Один год из жизни Моржа и «яйцечеловека»

Год 1967-й был особенным годом, не похожим ни на какой другой. Для некоторых это был год высшего расцвета популярной музыки; для многих других это было время, когда весь мир вдруг сразу и основательно поглупел. Для Джона это был период массированного приема ЛСД (позже он говорил корреспонден ту «Роллинг стоун»: «Я, наверное, совершил тогда не менее тысячи «путешествий». Глотал это зелье не переставая»), период создания «Сержанта Пеппера» и нового увлечения мистицизмом во всех его формах. В том же году он превратил сквозную тему своей песни «Тройка слепых мышей» («Three Blind Mice») во всемирный гимн, который точно отразил настроение того момента — «Вам нужна лишь любовь» («Аll You Need Is Love») — и был впервые исполнен «Битлз» перед более чем 150-миллионной аудиторией на первом межконтинентальном концерте «Наш мир», переданном через спутник связи.

Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой был также годом неуловимых, как ртуть, изменений в любовных отношениях публики с «Битлз» — от слепого обожания к истерическому поклонению, потом к удивлению и недоумению и, наконец, к открытому презрению после катастрофического провала их телефильма «Волшебно-таинственное путешествие».

Но больше всего 1967 год будет помниться своим Индийским летом (здесь двойной смысл. Indian Summer — Индийское лето — назвали золотую осень (русское «бабье лето») первые переселенцы из Европы в Америку. Согласно русской традиции, следовало бы перевести как «индейское лето», но по-английски двойной смысл заложен именно в одинаковом написании), когда в одночасье в крупных городах мира появилось несметное число хиппи, увешанных бусами и колокольчиками, одетых в экзотические наряды и явно паривших в облаках марихуаны, которые плыли от поп-фестиваля в Монтерее до Сан-Франциско, а оттуда через всю Америку, Европу и Азию к подножию гор в Непале. Это был причудливо расписанный караван грез, кочующий вокруг света под аккомпанемент музыки, созданной взлетом творческой фантазии «Оркестра Клуба одиноких сердец под управлением сержанта Пеппера». В 1963 году появление «Битлз» изменило курс развития рок-музыки; теперь, в 1967 году, рок-музыка получила аттестат зрелости с отличием, когда ленноновские словесные выкрутасы и черный юмор карикатур перешли из его книг на пластинки, в песни, ошеломляющие своими сюрреалистическими образами, и, как пещера Аладдина сокровищами, наполненные аллюзиями и иллюзиями.

К весне 1967 года Джон Леннон поселился в безумно дорогом, роскошно отделанном в стиле «тюдор» поместье Сейнт-Джорджиз-хилл в Уэйбридже, графство Суррей, и стал тем, кого он всегда презирал и всегда будет презирать, — деревенским домоседом. Ему было двадцать шесть лет, он был одним из самых знаменитых людей, которые когда-либо жили на свете, он снялся в трех фильмах, опубликовал две книги и написал несколько всемирно известных песен; для всех, кроме собственного казначея, он был необыкновенно богат. Но его все сильнее и сильнее одолевала скука. Слава и богатство купили ему время, но за это поместили его в чуждую культурную среду. В годы гастролей сесть и подумать было некогда. Теперь же почти ничего не оставалось делать, кроме как сидеть и думать. Мрачная тональность его песни «Нигдешний человек», написанной еще два года тому назад, сейчас точно соответствовала его настроению. Он стал «настоящим нигдешним человеком, что сидит в своей Нигдешней стране и строит всякие нигдешние плавы для никого». В каком-то смысле он уходил в былое одиночество детских лет. Ринго Старр, живший в то время по соседству, чуть ниже по склону холма, рассказывал: «Иногда я поднимаюсь к Джону поиграть в его игрушки, а иногда он спускается ко мне поиграть в мои».

Весной того года вышла пластинка сразу с двумя «ударными» вещами: на одной стороне была песня «Пенни-лейн» («Penny Lane»), написанная в основном Полом, а на другой «Земляничные поля навсегда», созданная Джоном. И хотя обе песни были построены на воспоминаниях детства, их содержание и смысл резко отличались друг от друга. Пол всегда любил вплетать в свои песни какие-нибудь сюжеты, в данном случае — рассказ о пожарнике, о парикмахере, о цветочнице. А Джон теперь погружался в звуковые потоки сознания. В «Земляничных полях» очень много почти бессмысленных строк, но зато одна строка выступает, словно лезвие бритвы из болотной тины словесных выкрутасов, виолончельных всхлипов и рваных ритмов. «Жить удобно, глаза закрыв, все понимая наоборот», писал Джон перед тем, как погрузиться в мир галлюцинаций.

Позже, пытаясь объяснить, как зарождались «Земляничные поля», он рассказывал о школе Армии спасения, которая была расположена позади дома тети Мими на Менлав-роуд в Ливерпуле и куда в детстве он любил ходить слушать оркестр, играющий на поляне для участников различных празднеств; закончив рассказ, он начинал объяснять скрытый смысл своей неловкой от застенчивости поэзии.

Нельзя, однако, исключать и того, что он, как и очень многие поэты, просто поддавался соблазну прочитывать потом в своих стихах нечто большее, чем было в них заложено с самого начала. И хотя одна половина Джона высмеивала старания критики поднять оценку его творчества на более высокий интеллектуальный уровень, другая половина — несостоявшегося интеллектуала — была этому рада.

Почти всю весну и начало лета 1967 года заняло производство и выпуск альбома «Сержант Пеппер». Как всегда, деловитым и энергичным проявил себя Пол, однако в этом альбоме именно песни Джона и созданные им образы опрокинут все привычные представления и вызовут восторг критиков. Впрочем, к тому времени в отношении публики к «Битлз» произошел значительный сдвиг. Теперь уже и Пол признался журналистам, что пробовал ЛСД, а Джон своей строкой в песне «Один день из жизни» «Мне хотелось включить тебя» (tо turn on — в данном случае имеет жаргонное значение: привести человека в состояние наркотического опьянения) встретил повсеместно осуждение людей самых разных возрастов, увидевших в нем Крысолова, заманивающего детей наркотиками.

Оглядываясь назад, можно, пожалуй, сказать, что беспокойство публики имело основания — по крайней мере наполовину. С тех пор как истеблишмент тесно прижал «Битлз» к своей груди, каждая их выходка праздновалась в прессе как еще один пример экстравагантности четверки длинноволосых любимчиков; молодежь всего мира призвали обратить внимание на их трудолюбие, на их пахнущую шампунем опрятность и внешнюю приличность. Поэтому, когда та же четверка молодых людей, выходящих из-под контроля Брайана Эпстайна, решила говорить сама за себя и на глазах у публики утверждать свой собственный стиль жизни, многим этот стиль показался весьма сомнительным, и улыбки, которыми их повсюду встречали и которые для «Битлз» за последние пять лет стали единственной картиной мира, были уже не столь приветливы.

С моей точки зрения, «Сержант Пеппер» не был лучшим созданием «Битлз», но время его появления, поразительное предвидение ими перемен в настроениях публики сделали этот диск вехой в истории поп-музыки — отметкой, с которой каждый музыкант мог начать прокладывать свой собственный курс.

Песни этого диска раскрыли новые просторы видения в творчестве Джона и Пола. И как бы Джон ни отшучивался от похвал своей песне «Для бенефиса мистера Кайта» («Being for the Benefit of Mr.Kite»), называя ее ворованной добычей,— все до единой строчки было списано со старинной афиши, увиденной им в антикварном магазине, — в глубине души он гордился своей способностью превращать нечто абсолютно несуразное в очень умную, поэтичную песню, а ту антикварную афишу, помещенную в рамку, сначала повесил на кухонной стене уэйбриджского дома, а потом на стене дома в Титтенхёрст-парке, в Эскоте.

В то время даже самые доброжелательные и симпатизирующие «Битлз» обозреватели (в том числе автор этой книги) довольно скептически восприняли утверждение Джона, что заглавные буквы в строчке «Люси на небе в алмазах» («Lucy in the Sky with Diamonds») не имеет никакого отношения к ЛСД и что песня на самом деле написана под впечатлением картинки, которую принес из детской группы четырехлетний Джулиан. Однако упорство, с которым Джон все последующие годы настаивал на том, что произошло абсолютно случайное совпадение, в конце концов достигло цели. На этом диске песни Пола «Когда мне будет шестьдесят четыре», «А друзья мне немного помогут» («With а Little Help from My Friends») и «Она уходит из дома» («She's Leaving Home») были сильнее своей мелодией и юмором, и все-таки самой новаторской была песня Джона (средняя часть сделана Полом) «Один день из жизни». Текст ее — это в основном надерганные из газеты «Дейли мейл» строчки и намеки на участие Джона в фильме «Как я выиграл войну», но вся аранжировка в целом производит впечатление почти экклезиастского красноречия. Лично для меня — это самая представительная из всех работ «Битлз», идеальное слияние двух отдельных, но равных вкладов Леннона и Маккартни.

Когда в мае того года «Сержант Пеппер» был выпущен в свет, на радиостанци ях возник небывалый ажиотаж в борьба за право первыми передать его в эфир. Несмотря на гладко обтекаемую рецензию в «Нью-Йорк таймс», диск имел потрясающий успех. Рок-музыка овладела новой грамотой. Под музыку из «Сержанта Пеппера» нельзя было танцевать: надо было просто слушать. «Слушай слова, парень», — настойчиво повторял Леннону три года тому назад Боб Дилан, проигрывая для него гибкую пластинку со своими самыми новыми в то время песнями. «А я никогда не слушаю слова», — отвечал Джон. Наверное, он немного лукавил, но тем не менее действительно особого внимания на текст обычно не обращал. Теперь же оказалось, что он не только слушал стихи: он умел писать их, и они были лучше, остроумнее, более выстраданными, чем все то, что писали его современники. Он уловил в них гедонизм того Индийского лета, проходившего под лозунгом «власть — цветам», и запечатлел все это на черной пластмассе. И сегодня всякий раз, когда заводят «Сержанта Пеппера», сразу же всплывает одно и то же воспоминание — Индийское лето 1967 года.

В то лето казалось, что Лондон с каждым новым днем становится все больше и больше похожим на индийский базар. Если бы кто-нибудь сказал тогда, что в Гайд-парке под апельсиновым небом растут мандариновые деревья, разве нашелся бы хоть один человек моложе тридцати лет, который бы в этом усомнился? На улицах, в метро стоял звон колокольчиков, девушки улыбались, меняя, как в калейдоскопе, выражения глаз, — и никто не осмеливался спросить, чему они улыбаются, цветочная торговля переживала никогда ранее не виданный бум. Ну а вершина всего этого — хихикающий гуру, более известный под именем (хотя и не вполне точным) Махариши Махеш Йоги, который прочел в отеле «Хилтон» серию лекций о благодетельном воздействии его уроков трансцендентальной медитации.

И вот однажды по предложению Джорджа Харрисона Джон и Пол, захватив с собой брата Пола, Майка Макджиэра, отправились на уик-энд в Бэнгор, в Северный Уэльс, послушать мудрое слово святого человека.

Теперь уже никогда нельзя будет выяснить, как глубоко удалось Джону и его друзьям проникнуть в смысл учения Махариши: в воскресенье вечером их курс медитации был грубо прерван. Брайана Эпстайна нашли мертвым в его лондонской квартире. Он умер от колоссальной дозы снотворного. Никакой особой загадки вокруг его смерти не было. Следователь, занимавшийся этим делом, пришел к выводу, что имел место несчастный случай. И все-таки его смерть была симптоматична для тогдашнего состояния дел в группе. Уже несколько месяцев Брайан чувствовал себя все более и более отстраненным от повседневной жизни «Битлз». Никто, например, не пригласил его провести уик-энд с Махариши. Кончились поездки, и он понял, что «Битлз» в нем как в антрепренере больше не нуждаются. Им теперь был необходим энергичный бизнесмен, а в этой роли Брайан никогда особых успехов не проявлял. Одиночество, вызванное, с одной стороны, его гомосексуализмом, а с другой — тоскливым чувством своей ненужности, привело к мучительной бессоннице и депрессии.

Когда «Битлз» уезжали в тот воскресный вечер на машинах из Бэнгора в Лондон, набежавшие репортеры, естественно, желали узнать их первую реакцию, и надо было видеть искаженное мукой лицо Джона Леннона, растерянно щурившегося в телевизионные камеры. Он выдавил из себя несколько банальных фраз, вроде того, что не может поверить в случившееся, но в глубине души, как он потом признавался, испытал страх. Через несколько лет он скажет корреспонденту «Роллинг стоун»: «Я уже тогда знал, что дела наши плохи. И не тешил себя никакими иллюзиями, будто мы способны делать что-либо другое, кроме как играть и петь. Я думал: все. Это п...ец».

Что бы там ни чувствовал Брайан Эпстайн в состоянии депрессии, Джон знал: он все еще был нужен «Битлз». Нужен его успокаивающий и примиряющий стиль управления, которым он держал их вместе, спасая друг от друга.

В октябре состоялась премьера фильма «Как я выиграл войну», встреченного в общем хорошо, хотя большинство критиков признало, что игра Джона оставляла желать лучшего. Его, по-видимому, это не задело. Он уже давно решил, что актерская профессия для него в тягость, и ни в каком фильме сниматься больше не собирался. Интерес к данному фильму зажгла в нем сама тема: это была стопроцентная антивоенная комедия. «Я ненавижу войну, — говорил он. — Если она опять начнется, я не пойду воевать и постараюсь убедить всю молодежь, чтобы она тоже не шла. Ненавижу все это бряцание оружием...» Через два года он примется усиленно проповедовать эти взгляды.

В ноябре вышла пластинка с музыкой из битловского фильма «Волшебно-таин ственное путешествие». Сюда вошла песня Джона «Я — Морж» —еще одна прогулка по плутающей в галлюцинациях тропинке, проложенной в «Землянич ных полях»,— песня, составленная из слов и случайных строчек, записанных в разное время на клочках бумаги в предыдущие полтора года, музыкально основанная на завываниях в ритмических фазах полицейских сирен и начинающаяся пронзительным обвинением: «Я — это он, как ты — это он, как ты — это я, все вместе мы, значит. Смотри, как бегут, как свиньи бегут, как от пули летят, как я плачу». Это был апофеоз его заколдованности ЛСД. Если читать текст песни буквально, в нем нет никакого смысла. Но двухтонные заклинания и молебствия каких-то зловещих существ в сочетании с отвратительными и часто уродливыми образами производили довольно внушительное впечатление.

От этих образов, взятых в целом, делалось действительно не по себе, но Джону было бы еще больше не по себе, если бы он в то время понял, что отождествление себя с Моржом имело прямо противоположный его намерениям смысл. Он сделал героем песни персонаж любимой им в детстве истории — «Легенды о Морже и Плотнике» из книги Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье». Ему не было известно, что Кэрролл в этой легенде хотел дать аллегорию капитализма (Морж) и социализма (Плотник). Отождествив себя с Моржом, Джон Леннон выбрал не того героя.

В Великобритании «Волшебно-таинственное путешествие» было показано Би-би-си в черно-белом варианте в самое лучшее телевизионное время на святках 1967 года. Реакция как критиков, так и публики была уничтожающей. Никто просто ничего не понял. Все эти месяцы люди предвкушали удовольствие посмотреть веселое, озорное представление любимых мальчиков, без которого рождественские праздники были бы неполными. А вместо этого они увидели нечто сумбурное и устрашающее.

Джон на критику никак не откликнулся. Он предоставил Полу взять всю вину на себя, а позже признался, что получил от этого большое удовольствие. Ведь фильм был в основном детищем Пола. А Джон Леннон к Рождеству 1967 года уже нашел новый интерес в жизни, и это стало для него важнее любой славы, фильмов, стихов, искусства и даже музыки. Ее звали Йоко Оно, и все последующие тринадцать лет будет трудно думать о нем без нее.

Йоко — дитя океана

В оценке Йоко Оно существует две исходные позиции. Для некоторых людей, главным образом старых друзей Джона, это ведьма, околдовавшая самого активного Битла и превратившая его в собственное, слегка сдвинутое зеркальное отражение; она увела его от друзей, от остальных Битлов и заманила в свой мир авангардистской «лажи». Для других — в основном тех, кто знал их обоих уже вместе, — она оказалась именно таким другом и товарищем, который был ему нужен. А истина лежит посередине: Йоко действительно с самого начала упорно добивалась Джона и действительно сделала его счастливым. За исключением «потерянного уик-энда» — восемнадцати месяцев в период между 1973 и 1975 годами — они прожили вместе почти тринадцать лет, то есть почти столько же, сколько он был с «Битлз». А если судить по обращенным к ней любовным песням из последнего альбома «Двойная фантазия» («Double Fantasy»), где каждая его песня чередовалась с ее песней, обращенной с любовью к нему, то не приходится сомневаться: Джон был так же одержим ею перед смертью, как и за десять лет до этого, когда Йоко была самой поносимой женщиной в мире.

Для многих Йоко Оно была и остается абсолютной загадкой. Джона всегда привлекали нонконформисты, а в этом качестве мало кто мог тягаться с Йоко и мало кто мог проявить такую многосторонность личности. Она родилась под знаком Водолея (важная для Йоко деталь) в 1933 году и была старшей дочерью управляющего одним из токийских семейных банков. Ее мать всегда мечтала стать художницей, а стала просто светской дамой — хозяйкой дома. Семья была богатой и влиятельной (отец почти всю вторую мировую войну провел в Индокитае или в Париже), а девочка была не по летам развитой. Мать исповедовала буддизм, отец христианство; гувернантка помимо обычных школьных уроков занималась с Йоко изучением Библии, священных буддийских книг и японской культуры, а также каллиграфией и музыкой.

«Я была вроде домашнего животного, которого кормили информацией, — гово рила потом Йоко. — Они хотели, чтобы я стала пианисткой, и мой отец все время измерял, как широко я могу раздвинуть пальцы. Он сам мечтал быть пианистом и сожалел, что из него получился банкир. Я ненавидела образование, особенно музыку, и иногда, чтобы избавиться от занятий, притворялась, что теряю сознание. Они были очень строги со мной. Я выросла в вере, что Бог видит все, и должна была признаваться матери не только в своих дурных поступках, но и в дурных мыслях. Я никогда не заходила так далеко, чтобы читать комиксы, но помню, когда мне было восемь лет, я пробиралась в кабинет отца и читала взрослые книги, например, «Вишневый сад» Чехова. Ничего непристойного, разумеется, в этих книгах не было, но мать заставила меня признаться, и это было ужасно. Потом, когда я стала старше и получала письма, мать всегда читала их до конца. Если письмо было от поклонника, она обвиняла меня в распущенности и в вольных мыслях».

Когда Йоко исполнилось восемнадцать лет, семья переехала в Нью-Йорк, где ее дядя представлял Японию в ООН. Еще в детстве она любила сочинять стихи и пьесы; теперь, поступив в колледж Сары Лоренс, чтобы изучать философию («все остальные девушки думали только о том, как бы выйти замуж за гарвардского выпускника»), сразу же села за свою первую книгу. Она называлась «Грейпфрут» и представляла собой сборник абстрактных наставлений, вроде таких: «Представь себе истекающие каплями облака. Вырой яму в своем саду и положи их туда...» или: «Представь себе, что золотую рыбку выпустили плавать по небу». Много лет спустя Джон позаимствует это «представь себе» для песни, которую он будет считать самой прекрасной своей песней.

Все это, конечно, происходило в начале пятидесятых (книга «Грейпфурт» была закончена и опубликована только в 1964 году), когда Джон еще учился в школе. В течение нескольких лет Йоко безуспешно пыталась пробиться в Нью-Йорке как художник: никто не брался ни публиковать, ни выставлять ее работы. Потом, уже в двадцатипятилетнем возрасте, она встретила японского музыканта Тоси Итиянаги и вышла за него замуж. Невеста оказалась девственницей. Тогда были другие времена, говорила она потом.

Брак, в котором всем командовала Йоко, продержался лишь несколько, в целом несчастливых, лет. Она задыхалась в чинной обстановке добропорядочности и начала заводить любовные связи на стороне. В конце концов она предложила своему молодому мужу вернуться в Японию, что он и сделал.

Вскоре после этого Йоко приняла решение: поскольку никто не собирается открывать ее как художника, ей придется сделать это самой. Она сняла чердак, превратила его в студию и начала раз в две недели устраивать хэппенинги.

Случилось так, что эти хэппенинги увидели Джон Кейдж, Пегги Гугенхайм и Макс Эрнст (Джон Кейдж - американский композитор-авангардист. Пегги Гугенхайм - член семьи известных американских меценатов. Макс Эрнст - немецкий художник, один из основоположников дадаизма) после чего ей предоставили возможность устроить персональную выставку в одной из галерей на Мэдисон-авеню, где публике, в частности, предлагали поджечь картину (чаще всего чистое полотно) и смотреть, как расползается на ней дым. Теперь, когда авангардистские круги художников наконец обратили на нее внимание, она дала концерт в Карнеги-холле и выступила с чтением своих стихов по канадскому радио.

В 1961 году Йоко вернулась в Японию. В состоянии депрессии, вызванной одиночеством и убийственной рецензией на ее работы, она пыталась покончить с собой, и ее положили в психоневрологическую клинику. Однажды ее бывший муж пришел туда к ней со своим другом, молодым американским кинодеятелем Тони Коксом. Между Йоко и Тони начался роман, и как только она вышла из больницы, они поженились. На следующий год Йоко родила первого ребенка, дочь, которой дали имя Киоко.

Первая встреча Йоко и Джона, определившая их судьбу, состоялась в ноябре 1966 года на выставке, которую Йоко устраивала в галерее «Индика» в лондонском Вест-энде. «Индика» была одной из тех многочисленных художественных галерей, которые появились, как грибы после дождя, в процветающем Лондоне середины шестидесятых годов. Джон был приглашен на предварительный осмотр выставки и, так никогда и не вспомнив почему, решил принять это приглашение. В середине зала стояли две раскладные лестницы. По одной из них Джон взобрался на самый верх. На потолке висело полотно с каким-то словом, написанным крошечными буквами, рядом была прикреплена лупа. Джон прочел: «Да». И почувствовал в этом абсолютно положительный смысл. Когда он спустился вниз, то увидел плакат с надписью: «Забей гвоздь». Он спросил у Йоко, можно ли, но она ответила «нет», так как выставка официально открывалась только на следующий день. В этот момент к ним подошел хозяин галереи Джон Данбар, который был когда-то женат на певице Марианн Фейтфул, и посоветовал Йоко разрешить Джону забить гвоздь: ведь Джон — миллионер и поэтому потенциальный финансовый покровитель. Йоко на это ответила, что так и быть, за пять шиллингов пусть забивает. «О'кей,— сказал Джон,— тогда договорились: я даю вам воображаемые пять шиллингов, если вы разрешите мне забить воображаемый гвоздь».

Йоко нашла родственную душу. Позже она рассказывала: «Когда мы с Джоном встретились, я жила со своим вторым мужем, Тони, но в тот момент сразу же подумала: вот человек, с которым я бы не прочь завести роман. Все было так славно и приятно, он показался таким восприимчивым, таким выдумщиком. Я потом долго помнила каждую деталь нашего разговора, хотя и не поняла тогда, что это Джон Леннон. Конечно, я знала про «Битлз», но до этого я слышала об Элвисе, вся эта публика меня не интересовала».

Следующий лондонский хэппепинг Йоко назвала «Танцевальным номером». К этому времени она взяла за правило почти каждый день посылать Джону по почте открытки с наставлениями: «Дыши», или «Стукнись головой об стену», или «Смейся целую неделю». Джон был заинтригован. Таких, как Йоко, он никогда еще не встречал. Она дала ему прочесть свою книгу «Грейпфрут», и он с тревогой стал замечать, что испытывает все возрастающее влечение к этой странной восточной женщине, старше его на семь лет, которая считала, что ее работа так же важна, как его, и требовала, чтоб к ней относились как к равной. Однако их отношения оставались чисто платоническими.

В 1968 году Джон в остальные «Битлз» отправились в медитационный институт Махариши в Ришикеше у подножия Гималаев. На какое-то время Джон даже загорелся идеей пригласить и Йоко, но в конце концов у него все-таки не хватило нахальства взять ее вместе с Синтией. Это сочли бы странным. Ничуть не

 

http://thehuge.narod.ru/connolly_2.htm