Шушкевич, Дрокова и «селигерские»

Грани, 04.08.2010

Поступок г-жи Дроковой, написавшей политический донос на человека, пригласившего ее на день рождения (коим приглашением она соблаговолила воспользоваться, на самом дне рождения возмущения поведением именинника не выражала, тихо ушла и написала донос) с этической точки зрения в комментариях вообще не нуждается.

С юридической точки зрения претензии г-жи Дроковой к г-ну Шушкевичу совершенно нелепы. Шушкевич имеет полное римское право распоряжаться своей частной собственностью так, как он считает нужным. Равно как и «селигерские» имеют неотъемлемое гражданское право высмеивать своих идеологических и политических противников. Хоть членов всевозможных президентских палат, хоть обычных граждан. Попытки притянуть их к суду за использование нацистской символики мало отличаются от кляузы г-жи Дроковой.

К слову, я вообще против запретов на любую символику, на любые тексты. Эти запреты еще как-то могли быть оправданны сразу после войны, но сейчас это анахронизм. «Майн кампф» надо не запрещать, а включить в обязательную школьную программу. Чтобы показывать: смотрите, дети, это кака. И если вы сегодня от какого-нибудь политика услышите вот это, вот это и вот это, умейте видеть, откуда уши растут. Я считаю, что фашистская партия должна действовать легально. Не маскируясь. Чтобы все видели: вот это фашисты. Страна должна знать своих героев. Чтобы они не расползались по другим партиям. Иначе мы просто не заметим, как они проползут к власти.

Те, кто лепит нацистскую символику на людей, к которым эта символика ни с какого бока не вяжется, всего лишь показывают этим, что они либо идиоты, либо мошенники. В обоих случаях хамы. Но не более того. В селигерской выходке гораздо омерзительнее другое. Ребятки ритуально надевали на колья головы своих врагов. Ментально это безусловно фашизм. Однако юридически привлечь их за это можно разве что по средневековым законам против колдовства.

Но та же средневековая магия лежит в основе публичного, демонстративного сожжения вражеских текстов. И избавиться от шлейфа исторических ассоциаций тут невозможно. Нашизм как гламурная модификация фашизма заразен. Оппозиционерам следовало бы об этом помнить. И быть разборчивее в знакомствах. Правила гигиены соблюдать. Иммунитет укреплять, наконец.

Учебная тревога

Грани, 24.09.2010

Если ты будешь читать Mein Kampf, к тебе ночью придет Гитлер и откусит нос.

Из ЖЖ chaotickgood

Я сознательно не подписал обращение в защиту Николая Сванидзе. Прежде всего, я не вполне понимаю, какая такая страшная опасность угрожает известному историку и журналисту, члену различных палат и комиссий. Разве что потеря места в какой-либо из этих малоуважаемых мною подкремлевских структур, и то навряд ли. Но главное не в этом.

Идеологически учебник Барсенкова-Вдовина мне глубоко чужд. Он пропитан весьма популярной в правящей элите и части общества идеологией «нашизма». Неважно, какое государство, тоталитарное или нет, но оно «наше». И если оно «национально» и не слабо, оно практически сакрально и непогрешимо. Как справедливо пишет Анатолий Берштейн, «по мнению авторов, можно критиковать отдельные ошибки власти, но нельзя ставить под сомнение ее деятельность в общем и целом, считать власть преступной, ибо априори она всегда защищает высшие интересы государства».

Власть у Барсенкова и Вдовина почти всегда выбирает меньшее из зол. Отсюда вполне логично авторы учебника как бы оправдывают сталинские преступления. Именно «как бы». Даже обращение в защиту Сванидзе говорит о «почти открытом обосновании национальной дискриминации и политических репрессий», об оправдании «в том или ином виде». Оправдывать сталинские преступления совсем открыто среди статусной публики сейчас все-таки не принято. Авторы учебника стараются их «научно» объяснить всевозможными объективными причинами: законами и моралью того времени, логикой власти, «реальной политикой», высшими государственно-национальными интересами. Но принципиально снисходительное отношение к государственному насилию безусловно проступает. Это вполне органично для современной консервативно-государственнической идеологии, сочетающей в себе элементы монархизма и сталинизма, имперства и национализма. С этих идейных позиций сегодня пишутся сотни книг, десятки учебников.

Консервативному взгляду на историю противостоит условно либеральный, который я скорее назвал бы гуманистическим. Для первого высшей ценностью является государство, для второго – человек. Первый подчиняет интересы человека интересам государства, второй наоборот. Вот и получается, что одних прежде всего ужасают жертвы, а других прежде всего завораживают достижения диктатора, его мощь и сила. И они готовы относиться снисходительно к преступлениям хоть Сталина, хоть Петра, хоть Грозного.

В основе этих подходов два противоположных мировоззрения. Оба они архетипичны. Противостояние этих мировоззрений до наступления коммунизма точно не исчезнет. А может, и после не исчезнет, не знаю. Во всяком случае, и их сосуществование, и непримиримая борьба между ними на нашем веку неизбежны. И борьба по вопросу о министерском грифе на учебник Барсенкова-Вдовина вполне правомерна. Это естественная политическая борьба. Каждый защищает образ той страны, в которой он хочет жить.

Но в данном случае речь идет о другом. Николай Сванидзе называет книгу экстремистской и собирается обратиться в прокуратуру. Подписавшая обращение Нина Катерли считает, что «надо запретить... выпускать в свет подобного рода сочинения». Книга должна быть написана с добрыми намерениями. Поэтому тот, кто «славит преступника и убийцу, называя его «эффективным менеджером», не может быть допущен ни к написанию, ни к изданию книг».

Такое у нас вообще-то уже было. С какими намерениями написана книга и кого можно допускать к написанию, решала правящая каста жрецов со своей тайной полицией. Люди различаются не только политическими взглядами. Одни, например, получив дубинкой по башке, приходят к выводу что бить дубинкой вообще нехорошо, а другие – что по башке бьют не тех кого надо. Почти как при Сталине: не тех сажают, надо других. У меня создается впечатление, что изрядная часть нашей либеральной общественности относится ко второму типу.

Сколько было сказано и написано абсолютно правильных гневных слов о недопустимости вмешательства государства в интерпретацию истории, когда создавалась пресловутая Комиссия по фальсификации. Тогда либералы опасались, что она будет использована против них консерваторами-государственниками. Теперь же оказывается, что использование государственной дубинки против своих идейных противников нарушением свободы слова либералы не считают.

Авторы учебника пишут, что кампания борьбы с космополитизмом была вынужденным ответом на происки Запада, выдвинувшего после войны идею «мирового правительства». То, что она приняла формы антисемитизма, «происходило скорее всего по объективной причине», так как «евреи, как исторически сложившаяся диаспора Европы, издревле занимала прочные позиции в области интеллектуального труда» и «после Октябрьской революции они были представлены в советской интеллигенции во много раз большим удельным весом, чем в населении страны».

«Идя к власти, нацисты публично не призывали к геноциду. Они «только» говорили и писали, что отдельные народы... наносят ущерб другим отдельным народам и поэтому должны быть поражены в правах. Полемика с этими и подобными доводами не должна вестись в ходе научной дискуссии», – отвечают им авторы обращения.

Вообще-то от указания на существование в СССР межнациональной напряженности до нацистских теорий о том, что евреи по природе вредоносны для германской нации, все-таки дистанция большая. Можно, конечно рассуждать о том, что через цепочку трансформаций одно может превратиться в другое. Может. А может и не превратиться. Просто исходя из такой логики любую идею можно объявить в зародыше фашистской. А любую попытку рассмотреть причины преступления можно объявить его завуалированным оправданием или объективным пособничеством его оправданию. Например, утверждение, что одной из причин роста нацистского движения было отсутствие великодушия победителей к побежденным после Первой мировой войны. Чем это не пропаганда, объективно способствующая оправданию нацистских преступлений?

Я не хуже авторов обращения знаю, что записные любители покричать о русофобии часто действительно не любят евреев. Я вполне допускаю, что авторы учебника действительно считают «больший удельный вес» достаточной причиной для гонений и посадок, как пишет Анатолий Берштейн. Но в таком случае Николай Сванидзе, а вслед за ним и авторы обращения в его защиту предлагают компетентным органам заняться изучением на предмет пропаганды ненависти даже не того, что люди высказали, а того, что они подумали про себя. Профилактические репрессии, как известно, практиковал еще царский режим. Но на новую недосягаемую высоту их поднял все тот же Сталин.

Я не пишу здесь о некорректном обращении авторов учебника с цифрами и фактами, об использовании ими «непроверенных данных». Этим сейчас грешит добрая половина учебной литературы. И требует это опять-таки не запрета, а ответа. Со ссылкой на источники. Вот только недавно книгой заинтересовались являющиеся образцом в соблюдении норм демократии, законности и прав человека власти Чечни. Заинтересовались на предмет судебного преследования ее авторов, которые, вероятно, со злым умыслом если не оправдать, то хотя бы обосновать сталинскую депортацию чеченцев смешали понятия «дезертир» и «уклонист». Я участвовал в протестах против грязной колониальной войны, развязанной Россией против Чечни. Я считал и считаю, что Чечня должна стать независимым государством. Но я не желаю терпеть посягательств на свободу печати у себя дома, от кого бы они ни исходили: хоть от кадыровцев, хоть от закаевцев, хоть от умаровцев. Это прямое вмешательство в российские внутренние дела (кстати, не первое).

На самом деле учебник Барсенкова-Вдовина – прекрасный материал для критического разбора идеологии всего современного консервативно-государственнического лагеря со всеми его слабостями. Но возможность открытой идейной борьбы с ним многих наших либералов почему-то пугает. Не потому ли, что сами они являются до мозга костей консерваторами-государственниками и весь их либерализм ограничивается вполне патерналистской мечтой о правильном (либеральном) царе с полицейской дубинкой для противников «европейских ценностей»? Это не для меня. Я никогда не сообразовывался и не буду сообразовываться с тем, что наша как бы Дума написала или еще напишет про «отрицание», «оправдание» или «разжигание». И использовать эту дубинку против других не буду. И поддержать тех, кто ее использует, не могу. Я все-таки отсидент в законе. Как раз за печатные тексты отсидент.

Донос на Ленина-злодея

Грани, 27.08.2012

История с доносом путинским вертухаям на вождя большевиков Ульянова-Ленина, написанным неким академиком Российской академии естественных наук (в этой общественной организации академиком числится также и Рамзан Кадыров), еще недавно могла бы показаться смешной. Апокалиптическая картина изъятия из библиотек полного собрания сочинений «вождя мирового пролетариата», а вслед за ним и всей научной и учебной литературы советского периода (ибо вся она основывалась на обязательном обильном цитировании «экстремиста») воспринималась как гротескный шарж. Однако шутки закончились. Мы живем в эпоху, когда конторы, имитирующие несуществующий в Эрэфии суд, основываются на исторических решениях Трулльского собора. Так что нет ничего невозможного. И уже не выглядит фантастикой Россия, в которой об идеологии большевизма законопослушный гражданин может узнать только от ее специально обученных критиков (как советские граждане узнавали о всевозможной «буржуазной идеологии»). И светит срок за то, что ты дал кому-то почитать томик Ленина.

Донос собрата Рамзана Кадырова по академии – практическая реализация недавних предложений пресс-секретаря Политбюро ЦК РПЦ Чаплина о проверке на экстремизм трудов Ленина, Троцкого и других большевистских лидеров. Обращенное к Следственному комитету требование «академика» было немедленно с энтузиазмом поддержано одним из националистических лидеров Демушкиным (после запрета «Всероссийской национал-социалистической организации Славянский Союз» он возглавляет движение «Русские»). Демушкин не преминул злорадно указать на то, что в трудах Ленина «экстремизма» больше, чем в запрещенной книге Гитлера Mein Kampf. И с точки зрения ныне действующего российского законодательства, а особенно в свете правоприменительной практики последнего времени это утверждение не лишено оснований.

Самое омерзительное, что подобные идеи встречают сочувствие в определенной части либеральной общественности. Той части, которая готова рукоплескать запретам коммунистической символики в некоторых «молодых демократиях» Европы. Несколько лет тому назад именно либеральные политики (причем более чем солидные) уже требовали уголовной ответственности за «отрицание либо оправдание преступлений сталинизма и большевизма», а также за «пропаганду идей сталинизма и большевизма». Те самые политики, которые приравнивают коммунистов к нацистам и любят поморализировать насчет того, что нельзя присаживаться с ними на одном гектаре. Не угодно ли теперь, господа, оказаться в одной компании со средневековым мракобесом Чаплиным и национал-социалистом Демушкиным?

Сторонники запрета «человеконенавистнических идеологий» ссылаются на пример европейских антинацистских законов. Отечественные держиморды тоже давно умеют апеллировать к общечеловеческим ценностям и опыту развитых европейских демократий. Советские вертухаи, гостеприимством которых я пользовался в одном сердитом заведении, любили развлекать себя интеллектуальными дискуссиями со своими гостями. Например, о допустимости понятия «запрещенная литература». Хорошо помню их преисполненные благородного негодования возгласы: «Так что же получается – Mein Kampf тоже нельзя запрещать?»

Да, нельзя. Одна из самых подлых (хотя и не самых страшных) вещей, придуманных человечеством, – это запреты книг. Даже если их авторы сами запрещали чужие книги, даже если устраивали из них костры. Запреты их книг не лучше тех костров.

Послевоенные европейские законы, запрещающие открытое выражение нацистских взглядов, были возмездием, основанным не на праве, а на коллективной политической воле победителей. Они имели право на существование в мире, в котором люди помнили непосредственно виденные ими неостывшие горы человеческого пепла. И то, что фашизм есть абсолютное зло, могло считаться в этом мире истиной, не требующей доказательств.

Но «ялтинского мира» больше нет, хорошо это или плохо. И в нашем «прекрасном новом мире» каждому новому поколению придется с нуля доказывать, что фашизм – это зло. Вот только современные борцы с фашизмом подразучились это делать. Запретительные законы не способствуют сохранению спортивной формы. И в современном мире они лишь рудимент ушедшей эпохи.

От запрета Mein Kampf для борьбы с фашистской идеологией столько же пользы, сколько от запрета переписки Ивана Грозного или мемуаров Чингисхана. Сегодня эта книга – литературный памятник и исторический источник, не более. А ее запрет – не более чем ритуальная экзекуция над вражеским культовым предметом, магический обряд. Только вот не будет безопасным мир, в котором борьба с фашизмом сведется к магическим ритуалам.

Предупреждение об этом, предупреждение всем тем, кто надеется уберечься от фашизма идеологическими запретами, – обвинение антифашиста Андрея Иванова в разжигании вражды к социальной группе скинхедов. Многие либеральные правозащитники ошарашены таким поворотом сюжета. Они привыкли считать, что действующее антиэкстремистское законодательство «при правильном применении» как раз и должно защищать общество от фашизма и потому «в целом» правомерно. Ну, может, требует незначительного уточнения. Сам принцип преследования за «вражду» под сомнение не ставится. Вот власть и отвечает им в свойственной ей манере: либо мы делим вражду на «правильную» и «неправильную», либо закон должен быть одинаков для всех.

Лев Пономарев продолжает попытки вести с властями спор в их «правовом поле». Он ссылается на постановление Верховного суда РФ, в котором указано, что разжигание вражды к группе (расовой, этнической, религиозной, социальной) – это только призывы к насилию, дискриминации или иному нарушению прав человека в отношении ее представителей. Только вот это постановление ни в малейшей степени не помешало изображающей судью мадам Сыровой вынести обвинительный приговор «по мотивам вражды и ненависти» святым новомученицам Надежде, Марии и Екатерине. То есть не за само «разжигание», а за намерение «разжечь».

Мотив – вещь труднодоказуемая, а следовательно, и трудноопровергаемая. А это значит, что при наличии политической воли и полной управляемости суда его можно доказать всегда. Сегодня, когда под знамена режима жуликов и воров собирается все самое реакционное, не приходится сомневаться, в какую сторону эта политическая воля будет направлена. Наконец, хотелось бы спросить Льва Александровича: а с Лениным-то что делать будем? Ведь призывал-таки злодей к насилию.

Держиморд во власти интересует не защита общечеловеческих ценностей, а механизм, позволяющий запрещать все неугодное в данный момент начальству. Делать это они готовы со служебным рвением и личным удовольствием. До сих пор их сдерживало лишь желание правящей клики сохранять какую-то видимость солидности. Не выглядеть совсем уж нелепо и смешно. Не позволять себе слишком резких движений. Оставаться в серой зоне недодемократии и недодиктатуры.

Сегодня путинский режим вступил в ту стадию естественного вырождения, когда он не может или не хочет больше сдерживать ни себя, ни своих ретивых исполнителей, получающих из Кремля все новые сигналы «фас». И если до сих пор кафкианские эпизоды вроде признания экстремистскими лозунгов «Долой самодержавие и престолонаследие!», «Убей в себе раба!», «Да здравствует русский бунт, мудрый и милосердный!» были все-таки единичными, ожидать следует повсеместного расширения подобной практики.

Именно политика Кремля ведет к усилению взаимной вражды и ненависти в обществе. Она разрушает худо-бедно существовавший у нас внутренний барьер в отношении политического насилия. Барьер, как оказывается, весьма хлипкий. Подтверждение тому – готовность представителей практически всех существующих в стране идейно-политических направлений выяснять отношения друг с другом при помощи репрессивного законодательства кремлевского режима. Именно это режиму и нужно.

Абажурнальная полемика

Грани, 18.05.2013

О заявлении Бориса Вишневского

Борис Вишневский может обвинить меня в терпимости к откровенной мерзости, коей является высказывание г-жи Скойбеды. Он может даже обвинить меня в популяризации оной мерзости. И все же я начну с того, что переведу это высказывание на нормальный русский язык. По сути это несколько переиначенный весьма популярный тезис неосталинистов в их полемике со сторонниками теории идентичности сталинского и гитлеровского тоталитаризма. В оригинале звучит он так: «Вот вы СМЕРШ на одну доску с СС ставите, а не будь этого СМЕРШа с его не вполне интеллигентными методами, из вас СС абажуры бы понаделала».

Я не буду углубляться в сто раз высказывавшиеся аргументы за и против этого тезиса. Спор на эту тему был, есть и будет. И любому добросовестному наблюдателю ясно, что в подоплеке этого спора лежит не стремление докопаться до исторической истины, собрав и правильно разложив все имеющиеся исторические факты, а, скажем так, философско-этическая позиция. Это все тот же извечный спор между «так было надо» и «так было нельзя». Сторонники «так было надо» полагают, что, в отличие от чужих зверств, свои зверства могут и должны быть оправданы. Благой целью. Необходимостью борьбы с чужими зверствами. Да просто тем, что это свои, а не чужие зверства. Им нельзя, а нам можно.

Далее. Приверженец «так было надо» считает, что те, кто отказывается оправдывать «наши» зверства и «клеветнически» приравнивает их к зверствам «чужих», суть враги, мешающие нам жить. И их можно и должно устранить из нашей жизни любыми средствами. Расстреляют их «свои» в подвалах Лубянки или «чужие» наделают из них абажуров в Бухенвальде – это уже непринципиально. Все во благо. Такие взгляды могут быть названы фашистскими или нацистскими. Хотя фашизм и нацизм – безусловно яркие, но не единственные проявления философии, предполагающей насильственное устранение из нашей жизни тех, кто мешает нам жить и триумфально шествовать к нашей великой цели.

А теперь я хочу спросить Бориса Вишневского, уже обратившегося в соответствующие органы на предмет привлечения г-жи Скойбеды к уголовной ответственности по 282-й статье: будем сажать всех, кто так думает? А ГУЛАГа на них хватит?

Статьи, карающей за «оправдание фашизма», не должно быть хотя бы потому, что доказать «оправдание фашизма» будет невозможно, не вывернув трижды эту статью наизнанку. Вы хотите сказать, г-жа Скойбеда оправдывает изготовление из людей абажуров? Но она всего лишь «иногда жалеет», что не из всех либералов сделали абажуры. Признается в таком грехе. То есть вроде как признает, что это грех. То есть признает, что делать абажуры из людей не следует.

Мы все, конечно, знаем, что она врет. Что на самом деле она не «иногда жалеет» в запальчивости, а только об этих абажурах и мечтает. Так будем судить за то, что человек не сказал, но подумал? У соответствующих органов нашей страны богатый опыт выявления того, что человек на самом деле подразумевал или на что только намекал. И в этом они всегда проявляли творческий подход. Привет Борису Вишневскому от ульяновской полиции, задержавшей людей за раздачу на Пасху листовок с портретом Маркса и надписью «Воистину Маркс!» Это так у нас сейчас с оскорблением религиозных чувств борются. Идея уголовной защиты всяческих оскорбленных чувств у нас сейчас вообще стала чрезвычайно популярна. Высказывание г-жи Скойбеды безусловно оскорбляет чувства. Оскорбляет память жертв, оскорбляет их потомков. Хотите нового судебного процесса об оскорбленных чувствах? Одного мало?

Мир так устроен, что одних оскорбляет глумливенькое напоминание про абажуры, а других – приравнивание СМЕРШа к СС. Г-жа Скойбеда посчитала себя оскорбленной и ответила оскорблением на оскорбление. Между прочим, как частное лицо. Гораздо страшнее то, что немалое количество наших граждан готово добиваться сатисфакции за свои оскорбленные чувства не в частном порядке, а обращаясь к репрессивной машине государства. И я подозреваю, что знаю, на чьей стороне эта машина в итоге окажется. Воля сажать своих идеологических оппонентов всегда будет сильнее у сторонников условной Скойбеды, чем у сторонников условного Гозмана. А в государстве, узаконившем уголовное преследование за высказывания, они всегда будут ближе к рычагам воздействия на судебную систему. Борис Вишневский хочет посадить Скойбеду, а посадит Гозмана. Вот его уже и Дума проверяет на предмет «оправдания» и «отрицания».

И еще. Я, конечно, понимаю, что делать из своих противников абажуры и всего лишь сажать их в тюрьму – это не одно и то же. Но различия между этими вещами чисто количественные. А вот качественно между ними существует общность: готовность оправдать насильственное изъятие из жизни тех, кто тебе идеологически неприятен. Вот и получается, что наши деды проливали кровь зря. Не было никакой Великой Победы. Гитлер победил нас изнутри. Фашизм разлит в наших жилах и триумфально шествует по России.

Евангелие от Маркина

Грани, 11.06.2013

Весьма распространено мнение, что Следственный комитет в своих действиях против оппозиции руководствуется чисто ведомственными интересами. Получив от высшего политического руководства заказ на подавление общественной активности, он проявляет рвение с целью продемонстрировать свою нужность и добиться дополнительного финансирования, увеличения штатов, расширения полномочий и влияния. Ну и, конечно, обеспечения прикрытия, то есть собственной неприкосновенности, безнаказанности, свободы рук.

Рассуждающие подобным образом обычно предполагают, что у СКР нет собственного «политического интереса», собственных идеологически мотивированных политических целей, что СКР не является «политическим субъектом». Однако борьба за обеспечение своих чисто групповых интересов путем расширения власти и влияния уже означает вступление в сферу политического. Борьба за власть и влияние и есть политика. И ведется такая борьба политическими средствами. Начав такую борьбу, любая «группа интересов» становится игроком на политическом поле. И логика борьбы заставляет ее на определенном этапе перейти к формулированию и теоретическому обоснованию собственных политических целей, собственной политической программы.

Именно это и делает сейчас г-н Маркин. Он излагает принципы желательной для него политической модели, то есть формулирует политическую программу. И дает ей идеологическое обоснование.

Стержневой тезис «доктрины Маркина»: попытки общества противодействовать злоупотреблениям со стороны полицейско-судебной системы для общества же вреднее самих этих злоупотреблений. Потому что ослабляют государство. Ослабление государства хуже его злоупотреблений. Идея, разумеется, не новая. В области политических идей за последние 200 лет вообще очень трудно найти что-то принципиально новое. Еще родоначальник западноевропейского консерватизма Эдмунд Берк писал, что «к ошибкам государства должно относиться как к отцовским ранам – с уважительным благоговением и трепетной заботой».

Последние годы очень много говорилось о том, что в стране построена почти идеальная система, обеспечивающая полную бесконтрольность правящей элиты при сохранении внешних атрибутов политической свободы. Про власть можно говорить все что угодно, но это никак не мешает ей делать все, что она считает нужным. Чтобы критика власти не могла составить для нее реальную угрозу, государству достаточно контролировать «командные высоты» в информационном пространстве. А вытесненная на периферию критика способствует лишь «выпусканию пара». Однако в длительной исторической перспективе это не так.

На самом деле свобода критики является эффективным средством противодействия беззаконию власти даже при отсутствии реального механизма пресечения такого беззакония через судебные процедуры или смены беспредельничающей власти через выборы. Казалось бы, власть может полностью эту критику игнорировать. Ведь все суды, избиркомы и «большие СМИ» у нее схвачены. Но в результате в обществе распространяется отвращение и презрение к власти. Управлять обществом, презирающим власть, становится все труднее. Такое управление не может быть эффективным. Государство действительно слабеет.

Если власть и дальше игнорирует общественное мнение, презрение к ней рано или поздно выливается в действие. И тогда с неправедными судьями и прочими представителями власти разбираются, не руководствуясь статьями всевозможных кодексов, а в порядке революционного правосознания и революционной совести. О чем совершенно справедливо беспокоится г-н Маркин. Вот только бороться с этой угрозой он хочет не путем устранения причин роста напряженности и противостояния в обществе, а путем лишения общества возможности публично выражать свое отношение к беззаконию властей.

Фактически г-н Маркин заявил, что свободная публичная критика карательных государственных структур вредна в принципе. Идея сделать так, чтобы «статус, погоны и мантии» сами по себе исключали постановку вопроса о незаконности действий их носителей, распространена в фашистско-хунвейбиновском крыле «партии власти» уже давно. За чередой «веселых законов», которые успели напринимать наши дурацкие депутаты прошлым летом, как-то забылось, что уже тогда они выдвигали различные инициативы на эту тему. И говорили все о том же: об огульной критике, которая подрывает авторитет государственных институтов.

Задачу они поставили не из простых. Советская система в принципе отрицала право на легальное политическое соперничество с правящей группой. Поэтому универсальные формулировки об «антисоветской пропаганде» и «клевете на общественный строй» покрывали все возможные случаи выражения несогласия. Нынешний режим право на оппозицию формально признает и отказаться от этого не готов. Он выстраивает юридический механизм, позволяющий конкретные случаи критики властей «по отдельности» объявлять противоречащими каким-то конкретным законам.

В этом деле СКР уже стал настоящей творческой лабораторией. Леонид Развозжаев указывает на мучившего его сотрудника правоохранительных органов – и немедленно получает статью о ложном доносе. Группа экспертов по заказу президентского Cовета по правам человека составляет заключение о незаконности приговора Ходорковскому – и получает обвинение в составлении заведомо ложного заключения с целью воспрепятствования правосудию. Заведомо ложно оно именно потому, что оценивает как неправосудный приговор суда, считающийся заведомо истинным. Фактически объявляется преступлением любое оспаривание позиции гособвинения и решения суда.

В конце концов, любое публичное заявление о незаконности действий чиновника, полицейского или судьи есть обвинение должностного лица в совершении преступления. И если вы не имеете на руках судебного решения, подтверждающего вашу правоту, – это статья о клевете. А необходимое судебное решение не может быть принято потому, что без такого решения ваше заявление – заведомая клевета. И так далее. Рассказывайте потом их судам про ваши оценочные суждения.

Так, может, и не надо им ничего рассказывать? То есть рассказывать, конечно, надо, но не им. Все доказательства абсурдности обвинений и жульничества с законом должны обращаться не «схваченным» судам, а обществу. Чтобы любой политический процесс стал средством агитации против режима. Средством распространения отвращения и презрения к нему. Средством подрыва, ослабления и разрушения созданных им шулерских государственных институтов. А на хитроумные манипуляции их следователей, прокуроров и судей пора просто перестать обращать внимание. На текущий момент можно считать доказанным то, что им ничего не докажешь. И это их проблема – доказать обратное.

Позоры здесь громкие

Грани, 14.06.2013

Взбесившийся парламент отпечатал очередную серию диких законов. На основании одного из них маргинальные «православные» мракобесы скоро начнут требовать судебного запрета всемирно известных рисунков Жана Эффеля. А держащие нос по ветру полицейские начальники, прокуроры и судьи бросятся их «чувства» поскорее удовлетворять.

Если этот закон достоин какой-нибудь примитивной средневековой монархии, то другой носит уже откровенно нацистский характер. Он узаконивает неполноценность и неполноправие социальной группы, а публичное отрицание этой неполноценности и неполноправия объявляет преступлением. На основании этого закона гомофобы будут требовать запрета распространения информации о жизни и деятельности древнегреческой поэтессы-лесбиянки Сапфо, а заодно и ее произведений.

Что ж, если за жизнеописание и стихи Сапфо начнут преследовать как за отрицание неполноценности «нетрадиционных сексуальных отношений», их и начнут распространять именно с этой целью. Люди, которые сочтут за честь получить статью за Сапфо, найдутся. Режим сам выбрал путь превращения своей борьбы с оппозицией в войну варварства против культуры. И ради защиты культуры я готов преодолеть свою идейную неприязнь к вышеназванной общественной деятельнице с Лесбоса (Сапфо активно участвовала в политической борьбе своей эпохи и примыкала к правой аристократической партии).

На фоне всего этого крупномасштабного маразма предупреждение прокуратуры о недопустимости помещения портретов должностных лиц в импровизированную тюремную камеру и задержание активистов Левого фронта за флаги их организации могут показаться совсем уж малозначительными эпизодами. Однако время такое, что расслабляться не стоит. То, что кажется мелочью, на самом деле выражает процессы весьма серьезные.

Полиция потребовала от участников «Марша против палачей» убрать флаги Левого фронта на том основании, что его деятельность временно приостановлена решением московской прокуратуры. Не прошло и двух месяцев после этой «приостановки», как полиция додумалась истолковать ее как запрет на демонстрацию символики организации. Или же полиции помогли додуматься до этой светлой мысли.

До сих пор запретить какую-либо символику можно было, лишь признав ее через суд «экстремистской». Равно как и запретить организацию. Послушные суды властям в этом не отказывали, однако вся процедура требовала времени и определенной возни. Приостановка же деятельности организации означала лишь утрату ею некоторых формальных преимуществ, связанных со статусом юридического лица. При этом еще со времен перестройки в стране свободно действовала масса так называемых неформальных объединений и движений, которые никогда и нигде не регистрировались. И никто никогда не требовал от них регистрации их эмблем.

Похоже, у властей наконец дошли руки до устранения этого досадного пробела в тщательно выстраиваемой ими системе полицейского контроля над обществом. А то непорядок. Полицейское государство имеет тенденцию к беспредельной экспансии. Оно стремится к тому, чтобы мы не могли ни вздохнуть, ни охнуть без специального разрешения. Если его не остановить сегодня, завтра полиция будет срывать с людей значки с эмблемами, не учтенными в качестве символики официально зарегистрированных организаций.

А остановить его можно лишь одним способом: массовым неповиновением его запретам. Вот если сейчас Москва будет основательно обклеена стикерами с эмблемой Левого фронта, в следующий раз власти трижды подумают, прежде чем наезжать на не запрещенную судом символику. Демонстративное неподчинение, с которым власти практически ничего не могут сделать, есть публичное унижение государства. А показать себя бессильным оно очень даже боится. Нарываться на новое унижение может и не захотеть.

Сказанное относится и к попыткам запретить театрализованные символические действа, выражающие отношение общества к чиновникам, совершающим беззакония и подлости. Как их все-таки зацепило, когда народ пачками выбрасывал их портреты в мусорные баки! Выходит, не все с них как с гуся вода. Когда их называют поименно, им становится очень даже неуютно. Оказывается, они могут быть весьма чувствительными и ранимыми. Значит и надо настойчиво бить туда, где им больнее.

Когда общество лишено возможности влиять на власть через парламентские процедуры, через государственные институты, у него остается последний способ ненасильственного воздействия на зарвавшуюся правящую элиту: демонстрировать ей свое презрение, публично ее позорить. Если делать это адресно и поименно, рано или поздно у «должностных лиц» возникнут проблемы в семьях. И вряд ли они смогут наплевать на эти проблемы с той же легкостью, с какой они плюют на народ. Недаром же «должностные лица» в последнее время так озаботились перекрыванием возможностей граждан публично выражать свое к ним отношение. Еще одна причина их озабоченности – массовое публичное выражение презрения к власти разрушает основу ее поддержки со стороны патерналистски настроенной части населения. Для людей архаической политической культуры власть, которую закидывают фекалиями, уже не власть.

Но чем больше власть будет стеснять возможности общества выражать к ней свое отношение, тем более резкие формы общество будет вынужде