Гражданская война или гражданские войны?

Столетия различных событий российской Гражданской войны заставляют вновь вспоминать трагедии той поры. Юбилей становится важным информационным поводом, а это предоставляет историкам особую возможность поделиться результатами своих изысканий с широкой аудиторией.

После завершения холодной войны многие исследователи, представляющие разные дисциплины, обратились к изучению гражданских войн. В результате были созданы специализированные научные центры[1]. Интерес современных учёных к этой теме оправдан: если с 1648 по 1945 г. войны велись преимущественно между государствами, то затем стали количественно преобладать гражданские войны. Эта тенденция усилилась после 1989 г.: лишь 5% войн последних десятилетий были вооружёнными конфликтами первого типа. Гражданские же войны и в начале XXI в. с трудом поддаются учёту. Достаточно упомянуть Афганистан, Ирак, Йемен, Ливию, Сирию, Сомали, Южный Судан. Такой список нельзя назвать полным или точным: множество конфликтов одни исследователи считают гражданскими войнами, другие это отрицают. В целом, в настоящее время нет единого определения гражданской войны. Это проявилось и в описаниях вооружённых конфликтов: одни авторы полагали, что династические, религиозные, антиколониальные войны и крупные этнические конфликты можно считать гражданскими войнами, а другие с этим суждением не соглашались. Да и участники конфликтов в разных ситуациях с различной степенью готовности применяли и применяют данный термин, ибо это влечёт политические, юридические и экономические последствия, которые могут не быть выгодны какой-либо из противоборствующих сторон. По оценке исследователей, в 2015 г. одновременно шло более 40 гражданских войн[2] (иногда называются другие цифры). Сами же дискуссии об определениях и принципах классификации вооружённых конфликтов свидетельствуют о востребованности их изучения.

Гражданские войны воспринимаются ныне как глобальный вызов, являясь источником политической, социальной и экономической дестабилизации в различных регионах[3]. Подобные конфликты создают условия для международного терроризма, способствуют распространению наркотиков и эпидемий, порождают гуманитарные катастрофы и потоки беженцев. Между тем попытки одних государств влиять на ход гражданских войн в других странах — приводят лишь к их эскалации.

История российской Гражданской войны, изобилующей многочисленными сложными конфликтами, представляет в такой ситуации интерес не только для отечественных учёных. Глобальные вызовы начала XXI в. ставят и перед исследователями гражданских войн прошлого новые вопросы. В 1920— 1930-х гг. некоторые профессиональные военные, выступавшие в роли историков, считали Гражданскую войну исключением из правил, не представлявшей интерес для военного искусства. Такой подход — при всей разнице политических оценок авторов — мог объединять и военных специалистов, служивших в Красной армии, и историков, работавших в эмиграции[4]. Для исследователей же современных «гибридных войн», весьма отличающихся от войн «обычных», Гражданская война приобретает особый интерес, а её изучение имеет очевидное практическое значение.

К тому же мы становимся свидетелями того, что память о гражданских войнах порой оформляет современные политические конфликты, а иногда и провоцирует их. Так, уничтожение памятников конфедератам в различных американских городах в 2017 г. стало проявлением политических противоречий в США[5]. В 2018 г. испанское правительство приняло решение о выносе останков генерала Ф. Франко из мемориального комплекса, созданного ещё во времена его диктатуры для увековечивания памяти о гражданской войне в Испании. Оппозиционные же партии решительно отвергают этот план6. Финляндия казалась образцом преодоления прошлого путём тщательной проработки памяти о гражданской войне 1918 г. Исследователи полагали, что в этой стране был достигнут общенациональный консенсус в понимании прошлого[7]. Однако 100-летний юбилей финляндской гражданской войны продемонстрировал, что эта память до сих пор может провоцировать общественные конфликты[8].

Сложность отношения к гражданским войнам проявляется в научных исследованиях и образовательных программах. Порой даже термин «гражданская война», отвергавшийся некоторыми участниками конфликта, оспаривался и оспаривается современными учёными, преподавателями, политиками. Например, в некоторых штатах США в школьных учебниках можно встретить термин «война между штатами» при описании гражданской войны между Севером и Югом. В Финляндии же до Второй мировой войны гражданская война официально именовалась войной «освободительной», войной за достижение полной независимости от России: красные, потерпевшие поражение в этом конфликте, считались пророссийской силой. Такая интерпретация рассматриваемого понятия в настоящее время не является единственной и доминирующей (ныне войну официально называют «междоусобной», «внутренней»), но она существует.

В современной России употребление термина «гражданская война» не вызывает острых споров, хотя некоторые исследователи предпочитают говорить о «смуте», «второй смуте» или «красной смуте»[9]. В то же время тема остаётся «горячей», что проявляется не только в общественных дискуссиях по поводу установления и сохранения памятников и памятных исторических знаков деятелям Гражданской войны. С какими-то её военно-политическими силами и по сей день отождествляют себя многие профессиональные исследователи, т.е. история того времени по-прежнему остаётся «партийной». В ещё большей степени это относится к энтузиастам, изучающим проблему в свободное от основной работы время. Они порой немало способствуют выявлению интересных фактов, касающихся биографий видных деятелей, истории отдельных войсковых частей, различных территорий. Часть этих авторов связана с военно-историческими клубами, увлечена героикой Гражданской войны[10]. Наличие большого числа таких знатоков прошлого, готовых тратить свободное время на изучение «своих» героев, свидетельствует о том, что тема не является «холодной», чисто академической. Нельзя исключать и возможность её политической актуализации. Профессиональные историки должны со своей стороны быть готовы к этой ситуации, чтобы ограничить манипулирование социальными представлениями о прошлом.

«Простые» вопросы

Когда началась российская Гражданская война, в каком году закончилась? Эти вопросы кажутся простыми, школьными, что на самом деле обманчиво — вряд ли по ним, тесно связанным с другими проблемами, в ближайшее время среди профессиональных историков будет достигнут консенсус. Так, вопрос о дате начала войны связан с определением её причин и/или выявлению сил, ответственных за неё. Дискуссии же о времени окончания Гражданской войны переплетаются со спорами о причинах побед и поражений противоборствовавших сторон. Споры о её хронологических рамках отражают разные подходы к выявлению сущности данного явления или/и выражают отношение авторов к разным участникам этого конфликта.

Никакой ответ на подобный «простой» вопрос не будет окончательным, ведь даже в отношении временных рамок «обычных» войн ведутся бесконечные споры. Дни официального объявления войны и подписания перемирия, даже время капитуляции не всегда точно обозначают конечные даты конфликта. Например, Первая мировая война завершилась официально в ноябре 1918 г., но, как полагали многие современники (в том числе участники российской Гражданской войны), она не прекратилась, а лишь изменила свой характер[11]. Ещё сложнее говорить о начале и особенно, как справедливо заметил В.П. Булдаков, о завершении Гражданской войны: «Революции и гражданские войны не кончаются тем моментом, когда один из противников оказывается повержен. Последнюю точку в описании революции стоит поставить лишь тогда, когда произойдёт подобие реставрации, под покровом которой стабилизируются взаимоотношения социумов и власти между собой»[12].

Современная историография продолжает испытывать на себе воздействие трудов участников Гражданской войны, в которых исследования переплетались с воспоминаниями (А.И. Деникина и Л.Д. Троцкого, например, сейчас цитируют, пожалуй, чаще, чем работы современных историков). Велико и влияние советской историографической традиции, в некоторых случаях это откровенно признаётся, иногда же такое влияние является имплицитным, не отрефлексированным; меняется знак оценки, но структура повествования нередко остаётся той же. Неудивительно, что некоторые авторы и в настоящее время связывают начало Гражданской войны в первую очередь с иностранной интервенцией, считая позицию большинства советских историков более обоснованной, чем суждения исследователей, пытающихся её опровергнуть[13].

Историография советского периода опиралась — достаточно селективно — на большевистские программные, аналитические и пропагандистские тексты эпохи Гражданской войны. При всём различии взглядов (к тому же менявшихся со временем) внутри самой большевистской партии относительно войны всё же несколько идей оставались постоянными. Большевики, а вслед за ними и советские историки, опирались на марксистскую теорию, которая рассматривала Гражданскую войну в качестве высшей формы классовой борьбы. К. Маркс и Ф. Энгельс писали: «Мы прослеживаем более или менее прикрытую гражданскую войну внутри существующего общества вплоть до того пункта, когда она превращается в открытую революцию, и пролетариат основывает своё господство посредством насильственного ниспровержения буржуазии»[14]. В такой марксистской интерпретации Гражданская война «нормализовалась», став повседневным явлением общества неравенства.

В.И. Ленин тоже подчёркивал: «Гражданская война есть наиболее острая форма классовой борьбы, когда ряд столкновений и битв экономических и политических, повторяясь, накапливаясь, расширяясь, заостряясь, доходит до превращения этих столкновений в борьбу с оружием в руках одного класса против другого класса»[15]. Осенью 1917 г. Ленин с презрением писал о своих политических противниках, боявшихся такой войны. По мнению лидера большевиков, «революция есть самая острая, бешеная, отчаянная классовая борьба и гражданская война. Ни одна великая революция в истории не обходилась без гражданской войны»[16]. Такой взгляд, разделяемый многими сторонниками Ленина, позволял им культурно, психологически, интеллектуально, политически готовиться к Гражданской войне: они ощущали себя её участниками уже после свержения монархии. Вместе с тем сознание такого рода становилось и важным фактором, подталкивавшим страну к гражданскому противостоянию[17].

Впрочем, П.Б. Струве в 1918 г. также признавал, что «внешняя война объединяет людей, принадлежащих к одному и тому же народу; гражданская война, являющаяся лишь обострённым выражением классовой борьбы, их разъединяет. Внешняя война ограничена во времени, она должна так или иначе иметь окончание; гражданская война в той или иной форме мыслится как нечто постоянное или, по крайней мере, длительное»[18].

Как классовый конфликт оценивали Гражданскую войну и многие умеренные социалисты. Автор главной газеты партии социалистов-революционеров, самой крупной политической партии того времени, писал в начале сентября 1917 г.: «Временное правительство, как и всякое другое правительство, есть равнодействующая общественных сил государства, есть результат борьбы классов. Но эта борьба происходит на революционной арене, т.е. между классами, переживающими каждый огромные, почти вулканические перевороты в своём социально-политическом миросозерцании, слагающимися в самом процессе борьбы и разрешающими, точнее, склонными разрешить свои конфликты гражданской войною, с оружием в руках»[19].

Такое понимание Гражданской войны объединяло и большевиков, и некоторых их противников, что накладывало серьёзный отпечаток на ход конфликтов той поры. «Язык класса» в то время использовался для описания национальных проектов, этнических и даже религиозных конфликтов (показательно использование ярлыков «церковная буржуазия» и «церковный пролетариат»), борьбы за власть между представителями разных поколений и сословий. Далеко не всегда классовый подход способствовал выработке успешных — с точки зрения самих большевиков — политических решений. Но в условиях широкого распространения «антибуржуйских» настроений (чему способствовали не только большевики) и культурной гегемонии социалистов описание и классификация общественных групп с помощью «языка класса» способствовали конструированию новой социальной реальности[20].

Гражданская война также мыслилась большевиками не только как социальное противостояние на территории одного государства, но и как глобальный классовый конфликт. Мировую революцию Ленин рассматривал в качестве средства преодоления мировой войны, которую следовало превратить в гражданскую, в комплекс войн такого рода, охватывавших все воевавшие государства. Соответственно, провоцирование революций и гражданских войн в других странах, в том числе и с помощью «революционных войн», рассматривалась как важнейшая задача большевистского руководства.

Другим проявлением глобального характера гражданского противостояния в России была интервенция, осуществлённая различными государствами. Вопрос о времени её начала тоже является дискуссионным. Следует отметить, что редкие революции и гражданские войны обходятся без интервенций разного рода. Вопрос об их взаимосвязи, о праве государств на интервенцию рассматривался политическими философами, юристами и историками по крайней мере с XVIII в.[21] Но не только теоретические работы по истории революций и гражданских войн прошлого, но и очевидные реалии Первой мировой позволяли политикам с уверенностью предвидеть, что в ходе революции иностранная интервенция в той или иной форме будет неизбежна (великие державы немало сделали для «революционизирования» своих противников).

И враги большевиков с самого начала Гражданской войны говорили об иностранной интервенции, имея в виду Германию и её союзников, нередко называя их «германо-большевистскими силами». Разумеется, такая формулировка несла и пропагандистскую нагрузку, однако, похоже, некоторые белые политики и военные искренне верили, что поражение Германии в Первой мировой войне автоматически приведёт к краху большевиков, и очень удивились, когда этого не произошло.

И для большевиков политически выгодным было подчёркивать значение иностранной интервенции в развязывании Гражданской войны — это позволяло им порой использовать в своих целях и ресурс патриотической мобилизации. Именно такие темы, содержавшиеся в разнообразных большевистских текстах 1918—1922 гг., особенно активно использовались впоследствии советской историографией, в то время как экспорту революции как фактору Гражданской войны со временем стали уделять меньше внимания. По этому поводу учёные и пропагандисты охотно цитировали Ленина: «Всемирный империализм… вызвал у нас, в сущности говоря, гражданскую войну и виновен в её затягивании»[22]. При таком подходе уже не заострялось внимание на приводившихся выше высказываниях лидера большевиков о взаимосвязи классовой борьбы, революции, Гражданской войны и мировой революции.

В «Кратком курсе» ВКП(б), влияние которого испытывали и испытывают сейчас многие авторы, утверждалось, что Гражданская война началась в результате объединённых действий «иностранных империалистов Антанты» и «контрреволюции внутри России»: «Империалисты Англии, Франции, Японии, Америки начали военную интервенцию без объявления войны, хотя интервенция была войной против России, причём войной худшего типа. Тайно, воровским образом, подкрались эти “цивилизованные” разбойники и высадили свои войска на территории России»[23]. Гражданское противостояние в такой интерпретации стало прежде всего следствием интервенции, в этой версии истории оно являлось народной патриотической войной против внешнего врага, «против иностранной интервенции и её белогвардейских прислужников»[24]. Подобный подход влиял и на определение хронологических рамок конфликта: «Провалом польских великодержавных планов и разгромом Врангеля заканчивается период интервенции»[25].

В последующие десятилетия существования СССР советские исследователи смягчили жёсткие и прямолинейные оценки «Краткого курса…», но многие важные конструкции исторического повествования сохранились. Показателен заголовок соответствующей статьи в «Советской исторической энциклопедии»: «Иностранная военная интервенция и гражданская война в СССР, 1918—1920». Именно интервенции и во время «оттепели» уделялось первенствующее значение[26].

И не только советские историки считали, что Гражданская война закончилась в 1920 г. «Простой» вопрос о её хронологических рамках был связан с общей концепцией этого конфликта. Его важнейшим элементом являлась «империалистическая интервенция», поэтому Советско-польская война, другие конфликты Советской России с различными государствами, пользовавшимися поддержкой Антанты, стали описываться как часть единой Гражданской войны.

Историографический контекст

Смил написал книгу в особой историографической ситуации и под влиянием некоторых известных исследований. Многие рецензенты его труда с полным основанием вспоминали работу П. Холквиста, посвящённую Области Войска Донского. Её автор также расширил традиционные хронологические рамки описания Гражданской войны[44]. Он поместил случай Дона в общероссийский контекст, описание ситуации в регионе позволило историку с этой перспективы посмотреть на процессы, развивавшиеся в масштабах всей страны. Вместе с тем в книге Холквиста присутствует и ещё один уровень контекстуализации: события, происходившие в России во время Первой мировой войны, революции и Гражданской войны, исследователь сравнил с аналогичными явлениями в других воевавших странах, уделив особое внимание империям. Холквист писал о «континиуме кризиса». По его мнению, практики эпохи Первой мировой войны (вмешательство государства в экономику, контроль “над населением, депортации, широкое использование насилия в борьбе с «внутренним врагом») применялись в разных странах; некоторые из них были отработаны во время колониальных войн. В воевавших государствах наблюдалось появление особых механизмов власти, в которых переплетались государственные структуры и бравшее на себя выполнение общегосударственных задач гражданское общество. Они применялись и различными силами, участвовавшими в российской Гражданской войне, отличаясь, впрочем, масштабами, уровнем организации. Если в других странах после окончания Первой мировой войны правительства отказались от «чрезвычайных» мобилизационных мер, то новое государство (созданное красными во время Гражданской войны и ради победы в ней) их сохраняло и в мирное время.

Другие историки склонны всё же отличать «модерные» и «рациональные» практики Первой мировой войны от революции, которой были присущи архаизация общества и возникавшие в нём конфликты. Этой точки зрения придерживается В.П. Булдаков. Впрочем, он также уделил большое внимание имперскому измерению революции, Гражданской войны и этническим конфликтам той поры[45].

На подход Смила оказала воздействие и монография М.А. Рейнольдса[46], посвящённая исследованию различных аспектов отношений Российской и Османской империй в 1908—1918 гг. Многие историки считали национальные движения, основанные на разных формах национализма, главной причиной кризиса и распада империй. Рейнольдс же рассмотрел проблему иначе: геополитическое противостояние империй способствовало развитию национализма, они же самоуничтожались, ожесточённо ведя войну друг с другом до полной победы.

По-своему он говорил о континиуме кризиса, считая его поворотной точкой младотурецкую революцию 1908 г. Если российские историки часто писали о том, что война породила революцию[47], то согласно избранной Рейнольдсом исследовательской перспективе, имперская революция породила комплекс войн. Так, следствием революции в Турции стали Итало-турецкая, а затем и Балканские войны. Эти конфликты создали новую, весьма нестабильную геополитическую ситуацию, в которой началась Первая мировая война. Её некоторые современники первоначально ошибочно называли Третьей Балканской войной. Рейнольдс показал, как Российская и Османская империи, руководствуясь, казалось бы, интересами собственной безопасности, дестабилизировали друг друга и способствовали распространению анархии в регионе с полиэтничным населением, который уже испытывал воздействие Персидской революции. И Россия, и Турция пытались использовать в своих интересах противоречия между армянами и курдами, поддерживая то одну, то другую сторону. Представителей монархий не останавливало то, что они среди прочих извлекали пользу из революционных организаций в приграничных странах (включая и Персию). Стремление «революционизировать» противника, спровоцировать внутренние конфликты на его территории, приняло гораздо больший масштаб в 1914—1918 гг. И конфликты, и рассчитывавшие на их использование политические проекты проявились во время Первой мировой войны, революции и Гражданской войны в России.

В книге Смила отражены и иные тенденции развития современной историографии. Так, многие историки предлагали смотреть на большие проблемы Гражданской войны, тщательно изучая особую расстановку политических сил и динамику развития военно-политических конфликтов в отдельных регионах. Благодаря усилиям многих исследователей мы сейчас представляем, насколько разнообразной была ситуация на постимперском пространстве, поэтому составители известного сборника статей[48] имели бы все основания говорить о своеобразном «калейдоскопе» революций.

Обсуждение намеренно дискуссионной книги Смила уместно ещё и потому, что разные специалисты по истории российской Гражданской войны ощущают себя на «перепутье». Логика их исследований и сложившаяся историографическая ситуация требуют некоторого методологическо-тематического разворота. «Вполне очевидно, — отмечает Р.Г. Гагкуев, — что степень изучения проблематики Белого движения (и шире — всех антибольшевистских сил) усилиями многих историков и энтузиастов изучения Белого дела в существенной мере подтянулись к уровню, достигнутому советской историографией в изучении Красной армии и становления Советского государства в годы Гражданской войны». Далее автор поддержал мнение исследователя С.В. Карпенко, который считал необходимым перейти к сравнительному изучению красных и белых в ходе «второй русской смуты» на конкретной, ограниченной территории, соблюдая «единство места и времени действия»[49].

Можно согласиться с тем, что серьёзные локальные исследования, затрагивающие более широкие проблемы и рассматривающие всех участников конфликта, могут способствовать изучению общей истории Гражданской войны. Однако вряд ли удастся ограничиться в такой ситуации лишь оппозицией красных и белых. Да и сам Карпенко, проанализировав различные аспекты политики белых на Юге (прежде всего экономическую и финансовую политику), указал и на других участников конфликта, не ограничиваясь описанием борьбы белых с красными[50].

Специалисты по другим сюжетам также считали нужным описывать участников многих конфликтов. Например, исследователь истории российского офицерского корпуса А.В. Ганин проанализировал командный состав различных армий (Польши, Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Азербайджана, Армении, Грузии) и формирований (белых, красных, украинцев)[51].

Однако для успешного ведения войны нужны были не только офицеры. Организация аппарата новых государств и экономики, адекватной задачам конфликтов такого масштаба, требовала привлечения квалифицированных специалистов. В своё время М.П. Ирошников убедительно показал, основываясь на материалах переписи советских служащих 1918 г., что в центральном государственном аппарате РСФСР служило немало бывших чиновников, причём больше всего их было среди руководителей среднего звена[52].

В этой связи следует отметить, что наличие критического минимума специалистов разного рода становилось необычайно важным для реализации некоторых государственных проектов. Национальные активисты — преподаватели и земские деятели, кооператоры и музыканты — могли мобилизовать массы политически, действуя порой довольно успешно, но для создания национальных государств требовались опытные дипломаты, чиновники, управленцы. Сравнительное изучение политических кадров, работавших в бывших губернских центрах Российской империи, приобретавших статус новых столиц, временных или постоянных, представляет для историков немалый интерес[53].

Во время Гражданской войны нужны были и специалисты, способные поднимать восстания и организовывать партизанское движение, комбинируя военные и политические действия. В этом отношении большое значение имеют работы исследователей, изучающих «народных вожаков» российской «смуты». Достаточно упомянуть интересные сборники статей, вышедшие под редакцией А.В. Посадского. Их авторы охарактеризовали разнообразных «полевых командиров» Гражданской войны, которые иногда пытались действовать самостоятельно либо вступали в союзы с её основными участниками, нередко меняя ту или иную сторону. В свою очередь, считал Посадский, способность военного и политического руководства вступать в союз с «народными вожаками», противопоставлять их друг другу или даже интегрировать их в собственные вооружённые формирования существенно влияла на исход важнейших кампаний гражданской войны[54].

Полевые командиры были живыми носителями духа «партизанщины» и «атаманщины», явлений, осуждавшихся руководителями противостоявших друг другу крупных регулярных армий Гражданской войны. Эти нередко воспроизводившиеся историками негативные оценки справедливы, но они не всегда передают её специфику. Начало гражданского противостояния невозможно представить без партизанских отрядов — впоследствии часто на их основе создавались весьма боеспособные регулярные соединения. К тому же тактику партизанской борьбы противоборствовавшие стороны использовали на всём протяжении войны, что неизбежно способствовало сохранению элементов «партизанщины» и «атаманщины». И именно командиров, имевших собственный опыт такой борьбы, в основном привлекали для борьбы с партизанской деятельностью противников.

Сопоставление судеб многих «народных вожаков» позволило исследователям указать на схожесть их жизненных траекторий. Нельзя не заметить, что в большинстве своём полевые командиры имели опыт участия в Первой мировой войне в качестве унтер-офицеров и младших офицеров (среди последних преобладали прежде всего прапорщики). Эти военные специалисты волостного и уездного масштабов, опираясь на свой авторитет участников боевых действий, становились руководителями формирований, контролировавших определённые территории.

Немало полевых командиров создавали свои отряды в тех районах страны, где конфликты политические и социальные переплетались с этническими и сословными, которые порой этнизировались (например, противостояние казаков и иногородних крестьян). Многих «народных вожаков» объединяло и то, что они являлись активистами всевозможных Советов и общественных организаций, в обилии появившихся в стране после падения монархии. Так, немало будущих полевых командиров в 1917 г. были членами войсковых комитетов действующей армии, порой возглавляли их, становясь представителями «комитетского класса»[55]. Опыт военный, революционно-политический и пребывания во власти становился важным источником их авторитета в тех местах, где они формировали свои отряды. Без этого «комитетского класса», противостоявшего старой элите, нельзя представить Гражданскую войну, которая в этом отношении, бесспорно, была классовым конфликтом.

Навигация по записям

Добавить комментарий

 

Столетия различных событий российской Гражданской войны заставляют вновь вспоминать трагедии той поры. Юбилей становится важным информационным поводом, а это предоставляет историкам особую возможность поделиться результатами своих изысканий с широкой аудиторией.

После завершения холодной войны многие исследователи, представляющие разные дисциплины, обратились к изучению гражданских войн. В результате были созданы специализированные научные центры[1]. Интерес современных учёных к этой теме оправдан: если с 1648 по 1945 г. войны велись преимущественно между государствами, то затем стали количественно преобладать гражданские войны. Эта тенденция усилилась после 1989 г.: лишь 5% войн последних десятилетий были вооружёнными конфликтами первого типа. Гражданские же войны и в начале XXI в. с трудом поддаются учёту. Достаточно упомянуть Афганистан, Ирак, Йемен, Ливию, Сирию, Сомали, Южный Судан. Такой список нельзя назвать полным или точным: множество конфликтов одни исследователи считают гражданскими войнами, другие это отрицают. В целом, в настоящее время нет единого определения гражданской войны. Это проявилось и в описаниях вооружённых конфликтов: одни авторы полагали, что династические, религиозные, антиколониальные войны и крупные этнические конфликты можно считать гражданскими войнами, а другие с этим суждением не соглашались. Да и участники конфликтов в разных ситуациях с различной степенью готовности применяли и применяют данный термин, ибо это влечёт политические, юридические и экономические последствия, которые могут не быть выгодны какой-либо из противоборствующих сторон. По оценке исследователей, в 2015 г. одновременно шло более 40 гражданских войн[2] (иногда называются другие цифры). Сами же дискуссии об определениях и принципах классификации вооружённых конфликтов свидетельствуют о востребованности их изучения.

Гражданские войны воспринимаются ныне как глобальный вызов, являясь источником политической, социальной и экономической дестабилизации в различных регионах[3]. Подобные конфликты создают условия для международного терроризма, способствуют распространению наркотиков и эпидемий, порождают гуманитарные катастрофы и потоки беженцев. Между тем попытки одних государств влиять на ход гражданских войн в других странах — приводят лишь к их эскалации.

История российской Гражданской войны, изобилующей многочисленными сложными конфликтами, представляет в такой ситуации интерес не только для отечественных учёных. Глобальные вызовы начала XXI в. ставят и перед исследователями гражданских войн прошлого новые вопросы. В 1920— 1930-х гг. некоторые профессиональные военные, выступавшие в роли историков, считали Гражданскую войну исключением из правил, не представлявшей интерес для военного искусства. Такой подход — при всей разнице политических оценок авторов — мог объединять и военных специалистов, служивших в Красной армии, и историков, работавших в эмиграции[4]. Для исследователей же современных «гибридных войн», весьма отличающихся от войн «обычных», Гражданская война приобретает особый интерес, а её изучение имеет очевидное практическое значение.

К тому же мы становимся свидетелями того, что память о гражданских войнах порой оформляет современные политические конфликты, а иногда и провоцирует их. Так, уничтожение памятников конфедератам в различных американских городах в 2017 г. стало проявлением политических противоречий в США[5]. В 2018 г. испанское правительство приняло решение о выносе останков генерала Ф. Франко из мемориального комплекса, созданного ещё во времена его диктатуры для увековечивания памяти о гражданской войне в Испании. Оппозиционные же партии решительно отвергают этот план6. Финляндия казалась образцом преодоления прошлого путём тщательной проработки памяти о гражданской войне 1918 г. Исследователи полагали, что в этой стране был достигнут общенациональный консенсус в понимании прошлого[7]. Однако 100-летний юбилей финляндской гражданской войны продемонстрировал, что эта память до сих пор может провоцировать общественные конфликты[8].

Сложность отношения к гражданским войнам проявляется в научных исследованиях и образовательных программах. Порой даже термин «гражданская война», отвергавшийся некоторыми участниками конфликта, оспаривался и оспаривается современными учёными, преподавателями, политиками. Например, в некоторых штатах США в школьных учебниках можно встретить термин «война между штатами» при описании гражданской войны между Севером и Югом. В Финляндии же до Второй мировой войны гражданская война официально именовалась войной «освободительной», войной за достижение полной независимости от России: красные, потерпевшие поражение в этом конфликте, считались пророссийской силой. Такая интерпретация рассматриваемого понятия в настоящее время не является единственной и доминирующей (ныне войну официально называют «междоусобной», «внутренней»), но она существует.

В современной России употребление термина «гражданская война» не вызывает острых споров, хотя некоторые исследователи предпочитают говорить о «смуте», «второй смуте» или «красной смуте»[9]. В то же время тема остаётся «горячей», что проявляется не только в общественных дискуссиях по поводу установления и сохранения памятников и памятных исторических знаков деятелям Гражданской войны. С какими-то её военно-политическими силами и по сей день отождествляют себя многие профессиональные исследователи, т.е. история того времени по-прежнему остаётся «партийной». В ещё большей степени это относится к энтузиастам, изучающим проблему в свободное от основной работы время. Они порой немало способствуют выявлению интересных фактов, касающихся биографий видных деятелей, истории отдельных войсковых частей, различных территорий. Часть этих авторов связана с военно-историческими клубами, увлечена героикой Гражданской войны[10]. Наличие большого числа таких знатоков прошлого, готовых тратить свободное время на изучение «своих» героев, свидетельствует о том, что тема не является «холодной», чисто академической. Нельзя исключать и возможность её политической актуализации. Профессиональные историки должны со своей стороны быть готовы к этой ситуации, чтобы ограничить манипулирование социальными представлениями о прошлом.

«Простые» вопросы

Когда началась российская Гражданская война, в каком году закончилась? Эти вопросы кажутся простыми, школьными, что на самом деле обманчиво — вряд ли по ним, тесно связанным с другими проблемами, в ближайшее время среди профессиональных историков будет достигнут консенсус. Так, вопрос о дате начала войны связан с определением её причин и/или выявлению сил, ответственных за неё. Дискуссии же о времени окончания Гражданской войны переплетаются со спорами о причинах побед и поражений противоборствовавших сторон. Споры о её хронологических рамках отражают разные подходы к выявлению сущности данного явления или/и выражают отношение авторов к разным участникам этого конфликта.

Никакой ответ на подобный «простой» вопрос не будет окончательным, ведь даже в отношении временных рамок «обычных» войн ведутся бесконечные споры. Дни официального объявления войны и подписания перемирия, даже время капитуляции не всегда точно обозначают конечные даты конфликта. Например, Первая мировая война завершилась официально в ноябре 1918 г., но, как полагали многие современники (в том числе участники российской Гражданской войны), она не прекратилась, а лишь изменила свой характер[11]. Ещё сложнее говорить о начале и особенно, как справедливо заметил В.П. Булдаков, о завершении Гражданской войны: «Революции и гражданские войны не кончаются тем моментом, когда один из противников оказывается повержен. Последнюю точку в описании революции стоит поставить лишь тогда, когда произойдёт подобие реставрации, под покровом которой стабилизируются взаимоотношения социумов и власти между собой»[12].

Современная историография продолжает испытывать на