Джон Стейнбек Квартал Тортилья-флэт

Джон Стейнбек Квартал Тортилья-флэт

 

 

 

 Перевод И.Гуровой

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

 

Когда я писал эту книгу, мне не приходило в голову, что моих

пайсано можно счесть любопытной или смешной диковинкой, существами,

замученными нуждой или приниженными. Все это - люди, которых я знаю и

люблю; люди, которые превосходно приспосабливаются к окружающей среде.

Такое свойство человеческой натуры зовется истинно философским

отношением к жизни, и это - прекрасная вещь.

Знай я, что этих людей сочтут забавной диковинкой, я, наверное, не

стал бы писать про них.

Когда я учился в школе, у меня был приятель. Мы называли его piojo

[Вошь (исп.)]; у этого смуглого мальчугана, очень доброго и хорошего,

не было ни отца, ни матери - только старшая сестра, которую мы все

любили и уважали. Мы почтительно называли ее "девицей на часок." Ни у

кого в городе не было таких румяных щек, и она частенько угощала нас

хлебом с помидорами. Так вот, в домике, где жили piojo и его сестра,

"девица на часок", кран кухонной раковины был отломан, а труба наглухо

забита деревянной пробкой. Воду для стряпни и питья брали из унитаза.

Для этого на полу рядом с ним стоял жестяной ковшик. Когда вода

кончалась, стоило только дернуть ручку, и запас ее пополнялся.

Использовать унитаз по назначению строжайше запрещалось. Однажды, когда

мы напустили туда головастиков, хозяйка дома как следует отругала нас,

а потом смыло наших питомцев.

Быть может, это - возмутительное нарушение благопристойности. Но я

так не считаю. Быть может, это забавно - забавно, о господи! Я долгое

время приобщался приличиям, и все-таки я не могу думать о сестре piojo

как о - есть ли слово гнуснее? - как о проститутке, а о его

бесчисленных дядюшках, порой даривших нам монетки, как о ее клиентах.

Все вышесказанное сводится в конце концов к тому, что это - не

предисловие, а эпилог. Я написал эти рассказы потому, что они правдивы,

и потому, что они мне нравились. Но литературные мещане отнеслись к

этим людям с вульгарной высокомерностью герцогинь которые жалеют

крестьян, снисходительно над ними посмеиваясь. Рас сказы эти

напечатаны, и взять их назад я не могу. Но никогда больше я не отдам на

поругание приличным обывателям этих хороших людей веселых и добрых,

честных в своих плотских желаниях и прямодушных, истинно вежливых, а не

просто учтивых. Если, рассказав о них, я им повредил, то глубоко

сожалею об этом. Больше это не повторится.

 

                                                  Adios, Монтерей

                                                  Июнь 1937 года.

                                                  Джон Стейнбек

 

ВСТУПЛЕНИЕ

 

 

Это повесть о Дэнни, и о друзьях Дэнни, и о доме Дэнни. Это

повесть о том, как Дэнни, его друзья и его дом стали единым целым, так

что когда в квартале ТортильяФлэт говорят о доме Дэнни, то имеют в виду

вовсе не деревянные стены с облупившейся побелкой, совсем скрытые

разросшимися кустами кастильской роды. Нет, когда там говорят о доме

Дэнни, то подразумевают некое единство, частично состоящее из людей,

единство, от которого исходили радость и веселье, готовность помочь и -

уже под конец - мистическая печаль. Ибо дом Дэнни. был подобен Круглому

столу, а друзья Дэннирыцарям Круглого стола. И это повесть о том, как

возникло их содружество, как оно расцвело и превратилось в союз,

исполненный красоты и мудрости. В ней будет рассказано о рыцарских

приключениях друзей Дэнни, о сделанном ими добре, об их мыслях и об их

подвигах. А в конце этой повести будет рассказано, как был потерян

талисман и как распалось содружество.

В Монтерее, старинном городе на калифорнийском побережье, все эти

истории хорошо известны, их повторяют снова и снова, а иной раз и

приукрашивают. Вот почему этот цикл следует запечатлеть на бумаге, дабы

ученые будущих времен, услышав входящие в него легенды, не сказали бы,

как говорят они об Артуре, о Роланде и о Робине Гуде: "Не было никакого

Дэнни, и никаких его друзей, и никакого его дома. Дэнни - это божество,

олицетворяющее природу, а его друзья - всего лишь первобытные символы

ветра, неба и солнца". И цель этой летописи - раз и навсегда сделать

невозможной презрительную усмешку на губах угрюмых ученых.

Монтерей лежит на склоне холма между голубым заливом и темным

сосновым лесом. В кварталах, расположенных ниже по склону, живут

американцы, итальянцы, рыбаки и рабочие консервных заводов. Но на

вершине холма, где город сливается с лесом, где на улицах нет

асфальтовых мостовых, а на углах - фонарей, укрепились старейшие

обитатели Монтерея, как древние британцы укрепились в Уэльсе. Это и

есть пайсано.

Они живут в деревянных домишках, дворы которых заросли бурьяном, и

над их жилищами еще покачиваются уцелевшие сосны. Пайсано не заражены

коммерческим духом, они не стали рабами сложной системы американского

бизнеса; да она, впрочем, и не слишком стремилась их опутать - ведь у

них нет имущества, которое можно было бы украсть, оттягать или забрать

в обеспечение займа.

Что такое пайсано? Он - потомок испанцев, индейцев и мексиканцев и

еще всевозможных европейцев. Предки его поселились в Калифорнии лет

сто-двести назад. По-английски он говорит, как пайсано, по-испански он

говорит, как пайсано. Если спросить его, какой он национальности, он

негодующе объявит себя чистокровным испанцем и, закатав рукав, покажет,

что кожа с внутренней стороны предплечья у него почти белая. Свою

смуглоту, напоминающую цвет хорошо обкуренной пенковой трубки, он

приписывает загару. Он пайсано и живет на окраине города Монтерея,

расположенной на вершине холма, которая зовется Тортилья-Флэт,

"Лепешечная равнина", хотя это вовсе не равнина.

Дэнни был пайсано, он вырос в Тортилья-Флэт, и все его там любили,

но, впрочем, он ничем не отличался от остальных шумливых ребятишек

квартала. Почти с каждым обитателем Тортилья-Флэт его связывали узы

родства или романтической дружбы. Дед его был важной персоной, ему

принадлежали в квартале два домика, и все уважали его за богатство. И

если Дэнни, подрастая, предпочитал спать в лесу, работать на окрестных

ранчо и с боем вырывать еду и вино у сурового мира, не отсутствие

влиятельных родственников послужило тому причиной. Дэнни был невысок,

смугл и настойчив. К двадцати пяти годам ноги его окончательно

приобрели кривизну, точно соответствующую изгибу конского бока.

И вот, когда Дэнни исполнилось двадцать пять лет, началась война с

Германией. Когда Дэнни и его друг Пилон (да, кстати, "пилоном"

называется придача после заключения сделки - магарыч) услышали про

войну, они располагали двумя галлонами вина. Большой Джо Португалец

заметил блеск бутылей среди сосен и присоединился к Дэнни и Пилону.

По мере того как вина в бутылях становилось все меньше,

патриотизма в их сердцах становилось все больше. И вот, когда вино

кончилось, все трое спустились с холма, нежно взявшись за руки - во имя

дружбы и чтобы крепче держаться на ногах, - и зашагали по улицам

Монтерея. Перед домом, где записывали добровольцев в армию, они

принялись кричать "ура" в честь Америки и поносить Германию. Они

осыпали Германскую империю угрозами до тех пор, пока сержант-вербовщик

не проснулся, не надел форму и не вышел на улицу, чтобы их утихомирить.

В постель он вернулся нескоро, потому что стал записывать их в армию.

Сержант выстроил их перед своим столом. Они благополучно прошли

все проверки, кроме одной - проверки на трезвость, и тогда сержант

принялся задавать им вопросы, начав с Пилона:

- В каком роде войск ты хочешь служить?

- А мне наплевать, - небрежно бросил Пилон.

- Такие молодцы нам, пожалуй, нужнее всего в пехоте.

И Пилон был направлен в пехоту.

Затем сержант повернулся к Большому Джо, но Португалец уже успел

немного протрезвиться.

- А ты куда хочешь?

- Я хочу домой, - тоскливо сказал Большой Джо.

Сержант и его записал в пехоту. Наконец он обратился к Дэнни,

который давно уже стоя спал.

- Куда тебя направить?

- А?

- Я говорю: в каком роде войск ты хочешь служить?

- Что значит "в каком роде"?

- Что ты умеешь делать?

- Я? Я все умею.

- А что ты делал раньше?

- Я? Был погонщиком мулов.

- Ах вот как! Со сколькими мулами за раз ты сумеешь справиться?

Дэнни наклонился к нему с небрежным видом профессионала

- А сколько их у вас?

- Тысяч около тридцати.

Дэнни взмахнул рукой.

- Давайте их сюда!

И вот Дэнни отправился в Техас и до конца войны объезжал мулов.

Пилон маршировал по Орегону вместе с пехотой, а Большой Джо, как будет

рассказано дальше, сидел в тюрьме.

 

ГЛАВА I

 

  О том, как Дэнни, вернувшись с войны, получил наследство, и о том, как

            он поклялся защищать сирых и обиженных

 

Когда Дэнни вернулся домой из армии, он узнал, что получил

наследство и что теперь у него есть недвижимая собственность. Его вьехо

- другими словами, его дед - умер, оставив Дэнни два домика в квартале

Тортилья- Флэт.

Когда Дэнни услышал об этом, он ощутил, что на его плечи ложится

бремя забот, которыми чревато всякое обладание собственностью. Прежде

чем отправиться осматривать свое имущество, он купил галлон красного

вина и выпил его почти весь в одиночку. Тогда бремя спало с его плеч и

в нем пробудились самые худшие свойства его натуры. Он орал во всю

глотку, он сломал парочку стульев в бильярдной на улице Альварадо и

затеял две короткие, но восхитительные драки. Но никто не хотел его

замечать. В конце концов заплетающиеся кривые ноги понесли его к

пристани, куда, готовясь выйти в море, сходились в этот ранний час

рыбаки-итальянцы в резиновых сапогах.

Расовые предрассудки взяли верх над здравым cмыcлoм Дэнни. Он стал

угрожать рыбакам. Он называл их "сицилийскими ублюдками", "подонками

тюремного острова" и "собачьими собаками". Он кричал: "Chinga tu madre,

piojo" [Грубое испанское ругательство]. Он показывал им нос и делал

всякие неприличные жесты. Но рыбаки только усмехались, разбирали весла

и говорили:

- Здорово, Дэнни. Когда это ты вернулся? Приходи сегодня вечерком.

У нас есть молодое вино.

Дэнни был возмущен до глубины души.

- Pon uncondo a la cabeza! [Грубое испанское ругательство] завопил

он.

Они крикнули ему:

- До свидания, Дэнни. До вечера!

И, забравшись в утлые лодчонки, подгребли к своим моторкам, завели

их и, тарахтя, уплыли прочь.

Дэнни почувствовал себя оскорбленным. Он двинулся обратно, вверх

по улице Альварадо, разбивая по пути окна, и на втором перекрестке его

арестовал полицейский. Дэнни питал большое почтение к закону и

сопротивляться не стал. Если бы он не был только что демобилизован

после победы над Германией, он получил бы шесть месяцев. Но сейчас

судья дал ему только тридцать дней.

И вот в течение месяца Дэнни сидел на койке в городской тюрьме

Монтерея. Иногда он рисовал на стенах непристойные картинки, а иногда

вспоминал свою военную карьеру. Время в этой камере городской тюрьмы

тянулось для него очень медленно. Порой к нему на ночь запирали

какого-нибудь пьяницу, но обычно в преступной жизни Монтерея царил

застой, и Дэнни изнывал от одиночества. Сперва ему немного докучали

клопы, но когда они привыкли к его вкусу, а он свыкся с их укусами,

недоразумения между ними прекратились.

Он стал развлекаться сатирами. Он изловил клопа, раздавил его на

стене, обвел кружком и подписал карандашом - "мэр Клу". Потом наловил

еще клопов и назвал их в честь муниципальных советников города. Вскоре

вся стена была украшена раздавленными клопами, носившими имена видных

деятелей Монтерея. Он пририсовывал им уши и хвосты, снабжал их

огромными носами и усами. Тито Ральф, тюремный надзиратель, был

шокирован, но промолчал, так как Дэнни не включил в свою картинную

галерею ни судью, отправившего его в тюрьму, ни кого-либо из

полицейских чинов. Он весьма уважал закон.

Как-то вечером, когда тюрьма пустовала, Тито Ральф вошел в камеру

Дэнни с двумя бутылками вина. Через час он отправился за новыми

запасами, и Дэнни отправился с ним. В тюрьме было неуютно. Они купили

вина в заведении Торрелли и сидели там, пока Торрелли не вышвырнул их

на улицу. Тогда Дэнни пошел на вершину холма и уснул в лесу под

соснами, а Тито Ральф, шатаясь, побрел в тюрьму и доложил о его побеге.

Когда в полдень ослепительное солнце разбудило Дэнни он решил весь

день прятаться, спасаясь от погони. Он кружил среди кустов. Он

выглядывал из молодой поросли, как затравленная лисица. А вечером,

выполнив все условия игры, он вышел из лесу и отправился по своим

делам.

В делах Дэнни не было ничего темного или таинственного. Он подошел

к задней двери ресторана.

- Нет ли у вас черствого хлеба для моей собаки? -  спросил он у

повара.

И пока этот доверчивый человек заворачивал ему хлеб, Дэнни украл

два куска ветчины, четыре яйца, баранью отбивную и мухобойку.

- Я заплачу вам потом, - сказал он.

- Берите даром. Я бы все равно их выбросил.

На душе у Дэнни полегчало. Раз так, значит, он неповинен в

воровстве. Он вернулся в заведение Торрелли, обменял четыре яйца,

баранью отбивную и мухобойку на большой стакан граппы и отправился в

лес стряпать себе ужин. Вечер был темный и сырой. Меж сосен, охраняющих

сухопутные пределы Монтерея, мокрым тюлем висел туман. Дэнни втянул

голову в плечи и затрусил под защиту леса. Впереди он разглядел еще

одну темную фигуру, и, когда расстояние между ними сократилось, он

узнал подпрыгивающую походку своего старого друга Пилона. Дэнни был

щедрым человеком, но тут он вдруг вспомнил, что продал все свои

съестные припасы, кроме двух кусков ветчины и кулька черствого хлеба.

"Я не стану окликать Пилона, - решил он. - Он вышагивает, как

человек, который объелся жареной индейкой и всякими другими

лакомствами".

Но тут Дэнни вдруг заметил, что Пилон нежно прижимает руки к

груди.

- Здравствуй, Пилон, amigo, [Друг (исп.)] - закричал Дэнни.

   Пилон ускорил шаг. Дэнни перешел на рысь.

- Пилон, дружочек, куда ты так торопишься?

Пилон смирился с неизбежным и остановился. Дэнни приблизился с

некоторой опаской, но голос его был исполнен восторга:

- Я разыскивал тебя, милый ангелочек моего сердца, потому что,

погляди-ка, у меня есть два больших куска от свиньи самого господа бога

и мешок сладкого белого хлеба. Раздели же со мной и то и другое. Пилон,

пышечка.

Пилон пожал плечами.

- Как хочешь, - злобно пробурчал он.

Они вместе углубились в лес. Пилон недоумевал. Наконец он

остановился и посмотрел на приятеля.

- Дэнни, - печально сказал он, - откуда ты знаешь, что у меня под

курткой бутылка коньяку?

- Бутылка коньяку? - вскричал Дэнни. - У тебя есть коньяк?

Наверное, он для твоей больной старушки матери, - добавил он

простодушно. - А может, ты хранишь этот коньяк для господа нашего

Иисуса Христа, чтобы угостить его в день второго пришествия. Разве мне,

твоему Другу, пристало судить, для чего предназначен этот коньяк? И я

даже не знаю, есть ли он у тебя. Кроме того, я не хочу пить. Я не

дотронусь до этого коньяка. Кушай на здоровье мое свиное жаркое, ну а

твой коньяк - он твой.

Пилон сказал сурово:

- Дэнни, я готов отдать тебе половину моего коньяка. Но мой долг -

присмотреть, чтобы ты не выпил его весь.

Тут Дэнни переменил тему.

- Вот здесь, на поляне, я зажарю эту свинью, а ты поджаришь

сахарные хлебцы из этого мешка. Коньяк поставь вот сюда, Пилон. Это

самое лучшее для него место - так мы будем видеть и его и друг друга.

Они развели костер, поджарили ветчину и съели черствый хлеб.

Коньяк в бутылке быстро убывал. Поев, они придвинулись поближе к огню,

отхлебывая из бутылки маленькими глоточками, как озябшие пчелы. Туман

окутал их, и их куртки поседели от его капель. В соснах над их головами

грустно вздыхал ветер.

И вскоре Пилоном и Дэнни овладела тоска. Дэнни стал вспоминать

потерянных друзей.

- Где Артур Моралес? - спросил Дэнни, простирая руки ладонями

вверх. - Погиб во Франции, - ответил он себе и, повернув ладони вниз. в

отчаянии опустил руки. - Погиб за родную страну. Погиб в чужой стране.

Чужие люди проходят мимо его могилы, и они не знают, что в ней зарыт

Артур Моралес. - Он снова поднял руки ладонями вверх. - А где Пабло,

такой хороший человек?

- В тюрьме, - ответил Пилон. - Пабло украл гуся и спрятался с ним

в кустах, а гусь ущипнул Пабло, и Пабло закричал, и его поймали. Теперь

ему сидеть в тюрьме шесть месяцев.

Дэнни вздохнул и умолк, так как понял, что легкомысленно

поторопился использовать единственного своего знакомого, который мог

послужить темой для прочувствованной речи. Но тоска продолжала мучить

его и требовала выхода.

- Вот сидим мы...- начал он наконец.

- Сердце ноет, - добавил Пилон, попадая в размер

- Нет, это не стихи, - возразил Дэнни.- Вот сидим мы бесприютные.

Мы отдавали жизнь за родную страну, а теперь у нас нет даже крыши над

головой.

- И никогда не было, - весьма уместно вставил Пилон.

Дэнни задумчиво тянул коньяк, пока Пилон не дернул его эа локоть и

не отобрал бутылку.

- Это напомнило мне, - сказал Дэнни,- историю о человеке, у

которого было два веселых дома...- Тут он умолк с открытым ртом. -

Пилон! - воскликнул он. - Пилон! Утеночек мой! Дружочек! И как это я

забыл? Ведь я получил наследство. У меня теперь есть два дома.

- Два веселых дома? - с надеждой спросил Пилон. - Ты врешь спьяну,

- спохватился он.

- Нет, Пилон. Я говорю правду. Мой вьехо умер. Я его наследник. Я

его любимый внук.

- Единственный внук, - поправил педантичный Пилон. - А где эти

дома?

- Ты знаешь дом моего вьехо в Тортилья-Флэт, Пилон?

- Здесь, в Монтерее?

- Ну да, в Тортилья-Флэт.

- А они на что-нибудь годятся, эти дома?

Дэнни откинулся на спину, измученный пережитым волнением.

- Не знаю. Я совсем забыл, что они у меня есть.

Пилон молчал и сосредоточенно о чем-то думал. Лицо его стало

печальным. Он бросил в костер горсть сосновых игл и глядел, как

огненные язычки взметнулись по ним и тут же погасли. Затем он долго и

тревожно всматривался в лицо Дэнни. а потом громко вздохнул и еще раз

вздохнул.

- Теперь все кончено, - сказал он уныло. - Пришли к концу дни

радости. Твои друзья будут оплакивать их, но этим беде не поможешь.

Дэнни поставил бутылку, и Пилон забрал ее и зажал между колен.

- Что кончено? - недоуменно спросил Дэнни.- О чем ты?

- Это ведь всегда так, - продолжал Пилон. - Когда человек беден,

он думает: "Будь у меня деньги, я поделился бы с моими бедными

друзьями". Но стоит ему получить эти деньги, как великодушие и щедрость

покидают его. Вот что случилось с тобой, мой бывший друг. Теперь ты

возвысился над своими друзьями. Теперь ты домовладелец. И ты позабудешь

своих друзей, которые всем с тобой делились, даже своим коньяком.

Его слова расстроили Дэнни.

- Я не такой! -крикнул он. - Я тебя никогда не позабуду, Пилон.

- Это ты сейчас так думаешь, - холодно сказал Пилон. - Но когда ты

сможешь спать в двух домах, тогда сам увидишь. Пилон - только бедняк

пайсано, а ты будешь обедать у мэра.

Дэнни с трудом поднялся на ноги и выпрямился, цепляясь за дерево.

- Пилон, клянусь: все, что у меня есть, - твое. Пока у меня есть

дом, у тебя тоже есть дом. Дай мне выпить.

- Не поверю, пока не увижу своими глазами, - безнадежным голосом

произнес Пилон. - Случись такое, это было бы чудо на весь мир. Люди

приезжали бы за тысячу миль поглядеть на него. Да и бутылка пуста.

 

ГЛАВА II

 

ГЛАВА III

 

ГЛАВА IV

 

ГЛАВА V

 

  О том, как святой Франциск изменил ход событий и с отеческой мягкостью

             наказал Пилона, Пабло и Хесуса Марию

 

Вечер приближался так же незаметно, как приближается старость к

счастливому человеку. К солнечному сиянию добавилось немножко больше

золота. Залив стал чуть синей, и по нему побежали морщинки от

берегового ветра. Одинокие удильщики, которые верят в то, что рыба

клюет только во время прилива, покинули свои скалы, и их места заняли

те, кто убежден, что рыба клюет только во время отлива.

В три часа ветер переменился и легонько подул с моря, принося с

собой бодрящие запахи всевозможных водорослей. Чинившие сети на

пустырях Монтерея отложили свои иглы и свернули сигареты. Жирные дамы с

глазами, скучающими и мудрыми, как глаза свиней, ехали по улицам города

в пыхтящих автомобилях к отелю "Дель Монте", где их ждали чай и джин с

содовой. На улице Альварадо Гуго Мачадо, портной, повесил на дверь

своей мастерской записку: "Буду через пять минут" и ушел домой, чтобы

больше в этот день не возвращаться. Сосны покачивались медлительно и

томно. Куры в сотнях курятников безмятежными голосами жаловались на

свою тяжкую судьбу.

Пилон и Пабло сидели под кустом кастильской розы во дворе Торрелли

и, не замечая времени, тихонько потягивали вино, а вечерние тени вокруг

росли так же незаметно, как растут волосы.

- И очень хорошо, что мы не отнесли Дэнни двух галлонов вина, -

сказал Пилон. - Он из тех, кто не знает меры, когда пьет.

Пабло согласился.

   - Дэнни на вид здоров, - сказал он, - но ведь каждый день только и

слышишь, как такие люди умирают. Возьми хоть Рудольфе Келлинга. Возьми

хоть Анхелину Васкес.

Педантизм его собеседника мягко дал о себе знать.

- Рудольфе свалился в каменоломню за Пасифик-Гров,- с легким

упреком поправил Пилон приятеля. - Анхелина съела испорченные рыбные

консервы. Но, - закончил он ласково, - я понимаю, что ты хотел сказать.

Очень многие умирают и от злоупотребления вином.

Весь Монтерей постепенно и бессознательно начинал готовиться к

ночи. Миссис Гутьерес крошила красный перец для соуса. Руперт Хоган,

виноторговец, разбавил джин во. дои и припрятал его, чтобы продавать

после полуночи и подсыпал перца в вечернее виски. В дансинге "Эль

Пасео" Бомба Розендейл открыла коробку соленого печенья и разложила его

по большим блюдам, словно грубые коричневые кружева. В аптеке "Палас"

убрали маркизы. Кучка мужчин, которые простояли весь день перед

почтовой конторой, здороваясь с  друзьями, отправилась на станцию

встречать экспресс "Дель Монте" из Сан-Франциско. Пресыщенные чайки

поднимались с пляжа у рыбоконсервных заводов и улетали на рифы. Стаи

пеликанов, тяжело взмахивая крыльями, тянулись туда, где они ночуют.

Итальянские рыбаки на сейнерах складывали свои неводы. Маленькая мисс

Альма Альварес, которой давно уже исполнилось девяносто лет, отнесла

свой ежедневный букет розовой герани пресвятой деве над папертью церкви

Сан-Карлос. В соседней методистской деревушке Пасифик-Гров члены

Женского Христианского Союза Трезвости, собравшиеся на чаепитие и

беседу, слушали миниатюрную даму, которая с большим жаром живописала

порок и проституцию, процветающие в Монтерее. Она рекомендовала, чтобы

специальная комиссия посетила тамошние притоны и на месте ознакомилась

с ужасающим положением вещей. Они уже много раз все это обсуждали, и им

необходимы свежие факты.

Солнце склонилось к западу и обрело оранжевый румянец. Под кустом

кастильской розы во дворе Торрелли Пабло и Пилон допили первый галлон

вина. Торрелли вышел из дому и прошел через двор, не заметив своих

недавних клиентов. Они подождали, пока он не скрылся из вида на улице,

ведущей в Монтерей; тогда Пабло и Пилон вошли в дом и, рассчитано

пустив в ход свое искусство, добились того, что миссис Торрелли

угостила их ужином. Они хлопали ее по заду, называли ее "уточкой",

позволили себе несколько любезных вольностей по отношению к ее особе, и

в конце концов удалились, оставив ее весьма польщенной и слегка

растрепанной.

К этому времени Монтерей окутали сумерки и уже зажглись фонари.

Мягко светились окна. Монтереевский театр принялся выписывать огненными

буквами "Дети ада, Дети ада". Маленькая, но фанатическая кучка тех, кто

верит, что рыба клюет только вечером, в свою очередь, расположилась на

остывших скалах. По улицам пополз легкий туман, завиваясь у печных

труб, и в воздухе разлился приятный запах горящих сосновых дров.

Пабло и Пилон вернулись к своему розовому кусту и сели на землю,

но им уже не было так уютно, как прежде.

- Тут холодно, - заметил Пилон и отхлебнул из бутылки, чтобы

согреться.

- Пойдем лучше домой, там тепло, - сказал Пабло.

- Но у нас нет дров.

- Ладно, - сказал Пабло,- неси вино, встретимся на углу. - И он

действительно пришел туда через полчаса"

Пилон терпеливо ждал, зная, что есть положения, когда даже помощь

друга бесполезна. И, ожидая. Пилон бдительно вглядывался в тот конец

улицы, где исчез Торрелли, так как Торрелли был человеком буйным и

любые объяснения, даже самые логичные, даже необыкновенно

красноречивые, не произвели бы на него ни малейшего впечатления. Кроме

того, Пилон знал, что Торрелли придерживается по-итальянски нетерпимых

и чисто донкихотских взглядов на супружеские отношения. Но Пилон

беспокоился напрасно. Торрелли, пылая яростью, не ворвался в свой дом.

Через некоторое время явился Пабло, и Пилон с восхищением и одобрением

заметил, что он несет охапку сосновых дров из поленницы Торрелли.

Пабло ни словом не обмолвился о своем приключении, пока они не

добрались до дома. А тогда он сказал, как недавно Дэнни:

- Бойкая женщина эта уточка.

Пилон в темноте кивнул и сказал философски:

- Редко можно найти на одном рынке все, в чем нуждается человек, -

вино, еду, любовь и дрова. Не надо забывать Торрелли, Пабло, друг мой.

С таким человеком стоит водить знакомство. Давай подарим ему

что-нибудь.

Пилон подбрасывал поленья в печку, пока пламя в ней не заревело.

Тогда оба друга придвинули стулья поближе и поднесли банки из-под

варенья к самой дверце, чтобы согреть вино. В этот вечер комнату

освещал священный огонек, так как Пабло купил свечу, чтобы поставить ее

святому Франциску. Но что-то отвлекло его от осуществления этого

благочестивого намерения. И теперь тоненькая восковая свечка горела

ясным пламенем в устричной раковине, отбрасывала тени Пабло и Пилона на

стену и заставляла их танцевать.

- Куда это запропастился Хесус Мария? - заметил Пилон.

- Он обещал вернуться давным-давно, - ответил Пабло.- Просто не

знаешь, можно ли доверять такому человеку или нет.

- А вдруг его что-нибудь задержало, Пабло? Из-за рыжей бороды и

доброго сердца у Хесуса Марии вечно случаются неприятности с дамами.

- У него мозги, как у кузнечика, - сказал Пабло. - Только и знает,

что петь, играть да прыгать. Несерьезный он человек.

Ждать им пришлось недолго. Не успели они во второй раз наполнить

банки из-под варенья, как в комнату, шатаясь, ввалился Хесус Мария. Он

уцепился за оба косяка, чтобы не упасть. Рубаха его была разорвана,

лицо залито кровью. Танцующее пламя свечи озаряло зловещий синяк под

глазом.

Пабло и Пилон бросились к нему.

- Наш друг! Он ранен. Он упал с обрыва. Его переехал поезд!

В их тоне не было и тени насмешки, но Хесус Мария счел эти слова

самой язвительной насмешкой. Он свирепо сверкнул на Пилона и Пабло тем

глазом, который был еще на это способен.

- Обе твои матери - яловые коровы, - сказал он.

Они отступили, ужаснувшись вульгарности этого ругательства.

- Наш друг бредит.

- Ему проломили череп.

- Налей ему вина, Пабло.

Хесус Мария угрюмо уселся у печки, поглаживая свою банку из-под

варенья, а его друзья терпеливо ждали рассказа о трагическом

происшествии. Но Хесус Мария, казалось, не собирался ничего им

говорить. Пилон несколько раз откашливался, Пабло глядел на Хесуса

Марию взглядом, готовым немедленно выразить живейшее сочувствие, но

Хесус Мария только хмурился и свирепо поглядывал то на печку, то на

вино, то на святую свечу, и в конце концов его невежливая сдержанность

толкнула Пилона на столь же большую невежливость. Потом он сам не

понимал, как мог настолько забыться.

- Опять эти солдаты? - спросил он.

- Да, - проворчал Хесус Мария. - На этот раз они явились слишком

рано.

- Наверное, их было не меньше двадцати, раз они так тебя отделали,

- заметил Пабло, чтобы подбодрить друга. - Кто же не знает, что в драке

ты лев?

И действительно, после его слов Хесус Мария чуть-чуть повеселел.

- Их было четверо, - сказал он. - И Арабелла Гросс им тоже

помогала. Она стукнула меня камнем по голове.

Пилона охватило добродетельное негодование.

- Не стану напоминать тебе, - сказал он строго, - что твои друзья

просили тебя не связываться с этой девкой-консервницей. - Он не был

вполне уверен, предостерегал ли он Хесуса Марию, но ему помнилось, что

предостерегал.

- От этих дешевых белых девчонок добра не жди, - вмешался Пабло. -

А ты отдал ей эту штучку, которую носят как пояс?

Хесус Мария порылся у себя в кармане и вытащил оттуда розовый

вискозный бюстгальтер.

- Не успел, - сказал он. - Я как раз хотел это сделать, а кроме

того, мы еще не добрались до леса.

Пилон понюхал воздух и покачал головой, но не без оттенка грустной

снисходительности.

- Ты пил виски.

Хесус Мария кивнул.

- Чье это было виски?

- Этих солдат, - ответил Хесус Мария. Они спрятали его под

мостиком. Арабелла об этом знала и сказала мне. Но солдаты увидели у

нас бутылку.

Контуры случившегося постепенно прояснялись. Пилон предпочитал

именно такой способ повествования. Выложить все сразу - значит

безнадежно испортить рассказ. Его прелесть слагается из недосказанного,

когда слушатель  должен восполнять пробелы, исходя из собственного

опыта. Пилон взял розовый лифчик с колен Хесуса Марии, провел по нему

пальцами, и глаза его стали задумчивыми. Но через мгновение в них

вспыхнула радость.

- Знаю! - воскликнул он. - Мы отдадим эту штучку Дэнни для подарка

миссис Моралес.

Все, кроме Хесуса Марии, горячо приветствовали этот план, и он

почувствовал, что остался в жалком меньшинстве. Пабло тактично наполнил

банку Хесуса Марии, хорошо понимая, каково это - потерпеть поражение.

Но прошло немного времени, и все трое начали улыбаться. Пилон

рассказал очень смешную историю, случившуюся с его отцом. К обществу

вернулось хорошее настроение. Они запели. Хесус Мария отбил чечетку,

чтобы доказать, что его рана - пустяк. Вина в бутылке становилось все

меньше и меньше, однако оно еще не иссякло, когда троих друзей сморил

сон. Пабло и Пилон, пошатываясь, добрели до своих постелей, а Хесус

Мария удобно устроился на полу возле печки.

Дрова в печке догорели. Дом наполнился басовой мелодией сна. В

большой комнате все застыло в неподвижности. Только святая свеча с

удивительной быстротой то вскидывала, то опускала острый язычок

пламени.

Позже эта свеча заставила Пилона, и Пабло, и Хесуса Марию

задуматься над коекакими этическими вопросами. Простая восковая палочка

с бечевкой внутри нее. Подобный предмет, скажете вы подвластен

определенным физическим законам, и только им. Вы думаете, что его

поведение обусловливается теплотой и горением. Вы зажигаете фитиль,

воск плавится и подымается по фитилю; свеча горит какое-то количество

часов, затем гаснет, и все. Эпизод закончен. Вскоре свеча уже забыта, и

следовательно, никогда не существовала.

Но разве вы забыли, что свеча была святой? Что в минуту угрызений

совести, а может быть, чистого молитвенного экстаза Пабло обещал ее

святому Франциску? И вот этот фактор помещает восковую палочку вне

пределов юрисдикции физических законов.

Свеча прицелилась острием пламени в небеса, словно художник,

который сжигает себя, чтобы обрести бессмертие. Свеча становилась все

короче и короче. Она искривилась. Ветер поднялся на улице и пробрался

сквозь щели в стенах. Шелковый календарь, украшенный личиком прелестной

девушки, выглядывающей из лепестков розы "Американская красавица",

плавно качнулся на стене. Он задел огненное острие. Пламя лизнуло шелк

и взбежало к потолку. Вспыхнул отставший кусок обоев и, пылая, упал на

пачку старых газет.

С неба на происходившее сурово и неумолимо глядели святые

мученики. Свечка была обещана. Она принадлежала святому Франциску.

Вместо нее святой Франциск получит в эту ночь свечу побольше.

Умей мы измерять глубину сна, можно было бы утверждать, что Пабло,

чье кощунственное деяние послужило причиной пожара, спал еще более

крепко, чем оба его друга. Но раз мы этого не умеем, остается только

сказать, что спал он очень, очень крепко.

Языки пламени побежали по стенам, нашли дыры в крыше и просочились

сквозь них в ночь. Дом наполнился ревом огня. Хесус Мария заворочался

и, не просыпаясь, начал стягивать с себя куртку. Но тут ему на лицо

упала горящая дранка. Он с воплем вскочил и потрясение уставился на

огонь, бушевавший вокруг.

- Пилон? - завопил он. - Пабло!

Он бросился в соседнюю комнату, вытащил своих друзей из постелей и

вытолкал их за дверь. Пилон все еще сжимал в кулаке розовый

бюстгальтер.

 Они стояли перед горящим домом и смотрели в занавешенную огнем

дверь. Им был виден стол, а на нем - бутыль, в которой еще оставалось

добрых два дюйма вина.

Пилон почувствовал, что в Хесусе Марии поднимается волна яростного

героизма.

- Не делай этого! - крикнул он. - Пусть оно гибнет в огне, в

наказание нам за то, что мы его оставили там.

До них донесся вой сирен и рев монтерейских машин, на второй

скорости взбирающихся по холму. Большие красные фургоны   все

приближались, и лучи их прожекторов уже заметались среди сосен.

Пилон поспешно повернулся к Хесусу Марии.

- Беги и скажи Дэнни, что его дом горит. Беги быстрее, Хесус

Мария.

- А почему ты сам не бежишь?

- Слушай, - сказал Пилон, - Дэнни не знает, что его дом снимаешь

ты. А на Пабло и меня он может рассердиться.

Хесус Мария признал логичность этого довода и опрометью кинулся к

дому Дэнни. В доме было темно.

- Дэнни! - крикнул Хесус Мария. - Дэнни! Твой дом горит.

Ответа не было.

- Дэнни! - крикнул он снова.

В соседнем доме, в доме миссис Моралес, открылось окно, и Дэнни

сказал раздраженно:

- Какого черта тебе тут надо?

- Твой другой дом горит! Тот, в котором живут Пабло и Пилон.

Дэнни немного помолчал, а потом спросил:

- Пожарные там?

- Да! - крикнул Хесус Мария.

К этому времени зарево разлилось по всему небу. До них донесся

треск горящих бревен.

- Ну, - сказал Дэнни,- если пожарны