Ray connolly «джон Леннон 1940-1980. Биография»

RAY CONNOLLY «ДЖОН ЛЕННОН 1940-1980. БИОГРАФИЯ»

 

 

1981

 

- Ты еще не написал мой некролог? Хотелось бы почитать, когда напишешь. (Джон Леннон — Рэю Коннолли, Декабрь, 1970)

Предисловие

Ровно в половине четвертого в понедельник 8 декабря 1980 года в моем рабочем кабинете на улице Холланд-парк в Лондоне раздался телефонный звонок. Звонила Йоко Оно из Нью-Йорка.

— Привет, Рзй. Так ты когда хотел бы приехать брать у нас интервью? — спросила она.

— Как насчет завтра? — предложил я.

— Великолепно. Чем раньше, тем лучше, — ответила она, и после короткого обмена светскими любезностями и обычными в таких случаях «до завтра» мы попрощались. Переговоры об этом интервью велись уже полтора месяца.

На следующее утро в полшестого телефон зазвонил уже в спальне. Я сразу же подумал, что это опять Йоко, что у них снова какие-то неувязки и мне надо отменять поездку в Штаты. Но оказалось, разбудил меня приятель из «Дейли мейл» на Флит-стрит ¹.

— Рэй... мы только что получили сообщение... Джона Леннона убили. Я решил позвонить тебе.

Сбежав вниз, я включил радио и стал ждать подтверждения. В шесть тридцать я начал писать некролог, который обещал показать Джону десять лет тому назад.

Джон Леннон был хамелеоном рок-музыки. Каждому он представлялся таким каким хотелось его видеть. Это был и бунтарь, и рок-звезда, и герой рабочего класса; это был мальчик из обычной средней школы, который считал себя гением но не сдал ни одного выпускного экзамена. Это был и психоделический Морж² из знаменитой легенды, признавшийся однажды, что совершил в буквальном смысле «не одну тысячу» наркотических «путешествий», и изощренный острый ум, который мог ранить словом; неизменно щедрый жертвователь в поддержку любого дела — гиблого, стоящего, сомнительного, какого угодно — и не менее щедрый даритель чаевых; капризный кумир «масс-медиа», одержимый фанатик саморекламы и спрятавшийся от мира отшельник; гамбургский хули -

                ¹ На этой улице находятся редакции большинства крупнейших английских газет, поэтому ее название стало употребляться в переносном смысле для обозначения английской прессы вообще. (Здесь и далее прим. перев.) ² Морж — персонаж «Легенды о Плот-нике и Морже из книги Льюиса Кэррол-ла «Алиса в Зазеркалье». (В некоторых пе-реводах не Морж, а Тюлень). Психоделия-галлюцинатор ное мироощущение.  

ган и «постельный» борец за мир3; «яйцечеловек» 4 из «Волшебно-таинственно го путешествия» («Magical Mystery Тоur») и «Нигдешний человек» («Nowhere Man») из особняка в зоне обитания биржевых маклеров. Джон Леннон почти половину своей жизни прожил под постоянным, часто восхищенным, иногда презрительным взглядом «масс-медиа». И такую жизнь выбрал сам. В детстве он прикидывал, не пойти ли ему в журналисты, потому что «хотел стать писателем, а журналистика была единственным видом писательс кой деятельности, к которому мог... — ну хотя бы стремиться — человек моего социального происхождения». В зрелом возрасте интерес к журналистике, к возможности манипулировать ею в собственных целях превратился у него в одержимость. Уже в самом начале своей битловской карьеры он понял, как надо обращаться с прессой, чтобы получить широкую, к тому же бесплатную рекламу, и редко упускал возможность в очередной раз привлечь к себе внимание. С журналистами он держался дружелюбно, прекрасно понимая их роль и трудности избранной ими профессии. Почти всегда его ответы были насыщены самыми «цитатными» высказываниями и шокирующими комментариями: он бросал их как куски мяса, инстинктом чувствуя, из чего делаются газетные заголовки. Возможно, он это еще не совсем сознавал в 1966 году, когда в беседе с Морин Клив заявил, что «Битлз» «популярнее Иисуса» (пожалуй, это был один из самых очевидных трюизмов того десятилетия), но к 1969 году, когда на одной из пресс-конференций пошутил, что остался при последних 50 000 фунтах, он уже ясно видел заголовки в завтрашних газетах. Между 1967 и 1972 годами я освещал деятельность «Битлз» и все с ними связанное для лондонской «Ивнинг стэндард», поэтому ко мне поступали самые разные материалы о Ленноне, но все — с сенсационными заголовками. И хотя в течение нескольких лет Джон и Йоко высказывали мне свои дружеские чувства и симпатию, я понимал, что в значительной степени я был ценен для них как сочувственно внимающее ухо с Флит-стрит. Когда Джон тайно обвенчался с Йоко в Гибралтаре, «Ивнинг стэндард» получила исключительное право на публикацию этой новости; когда Джон вернул обратно медаль Члена ордена Британской империи, он позвонил мне и сказал об этом задолго до того, как пришло сообщение от «Эппл»5 и из Букингемского дворца; зато, когда он решил уйти из ансамбля, я сделал то, что он просил, то есть сидел на этой новости и молчал четыре месяца, а это был несомненно самый сенсационный материал, какой мне когда-либо доводилось получать за все годы моей репортерской работы. (Как, впрочем, оказалось, мы оба просчитались. Я упустил исключительный, раз в жизни выпадающий случай, а Джон проклинал себя за то, что уступил Полу сомнительную честь первым оповестить мир о конце «Битлз»,— такая вот насмешка судьбы: ведь именно Пол больше всех и дольше всех старался сохранить их поющее товарищество.)
	3 В конце 60-х годов Джон Леннон и Йоко Оно устраивали своеобразные демонстрации протеста: целую неделю, например, не вставали с постели, принимая журналистов и давая интервью. 4 Egg Man — словосочетание из песни «I Am the Walrus», придуманное Ленноном. Смысл не ясен (может быть, «человеческий зародыш»). 5 «Apple» — корпорация, созданная группой «Битлз» в 1968 г.

Эта книга не претендует на рассказ о жизни Джона Леннона с позиции «я при этом присутствовал» — главным образом потому, что по большей части я «при этом» не присутствовал. Когда в 1971 г. Джон и Йоко переехали в Америку, мы продолжали поддерживать чисто символическую связь, время от времени обмениваясь шутливыми письмами, а с 1976 года я, как и большинство журналистов, полностью потерял все контакты с ними. Поэтому мне пришлось в чем-то положиться на работы других журналистов, на память главных действующих лиц, которые рассказывали мне о своей жизни, ну и на некоторые книжные тексты. И все-таки везде, где это было возможно, я использовал свое знание из первых рук и рассказы очевидцев. Всякий раз, когда я брал высказывания Леннона, приведенные другими авторами, я старался их перепроверить, чтобы быть абсолютно уверенным в их точности, и где мог ссылался на первоисточник. Это оказалось не таким простым делом. Джон Леннон, как и всякий человек, говорил одни и те же вещи по-разному многим и совершенно разным людям. Так, например, когда впервые были опубликованы знаменитые интервью Леннона журналу «Роллинг стоун» (в Великобритании они вышли отдельной книгой в издательстве «Пингвин букс» под названием «Вспоминает Леннон»), многие из нас, кто был рядом с ним в то время, ничего особо нового в этой книге не нашли.

Кроме того, надо учитывать свойство человеческой памяти окрашивать прошлое в более яркие краски, учитывать и то, что Джон Леннон, как и любой из нас, был склонен видеть вещи сквозь призму своего личного восприятия. Поэтому, рассказывая о сложном и горьком периоде распада группы «Битлз», я старался с одинаковым доверием относиться и к версии Джона Леннона, и к версии Пола Маккартни, так как убежден: обе версии в равной степени обоснованны.

Книга эта не дань памяти, это — биография: история жизни человека, которого я хорошо знал на протяжении ряда лет и за чьей карьерой следил почти два десятилетия. Это рассказ о личности, которая отразила переломное время и, может быть, даже чем-то помогла формированию нового. Это — не житие святого, а просто повесть о человеке, который лучше, чем кто бы то ни было, сочинял и исполнял рок-н-ролл. Норман Мейлер сказал как-то, что Джон Леннон обладал гением духа. Я согласен с этим, но это еще не все. Когда он умер, миллионы людей оплакивали смерть друга. Подлинный его гений был в способности к общению. Как дитя своего времени он был совершенен.

Джон Леннон—не просто одна из звезд рок-н-ролла, для которого его трагическая ошибка — сделать целью жизни богатство и славу — обернулась насильственной смертью на пороге собственного дома-крепости. Он не был еще одним Элвисом Пресли, «убитым своими придворными»: для Пресли окружающий мир просто не существовал. Джон Леннон всегда был частью окружающего мира; этот мир питал его творчество, и он изображал его в дерзких образах и мелодиях, которые становились гимнами и колыбельными песнями; он ткал ковры из слов и музыки, и эти ковры, как бы ни был причудлив их орнамент, отмечали ступени не только его жизненного пути, но и нашей жизни тоже.

Когда я впервые начал думать об этой книге, у меня поначалу возникла идея сделать ее наподобие детских раскладных книжек: когда открываешь их богато иллюстрированные страницы, исторические персонажи встают вертикально, располагаясь в трех измерениях. Так я видел жизнь Джона Леннона. Все ступени этой жизни были театральными подмостками или, если хотите, серией живых картин, изображающих героев «масс-медиа» последних четырех десятилетий. Аарон Копленд однажды сказал, что, когда будущие поколения захотят уловить дух шестидесятых, все, что им понадобится сделать, это послушать пластинки «Битлз». Думаю, он прав, но я бы к этому добавил: будущие историки обнаружат, что, сосредоточив свое внимание на изучении жизни Джона Леннона, они будут вознаграждены гораздо более высоким пониманием шестидесятых и семидесятых годов. Все в жизни Леннона, начиная с рождения под бомбами в Ливерпуле и кончая гибелью от пули убийцы прямо напротив Центрального парка, — все служит свидетельством времени.

Охватившую такое множество людей скорбь по поводу его смерти сравнивали по масштабу с трауром по убитому Джону Кеннеди. Многих это удивило, а удивляться, собственно говоря, было нечему. Можно провести некоторые параллели: оба были сравнительно молоды, и оба убиты, судя по всему, полусумас шедшими фанатиками. Оба постоянно находились под беспощадными лучами прожекторов всех средств массовой информации, и оба, казалось, сами несли свет каких-то идеалов. Но если Кеннеди как тонкий политик использовал «масс-медиа», чтобы создавать лестный для себя образ своей личности, то Джон Леннон большую часть жизни предпочитал роль антигероя, выскальзывая из ловушек дешевой популярности и отбрасывая соблазны заманчивого бессмертия. Из Джона Леннона никогда не вышел бы политик. Все политические герои — прагматики. Это их работа. У Джона Леннона не было времени на прагматизм. Он высказывался обо всем и обо всех, не стесняясь в выборе слов, и отвечал за последствия своей вызывающей откровенности. Он был по-настоящему оригинален. Говорил то, что думал, хотя не всегда можно было с уверенностью сказать, что он достаточно думал над тем, что говорил. Но в этом тоже была частица его обаяния. Он ошибался в открытую, вопиюще. А потом ему приходилось с этим жить. И свою жизнь он «делал» сам. Был непредсказуем. Устав от одного образа жизни, он без оглядки и без сожаления круто менял его, оставляя позади все эфемерные подробности прошлого существования.

Когда корреспонденты «Роллинг стоун» спросили его, как он (и Йоко) представля ет свою жизнь в шестьдесят четыре года (кстати, и текст и музыку этой песни написал Пол Маккартни), Джон ответил: «Я надеюсь, мы будем приятной парой старичков, будем жить на берегу моря в Ирландии, или что-нибудь в этом роде, и перелистывать альбомы с газетными вырезками о наших безумствах».

Иногда мне казалось, что он похож на актера, который прикидывает, каков он будет в разных ролях: время от времени эти характеры завладевают им и бросают в бурное море бешеной деятельности, пока их не вытеснит его природная склонность к мечтательности. Он даже давал себе новые имена, подходящие тем образам, которые уживались внутри его многогранной личности. То он был гуру рок-н-ролла, Доктором Уинстоном О'Буги, иногда—Джонандором Йоко. Он был Битлом, но в «Оркестре Гибкой Оно».

При крещении он получил второе имя — Уинстон, а стал одним из Оно.

Он был соткан из явных противоречий. Англичанин до мозга костей, он предпочел последнюю четверть жизни прожить в Америке. «Англичанин имеет неотъемлемое право жить, где он хочет»,— любил говорить он, перефразируя Сомерсета Моэма. Но куда бы он ни ехал, он вез с собой свое «англичанство».

И все-таки самую большую любовь и свободу он нашел среди американцев. Он считал, что из-за его нежелания «соответствовать» английская пресса изображает его этаким придурковатым чудаком. Конечно, он всегда обеспечивал ей хорошие заголовки, но его просто тошнило от условностей, предписывавших придерживаться того образа жизни, который давно уже ничего для него не значил. У него был необыкновенный дар как бы предвидеть перемены в общественных настроениях и выражать их в простых восьмитактных мелодиях. Он справедливо гордился тем, что, когда на Мемориальном кладбище в Вашингтоне проводились демонстрации протеста против войны во Вьетнаме, сотни тысяч людей пели его песню «Дайте миру шанс» («Give Peace a Chance»).

Разумеется, еще слишком рано оценивать вклад Джона Леннона в нашу культуру. Его кампания в защиту мира не имела ощутимых результатов, но через него миллионы людей смогли выразить свои чувства и тревоги. Он был «средством сообщения», с помощью которого многие послания доходили до адресатов. Порой казалось, что это был своего рода пылесос, всасывающий в себя все эмоции общественных движений тех лет и превращающий их в песни.

Иногда он вел себя очень глупо, но никогда не был трусом, никогда не уклонялся от прямой конфронтации с узколобыми. Комик по натуре, он нуждался в зрителях и не мог противиться соблазну показать язык добропорядочным обывателям.

Но этого насмешника легко было ранить хамским заголовком или безжалост ным комментарием. Он и сам был часто безжалостен, но компенсировал это огромной щедростью. Всегда считая себя сыном рабочего класса, социалистом, он говорил, что стыдится своего богатства, и, наверное ради искупления «вины», жертвовал большие суммы денег на самые разные благотворительные цели: по некоторым данным, в последние годы на это уходило десять процентов всех его доходов.

Какая горькая ирония судьбы: он погиб именно в тот момент, когда собирался возобновить свою творческую карьеру. Впрочем, вся его жизнь состояла из иронических противоречий. Он называл «интеллектуальным дерьмом» то, что писали о его пластинках серьезные критики, но именно эта интеллектуальная критика подняла его статус выше статуса обычной рок-звезды. Он настаивал на том, что является прежде всего рок-музыкантом, а потом писал тонкие лирические стихи и обволакивал их нежными, оригинальными мелодиями. Одна из его лучших песен была создана после того, как Йоко сыграла ему «Лунную сонату». «Если бы ты смогла проиграть ее в обратную сторону, — сказал он Йоко, — я бы сделал из этого песню» («Because» из альбома «Abbey Road».). Он был против любой навязываемой религии и относился с подозрением к культу «Битлз», раздуваемому поклонниками, а после своей смерти стал самой обожествляемой звездой.

Доктору Уинстону О'Буги так и не удалось перелистать альбом с газетными вырезками о своих безумствах. А это было бы захватывающее чтение.

Йоко — дитя океана

В оценке Йоко Оно существует две исходные позиции. Для некоторых людей, главным образом старых друзей Джона, это ведьма, околдовавшая самого активного Битла и превратившая его в собственное, слегка сдвинутое зеркальное отражение; она увела его от друзей, от остальных Битлов и заманила в свой мир авангардистской «лажи». Для других — в основном тех, кто знал их обоих уже вместе, — она оказалась именно таким другом и товарищем, который был ему нужен. А истина лежит посередине: Йоко действительно с самого начала упорно добивалась Джона и действительно сделала его счастливым. За исключением «потерянного уик-энда» — восемнадцати месяцев в период между 1973 и 1975 годами — они прожили вместе почти тринадцать лет, то есть почти столько же, сколько он был с «Битлз». А если судить по обращенным к ней любовным песням из последнего альбома «Двойная фантазия» («Double Fantasy»), где каждая его песня чередовалась с ее песней, обращенной с любовью к нему, то не приходится сомневаться: Джон был так же одержим ею перед смертью, как и за десять лет до этого, когда Йоко была самой поносимой женщиной в мире.

Для многих Йоко Оно была и остается абсолютной загадкой. Джона всегда привлекали нонконформисты, а в этом качестве мало кто мог тягаться с Йоко и мало кто мог проявить такую многосторонность личности. Она родилась под знаком Водолея (важная для Йоко деталь) в 1933 году и была старшей дочерью управляющего одним из токийских семейных банков. Ее мать всегда мечтала стать художницей, а стала просто светской дамой — хозяйкой дома. Семья была богатой и влиятельной (отец почти всю вторую мировую войну провел в Индокитае или в Париже), а девочка была не по летам развитой. Мать исповедовала буддизм, отец христианство; гувернантка помимо обычных школьных уроков занималась с Йоко изучением Библии, священных буддийских книг и японской культуры, а также каллиграфией и музыкой.

«Я была вроде домашнего животного, которого кормили информацией, — гово рила потом Йоко. — Они хотели, чтобы я стала пианисткой, и мой отец все время измерял, как широко я могу раздвинуть пальцы. Он сам мечтал быть пианистом и сожалел, что из него получился банкир. Я ненавидела образование, особенно музыку, и иногда, чтобы избавиться от занятий, притворялась, что теряю сознание. Они были очень строги со мной. Я выросла в вере, что Бог видит все, и должна была признаваться матери не только в своих дурных поступках, но и в дурных мыслях. Я никогда не заходила так далеко, чтобы читать комиксы, но помню, когда мне было восемь лет, я пробиралась в кабинет отца и читала взрослые книги, например, «Вишневый сад» Чехова. Ничего непристойного, разумеется, в этих книгах не было, но мать заставила меня признаться, и это было ужасно. Потом, когда я стала старше и получала письма, мать всегда читала их до конца. Если письмо было от поклонника, она обвиняла меня в распущенности и в вольных мыслях».

Когда Йоко исполнилось восемнадцать лет, семья переехала в Нью-Йорк, где ее дядя представлял Японию в ООН. Еще в детстве она любила сочинять стихи и пьесы; теперь, поступив в колледж Сары Лоренс, чтобы изучать философию («все остальные девушки думали только о том, как бы выйти замуж за гарвардского выпускника»), сразу же села за свою первую книгу. Она называлась «Грейпфрут» и представляла собой сборник абстрактных наставлений, вроде таких: «Представь себе истекающие каплями облака. Вырой яму в своем саду и положи их туда...» или: «Представь себе, что золотую рыбку выпустили плавать по небу». Много лет спустя Джон позаимствует это «представь себе» для песни, которую он будет считать самой прекрасной своей песней.

Все это, конечно, происходило в начале пятидесятых (книга «Грейпфурт» была закончена и опубликована только в 1964 году), когда Джон еще учился в школе. В течение нескольких лет Йоко безуспешно пыталась пробиться в Нью-Йорке как художник: никто не брался ни публиковать, ни выставлять ее работы. Потом, уже в двадцатипятилетнем возрасте, она встретила японского музыканта Тоси Итиянаги и вышла за него замуж. Невеста оказалась девственницей. Тогда были другие времена, говорила она потом.

Брак, в котором всем командовала Йоко, продержался лишь несколько, в целом несчастливых, лет. Она задыхалась в чинной обстановке добропорядочности и начала заводить любовные связи на стороне. В конце концов она предложила своему молодому мужу вернуться в Японию, что он и сделал.

Вскоре после этого Йоко приняла решение: поскольку никто не собирается открывать ее как художника, ей придется сделать это самой. Она сняла чердак, превратила его в студию и начала раз в две недели устраивать хэппенинги.

Случилось так, что эти хэппенинги увидели Джон Кейдж, Пегги Гугенхайм и Макс Эрнст (Джон Кейдж - американский композитор-авангардист. Пегги Гугенхайм - член семьи известных американских меценатов. Макс Эрнст - немецкий художник, один из основоположников дадаизма) после чего ей предоставили возможность устроить персональную выставку в одной из галерей на Мэдисон-авеню, где публике, в частности, предлагали поджечь картину (чаще всего чистое полотно) и смотреть, как расползается на ней дым. Теперь, когда авангардистские круги художников наконец обратили на нее внимание, она дала концерт в Карнеги-холле и выступила с чтением своих стихов по канадскому радио.

В 1961 году Йоко вернулась в Японию. В состоянии депрессии, вызванной одиночеством и убийственной рецензией на ее работы, она пыталась покончить с собой, и ее положили в психоневрологическую клинику. Однажды ее бывший муж пришел туда к ней со своим другом, молодым американским кинодеятелем Тони Коксом. Между Йоко и Тони начался роман, и как только она вышла из больницы, они поженились. На следующий год Йоко родила первого ребенка, дочь, которой дали имя Киоко.

Первая встреча Йоко и Джона, определившая их судьбу, состоялась в ноябре 1966 года на выставке, которую Йоко устраивала в галерее «Индика» в лондонском Вест-энде. «Индика» была одной из тех многочисленных художественных галерей, которые появились, как грибы после дождя, в процветающем Лондоне середины шестидесятых годов. Джон был приглашен на предварительный осмотр выставки и, так никогда и не вспомнив почему, решил принять это приглашение. В середине зала стояли две раскладные лестницы. По одной из них Джон взобрался на самый верх. На потолке висело полотно с каким-то словом, написанным крошечными буквами, рядом была прикреплена лупа. Джон прочел: «Да». И почувствовал в этом абсолютно положительный смысл. Когда он спустился вниз, то увидел плакат с надписью: «Забей гвоздь». Он спросил у Йоко, можно ли, но она ответила «нет», так как выставка официально открывалась только на следующий день. В этот момент к ним подошел хозяин галереи Джон Данбар, который был когда-то женат на певице Марианн Фейтфул, и посоветовал Йоко разрешить Джону забить гвоздь: ведь Джон — миллионер и поэтому потенциальный финансовый покровитель. Йоко на это ответила, что так и быть, за пять шиллингов пусть забивает. «О'кей,— сказал Джон,— тогда договорились: я даю вам воображаемые пять шиллингов, если вы разрешите мне забить воображаемый гвоздь».

Йоко нашла родственную душу. Позже она рассказывала: «Когда мы с Джоном встретились, я жила со своим вторым мужем, Тони, но в тот момент сразу же подумала: вот человек, с которым я бы не прочь завести роман. Все было так славно и приятно, он показался таким восприимчивым, таким выдумщиком. Я потом долго помнила каждую деталь нашего разговора, хотя и не поняла тогда, что это Джон Леннон. Конечно, я знала про «Битлз», но до этого я слышала об Элвисе, вся эта публика меня не интересовала».

Следующий лондонский хэппепинг Йоко назвала «Танцевальным номером». К этому времени она взяла за правило почти каждый день посылать Джону по почте открытки с наставлениями: «Дыши», или «Стукнись головой об стену», или «Смейся целую неделю». Джон был заинтригован. Таких, как Йоко, он никогда еще не встречал. Она дала ему прочесть свою книгу «Грейпфрут», и он с тревогой стал замечать, что испытывает все возрастающее влечение к этой странной восточной женщине, старше его на семь лет, которая считала, что ее работа так же важна, как его, и требовала, чтоб к ней относились как к равной. Однако их отношения оставались чисто платоническими.

В 1968 году Джон в остальные «Битлз» отправились в медитационный институт Махариши в Ришикеше у подножия Гималаев. На какое-то время Джон даже загорелся идеей пригласить и Йоко, но в конце концов у него все-таки не хватило нахальства взять ее вместе с Синтией. Это сочли бы странным. Ничуть не

 

http://thehuge.narod.ru/connolly_2.htm

 

RAY CONNOLLY «ДЖОН ЛЕННОН 1940-1980. БИОГРАФИЯ»

 

 

1981

 

- Ты еще не написал мой некролог? Хотелось бы почитать, когда напишешь. (Джон Леннон — Рэю Коннолли, Декабрь, 1970)

Предисловие

Ровно в половине четвертого в понедельник 8 декабря 1980 года в моем рабочем кабинете на улице Холланд-парк в Лондоне раздался телефонный звонок. Звонила Йоко Оно из Нью-Йорка.

— Привет, Рзй. Так ты когда хотел бы приехать брать у нас интервью? — спросила она.

— Как насчет завтра? — предложил я.

— Великолепно. Чем раньше, тем лучше, — ответила она, и после короткого обмена светскими любезностями и обычными в таких случаях «до завтра» мы попрощались. Переговоры об этом интервью велись уже полтора месяца.

На следующее утро в полшестого телефон зазвонил уже в спальне. Я сразу же подумал, что это опять Йоко, что у них снова какие-то неувязки и мне надо отменять поездку в Штаты. Но оказалось, разбудил меня приятель из «Дейли мейл» на Флит-стрит ¹.

— Рэй... мы только что получили сообщение... Джона Леннона убили. Я решил позвонить тебе.

Сбежав вниз, я включил радио и стал ждать подтверждения. В шесть тридцать я начал писать некролог, который обещал показать Джону десять лет тому назад.

Джон Леннон был хамелеоном рок-музыки. Каждому он представлялся таким каким хотелось его видеть. Это был и бунтарь, и рок-звезда, и герой рабочего класса; это был мальчик из обычной средней школы, который считал себя гением но не сдал ни одного выпускного экзамена. Это был и психоделический Морж² из знаменитой легенды, признавшийся однажды, что совершил в буквальном смысле «не одну тысячу» наркотических «путешествий», и изощренный острый ум, который мог ранить словом; неизменно щедрый жертвователь в поддержку любого дела — гиблого, стоящего, сомнительного, какого угодно — и не менее щедрый даритель чаевых; капризный кумир «масс-медиа», одержимый фанатик саморекламы и спрятавшийся от мира отшельник; гамбургский хули -

                ¹ На этой улице находятся редакции большинства крупнейших английских газет, поэтому ее название стало употребляться в переносном смысле для обозначения английской прессы вообще. (Здесь и далее прим. перев.) ² Морж — персонаж «Легенды о Плот-нике и Морже из книги Льюиса Кэррол-ла «Алиса в Зазеркалье». (В некоторых пе-реводах не Морж, а Тюлень). Психоделия-галлюцинатор ное мироощущение.  

ган и «постельный» борец за мир3; «яйцечеловек» 4 из «Волшебно-таинственно го путешествия» («Magical Mystery Тоur») и «Нигдешний человек» («Nowhere Man») из особняка в зоне обитания биржевых маклеров. Джон Леннон почти половину своей жизни прожил под постоянным, часто восхищенным, иногда презрительным взглядом «масс-медиа». И такую жизнь выбрал сам. В детстве он прикидывал, не пойти ли ему в журналисты, потому что «хотел стать писателем, а журналистика была единственным видом писательс кой деятельности, к которому мог... — ну хотя бы стремиться — человек моего социального происхождения». В зрелом возрасте интерес к журналистике, к возможности манипулировать ею в собственных целях превратился у него в одержимость. Уже в самом начале своей битловской карьеры он понял, как надо обращаться с прессой, чтобы получить широкую, к тому же бесплатную рекламу, и редко упускал возможность в очередной раз привлечь к себе внимание. С журналистами он держался дружелюбно, прекрасно понимая их роль и трудности избранной ими профессии. Почти всегда его ответы были насыщены самыми «цитатными» высказываниями и шокирующими комментариями: он бросал их как куски мяса, инстинктом чувствуя, из чего делаются газетные заголовки. Возможно, он это еще не совсем сознавал в 1966 году, когда в беседе с Морин Клив заявил, что «Битлз» «популярнее Иисуса» (пожалуй, это был один из самых очевидных трюизмов того десятилетия), но к 1969 году, когда на одной из пресс-конференций пошутил, что остался при последних 50 000 фунтах, он уже ясно видел заголовки в завтрашних газетах. Между 1967 и 1972 годами я освещал деятельность «Битлз» и все с ними связанное для лондонской «Ивнинг стэндард», поэтому ко мне поступали самые разные материалы о Ленноне, но все — с сенсационными заголовками. И хотя в течение нескольких лет Джон и Йоко высказывали мне свои дружеские чувства и симпатию, я понимал, что в значительной степени я был ценен для них как сочувственно внимающее ухо с Флит-стрит. Когда Джон тайно обвенчался с Йоко в Гибралтаре, «Ивнинг стэндард» получила исключительное право на публикацию этой новости; когда Джон вернул обратно медаль Члена ордена Британской империи, он позвонил мне и сказал об этом задолго до того, как пришло сообщение от «Эппл»5 и из Букингемского дворца; зато, когда он решил уйти из ансамбля, я сделал то, что он просил, то есть сидел на этой новости и молчал четыре месяца, а это был несомненно самый сенсационный материал, какой мне когда-либо доводилось получать за все годы моей репортерской работы. (Как, впрочем, оказалось, мы оба просчитались. Я упустил исключительный, раз в жизни выпадающий случай, а Джон проклинал себя за то, что уступил Полу сомнительную честь первым оповестить мир о конце «Битлз»,— такая вот насмешка судьбы: ведь именно Пол больше всех и дольше всех старался сохранить их поющее товарищество.)
	3 В конце 60-х годов Джон Леннон и Йоко Оно устраивали своеобразные демонстрации протеста: целую неделю, например, не вставали с постели, принимая журналистов и давая интервью. 4 Egg Man — словосочетание из песни «I Am the Walrus», придуманное Ленноном. Смысл не ясен (может быть, «человеческий зародыш»). 5 «Apple» — корпорация, созданная группой «Битлз» в 1968 г.

Эта книга не претендует на рассказ о жизни Джона Леннона с позиции «я при этом присутствовал» — главным образом потому, что по большей части я «при этом» не присутствовал. Когда в 1971 г. Джон и Йоко переехали в Америку, мы продолжали поддерживать чисто символическую связь, время от времени обмениваясь шутливыми письмами, а с 1976 года я, как и большинство журналистов, полностью потерял все контакты с ними. Поэтому мне пришлось в чем-то положиться на работы других журналистов, на память главных действующих лиц, которые рассказывали мне о своей жизни, ну и на некоторые книжные тексты. И все-таки везде, где это было возможно, я использовал свое знание из первых рук и рассказы очевидцев. Всякий раз, когда я брал высказывания Леннона, приведенные другими авторами, я старался их перепроверить, чтобы быть абсолютно уверенным в их точности, и где мог ссылался на первоисточник. Это оказалось не таким простым делом. Джон Леннон, как и всякий человек, говорил одни и те же вещи по-разному многим и совершенно разным людям. Так, например, когда впервые были опубликованы знаменитые интервью Леннона журналу «Роллинг стоун» (в Великобритании они вышли отдельной книгой в издательстве «Пингвин букс» под названием «Вспоминает Леннон»), многие из нас, кто был рядом с ним в то время, ничего особо нового в этой книге не нашли.

Кроме того, надо учитывать свойство человеческой памяти окрашивать прошлое в более яркие краски, учитывать и то, что Джон Леннон, как и любой из нас, был склонен видеть вещи сквозь призму своего личного восприятия. Поэтому, рассказывая о сложном и горьком периоде распада группы «Битлз», я старался с одинаковым доверием относиться и к версии Джона Леннона, и к версии Пола Маккартни, так как убежден: обе версии в равной степени обоснованны.

Книга эта не дань памяти, это — биография: история жизни человека, которого я хорошо знал на протяжении ряда лет и за чьей карьерой следил почти два десятилетия. Это рассказ о личности, которая отразила переломное время и, может быть, даже чем-то помогла формированию нового. Это — не житие святого, а просто повесть о человеке, который лучше, чем кто бы то ни было, сочинял и исполнял рок-н-ролл. Норман Мейлер сказал как-то, что Джон Леннон обладал гением духа. Я согласен с этим, но это еще не все. Когда он умер, миллионы людей оплакивали смерть друга. Подлинный его гений был в способности к общению. Как дитя своего времени он был совершенен.

Джон Леннон—не просто одна из звезд рок-н-ролла, для которого его трагическая ошибка — сделать целью жизни богатство и славу — обернулась насильственной смертью на пороге собственного дома-крепости. Он не был еще одним Элвисом Пресли, «убитым своими придворными»: для Пресли окружающий мир просто не существовал. Джон Леннон всегда был частью окружающего мира; этот мир питал его творчество, и он изображал его в дерзких образах и мелодиях, которые становились гимнами и колыбельными песнями; он ткал ковры из слов и музыки, и эти ковры, как бы ни был причудлив их орнамент, отмечали ступени не только его жизненного пути, но и нашей жизни тоже.

Когда я впервые начал думать об этой книге, у меня поначалу возникла идея сделать ее наподобие детских раскладных книжек: когда открываешь их богато иллюстрированные страницы, исторические персонажи встают вертикально, располагаясь в трех измерениях. Так я видел жизнь Джона Леннона. Все ступени этой жизни были театральными подмостками или, если хотите, серией живых картин, изображающих героев «масс-медиа» последних четырех десятилетий. Аарон Копленд однажды сказал, что, когда будущие поколения захотят уловить дух шестидесятых, все, что им понадобится сделать, это послушать пластинки «Битлз». Думаю, он прав, но я бы к этому добавил: будущие историки обнаружат, что, сосредоточив свое внимание на изучении жизни Джона Леннона, они будут вознаграждены гораздо более высоким пониманием шестидесятых и семидесятых годов. Все в жизни Леннона, начиная с рождения под бомбами в Ливерпуле и кончая гибелью от пули убийцы прямо напротив Центрального парка, — все служит свидетельством времени.

Охватившую такое множество людей скорбь по поводу его смерти сравнивали по масштабу с трауром по убитому Джону Кеннеди. Многих это удивило, а удивляться, собственно говоря, было нечему. Можно провести некоторые параллели: оба были сравнительно молоды, и оба убиты, судя по всему, полусумас шедшими фанатиками. Оба постоянно находились под беспощадными лучами прожекторов всех средств массовой информации, и оба, казалось, сами несли свет каких-то идеалов. Но если Кеннеди как тонкий политик использовал «масс-медиа», чтобы создавать лестный для себя образ своей личности, то Джон Леннон большую часть жизни предпочитал роль антигероя, выскальзывая из ловушек дешевой популярности и отбрасывая соблазны заманчивого бессмертия. Из Джона Леннона никогда не вышел бы политик. Все политические герои — прагматики. Это их работа. У Джона Леннона не было времени на прагматизм. Он высказывался обо всем и обо всех, не стесняясь в выборе слов, и отвечал за последствия своей вызывающей откровенности. Он был по-настоящему оригинален. Говорил то, что думал, хотя не всегда можно было с уверенностью сказать, что он достаточно думал над тем, что говорил. Но в этом тоже была частица его обаяния. Он ошибался в открытую, вопиюще. А потом ему приходилось с этим жить. И свою жизнь он «делал» сам. Был непредсказуем. Устав от одного образа жизни, он без оглядки и без сожаления круто менял его, оставляя позади все эфемерные подробности прошлого существования.

Когда корреспонденты «Роллинг стоун» спросили его, как он (и Йоко) представля ет свою жизнь в шестьдесят четыре года (кстати, и текст и музыку этой песни написал Пол Маккартни), Джон ответил: «Я надеюсь, мы будем приятной парой старичков, будем жить на берегу моря в Ирландии, или что-нибудь в этом роде, и перелистывать альбомы с