Великий канон Андрея Критского. Четверг.

1 песнь, 5 тропарь: Богатство душевное иждив грехом, пуст есмь добродетелей благочестивых, гладствуя же зову: милости подателю, Господи, спаси мя.

 

«Богатство душевное я растратил из-за своих грехов, поэтому пуст стал многоразличных добродетелей благочестивых. Но, от голода изнемогая, зову: милости Подателю, Господи, спаси меня!» Тут обыгрывается новозаветная история блудного сына. Он все свое богатство растратил, живя блудом, стал голодать. От голода стал изнемогать и просить у Господа милости.

Хотя это не ветхозаветная тема, я включил этот тропарь, потому что мне очень важно эту мысль до людей донести. Вы понимаете, грех – это не просто некое нарушение какого-нибудь важного или неважного закона. Грех – это не просто нечто, что, скажем, я нарушил. Папа мне сказал сделать это, а я не сделал, меня поставили в угол или шлепнули по мягкому месту. Грех не такой. А мы его воспринимаем именно так. Грех – это как отрава. Никто же не будет есть яд, как бы его ни расписывали, ни расхваливали на рынке. Никто не будет есть яд как яд. Если там написано: яд, умрешь мгновенно, сразу; мучиться не будешь, страдать не будешь, сразу в ад – и никаких разговоров. «Покупай, отдаем даром или тыщу рублей на благотворительные цели». Никто не будет покупать. Даже те, кто говорит о самоубийстве, не будут покупать. Их испугает категоричность утверждения. А вот если сказать, что этот яд на самом деле не убивает, а дает наслаждение, что ты будешь радоваться долго и эта радость перейдет в вечную жизнь вместе с тобой, – конечно, его все купят. И умрут.

То же самое происходит с грехом. Нам просто внушается мысль, что грех – это некая сладость. Нет, грех – это яд. Вот Ева попробовала и умерла. Дала Адаму – и Адам умер. Все, кто попробовал этот яд, все умирают. Грех есть смерть. Этот яд отравляет душу. Одним из факторов этого отравления является то, что моя душа начинает разрушаться. Душа, не тело. Тело может и не разрушаться еще какое-то время, а душа разрушается сразу, потому что это грех. Вкусив этого греха, душа разрушается. Разрушение души приводит к тому, что те сокровища, силы, качества, которые у души были, потому что ей эти дары дал Бог, разрушаются и просто утрачиваются. Именно из-за греха утрачиваются те таланты, которые я имел, те качества и способности.

Все-таки мы люди достаточно взрослые, зрелые, много прожившие; каждый может хотя бы одного такого человека вспомнить в своей жизни. Был прекрасным мастером – стал ничем. Прекрасно пел – теперь ничего не может. Прекрасный художник был – теперь ничто. Какая она была хозяйка! Теперь даже за собой ухаживать не может. Каждый может вспомнить хотя бы одного такого человека, который встречался ему в жизни, – был талантлив, были способности, а стало все ничем. Причем разрушается все не только наркотиками, или пьянством, или похотью. Может разрушить гордыня, тщеславие, самомнение, гнев, зависть. Человек разрушается и теряет свои таланты. Он теряет способность служить людям тем даром, который получил от Бога. Вместе с этим разрушением души происходит то, что она теряет добрые качества, которые ей еще были присущи. Если человек только и делает, что грешит (пусть мало, но только это и делает), то он постепенно теряет, разрушает свою душу именно тем, что делает грех. Добродетели, добрые качества души, уходят, улетучиваются, исчезают, разрушаются.

Поэтому так важно то, что мы делаем. Согрешив, осознав этот яд как именно яд, который мы вкусили, мы идем и плачем перед Богом в покаянии. И покаяние воссоздает меня, мою душу, воссоздает те добрые качества, которые были у меня. Если человек не будет каяться, он становится все злее и злее. Это каждый тоже может наблюдать. Вот человек нейтральный, обычный, самый среднестатистический христианин; никаких особых даров, грехов; обычный человек, любящий своих детей, внуков, живущий на пенсию, ходящий в храм по воскресеньям, в субботу исповедующийся… Обычный такой человек. Никого не убил, никого не проклинал, живет себе тихо-мирно, молится периодически, причащается, все как у всех. И вот по какой-то причине эта, допустим, женщина, возненавидела свою невестку, жену своего сына. Обозлилась и эту злобу не уврачевала. Почему не уврачевала? Потому что не считает, что виновата. Она старшая, а «эта пигалица еще на меня будет голос повышать в моем-то доме? Это что за безобразие? Я что, должна у нее прощения просить, что ли? Не буду ни за что». И с этой мыслью она уходит на молитву, никаких усилий не предпринимая, спокойно живет. «Я не виновата ни в чем. Это она пусть приходит и у меня просит прощения. Я не буду».

Дальше все нормально продолжается какое-то время. А это грех, потому что это обида, непрощение, отсутствие любви. Она же не считает это грехом. И получается такая история – у нормального человека вдруг начинает откуда-то постоянно появляться раздражение. Сначала оно опредмечено именно в связи с этой невесткой. Потом раздражение к сыну: «Что он в ней нашел, мать ему дороже или эта? Безобразие, неблагодарный». Потом против внука. Дальше – против соседей. Она становится постоянно раздражительной, ей не хочется молиться. Она молится, потому что знает, что надо, но молитва не приносит никакого утешения и радости. Она мучается, приходит на исповедь, кается во всех своих грехах: «Раздражаюсь, батюшка, завидую, сержусь. Обычно вроде все, прости и разреши». Батюшка простил, разрешил – ничего не меняется. Через полгода она говорит: «Батюшка, я уже не могу, я жить не хочу. У меня тоска, отчаяние, уныние, мне свет Божий не мил. Что произошло? Я знаю, батюшка, что произошло. Это она на меня что-то сделала. И не смейтесь, пожалуйста, я знаю: сделала. Потому что ее прабабушка в седьмом колене (я это вычислила по звездам) была ворожеей. К кому мне съездить на отчитку, кто поможет, батюшка?» Батюшка опытный, он ничего не говорит, выслушивает, не советует никуда ехать. Но она не слышит, и душа прямо на глазах расползается. Душа становится как зомби в фильмах ужасов. Душа умирает, разрушается, священник это просто чувствует. Он запах этот обоняет – разложившегося трупа души.

А всего-то началось с обиды, с непрощенного гнева, с нежелания помолиться за обижающих. Не захотел помолиться: чего это я буду молиться? Она виновата, это ее проблемы. И все, этот маленький грешочек, крошечный, разрушает душу как яд. Плесени ведь немного надо, правильно? Капелька плесени появилась – чем закончится, всем известно. Хоть с хлеба, хоть с мяса, хоть с чего. Так происходит и с грехом. Поэтому грех именно не просто некое преступление, в котором нам надо признаться. Нет. Грех – это яд, который мы выпили, и его надо из себя выдавить, надо найти причину, с которой началось мое разложение, и исповедовать это, отречься от этого, сказать: «Господи, я была не права, теперь я молюсь за эту женщину, за жену моего сына. Дай Бог ей многая лета, ведь я все разрушила!» Разрушая себя, несомненно, отравляла других, потому что мы все одно целое, в одном мире живем. Это на самом деле очень страшно. Вот надо о грехе говорить так, а не как будто это некое правонарушение, в котором надо признаться, а из-за того,  что ты признался, тебя никуда не посадят. Явка с повинной. Это не так. Это на самом деле именно переживание того, что я вкусил смерти, эту смерть надо из себя изблевать. Грех приводит к разрушению человеческой души.

 

2 песнь, 1 тропарь: Мужа убих, глаголет, в язву мне и юношу в струп, Ламех, рыдая вопияше; ты же не трепещеши, о душе моя, окалявши плоть и ум осквернивши.

 

«Ламех говорит: мужа убил в язву мне и юношу в струп мне (буквально цитата из Писания), ты же не трепещешь, душа, огрязнивши (“окалявши” – от слова “кал”) плоть и осквернив ум».

Вспоминается история Ламеха, потомка Каина, который убил уже не одного человека, а двух. Говорит, что наказание за это невозможно великое: я, убив, сам же и мучаюсь. Как Раскольников, помните? Мы про это говорили – «я себя убил, а не старушонку». Он, Ламех, убил себя. Проводя эту параллель, Андрей Критский пишет, что на самом деле мы почему-то не волнуемся о том, что мы, может, человека не убили, но ум осквернили и плоть свою изгадили. А если мы осквернили ум, то значит, мы мертвые. Скверный ум приводит к тому, что душа мертвая. Это значит, что, по сути дела, в моем мертвом уме рождаются только мертвые мысли, которые несут смерть мне и всему окружающему.

Это страшное состояние, потому что пока ум здрав, он возмущен тем злом, что вползает в сознание, он не хочет быть таким, он сопротивляется. Но если ум мертв, если в нем только мертвые мысли, только плотские, ничего светлого и духовного нет, то он – таково свойство ума – начинает то зло и ту смерть, которой он живет, называть светом, жизнью и добром. Он говорит, что развратничать хорошо, потому что естественно. Убивать другого – хорошо, потому что это уничтожение плохих людей и завоевание жизненного пространства. Обманывать – хорошо, потому что это приводит к комфортному положению людей, зачем людям знать правду? И так далее. То есть он все ниспровергает и заражает этими мертвыми мыслями все вокруг. Вот что значит мертвый ум.

Поэтому очень важно, чтобы ум не осквернялся мертвыми, скверными плотскими мыслями. Надо бороться за чистоту ума. Если ум мертв, то и я буду мертв, и все, кто слушает меня, будут мертвыми. Ум может убить гораздо больше, чем любое оружие. Убивает он не тела, а души. Это самое неприятное, страшное.

Поэтому мы, слыша эти слова, должны помнить, что ум-то у меня осквернен. Не осквернен, нет? Осквернен. Мысли нехорошие, злые в голову приходят? Приходят. Зависть приходит? Приходит. То есть на самом деле скверный помысел, скверная мысль сродни убийству. Только убиваешь ты сначала себя, свой собственный ум.

 

2 песнь, 2 тропарь: Столп умудрила еси создати, о душе, и утверждение водрузити твоими похотьми, аще не бы Зиждитель удержал советы твоя и низвергл на землю ухищрения твоя.

 

То есть ты задумал создать столп (имеется в виду как вавилонский), который ты творил своими похотями. То есть, по сути дела, исполняя свои похоти, ты творил вавилонский столп. Если бы Создатель не вмешался в этот процесс, ты бы его создал до небес, то есть воспроизвел бы такую гордыню, что вознесся бы против Бога. А если человек подумает так: буду делать все, что хочу? То есть поступать в соответствии со своими по-хотями? Мне похотелось – и я сделал. Похотелось пойти выпить – я выпил. Похотелось съесть что-то – я съел. Похотелось в ресторан – ну, в ресторан сходил. Ай, деньги кончились, а мне хочется еще в ресторане посидеть. Убью вот этого человека, возьму его деньги, буду дальше в ресторане сидеть. Это такой путь похотей. Похотелось – человек делает. Он часто хитро, изворотливо поступает. Кто-то маньяком так становится, кто-то вором, кто-то развратником, наркоманом, алкоголиком. Разные пути.

Но, так или иначе, большую часть людей Бог останавливает. Вмешивается и останавливает. А если бы не остановил, человек бы вознесся главою непокорною выше Вавилонского столпа. Он бы возомнил себя царем и богом, стал бы как эта известная женщина из известной сказки: чтобы была она владычицей морскою, а золотая рыбка была бы у нее на посылках. Вот чем кончится, если этот процесс не остановить. Поэтому Промысл Божий и попускает нам как бы тыкаться в стекло, в стену, спотыкаться, падать. Мы хотим, а у нас не получается. Мы задумали план, как достать деньги, чтобы построить дом на триста квадратных метров, а план сорвался. Мы думаем: ну что такое, враги все время. Через полгода еще план составили – план опять сорвался. Вот не удается... Мы думаем: враги какие-то. Нет, это Бог вмешивается, не давая тебе это построить. Кого-то болезни сваливают, у кого-то дети отвлекают все внимание не на удовольствия, а на них, детей, как раз. То есть суть понятна. Бог вмешивается. Если бы Он не вмешался в этот процесс, то мы все стали бы как творцы Вавилонской башни. Но Он, слава Богу, вмешивается.

Вот это во время покаяния, во время Великого поста, нужно осознать. Осознать, что на самом деле мой ропот против Бога – это ропот против Его милосердия, ограничивающего мои похоти. Ведь что такое ропот? Когда я хочу, а Он не дает. Это и есть Промысл Божий, вмешивающийся и сдерживающий мое похотение. Поэтому важно осознать это и перестать роптать, потому что ничто так не отгоняет от человека благодати Божией, как именно ропот. За это Израиль погиб в пустыне. Чтобы этот ропот нас не погубил окончательно, и нужно осознать, что все, что было со мной за год, когда я роптал или раздражался, это на самом деле была премудрость Божья.

 

2 песнь, 3 тропарь: О како поревновах Ламеху, первому убийце, душу яко мужа, ум яко юношу, яко брата же моего, тело убив, яко Каин убийца, любосластными стремленьми.

 

Смысл достаточно понятен, он повторяет первый тропарь: «Я поревновал Ламеху, потому что убил душу как мужа, ум как юношу, а тело как брата, как Каин братоубийца, любострастными стремлениями». Своим стремлением к страсти, ко греху мы и убиваем наше духовное существо. Мы разрушаем тело, убиваем душу; именно из-за того, что стремимся ко греху. Почему мы стремимся ко греху? Вот тут важная вещь. Вот приходит помысел. Он может быть от Бога, может быть от беса или плоти. Злой и добрый. В любом плотском помысле – бесовском, плотском (не важно, родовая природа у них одна) – содержится (сама его структура такова) обещание наслаждения, удовольствия. У каждого оно свое. Кому-то деньги, кому-то женщина, водка, слава, власть. Кому что, не важно.

Но приходящий помысел содержит в самом себе это обещание наслаждения. Именно это обещание наслаждения и пленяет наше сердце. Если бы это просто был нейтральный помысел, то в нем нет ничего такого, он не плотской и не бесовский. А в нем именно есть некая приманка, некая обещанная сладость. И сердце любит сладость, любит приятности. А через ум сердце говорит: остановись, давай посмотрим. Никто не заставляет делать, вот смотри. Видишь, как здорово. Просто помечтай, как будет дом выглядеть. Нет, ты знаешь, что ты его никогда не построишь, но помечтать-то не мешает. Три этажа, тут вот это, а здесь это сделаешь… Я же никого не убил, не украл ничего, я просто помечтать хочу. Приятно же. Помечтаю, долго могу мечтать: день, другой. В Интернете смотрю разные картинки, придумываю дом своей мечты. Через какое-то время я что делаю? Я люблю этот дом.

Я его нарисовал не только в уме, даже в плане – в профиль и фас нарисовал. Я не могу от него отказаться. Я должен его построить. Должен. Начинаю искать технологии, как строить. Технология успеха: как заработать за два дня пять миллионов рублей. Смотрю. Или, наоборот, за десять дней четыре миллиона. Начинаю эти практики выполнять, употреблять усилия. Смотрю по кредитам, беру там, там, чтобы дом реализовать.

А началось все с этого – дай-ка я посмотрю на эту мысль. Но в том-то и дело, что в любой плотской мысли содержится сладость, и она притягивает, впитывает в себя. Чтобы этого не было, надо очистить сердце от любосластных, как тут говорится, стремлений, то есть от стремлений к плотской сладости. Как это сделать? А нет другого способа. Сколько бы вы ни пытались, хоть чем, даже молитвой Иисусовой искоренить эти помыслы, – бесполезно. Сердце откликается на сласть. Оно хочет удовольствия, приятности. Оно хочет наслаждения. Дайте мне наслаждение. И тут приходят помыслы. Да, ум сковывает: только смотри, больше ничего. Ну, я только и смотрю. Примерно так, как люди иногда смотрят неприличные картинки в компьютере. Ничего, просто смотрит. И действительно, бывают люди, которых стыд, страх того, что придется это на исповеди рассказывать, сдерживает. Он только смотрит. Но в глубине души он понимает, что не может остановить этот процесс. Не может. Он ничего плохого не делает, но оторваться от этой единственной сладости, которая ему приятна, он не может. Сердце его к этому влечет. Сколько бы он ни пытался отстраниться, молиться, ничего не получается, пока его сердце не возлюбит Бога и то, что Бог дает. Пока человек не полюбит духовное.

Любосластные стремления изгоняются любовью к Богу, вожделением Царства Божия, стремлением к вечной жизни. Апостол Павел говорит в Послании к Евреям, перечисляя древних праведников Ветхого Завета: они были странники и пришельцы на земле. Они скитались по земле, потому что имели дерзновение, надежду на горний град. Они взыскали небесного града, Небесного Царства, поэтому могли скитаться по земле, не прилепляясь к тому, что давала им земля, к тем удовольствиям и сладостям. Потому что в уме имели именно Небесное Царство. Если праведники Ветхого Завета могли это делать, неужели человеку Нового Завета этого не сделать?

Для этого и предоставлены нам те Дары, которые даются прежде всего в причащении Святых Тела и Крови Иисуса Христа. Святые Дары сами по себе вожделенны, они внушают к себе вожделение. Они устремляют сердце к тому, чтобы алкать их и получать радость от того, что ты вкушаешь. Это такой дар Бога человеку, что сами по себе Дары – Тело и Кровь Иисуса Христа, которыми мы причащаемся, содержат в себе сладость духовную. Не плотскую, которую помысел обещает, а духовную. Поэтому, причащаясь, ты переживаешь ту радость общения с Богом, которая заключена в этом причащении, и жаждешь повторить это снова. Ты жаждешь снова причаститься.

Это то, что оставлено Богом Церкви. Если бы мы прибегали к этому регулярно, если бы мы алкали, вкушали и снова алкали, это было бы серьезным противовесом тем любосластным стремлениям, которые содержатся в нашем сердце. Если бы мы читали о духовном, читали в Библии то, что обещано нам Богом, если бы мы знали, что наступит день, когда не будет ни болезней, ни печали, ни воздыхания, не будет зла, греха, грешников, думали бы об этом и ради этого терпели, то вместе с молитвой, вместе с таинствами, которые дает Церковь, мы бы иссушили эту любосластность нашего сердца. А пока мы ее не иссушаем, она постоянно нас предает. Только помысел пришел – и уже он нам нравится. Сам помысел ничем не виноват, он такой по природе, плотской, он несет в себе обещание наслаждения. Виновато сердце, которое привыкло наслаждаться плотскими вещами, а не духовными.

 

4-я песнь, 3 тропарь. Хотя тут надо со второго начинать, иначе непонятно. Царским достоинством, венцем и багряницею одеян, многоименный человек и праведный богатством кипя и стады, внезапу богатства, славы царства, обнищав, лишися.

 

Речь идет, разумеется, об Иове: он был царь, был украшен венцем, то есть всеми достоинствами царской власти, он имел много (многоименный человек), но при этом был праведником, кипел богатством, стадами – и вдруг внезапно богатства и славы царства лишился, обнищал.

4 песнь, 3 тропарь продолжает этот рассказ: Аще праведен бяше он, и непорочен паче всех, и не убеже ловления льстиваго и сети, ты же грехолюбива сущи, окаянная душе, что сотвориши, аще чесому о недоведомых случится наити тебе?

 

То есть хотя Иов был и праведен, и не более порочен, чем все, но он не избежал козней льстивого сатаны,  не избежал сети лукавого сатаны. Все равно он попался в эти сети. Ты же, душа, окаянная, грехолюбивая, что сможешь сделать, если что-то из недоведомых (сложных) обстоятельств, бесовских таких искушений случится с тобой? То есть если праведный чуть не попался, то что же ты, окаянный, делать будешь? Ты, грешник и грехолюбивый, что же ты делать будешь? Если Иов был чистым, непорочным, каялся каждый день не только за себя, но и за своих детей, однако не избежал бедствия, то как душа, которая любит грех, сможет перенеси те сложные обстоятельства, которые с ней произойдут? Как? Ведь именно то, что мы любим грех, и делает нас способными попасться в сети сатаны.

И именно это грехолюбие делает нас немужественными, когда приходит бедствие. Мы не можем перенести бедствия, которые с нами произошли. И мы впадаем в отчаяние, ропот, уныние. Почему? Потому что грехолюбивы. Уныние не потому, что обстоятельства сложные, а потому, что мы грех любим. Уныние не потому, что нам тяжело жить, а потому, что жить-то мы хотим по грехам, а нам не дают.

Что страшнее того, что выдержал Иов? Что? Можно себе представить что-нибудь страшнее того, что выдержал Иов? В один день погибли все десять его детей. В один день погибло совершенно все его богатство, не осталось ничего. В один день он заболел болезнью, которая не только сама по себе болезненна, но и сделала его изгоем общества. Ни один человек, уважающий себя, подойти к нему не мог. Все это в один день, не постепенно, а сразу обрушилось на Иова. И что? Он впал в уныние? Ни капли! Вот она – праведность. Он не уныл, даже когда погибли все его дети. Он не уныл, когда лишился богатства. Никто так не лишался, а он лишился всего в один день – и не уныл. Он всю свою славу и здоровье потерял в один день и не уныл. Жена его уныла, расслабла, а он и тогда не уныл. И в уныние его ввергли только друзья, которые, вместо того чтобы его утешать и ему помогать, стали его обличать. Вот только это ввергло его в уныние. А до этого он стоял непреклонно – как адамант.

Поэтому если мы понимаем, что мы сейчас унываем, то надо честно себе признаваться: это не потому, что жить тяжело, это потому, что мы любим грех. Людям старшего поколения это хорошо известно. То есть кое-кто застал даже и 50-е годы, кто-то в 40-е, может быть, жил – много чего хлебнули наши дедушки, наши родители в своей жизни, и что же они?

Они гораздо терпеливее относятся к разным житейским неурядицам. Мы, люди, которые в сознательном возрасте пережили 90-е годы, – ну, не такие, конечно, терпеливые, как колхозники советской эпохи, – но в целом-то ничего, тоже понимаем: в 90-е хуже было… В депрессию от того, что спички исчезли, мы не впадаем, у каждого кремень, да не один, в разных местах спрятан («как-нибудь справимся...») А вот нынешнее поколение вообще не обучено терпеть. Никак. Оно и не может выносить вообще любой жизненной сложности. А кто виноват? Так мы виноваты. Мы воспитываем ребенка так, чтобы он избегал трудностей. А потом, когда трудности приходят, мы удивляемся, почему он не может их переносить. А кто его учил переносить трудности? Кто ставил ему непосильные задачи, которые он должен был решать, которые он должен был преодолеть?

Таким образом, люди теряют способность к сопротивлению скорби, неудобствам этой жизни. И мы должны понимать, что за всем этим нашим унынием лежит просто жалость к себе, любовь к себе и любовь к комфорту, что, собственно говоря, одно и то же. Если бы мы не были такими, мы бы спокойно относились к тем обстоятельствам, которые нас встречают. И вот мысль этого тропаря в том, что если бы мы ненавидели грех, если бы мы победили грех, то тогда никакие обстоятельства этой жизни нас не пугали бы. И мы видим это по святым. Скажем, Сергий Радонежский не боялся татаро-монгольского нашествия (оно уже прошло, но карательные экспедиции могли еще периодически быть), он относился к этому ровно, спокойно, потому что человек, привыкший к скорби, к трудности, любящий Бога, а не комфорт, действительно становится мужественным и терпеливым, его нельзя ничем испугать. Он готов внутренне. Мы не готовы. Поэтому для нас это призыв к покаянию. То есть если мы поймали себя на том, что мы унываем, не надо искать виноватых, а надо понимать, что душа на самом деле ищет комфорта, ищет своеволия, а не того, что Бог в данном случае для нас предусмотрел.

4 песнь,  4 тропарь Высокоглаголив ныне есмь, жесток же и сердцем, вотще и всуе, да не с фарисеем осудиши мя, паче же мытарево смирение подаждь ми, едине Щедре, Правосуде, и сему мя сочисли.

 

То есть я говорю высокие слова (высокоглаголив есмь) и жесток сердцем, что бестолково, напрасно и суетно. Ты же не осуди меня вместе с фарисеем, но даруй мне смирение мытаря, едине Щедре, причисли меня к этому мытарю. Что такое высокие слова?

 В данном случае приводятся, конечно, слова фарисея, который хвалил себя и как бы благодарил Бога. На самом деле тут можно сказать, что каждый из нас имеет высокое мнение о себе. И вот это высокое мнение о себе и приводит к тому, что наше сердце становится жестоким. Не в смысле, что мы становимся жестокими, а сердце становится жестким.

Вот люди как говорят? «Хотел бы пожалеть, да не могу. Вот не жалеет сердце. Я вроде понимаю, что должен пожалеть его, а на сердце нет жалости». Скажем, приходит к маме дочка (не маленькая, большая, лет сорока) и говорит: «Мама, у меня беда, меня муж бросил». Что мама говорит? Ну, как правило, скажет: «А я тебе что говорила?! Я тебе сколько раз говорила! Ты почему меня не слушала? Видишь? Мать-то слушать надо! Ведь еще с детских лет говорила: слушай маму – и счастлива будешь». Что дочка сделает? Развернется и уйдет. Конечно. Так ты дочку-то обними, прижми к себе – у нее же горе, ее муж бросил. Горе у нее! Ты же сама ее без мужа воспитывала, знаешь, каково это. Обними дочку. Так ведь нет, невозможно. Она порой говорит: «Я бы с радостью, да как? Я хочу, но не могу». И вот это «не могу» настолько чистосердечное, настолько глубокое и искреннее признание! Не могу я, у меня сердце жесткое.

Отсюда и вырастают наши дети такими, они с детства встречаются с жестким сердцем родителей, которые за любую ошибку детей что делают? Отчитывают. И не понимают этого. Дети порой в родителях встречают продолжение начальников и учителей, а не маму и папу. Вот откуда эта жесткость. Почему Сергий Радонежский мог обнять и пожалеть? Серафим Саровский говорил: радость моя. И всем становилось хорошо в его присутствии. Иоанн Кронштадтский ко всем мог расположиться, даже к совершенно опустившимся людям, и люди чувствовали тепло, исходящее от него. Почему мы не можем? Ответ мы видим в Великом каноне Андрея Критского: высокоглаголив – я слишком высокого мнения о себе был всю жизнь, поэтому сердце у меня стало жестоким, жестким, не способным к состраданию. Я слишком много о себе думаю.

Как, таким образом, умягчить свое сердце? Надо перестать думать о себе высоко. Надо перестать думать, что ты какой-то особенный человек.

То есть надо сокрушить свою гордыню, и вместе с сокрушением гордыни и умягчится наше сердце. Оно станет мягким, оно будет таять как воск, если мы перестанем думать о себе высоко. А для этого надо сокрушить гордыню. Это трудный вопрос, трудный. Ладно, если человеку в 20 лет менять свое жесткое сердце… А когда тебе 50, 60, 70 и ты привык сухо, методично относиться ко всем людям, которые приходят к тебе? Человек, безжалостный к себе, безжалостен и к другим.

С чего начать, как умягчить сердце? Начальный рецепт один: надо перестать именно говорить о себе. Молчать во всех случаях, когда хочется себя выказать. Все обмениваются богословскими мнениями, а ты молчи. У тебя сердце жестокое, жесткое, немилосердное – молчи. Все говорят о чем-то, обсуждают политику или еще что-то, а ты молчи. Все рассуждают о том, что они прочитали Игнатия (Брянчанинова) или Феофана Затворника, а ты молчи, как будто ты сроду их никогда не читал. Ты, конечно, их читал и наизусть можешь процитировать полкниги, но ты молчи, потому что тебе как раз нужно умягчить свое сердце. Перестань говорить высокие слова, перестань учить других людей, пока не умягчилось твое собственное сердце. Перестань быть наставником заблудших душ, пока сам немилосерден, жесток. Молчи.

И вот этому можно научиться. Просто сжать свой язык и никогда не говорить высоких слов, пока мы не научились обнимать приходящих к нам за утешением людей. Вот почувствовали, что можете обнять дочку, сыночка, да просто бабушку, которую жалко, которая плачет, мужчину, женщину, и слезы льются из ваших глаз, вы плачете вместе с человеком, радуетесь вместе с ним, – ваше сердце умягчилось. Можете говорить, если Бог дает такую возможность, дает вам такой талант. Но пока у вас не умягчилось сердце, не говорите. Вы делаете его еще более жестоким. Есть замечательные слова (как жалко, что их не читают в начале поста, их читают в конце поста) – 58-я глава Книги пророка Исайи (вся глава посвящена правильному посту). Там Господь говорит: вот пост, который Я избрал (много говорит, какой пост Он избрал). И далее: «Если ты перестанешь поднимать палец и говорить оскорбительно, вот тогда ты станешь настоящим постником». Понимаете образ, да? «Я тебе сколько раз говорила!!!» Вот это поучающее движение, вещающее, нравоучительное, надо особенно в пост просто забыть, просто сомкнуть свои уста и никого не учить жизни, пока у вас не умягчилось сердце.

5 песнь,   3 тропарь (тоже по Новому Завету): «Силоам да будут ми слезы моя, Владыко Господи, да умыю и аз зеницы сердца, и вижду Тя, умна Света превечна» – «Слезы мои да будут мне Силоамом, чтобы я омыл очи сердца, чтобы видеть Тебя умно, Превечный Свет».

 

Вспоминается эпизод, когда одному слепому человеку Христос помазал глаза брением и послал на источник Силоам умыться, и когда тот пошел и умылся – прозрел.

Тут говорится, что слезы должны мне стать Силоамом, чтобы умыть очи моего сердца, чтобы видеть свет Божий. Чуть раньше мы говорили про слезы, что они омывают одежду души нашей – плоть, а здесь мы видим другой эффект, другой плод слез. Оказывается, слезы не только очищают мою душу от страстей и грехов, не только очищают плоть мою от страсти, которая в ней гнездится, если мы не плачем, – слезы очищают очи моего сердца, чтобы я мог видеть Бога. Конечно, не так, как видят Его прельщенные люди, и не так, как видел Его апостол Павел, но тем не менее тот свет, который светит, и тьма не может его объять, можно видеть умными очами сердца. Видеть заповеди Божии в каждый момент своей жизни и чего хочет Бог от меня в каждый момент жизни, к чему Он меня ведет, видеть Его любовь, милость, заботу, гнев на меня, когда я делаю что-то не то, – это и значит жить с Богом, ходить перед Богом.

Об этом много писал преподобный Симеон Новый Богослов. Немало написал на эту тему и преподобный Макарий Великий, но, чтобы это стало возможно, чтобы хотя бы во время молитвы сознавать, что мы предстоим Богу, а не просто читаем молитвы в пустоту, нужно, чтобы слезы омыли око нашего ума. И мы начинаем именно сердцем внимать тому, что Бог находится рядом с нами, в нас и через нас осуществляет Свою волю. Слезы снимают, в первую очередь, такую слепоту своего сердца, и мы начинаем видеть свои собственные грехи, добродетели других людей и истину, – а это самое важное.

Вы понимаете, как извращено наше внутреннее восприятие жизни? Еще лишний раз хочется это подчеркнуть: мы не видим собственных грехов, мы видим грехи других, мы видим свое хорошее и плохое других. Надо, наоборот, видеть свое плохое и хорошее других людей. Например, вы встречаете опившегося, беспризорного, бесприютного человека, который лежит на привокзальной площади

Что мы видим в нем? Есть у него добродетели? Он лежит на улице и ни на кого не ропщет, не ругается. Он не имеет где главу подклонить и не страдает от этого – он смирился со своей нищетой. Мы так можем? Значит, мы грешники, а у него есть добродетель.

И так можно развернуть взгляд на любого человека. Это не выдумка какая-то, это просто правда. Когда око вашего ума чистое,

 вы начинаете видеть так людей, а себя, наоборот, начинаете видеть совсем по-другому. Это, конечно, не значит, что вам нужно лечь рядом с этим несчастным человеком. Нет. Но укорить себя есть за что. Да, это тяжело нести – со всех сторон мы увидим этот наш недостаток, наше несоответствие христианскому идеалу и христианской высоте, в которую мы верим… Но только так может родиться покаяние.

И главное из того, что я вам перечислил, – это видеть истину. К сожалению, много людей помраченного ума (их много было и в прошлом, много и сейчас). Например, друг или брат во Христе присылает ролик и говорит: «Слушай, мне тут прислали, посмотри». Вы включаете, с первых слов вы слышите, что там звучит осуждение Патриарха или Священноначалия, наших Архиерейских Соборов или совокупно нашего епископата, – выключайте ролик, и все: там нечего смотреть, это лживый ролик, он лжет так, как лгал сатана Еве в раю, чтобы ее погубить. Этот ролик хочет погубить ваши души. Будьте трезвыми.

И если бы вы внимали канону Андрея Критского, то всякий раз, слыша что-либо подобное (пришел человек и говорит: «А я такое знаю про нашего Патриарха, или про нашего Владыку, или про нашего священника, сейчас я тебе расскажу!»), скажете: «Все, иди, я слушать тебя не буду – ты меня, как Еву, погубишь, ты хочешь сказать мне ложь, хочешь меня погубить! Если Хам был осужден за то, что посмеялся над наготой своего отца, уничижил его (вроде бы не обманывал – отец действительно лежал нагой), что же будет с человеком, который клевещет, выдумывает недостатки, ищет чужие грехи, а не только над реальностями смеется? Если даже над реальными посмеяться, и то будешь осужден, а если ты их еще и выдумываешь, то что с тобой будет, на что тебе надеяться? Какая разница, какого ты роду-племени и какие у тебя мнимые или не мнимые добродетели, если ты не понял главного, что на самом-то деле правильное отношение к жизни – это когда ты видишь собственные грехи и видишь добродетели окружающих тебя людей?» Если вы это видите, вы правильно живете, если в вас этого нет – око еще грязно.

 

7 песнь, 1 тропарь: «Исчезоша дние мои, яко соние востающаго; темже, яко Езекиа, слезю на ложи моем, приложитися мне летом живота. Но кий Исаия предстанет тебе, душе, аще не всех Бог?»

Вспоминается один очень ценный эпизод из Ветхого Завета, из Книги Царств, параллельно еще в Книге пророка Исаии этот эпизод звучит (немного с дополнительными обстоятельствами). Жил-был очень благочестивый царь Езекия, и в те дни Езекия заболел смертельно. И пришел к нему пророк Исаия, сын Амосов, и сказал ему: так говорит Господь: сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь, не выздоровеешь … Езекия поворачивается к стене, начинает плакать: «Я очень мало прожил, Господи, я хочу пожить еще». Исаия еще из дворца не успел выйти, как Бог открывается ему и говорит: «Иди вернись, скажи, что Я ему еще прибавил годы жизни, пусть живет» – и пророк вернулся и говорит царю: «Ты будешь жить».

Понимаете, что может сделать смиренная молитва обыкновенного человека? Ну, пусть царь, – но он обыкновенный человек, не пророк, не преподобный, не святитель, просто царь. Всего лишь плакал, просто плакал, повернувшись к стене, как ласточка, пищал. Знаете, как больной человек ноет, скулит? Так и царь пищал, рыдал, ревел, стенал, стонал – и Бог услышал человека. Не потому, что он какие-то обеты ему давал или что-то обещал. Нет. И более того, Езекия останется живой, много бедствий принесет потом людям, но человек Его попросил, и Бог его услышал.

Так почему же нас не слышит? А мы плачем? Мы приходим к иконе, поставили свечку и говорим: «Матерь Божия, исцели меня, пожалуйста», немного поплакали, три-четыре минуты, и отошли, а на следующий день уже не придем: мы же попросили – все, хватит. Попросили, не очень много плакали, не очень сильно просили – ну, как можем. И когда к нам приходит врач и говорит: «Нет, бесполезно» – мы сразу в отчаяние: «Ну вот, я напрасно молилась, я-то на Тебя надеялась, а Ты мне не помогла, так и все остальное, ничего не работает, никакой веры нет, все обман, никакие молитвы не помогают, все это неправда». Человек впадает в отчаяние, иногда даже из-за этого отчаяния может закончить жизнь самоубийством. Так ведь?

А Езекии даже не врач предстал, а пророк, через которого Бог сказал: «Сделай завещание, ты умрешь». А человек не верит: «Да не может Бог так сделать, Бога можно умолить» – и начинает молиться Ему. Помните, как женщина-хананеянка?

Ей Христос сказал: «Не буду исцелять твою дочь, иди», а она что делает? Бежит за Ним. Как тут не исцелишь? «Не может такого быть, чтобы Ты – да не исцелил? Нет, исцелишь. Не потому, что я хорошая, не потому, что дочь хорошая,  а потому, что Ты не можешь не исцелить, Ты Бог» – вот это есть вера, которая творит чудеса. Вот это вера: Бог не может отказать человеку, который просит. Заслуживает человек, не заслуживает, есть воля Божия, нет воли Божией – Ты не можешь, потому что Ты Бог.

И вот каждая наша молитва, особенно когда мы просим, должна строиться не на том, какие у нас грехи, достоин я или не достоин просить об этом, – никто ничего не достоин просить, мы про это говорили: «Не достоин небеси и земли, и сия привременная жизни». А когда мы молимся, мы должны думать о Том, Кого мы просим: не о том, кто просит, а Кого мы просим.

Мы просим Бо