в надругательство и над человеком в виде “венерической” любви, которой переполнено “культурное” человечество городов».

Преодолеть замкнутость на самого себя и вместе с тем – страшные последствия развития этой замкнутости можно лишь обратив внимание к другому. «А без этого выпадает все самое ценное в жизни!» [Если человек привыкает пользоваться другим как вещью, то] «самые лучшие устремления человека вырождаются тогда во зло (самое объективное зло!), <…> а любовь в последнее неуважение к человеческому лицу и, фактически, в разврат».

Любовь, по Ухтомскому, является культурой «преодоления себя ради другого». [Тогда как так называемые «сексуальные юзеры» пользуются другим как вещью]. И каков итог такого отношения к людям? «Человек жалуется и стонет, что вокруг него нет смысла бытия, нет людей».

«Жизнь для других, выправляет, уясняет и делает простою и осмысленною собственную личную жизнь. Все остальное - подпорки для этого главного, и все теряет смысл, если нет главного». «Любовь сама по себе есть величайшее счастье изо всех доступных человеку».

«Истинная радость, и счастье, и смысл бытия для человека только в любви». Но она ко многому обязывает. И «из трусости пред ее обязательствами, велящими умереть за любимых, люди придумывают себе приличные мотивы, чтоб отойти на покой, а любовь заменяют суррогатами, по возможности не обязывающими ни к чему».

Любовь руководит человеком в деле познания истины. Но для тех, кто знает только себя, она не понятна. «Тут заранее и a priori она исключена и под ее именем разумеется что-то существенно другое - преимущественно дела половых инстинктов! И в этом - страшный симптом в европейской культуре «просвещения», признак приближающегося разрушения!»

Городская культура Европы переполнена попытками поставить интимную близость в один уровень с такими побуждениями как голод и пр. При таком подходе святыня роняется в грязь, а интимные отношения между людьми превращаются «в гигиеническое отхожее место». «И это убедительнее, чем все прочее, говорит о том, что культура эта на песке и обречена!»

Представитель европейской культуры, по мнению ученого, имеет склонность «понимать и оценивать жизнь из своей персоны». Здесь речь идет о самоупоре на себя, о уверенности, «что все критерии правды и ценности заданы в собственной персоне». Здесь кроется начало всех болезней так называемого «культурного человека», которые столь талантливо описаны Достоевским в романе «Двойник».

Главный герой романа – господин Голядкин – принципиально одинок и замкнут на себя. И в результате самоупора на себя он преследуется своим же образом. «Куда бы человек ни смотрел, с кем бы ни встречался, везде он обречен видеть только самого себя, ибо приучился все рассматривать только через себя. И вот этот ужас неотступного преследования своею собственною персоною («от себя никуда не уйти»!) и составляет бедствие европейского человечка». Это бедствие в одних случаях может проявиться как дьявольское самообожание, в других – в философском отчаянии, в третьих – в безумии.

«Достоевский хочет подчеркнуть, что самый ничтожный по натуральным задаткам европейский человечек несет в себе зародыш “маниа грандиоза”». Он охвачен эпидемией самоутверждения. Его поразила роковая неспособность «видеть равноценное с собою самостоятельное бытие в мире и в своем соседе». Тогда как ключ к пониманию других дается не тогда, когда человек заставляет их стремится к нему. А тогда, когда «пробует сам потяготеть, чем они живут в своей самобытности, независимо от его желаний и искательств».

Если ключ к пониманию как других людей, так и окружающего мира не будет найден, то человек становится жертвой собственных концепций. Например, «ученый схоластического склада (а западные люди воспитаны на схоластике). <…> не может вырваться из однажды навязанных ему теорий». Он «кстати и некстати будет совать свою излюбленную точку зрения и искажать ею живые факты в их конкретном значении. Новые факты и люди уже не говорят ему ничего нового. Он оглушен собственною теориею».

То есть, человек приходит к тем трагическим последствиям, которые описаны священником Александром Ельчаниновым в статье «Демонская твердыня (о гордости)». Как писал отец Александр, гордый «или вовсе не слышит того, что ему говорят, или слышит только то, что совпадает с его взглядами». «В окружающих он видит только те свойства, которые он сам им навязал». И даже в похвалах, которые он произносит другим, «он остается гордым, в себе замкнутым, непроницаемым для объективного».

Священник на нескольких страницах живо и точно описывает механизм развития страсти гордости (а наркомания, как было сказано, является кристаллизованной гордостью). Человек, охваченный гордостью, начинает вожделевать самого себя, то есть проявлять исключительный интерес к собственной персоне. Последствия захвата сознания этой страстью ужасны: изоляция, мрак, одиночество, отчаяние, нервная и душевная болезнь.

Отец Александр задает вопрос: «Как бороться с болезнью, что противопоставить гибели, угрожающей идущим по этому пути?» И сам же отвечает: «Ответ вытекает из сущности вопроса – смирение, послушание объективному; послушание по ступенькам – любимым людям, близким, законам мира, объективной правде, красоте, всему доброму в нас и вне нас, послушание Закону Божию, наконец – послушание Церкви, ее уставам, ее заповедям, ее таинственным воздействиям».

В этих слова узнается то, что академик Ухтомский описывал как воспитание в себе доминанты на лицо другого. Воспитание человеком этой драгоценной доминанты открывает для него мир других людей (в каждом он видит не карла-«уродца», а личность, несущую в себе образ Божий), мир культуры (читая книги, он не приписывает автору каких-то идей, а пытается понять, что именно хотел сказать сам автор), молитву (ведь в молитве личность человека обращается к Личности Бога).

Мир «неистощимый в своем многообразии»[21] открывает человеку, преодолевшему эгоистическую самозамкнутость. Человек начинает видеть, что его окружают люди, у которых многому можно научиться. Жизнь становится интересной и многогранной. Жизнь же человека, нацеленного на эгоистическую модель существования, скучна и безрадостна. Других людей он воспринимает лишь как инструменты для достижения своих целей. Но интересно ли жить в обществе, скажем, тридцати табуреток?

Одним из следствий инструментального подхода к людям является поиск экстрима я ярко-болезненных эмоций. Человек не чувствует ни жизни, ни окружающих. И в связи с тем он ищет нечто, что могло бы сподвигнуть его сердце забиться побыстрее. Понятно, что путь экстрима ведет в тупик. Крутая горя, съезжать по которой вчера было весела, сегодня уже приедается. Чтобы сердце опять забилось, нужен спуск круче и опасней. Человек со временем подходит к пределу своих человеческих возможностей; пытаясь перешагнуть через него, он сталкивается с инвалидностью или смертью.

Проблем, связанных с изменениями в восприятии мира при переходе на эгоистическую модель, – масса. Некоторые из них излагаются в цикле бесед «Игра. Сезон 2» (если жизнь человека основана не на Истине, она становится игрой) и в цикле «Зазеркалье» (первые восемь бесед) http://solovki-monastyr.ru/abba-page/narcomania/#17. В этих же циклах описываются и изменения, связанные с переходом от эгоистической модели к тому принципу жизни, который отец Александр (Ельчанинов) противопоставляет гибельному пути гордости.

Следуя по пути, который был предложен отцом Александром, человек вырывается из узко-себялюбивой ограниченности и обращается к полноте Православия. О вере Православной, как о вере культурообразующей, как о «доминанте воспитания»[22] писал другой священник – протоиерей Александр (Новопашин) в своей статье «Компьютерная зависимость как проблема неправильного воспитания». Отец Александр считает, что развитие «доминанты Православия» может стать барьером на пути сползания человека в киберзависимость (игроманию). Свои мысли он подкрепляет ссылкой на документ, названный «Основами социальной концепции Русской Православной Церкви». В документе сказано, что если в семье – «малой церкви» – люди строят свои отношения на любви, то отдельный член семьи учится преодолевать эгоизм. И, таким образом, в семье «формируется и крепнет правильное отношение к ближним, а значит, и к своему народу, к обществу в целом. Живая преемственность поколений, начинаясь в семье, обретает свое продолжение в любви к предкам и отечеству, в чувстве сопричастности к истории».

Но любовь к отдельным людям или явлениям может уйти. Любовь же человека к Богу «никогда не престанет». Ведь её источник – не рациональные рассуждения, а особое состояние души. Любовь к Богу рождается, когда душа чувствует прикосновение Его благодати. «И когда мы любим Бога реально, Он становится доминантой нашей жизни, а все остальное отступает. Тогда в соответствии с этой великой доминантой выстраивается вся система ценностей». «Любовь определяет доминанту нашей жизни»[23].

Эти слова перекликаются с мыслями одного исследователя, изучавшего наследие Ухтомского. «Вера в Бога, – писал он, – как главная и естественная для человека доминанта, вытесняет всё противоестественное». Конечно, Бог для человека является целью, а не средством для достижения желаемого. Если кто-то обращается к Богу только лишь для того, чтобы достичь трезвости, человек рискует так и не покинуть круг своих эгоистических стремлений[24].