Великий покаянный канон Андрея Критского

 ПОНЕДЕЛЬНИК

 

1 песнь. 3 тропарь: Первозданнаго Адама преступлению поревновав, познах себе обнажена от Бога и присносущнаго Царствия и сладости, грех ради моих.

 

 «Первозданного Адама преступлению ревнуя, я познал себя обнаженным от Бога, обнаженным от вечного Царства сладости из-за моих грехов». Говорю по-русски второй раз, примерно адаптируя текст для понимания. То есть часто можно слышать, что человек так говорит: вот Адам, ну что же он за человек такой, не мог он, что ли, поступить по-нормальному, кто его тянул есть этот плод, честное слово? Вот я, например, в пост воздерживаюсь. Не мог, что ли, он воздержаться?! По наивности чаще всего человек так думает или говорит в сердцах: что же я из-за тебя, Адамушка, мучаюсь-то, а? Скажи мне, почему я из-за тебя страдаю?

Этот третий тропарь, практически самое начало, говорит: нет, на самом деле каждый из нас делает то же самое, причем он-то сделал один раз, а мы делаем на день не один раз! А по жизни – так кто это считал? Только бес считает, сколько мы делаем каждый раз то же самое, что сделал Адам. Потому что каждый раз мы, греша, повторяем путь Адама. Хорошо, ветхозаветный человек может оправдаться и свалить все на Адама. С трудом, но может попытаться. Христианин – не может. С него первородный грех снят. Он крещен в купели, поэтому ответственности Адама у него нет. Он сам отвечает за свои грехи, никто его не толкает грешить. Он грешит сам по себе, потому что он хочет этого, потому что не верит Богу, потому что не слышит Его заповедей, не исполняет их. Потому что ему так нравится. Кого-то, может, и женщина соблазняет – мол, пойдем купим что-нибудь ненужное в очередной раз. Но мужчина и сам, без всякой женщины, может согрешить. Она ему для этого не нужна. В машинах женщина все равно не понимает, он сам покупает себе очередную машину, не имея в этом никакой нужды, просто потому, что хочется и есть возможность.

Да это просто пустяки… Осуждаем, завидуем, лжем, обманываем, лукавим. Мы все знаем, что этого делать нельзя. Буквально так люди иногда сами говорят: я знаю, что это грех, но по-другому не могу. Я понимаю, но что я могу сделать? Таким образом, не надо ни на кого сваливать вину. Покаяние – это важно, это принципиально важно. Покаяние начинается с того, что, встав перед лицом Бога, я говорю: во всем, что сейчас происходит со мной, виноват я. И только я. В этом не виновата моя жена, мои родители, моя Родина, мой президент, мой батюшка, моя Церковь и тем более Бог. В этом никто не виноват. Все, что в моей жизни сейчас есть, от уровня образования и греховности до уровня зарплаты и интеллекта, – все это моя вина. Даже болезнь, даже рак – я за это отвечаю. Все, что есть во мне, – это моя ответственность. Все плохое. А все, что есть хорошего во мне, – это, Господи, Ты мне дал. Пока человек эти простые вещи не усвоит, никакого покаяния в нем не начнется.

Возвращаюсь к этому тропарю. Ведь почему мы познаем, что мы греховны? Потому что мы обнаженные от Бога. Мы можем спорить, кто-то говорит. Вы не поверите, но есть люди, которые утверждают, что грехов у них нет. Причем живущие в нашем городе, в нашей стране – они искренне верят, что грехов у них нет. И они честно говорят, что не знают, в чем каяться. «Положа руку на сердце, могу сказать: не знаю. Может, Вы мне поможете, но я за собой грехов не чувствую». И действительно, начинаешь спрашивать какие-то грехи (не буду говорить – какие), человек отвечает: этого не делал; и этого тоже. Я самые страшные грехи говорю – человек не делал. После трех-четырех вопросов я уже начинаю понимать, какие у него есть грехи, но его уже не спрашиваю: зачем ломать человека? Пусть он остается в своем убеждении.

Но есть очень простой факт, который скрывается как раз в этом тропаре. Если ты не имеешь грехов, тогда ты должен иметь Бога. Ты должен нести в себе Бога. Ты должен быть облечен в Него. Я, глядя на тебя, должен увидеть в тебе Христа. Но я не вижу, позволь. Я вижу совсем другое – очень слабого, немощного человека, но не Христа. Не сияет свет Божественной любви в твоих глазах. Не сияет там кротость, милость, чистота сердца, любовь ко всем и прочее. То есть человек не облечен во Христа. И наша обнаженность от Христа и есть свидетельство того, что мы грешны. Об этом и говорит здесь Андрей Критский – что на самом деле наша обнаженность свидетельствует против нас. Если бы мы были необнаженными, то Он покрыл бы наше естество. А мы же оделись этой одеждой, да? Когда? В крещении. Помните, поют: Ризу мне подаждь светлу, одеяйся светом яко ризою, Многомилостиве Христе Боже наш. То есть: дай мне светлую одежду, Ты, Одеянный в свет. И Он дает нам эту одежду, и знаком этого является белая рубаха, которую надевают.

Мы в свет одеваемся, но этого света в нас не видно. И мы, обнаженные от света, лежащие обнаженными, понимаем, что мы грешники – такие же, как Адам. И мы боимся Бога, стыдимся Его, не уповаем на Него. Скажи нам кто-нибудь слово – мы так же, как Адам, прячемся под кустиком: я в домике! я не виноват! Как только заслышим приближение правды, прячемся от нее. Господи, это не я, она виновата! Он виноват, они виноваты, оно виновато! Так же, как Адам. И это обнаженность... Адаму не надо было доказывать, что он грешник, он это почувствовал сразу. И мы чувствуем. Не имея дерзновения перед Богом, прячась от Него, обвиняя других, мы тем самым свидетельствуем, что лежим в обнаженности греха. Мы грешники. Если бы мы облеклись во Христа, то имели бы дерзновение, мы бы не боялись Его, мы бы любили Его. А любя Его, не боялись бы смерти и любили бы всех людей. Мы бы не обвиняли никого, а только себя. И взяли бы на себя даже ответственность за других, как взял ее Христос. А если в нас всего этого нет, значит, мы обнаженные, мы как тот человек, избитый разбойниками (этот образ тоже будет вспоминаться в каноне Андрея Критского), – все израненные лежим, и некому нам подать помощь. Как говорит канон: Ты Сам, Христе, подойди и подними меня, потому что больше подать помощь некому.

И вот человек должен осознать себя обнаженным перед Богом, лишенным благодати Царства Божьего. И устремиться к тому, чтобы взыскать его. То есть понять, что мы лежим обнаженные, израненные, измученные, лишенные Бога, – и начать кричать. С этого начинается покаяние: Господи, приди, исцели мои раны, покрой мою наготу, спрячь мое безобразие! А вместо этого мы говорим: а давайте-ка будем радоваться. А ничего плохого нет. Ну лежим мы обнаженные… Да не обнаженные, а, так скажем, в адамовой одежде просто. Лежим. Отдохнуть хочется. А чего бы не радоваться? Лежим же. Это просто от того, что человек не понимает, что он обнажен от Бога, лишен благодати, лишен славы Божьей. Он не чувствует даже своего обнажения, поэтому покаяние не начинается. Если мы почувствуем, то оно и начнется.

1 песнь. 4 тропарь. Увы мне, окаянная душе, что уподобилася еси первей Еве? Видела бо еси зле, и уязвилася еси горце, и коснулася еси древа, и вкусила еси дерзостно безсловесныя снеди.

 

«Увы мне, окаянная душа, что ты уподобилась первосозданной Еве! Ибо увидела злой плод и уязвилась жестоко (то есть захотелось тебе его съесть), прикоснулась к дереву и дерзостно вкусила бессловесной снеди». В смысле – не Ева увидела злой плод, а мы увидели злой плод, как Ева. Ева съела плод познания добра и зла, а мы видели злой плод и захотели его съесть. И вкусили его дерзостно, эту бессловесную снедь. Что имеется в виду? Человек, видя зло, видя ложь, грех, может вкусить его, а может не вкусить. А загляну-ка я, что там пишут в Интернете. Интересно как пишут! О, тут какая-то интересная ссылочка, Басков сделал то-то… Интересно, что сделал Басков! Интересно, что он опять там натворил. Посмотрю – о, ничего особенного не натворил. А вот тут новая ссылочка выходит – кто-то с кем-то встретился… Интересно, кто и с кем. Иду дальше по ссылочкам, на часы не смотрю. Так походил, много нового узнал, обогатился этой информацией, просто голова трещит уже от всех знаний по поводу того, кто с кем, где, как, в каком ракурсе. Ой, Господи, время зря потерял, сколько времени… Не так много, часа четыре всего, но ладно. В конце концов, урвал-то не на работе, я же дома. Я на работе этим не занимаюсь, только дома. В принципе, никому не плохо, сел где-то в одиннадцать, все уже спят. По сути дела, только себя сна лишил – и все. Никому от этого не плохо, поэтому ничего страшного. Потом скажу на исповеди, что много в Интернете сижу… И всё.

Нет. Всё не так. Каждая картинка, по которой мы кликнули, каждое скандальное объявление, в которое залезли, – это вкушенный плод. Нам предлагают плод: на, попробуй. Мы знаем, что там ничего нет, мы уже не в первый раз так, не вчера же Интернет нам поставили. Мы уже опытные пользователи, поэтому умеем ходить, мы знаем, что там ничего хорошего нет. Но мы идем. Почему? Слухи, скандалы, ложь послушать, попромывать косточки кому-то. Все равно же там ничего хорошего не напишут. Мы знаем… Пожалуйста, давайте кликнем на картинку с надписью «Лествица» и посидим четыре часа, почитаем. Нет, вместо этого мы будем кликать на эти «плодики». И каждый раз, открывая их, мы их вкушаем. Только почему-то потом после двух таких вечеров (я уж не говорю месяцев) «Лествицу» читать не хочется. Вот не хочу. Согласен еще на жития святых.

Ладно, открою жития святых. Открываю поисковик: жития святых; Дмитрий Ростовский. Выходит рекламка: о, как раз кроватку мне надо. Я потом вернусь, конечно, к житиям, я кроватку хочу посмотреть как раз надо посмотреть и диван. Полистал часа четыре – в «Жития» не залез. Думаю; ну я же по делу, бывает; в следующий раз начну... Но когда я открываю жития через два дня, мне уже их читать не хочется. Мне не хочется. Вообще надоело это все постное, очень хочется почитать роман православный, хороший. Позвонил батюшке, написал сообщение: «Батюшка, что можно хорошее почитать, художественное? У меня уже аскетика не идет». Батюшка пишет: да, есть, вот почитай. Ну все: забиваю в поисковик, буду читать. Опять там вылазит реклама: где-то землетрясение, полторы тысячи эвакуировали, вулкан извергается. О, интересно посмотреть, как там все это происходит. Опять четыре часа просидел.

Думаю: да надоело мне все, с этим Интернетом одни проблемы. Лучше пойду телеканал «Союз» посмотрю. Но пока телеканал «Союз» настраивал, кучу других программ посмотрел. Опять-таки – по своей воле. Я знаю, на каком канале «Союз», но переключать интереснее. Переключаю – тут что-то интересное, тут тоже, дошел до «Союза» – тоже посмотрел немножко. Но каждый раз это вкушенный из-за любопытства плод. Он насыщает меня плотью. Не духом, а плотью. И поэтому душа, насыщаясь плотью, совершенно в плоть и падает. Она становится плотью, а не духом. Мы не замечаем этого. Мы там зацепились за обложку, там красивая девушка прошла в короткой юбке, тут стоит классный лимузин… Я его не куплю сроду, у меня денег нет, но посмотреть-то можно.

Посмотрел тут, тут, тут – и это всё плоды, которые я срываю с дерева. И они оскверняют мою душу смертью, так же как осквернили душу Адама. Я отравляю свою душу… Почему названо «бессловесная снедь»? То есть пища животных, пища плоти. Потому что вместо того, чтобы питаться духом, я сам питаю себя плотью. Если бы хоть кто-нибудь послушал, поверил и хотя бы неделю понаблюдал за собой, сколько пищи плоти он вкушает! Не макароны по-флотски вредят человеку, не колбаса. Она может отравить только наш желудок и больше ничего. Душа останется неуязвленной. Вредит то любопытство, с которым мы смотрим то туда, то сюда, как глаза и уши расставили, чтобы послушать чужую сплетню. «А вы знаете, наш батюшка что творит-то?» И мы тут же – уши. Не нам говорят, но нам же интересно, я же к нему на исповедь хожу. Надо же послушать, что такое он творит. Услышал. Да ну! Не может быть, думаю. Врет все этот, сплетни собирает, пойду дальше. А мысль разве ушла? Она осталась и разъедает. Мы в первый раз ее отбросили, а второй раз батюшка сказал что-нибудь неприятное, и мысль тут же всплыла: может, правду говорят? Наверное, правду. Больше я к нему не пойду. Я, конечно, не верю тому, что говорят, но лучше я не пойду. От греха подальше.

Вот то, что в наше сознание входит, то, что мы вкушаем, зная, что нельзя, но любопытствуя, соблазняясь. И все это отравляет нашу душу плотью и превращает нас постепенно из существ духовных в существа плоти. Не в смысле в животных, мы животными, к сожалению (хотя многим, может быть, хотелось бы), никогда не станем. Мы можем стать либо достойными людьми, либо существами намного хуже животных. Как справедливо сказал один апологет, не надо обвинять животных в том, чего у них никогда не было. Животные никогда не ведут себя зверски. Зверски ведут себя люди. А животные по-зверски никогда не ведут себя. Они ведут себя обыкновенно. Просто если они хотят есть, они едят, если не хотят есть, – не едят. Если им угрожает опасность, они могут убить. Но издеваться они не будут так, как издевается человек. Мучить они не будут. Душу вытягивать из человека не будут. Мучить ребенка на глазах матери они не будут. Это делают только люди. На самом деле люди могут упасть в состояние ниже скотского. Они могут уподобиться бесам, а вовсе не животным. Как апостол Павел противопоставляет дух и плоть... Обратите внимание, у него к плоти относится идолопоклонство, волшебство, ереси и прочие другие вещи, которые как бы к плоти не имеют отношения. Крайняя степень развития плоти – это бесы. Именно им уподобляется человек, который непрестанно вкушает из-за разных соблазнов и любопытства то, о чем он знает, что нельзя, но делает это. Именно это подталкивает нас ко греху. Именно это обессиливает нас перед грехом. Вы понимаете: не посмотрите телевизор неделю, и вам легче станет дышать. Просто дышать. Если вы не посмотрите телевизор полгода, вам захочется читать. Может, еще не духовную литературу, но читать уже захочется, потому что эта пища перестанет отравлять ваш ум. Но к этому мы еще вернемся.

 

1 песнь. 5 тропарь: Вместо Евы чувственныя, мысленная ми бысть Ева, во плоти страстный помысл, показуяй сладкая и вкушаяй присно горькаго напоения.

Вместо Евы чувственной – то есть я поступил (с точки зрения ума) как Ева, потому что, ощущая во плоти страстный помысел, который кажется мне сладким, я всегда вкушал его горького яда. То есть какой-то помысел приходит и обещает мне сладость. Я думаю: «Вот здорово! Сладкое обещает: знание, наслаждение, богатство, славу. Попробую-ка…» И, попробовав, мы понимаем, что он горький, но вновь и вновь берем и пробуем. Ведь это и есть (тут обозначено) природа страсти как таковой.

Ведь что такое страсть? Каждый знает (ибо я не с ангелами разговариваю): приходит некое пожелание, некий помысел, картинка (каждому своя), именно та картинка, которая мне кажется соблазнительной, то есть сладкой. Кому-то покажи в картинке бутылку водки – его может даже стошнить, скажет: «Какая гадость!» А для кого-то это брань на полгода, чтобы выбросить этот помысел из головы, потому что ему нравится то, что обещает ему картинка. Для кого-то слава ничего не стоит, а для кого-то это страшный соблазн – у каждого свои «идолы» и свои соблазны. Но, показывая нам в помысле эту картинку, мысль или образ, наш враг делает нам так, что эта картинка воспринимается нами как обещающая сладость нам лично. И мы начинаем ее рассматривать, держать. Само рассматривание уже сладко, но помысел говорит: «Чего рассматривать-то? Делай давай! Нечего рассматривать…» И сколько бы раз мы ни обманывались, зная, что потом будет стыдно, и больно, и мучительно, – все равно, когда картинка нам показывается, мы чувствуем сладость от того, что эта картинка нам показывается. Это и есть страсть.

Если человек, как только показали ему соблазнительную картинку в сознании, в мысли, сразу ее отвергает, потому что она есть ложь и зло, – это говорит о том, что у него нет страсти. Если человек отвергает так все помыслы, он называется бесстрастным, у него нет вообще никакой страсти, он только Бога слушает. А мы – страстные, и страстность наша проявляется в том, что показываемый нам помысел кажется нам сладким. И сама эта сладость говорит о том, что мы хотели бы созерцать этот помысел, жить с тем, что он нам обещает.

Мы знаем, что не получится. Да никогда мы не станем богатыми, но хотя бы подумать об этом, помечтать можно? Да, это развивает ревность, зависть, обиду, гнев. «Ну что теперь делать, если мне хочется быть богатым? Ну как вот теперь быть?» – думает человек. Он знает, что все это зло, все это плохо кончится, ему на исповедь идти, Бог этого не одобряет, но приятно погонять этот помысел в сознании: вот было бы у меня… я бы сделал то-то и то-то. Вот эта сладость,

которую мы испытываем от предъявляемого нам помысла, мотива, образа, картинки, и обозначает нашу страсть; это у нас такая страсть. И именно потому, что мы не можем эту сладостную картинку выбросить из головы или сердца, – это и говорит о том, что мы страстны.

Но если мы страстны, значит, мы Бога не любим, потому что Бога надо возлюбить всем сердцем и сладость испытывать только от того, что мы думаем о Нем, помним о Нем и надеемся на встречу с Ним. А если мы испытываем сладость от чего-то другого, значит, наше сердце не предано Богу, мы не любим Бога, мы не в Боге. И за это мучаемся, потому что все, что не в Боге, ведет к смерти. И мы это знаем. И осознать это всей полнотой своего сердца, объявить войну всякому сладостному помыслу, который входит в наше сознание, – вот что от нас требуется.

Конечно, любой нормальный человек скажет: «Да это с ума сойти! Что теперь – ни о чем хорошем не помечтать?» Мечтайте, но покаяние требует правды – мы с этого начинали. И правда такова, что если мы мечтаем о подобных помыслах, мы сами добровольно вкушаем смерть. Потому что эта сладость та же самая по вкусу, что соблазнила Еву в раю, – и она потеряла Бога. Конечно, Бог милостив; мы живем в эпоху Христа, и Он долготерпит. Но если до последнего издыхания мы эту сладость от себя не отвергнем, мы не спасемся, категорично нет. Поэтому Бог долготерпит, посылает нам болезни, скорби, мучительную смерть, чтобы мы успели сказать всем этим сладостям: «Пошли вы вон, я не хочу о вас думать, не хочу вас видеть, я хочу к Богу, больше ничего не хочу». И вся жизнь устраивается таким образом, чтобы человек мог это из себя выкинуть, от всего этого отречься. Потому что если человек не отречется от всего этого, он не может быть учеником Христовым.

1 песнь. 6 тропарь: Достойно из Едема изгнан бысть, яко не сохранив едину Твою, Спасе, заповедь Адам; аз же что постражду, отметая всегда животная Твоя словеса?

 

То есть Адам был достойно изгнан из Эдема, всего лишь не сохранив одну заповедь. А что же тогда будет со мной, когда я нарушаю, отметаю все Твои слова жизни? То есть важно понимать: нам, знающим евангельские заповеди и нарушающим их, на что же надеяться? Если Адам за одну был изгнан из Эдема, что будет с нами, нарушающими множество заповедей?

Скажем, есть вещи, заповедями не регламентированные? Есть. А есть конкретная заповедь: Не суди, им же судом судишь, будешь судим и ты. Все знают, все читали – и судим. Молитесь за обижающих вас, благословляйте творящих вам напасти. Заповедь. Значит, если мы не молимся за обижающих нас, а, наоборот, проклинаем их, если мы не благотворим, а обижаемся на них, то мы нарушаем заповедь. С чего же мы решили, что Адама выгнали из рая, а с нами ничего подобного не будет? Почему мы можем наорать на человека и думать, что нам за это ничего не будет? Почему мы можем изменить своей жене и думать, что с нами ничего за это не будет? На каком основании? С чего мы решили? Где у нас обетование, которое бы говорило: спи спокойно, ничего не будет? Кто нам такое сказал? Никто. С чего мы решили, что можно успокоиться и жить спокойно? Никто не сказал. Почему Адам, нарушив одну заповедь (или, скажем, другие люди типа Давида), наказывались, а мы думаем, что останемся без наказания, нарушая евангельские заповеди? С чего мы решили? Ни с чего. Это просто наша самонадеянность и самомнение. И когда мы вспомним хотя бы те евангельские заповеди, которые мы нарушили в течение только этого дня, нам станет страшно. Но этот страх должен пронзить наше сердце, чтобы нам испугаться и действительно изменить свою жизнь, содрогнувшись перед Богом: «Господи, помилуй!»

Так кто же может спастись? Кто? А никто. Но Бог может спасти любого. Так это Бог, а мне-то на себя надеяться не приходится. Я обречен на погибель, если Бог не помилует меня. Это итог канона Андрея Критского. К этой мысли должен прийти человек: он действительно кругом согрешил, он хуже Адама и хуже многих других, о которых сейчас будут вспоминать. Но Бог может меня спасти не потому, что я хороший христианин, не потому, что я хороший человек, не потому, что я вчера милостыню дал (целых пятнадцать рублей) человеку, а потому, что Он Бог, Он щедр, Он милостив, Он пришел в мир грешников спасти, от них же первый есмь аз. Слава Богу, я грешник. А не так, как в притче о мытаре и фарисее: слава Богу, я не грешник – и тогда все получается плохо.

2 песнь. 4 тропарь: Вообразив моих страстей безобразие, любосластными стремленьми погубих ума красоту.

 

То есть буквально: я вообразил безобразие моих страстей (не значит в воображении, а как бы осуществил в жизни), потому что всегда увлекался любосластными стремлениями,

то есть как раз стремился к сласти, к тем картинкам, которые внушают мне определенную приятность. У каждого они свои. И вот этими стремлениями к сладости, к приятности своих переживаний я и погубил красоту ума.

Ум человеческий светел. Насчет красоты Макарий Великий однажды сказал, что никогда ничего не видел красивее души человеческой. Мы этого не видим, но то, что мы можем почувствовать, – это красота ума, свет ума. Человеческий ум по естеству светел. Это особенно видно, например, в простых верующих бабушках. Их все меньше становится. Но бабушек и вообще меньше становится, они естественным образом перемещаются на другое место жительства. Целое поколение уходит. Мне очень жаль, но время неостановимо, к сожалению, ничего не сделаешь с этим. И я очень благодарен Богу за общение с моей бабушкой, которая была 1903 года рождения, и с ее современниками той еще, старой закваски. Удивительные люди! Не имея никакого образования, но прожив тяжелую жизнь с верой, они имели необыкновенно светлый ум, потрясающе светлый. То есть я, такой образованный (уже студент тогда был), грамотный, считающий, что все знаю, все умею (как все студенты думают), всегда чувствовал, что перед этой простой светлостью мой ум какой-то неправильный, что ли. Какой-то я убогий по сравнению с моей бабушкой, которая хоть и умела читать, но книжек никогда не читала. Когда стали выходить Евангелия, она просила: «Почитай мне, внучок, Евангелие». То есть она не имела никаких книг, все советское время прожила, но вера, терпение (и не знаю, что еще) сделали ум этих людей необыкновенно светлым. Они четко распознавали ложь, обман, когда их пытались обмануть, и четко и прямо говорили: «Уйди, мне это не надо». Они четко понимали, когда идет какое-то зло, они его чувствовали, но при этом были милосердны и кротки, не осуждали, не злословили, не судачили на лавочках, да и некогда было, работы у всех было много, каждый ведь работал до последнего, пока силы были.

Так вот, эту красоту ума мы своими любосластными стремлениями погубили, она у нас тоже когда-то была, когда мы крестились. Бог обновил наш ум, но, постоянно умом обращая внимание на те сладкие помыслы, которые возникают в нашем сознании, на те картинки, баннеры, меню, витрины магазинов, все те соблазны мира, которые окружают нас, – всякий раз устремляясь к этому соблазну, мы пятнали наш ум, не замечая этого. И вот мы пришли к тому, что наш ум запятнан, он черный.

Вот если я свои очки заляпаю (а это часто бывает), да еще дети приложат к этому руку, – я ничего не вижу, надеваю – и как слепой. Ничего не вижу. Думаю: «Что ж такое, почему люди такие мутные, не могу разглядеть? А, вон что, надо очки протереть, они все заляпаны». А так бывают иногда заляпаны! Особенно младшенький так сделает, что надо специальное средство, чтобы промыть очки, обычной тканью не протираются, только размазываешь жир, который там, ничего не видно, даже еще хуже стало. Надо специальную жидкость, специальную салфетку, и очки станут такими, что все хорошо будет видно.

И вот то же самое с нашим умом: он весь заляпан, он ничего не видит. Приходит человек, говорит ложь, мы верим – еще заляпали. Приходит другой человек, сказал еще ложь, мы опять поверили – опять заляпали. И так, вляпываясь из одной лжи в другую, мы в конце концов дезориентированы полностью, начинаем говорить, что то, что является злом, – это хорошо, замечательно, прекрасно, лучше ничего нет. «Да как же ты это говоришь, ведь, по этой идее, тебя убить должны?» – «Меня убить? Правда, что ли? Я не понял, что меня убить хотят, что я за собственное убийство голосовал». Потому что ум заляпан и ничего точно не понимает.

И вот у нас всех заляпанный ум, и мы не видим ни себя, ни других, ни Бога. А все это произошло потому, что мы постоянно стремимся к тем соблазнительным для нас вещам, которые предлагает нам помысел, входящий в наше сознание. Именно по этой причине мы не можем читать духовную литературу, Евангелие, Библию, не понимаем канон Андрея Критского, богослужебные тексты. Конечно, есть там элемент плохой акустики, плохой дикции и сложности церковнославянского языка. Но это только элемент. Если даже перевести все тексты на русский язык и поместить в храм, где идеальная акустика, и поставить человека с идеальной дикцией, – и тогда человек с заляпанным умом ничего не поймет из того, что читается в каноне Андрея Критского. И наоборот, человек с чистым умом в любом храме услышит эти слова и поймет, о чем они, потому что дело именно в очищении нашего ума. А очищается он тем, что как минимум для начала надо перестать его заляпывать, надо не смотреть и не слушать то, о чем мы заведомо знаем, что это ложь, неправда, не имеет отношения к истине, что это запрещено Богом.

Например, берет человек литературу. Не важно – какую (скажем, «Откровения ангелов» или «Жизнь Иисуса» Ренана, или какую-нибудь сектантскую брошюру). Он знает, что это запрещено читать, чувствует даже, что лучше и не надо читать. «А что такого-то? Ну, прочитаю, а что изменится? Ничего не изменится. Ну, только ролик посмотрю, как один дубасит другого – здорово там. Ну, еще один посмотрю, что изменится? Я же никого не дубасил». Но на самом деле пятно на нашем уме осталось, ведь почему мы посмотрели? Приятно. Женщина не будет соблазняться этим, ей гораздо интереснее что-нибудь другое посмотреть, тоже приятное.

И, увлекшись этим, человек именно через приятность, через страсть заляпал свой ум. А потом проходит несколько лет, он приходит уже в церковь, говорит: «Можно что-нибудь почитать?» Ему отвечают: «Вот возьми, почитай». Он открывает: «Ничего не понимаю. Ну ее!» – и ложится спать. И говорит: «Нет, духовная литература не для меня, это слишком сложно, дайте что-нибудь попроще». Да нет же, она для тебя, только ум свой сначала надо отмыть, как я свои очки протираю специальной жидкостью. Отмыть. И эта специальная жидкость есть слезы. Больше ничем ум не очищается: молитвой и слезами, слезами и молитвой. И надо бы поплакать, поплакать, а с другой стороны, перестать заглядывать туда, куда не надо, убрать этот несчастный телевизор…

Вообще на самом деле виноват не сам телевизор и даже не телевидение с его передачами, программами, хотя там есть дурацкие программы, которые вообще нельзя на телевидение пропускать. Что самое страшное в телевидении? Реклама, которая бывает чаще всех программ. И она так сделана, что остается в памяти. Программу мы посмотрели и забыли. А что делает реклама? Она говорит: вот как надо жить! Целый день, что бы ни рекламировали, она говорит: вот так должен жить настоящий человек! Мы не будем покупать эту стиральную машину, мы не будем краситься этой тушью для ресниц, мы не купим эту помаду, мы не будем носить это белье, мы не купим эту рубашку и не купим этот пылесос… Но мы понимаем, что нам уже хочется жить здесь, в этом мире, в этой картинке, в этой реальности. Все христианское уже перевернулось.

Христианин стремится к чему? К горнему. Апостол Павел пишет: «Мы странники и пришельцы на земле, наши отцы всегда были странниками и пришельцами, потому что искали горнего Царства, а здесь ни к чему не прилеплялись». А реклама нас как раз и привязывает: нет, здесь живи, здесь только радость, здесь счастье, здесь комфорт, здесь жизнь. И мы, поскольку сами не читаем, уже думаем: «Да, конечно, надо терпеть, терпеть скудость, терпеть, что нет посудомоечной машины, что нет пылесоса, который засасывает все, включая котенка. Будем терпеть. Трудно, но будем. И коттеджа у нас нет, но мы вытерпим». То есть на самом деле мы, может, и не соблазнимся, но у нас в глубине души-то что? Нам хочется жить так, как показывают в рекламе, но ум говорит: «Нет, так нельзя. Так греховно, так плохо, поэтому жить-то мы так не будем, будем терпеть скудость нашей жизни». И что получается? В глубине души мы хотим жить как все люди, а умом стараемся быть христианами. И это раздвоение нашей души приводит к тому, что все христианское нас вгоняет в уныние, печаль, тоску, депрессию, которые мы мужественно преодолеваем, мужественно терпим, а в глубине души думаем: «Эх, порадоваться бы хоть шашлыками на природе, честное слово, а? Ну когда же все это кончится? Ну хоть раз-то можно съездить, что-нибудь сделать, как-нибудь оторваться по-настоящему; ну один-то раз, не каждый же день?»

И вот в сознании, получается, двоящиеся мысли, как говорит апостол Иаков. Мы как наемники, мужественно идем в Царство Божие, стискивая зубы, но вообще-то не радуясь, не стремясь, а главное – не любя Бога, не любя Иисуса Христа. Потому что мы любим совсем другое. Да нет, мы это не любим, на самом деле мы не любим, именно потому мы и идем ко Христу. Но наше сердце осквернилось этими картинками, этим соблазном, который мы видели, и ум у нас запятнан. И все христианское нам кажется унылым, хотя оно вовсе не таково, а все мирское кажется соблазнительным, хотя вовсе не таково. Это и есть запятнанность ума. И вот для того, чтобы эту запятнанность преодолеть, нужны для начала слезы, молитва, плач и отказ от того, чтобы эти соблазны потоками заходили в мою душу через что угодно: через слухи, через картинки, через телевидение, через Интернет. Просто стоять на страже своего сознания, не впускать ничего соблазнительного, что вызывает у нас это любосластное стремление.

И именно для того, чтобы не впускать все это любосластное в сознание, люди издавна и придумали непрестанную молитву Иисусову. Не для того, как сейчас некоторые думают, а иногда даже говорят, что молитва Иисусова нужна, чтобы достичь высоких степеней созерцания. Да никто никогда ею ради этого, по крайней мере поначалу, и не занимался. Молитва Иисусова нужна для того, чтобы не дать заляпаться уму, чтобы ум постоянно созерцал имя Христово, думал о Христе и о своих грехах и таким образом приобрел бы силу отвергать все те соблазны, которые вызывают сласть.

3 песнь. 2 тропарь: На горе спасайся, душе, якоже Лот оный, и в Сигор угонзай.

 

То есть «спасайся, душа моя, на горе, как Лот спасся на горе, беги (“угонзай” – значит “стремись”, “поспешай”) в Сигор».

Историю помните? Когда Лот бежал из Содома, Бог направил его в гору, и он побежал в гору, иначе сгорел бы вместе с этим городом. Тут такой же образ: «беги на гору, душа, стремись наверх».

Слово «гора» всегда должно вызывать у нас определенное представление, потому что мы сами говорим каждую литургию: Горе имеим сердца. Фраза как раз к этому напрямую относится. То есть сердца мы должны поднимать вверх. Оно такое, сердце. Вот уму подняться не то что легко, но несложно, потому что ум достаточно легкий: он может подумать о Божьем одной мыслью, может подумать о земном одной мыслью. Может так привыкнуть думать о Божьем, что о земном больше не будет помышлять.

Сердце не такое, сердце – плотяное, кровяное, оно здесь живет, и здесь ему все нравится. Березка, сосенка, девушка, дом, река, солнце. Все такое приятное, радостное, греет, пахнет, цветет, благоухает. Приятно сердцу здесь. А то, что там, – оно не знает, оно этого не испытывало. Поэтому сердце надо поднимать. Кто может поднять сердце в душе человеческой? Ум для того и нужен душе, чтобы поднимать ее к небу. А как это сделать? Молитвой. Ум, собранный в молитве, погружается в сердце, берет его за грудки или на рамена (у кого как получится) и несет его туда. Это и делает молитва; молитва приводит к тому, что сердце поднимается вверх, воспламеняется. И, почувствовав горний воздух, почувствовав дыхание духа и пережив сладость общения в духе с Богом, сердце уже не хочет возвращаться на землю, ему уже неинтересно. Но пока оно не почувствует радость богообщения, оно все время будет любить этот мир. Так все святые отцы и говорят.

Поэтому в данном случае он и говорит: «ты спеши, поднимайся в молитве вверх, поднимайся к Богу». Если сердце почувствовало Божественную любовь, на что оно еще сможет променять эту любовь? С нею ничто не сравнится. Поэтому надо, чтобы сердце пережило эту любовь, а это возможно только в молитве.

Поэтому так важна молитва, так важна эта устремленность. Но когда это – молитва. Если же это просто вычитывание какого-то текста, то, конечно, этим занят только в лучшем случае ум, а в худшем – просто язык, больше ничего. И каждый за собой знает, что можно прекрасно перекреститься, сказать: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» – и где-то в районе «молитвами святых отец наших» через полтора часа прийти в себя. Но были вы отнюдь не на небесах; вы решили все свои жизненные проблемы, со всеми переговорили, со всеми переспорили, мысленно побыли со всеми в диалоге. Тем не менее вы молились, язык творил свое привычное дело. «Слава Богу, я сегодня хорошо помолилась». Хотя это не молитва, это было просто вычитывание определенного текста.

А надо учиться молиться. Надо учиться умом в молитве сердце возносить к Богу. И для Великого поста это очень важная вещь, конечно. Молитве надо учиться, но чтобы ей научиться, как говорится в одном месте, Бог дает молитву молящемуся, она просто так не получится. Если ты начнешь молиться как нужно, со вниманием и не бесчувственно, то сердце будет постепенно просыпаться, и однажды благодать Божия канет в это измученное сердце – и человек познает любовь Божию и все мирское для него увянет.

3 песнь. 3 тропарь: Бегай запаления, о душе, бегай содомскаго горения, бегай тления Божественнаго пламене.

 

В данном случае ключевым является слово «бегай». Понятно, в чем смысл. Бегай запаления, то есть такого состояния души, когда душа тлеет похотью. То есть вроде бы человек и не грешит явно, он просто медленно тлеет, побуждает себя рассматривать разные прилоги страстей, может желать воспламеняться, но не позволять сделать какой-нибудь грех. Просто постоянно тлеть, как тлеет какой-нибудь трут. Вот это все приводит к тому, что Божественный огонь, данный нам в крещении, угасает.

Помните, в Священном Писании Господь говорит: «Огонь пришел Я воврещи на землю, и как хочу, чтобы он скорее возгорелся!»

И вот этот огонь благодати дается человеку во время крещения. И если человек с верой приступил ко крещению, этот огонь воспламеняет человека к Богу, у человека ревность (как говорит Феофан Затворник, он использует это слово, и Игнатий (Брянчанинов) иногда использует): человек горит желанием делать Божии дела. Все вы переживали этот период, когда пришли и делали первые шаги в Церкви: вы горели. И любую вещь, соблазн, который отрывал вас от Бога, вы воспринимали просто как преступление, игнорировали это, отбрасывали: «Я этого не буду. Чтобы я это сделал? Да никогда в жизни!»

Но потом, постепенно, вместо этого в нашем сердце начинает тлеть другой огонек – не огонь ревности, не огонь духа, а огонь наших страстей. Мы начинаем томиться этим огнем: хочется того, хочется другого. Когда угасает огонь ревности, воспламеняется этот огонек похоти, страсти, гордыни, тщеславия, обиды, раздражения, зависти, ропота, уныния. Это все тлеет, чадит, и огонь ревности становится все меньше, меньше и меньше и может совсем погаснуть.

Огонь страстей не разгорится – вот в чем беда. Он лучше бы разгорелся. Разгорелся бы огонь страстей так, чтобы пустились во вся тяжкая – Господь изредка такое попускает. Но очень