Идеологический конфликт двух лидеров

Утрате Хрущевым авторитета в глазах Мао Цзэдуна способствовало неприятие вождем КПК нового внутри- и внешнеполитического курса, предложенного Никитой Сергеевичем. К концу 1956 года Мао окончательно утвердился в мысли, что Хрущев губит дело Сталина. Люди, подобные Хрущеву, «не преданы марксизму-ленинизму, - заявил он в речи той осенью, - у них нет аналитического подхода, им не хватает революционного духа». В январе 1957-го он заявил, что советские лидеры «ослеплены жаждой наживы», так что «лучший способ с ними справиться - задать им порку». В том же месяце китайский премьер Чжоу Энлай посетил СССР и Восточную Европу, стремясь сгладить напряжение в отношениях.

На приеме в китайском посольстве Хрущев предпринял попытку сгладить противоречия, назвав Сталина «истинным марксистом-ленинцем». Л. Делюсин, на то момент обозреватель газеты «Правда», составлявший репортаж о приеме, находился рядом. По его воспоминаниям, Хрущев был пьян и часто оговаривался, так что Делюсин был поражен, когда ему приказали подготовить речь советского лидера для печати. По-видимому, заключил он, руководство решило использовать промах Хрущева для налаживания отношений с Китаем. На китайского премьера выступление Хрущева также не произвело впечатления. Советские руководители, заявил он по приезде в Пекин, «зачастую неспособны преодолеть субъективизм, ограниченность мышления и эмоциональность». Они «сосредотачиваются на отдельных изолированных событиях и не стремятся рассмотреть вопрос с различных точек зрения». Им «не хватает способности к предвидению и понимания того, как ведутся дела в мире; даже горькие события прошлого года ничему их не научили». При этом «им недостает уверенности в себе, их мучают тайные страхи, и потому они используют в отношениях с внешним миром и братскими партиями тактику угроз и запугивания».

«Он не предпринял даже попыток самокритики», - докладывал Чжоу, в личной беседе поинтересовавшийся у Хрущева, почему наследники Сталина «отказываются признавать свою личную ответственность». Хрущев ответил на это, что «если бы они не боялись за себя, то могли бы сделать больше, чтобы сдержать развитие ошибок Сталина». Однако, «перед тем как выйти из машины в Московском аэропорту, Хрущев объяснил мне, что такая самокритика, как у нас, у них не возможна и может доставить руководству большие неприятности».

Оппозиция Молотова, Маленкова и Кагановича усугубила потребность Н.С. Хрущева в поддержке Китая. Китайский посол в Москве Лю Сяо заметил, что в начале 1957 г. советский лидер стал особенно внимательным к пожеланиям Пекина. Когда Ворошилов посетил Китай, где его приняли с необычайным гостеприимством, Хрущев завидовал ему - по крайней мере, так говорил принимавшей стороне сам Ворошилов. Однако победа Хрущева над «антипартийной» группой в июне 1957-го отнюдь не порадовала Китай. Как мог такой старый и заслуженный большевик, как Молотов, оказаться во главе «антипартийной группы»? - спросил Пэн Дэхуай, заместитель премьера Госсовета КНР и министр обороны КНР, у советского посла, сообщившего ему эту новость. «Почему вы так это назвали? - продолжал он. Неужели не могли ничего умнее придумать?».

Правда, несмотря на свои сомнения в Хрущеве, Мао Цзэдун поддержал победителя. Осенью 1957-го он совершил свой второй и последний визит в Москву, куда был приглашен вместе с руководителями других компартий на празднование сорокалетия Октябрьской революции. По его словам, в июне 1957 г. Кремль стал свидетелем столкновения «двух линий: одной - ошибочной, и другой - относительно правильной». Согласно свидетельству посла Югославии Мичуновича, переводчик произнес что-то о «двух тенденциях», из которых возобладала «тенденция, проводимая Хрущевым». А что на самом деле сказал Мао, известно только китайцам. По-видимому, что-то понял или о чем-то догадался А. Микоян: он «резко поднялся с места, и выражение его лица было отнюдь не дружелюбным».

Большой диссонанс вызвали рассуждения китайского лидера о перспективах новой мировой войны, по духу полностью противоположные официальному внешнеполитическому курсу Москвы. «Если империализм навяжет нам войну, - говорил Мао, - а у нас сейчас 600 миллионов человек, и мы потеряем из них 300 миллионов, так что же, это ведь война, пройдут годы, мы вырастим новых людей и восстановим численность населения». Если Запад вторгнется на территорию СССР, продолжал он, не следует сопротивляться - лучше отойти за Урал и удерживать оборону год, два, три, пока китайцы не придут русским на помощь. «У меня вызвало удивление, как это Мао может так мыслить, и я не мог дать себе ответа», - рассказывал впоследствии Хрущев.

Поведение Мао в Москве, в отличие от его двусмысленных речей, выглядело вполне однозначно. В отличие от Сталина, Хрущев окружил Мао гостеприимством на высочайшем уровне. Он поселил высокого гостя в роскошном дворце, когда-то принадлежавшем Екатерине Великой, каждое утро заезжал его проведать, сопровождал его на политические встречи и культурные мероприятия. Невозможно было вести себя более «уважительно и дружелюбно», вспоминал личный врач Мао. В ответ Мао буквально источал раздражение и презрение к любезному хозяину. Огромная мягкая кровать в екатерининской спальне ему не подошла, так что он устроил себе постель на полу. Роскошный туалет в ванной тоже не понравился - вместо него Мао пользовался ночным горшком. От услуг двух русских шеф-поваров он отказался и ел только китайские блюда, приготовленные его личным поваром. На представлении «Лебединого озера» в Большом театре отказался занять приготовленное Хрущевым место в ложе, заявив, что предпочитает сидеть «с массами», а почти сразу после начала спектакля покинул зал - как будто, по словам доктора Ли, «сознательно отказывался от контакта с русской культурой».

В личных беседах с китайскими коллегами (которые, разумеется, подслушивались КГБ) Мао то и дело «подпускал шпильки» В адрес своего хозяина. Искренние попытки Хрущева загладить унижение, которому подвергся Мао в 1949-м, обернулись против него. «Видите, теперь они с нами обращаются совсем по-другому, - презрительно говорил Мао. - Даже в коммунистической стране они не могут забыть о том, кто слаб и кто силен. Что за снобы!» Поведение Мао было красноречиво и однозначно. Он обращался с Хрущевым как с «невоспитанным и назойливым дураком», вспоминал Л. Делюсин.

Однако при этом советско-китайские отношения еще осенью 1957 г. казались многообещающими: на ноябрьском Совещании коммунистических и рабочих партий в Москве Мао поддерживал лидерство СССР в восточном блоке; Хрущев в ответ согласился предоставить Пекину образец ядерного оружия и помочь китайцам в конструировании paкет. Однако летом 1958 г. положение изменилось. К этому времени Мао прервал кампанию «Пусть расцветают сто цветов!» и объявил о начале «Большого скачка». А главное - Мао Цзэдун поставил под сомнение право СССР вести к коммунизму другие страны и народы.