Деревня Синиловцы Просницкого района Кировской области. Март 1938 г.

 

— А ну, поддай, сынок! Плесни на каменку! Что-то похолодало.

— Да что ты, тятя. Я и так вздохнуть не могу, сейчас под полок залезу!

— Давай, давай! Салага…

— Тятя, какой же я салага? Училище закончил, а ты «салага»…

— А салага и есть! Ох, хорошо!

Сын плеснул на каменку ковш горячей воды, настоянной на травах. В бане запахло мятой и еще чем-то пряным. Отец блаженно растянулся на полке и стал хлестать себя березовым веником.

— Ах-х-х! — вскрикнул Иван, которого все домашние звали Венькой, и, отпрыгнув в сторону от клубов обжигающего пара, присел на пол, чтобы перевести дух.

— Тятя, ты ж обваришься! Чистое самоубийство!

— Я и говорю — салага, а ты — училище, училище… Хорошо-то как! Давай на полок! Когда еще в родительской баньке попаришься? Чай, на Украине и бань-то нет? Есть там бани?

— Да кто его знает? Нешто люди грязные ходят? Моются ведь где-то…

— Ой, Венька, и дурак же ты! Разве в бане моются? В бане грехи смывают! И поэтому после баньки завсегда на душе легче! Двадцать с лишком годков прожил, а ума не нажил. Как ты с врагами народа бороться-то будешь? Тебе такое нешуточное дело доверили, а ты даже не знаешь, для чего баня! Ложись-ка!

Отец натянул на голову войлочную ермолку, окунул веник в воду и стряхнул с него лишнюю воду прямо на каменку, от которой тут же поднялся пар. Отец помахал веником над Венькиной спиной, и уже от одного этого движения сын предупредительно застонал.

— Не стони, не стони, — ухмыльнулся отец, — рановато пока.

Он еще пару раз махнул веником над распаренным телом сына, подгребая обжигающий воздух, и вдруг прижал его к сыновней пояснице.

— Ах! — Венька дернулся, а веник уже пошел плясать по пояснице, остро выпирающим лопаткам, упругой заднице, мускулистым и стройным ногам.

— Ой, тятя! Да ты что? Я ведь живым не выйду отсюда!

— Еще как выйдешь! Не выйдешь, побежишь! Живее всех живых… — Отец продолжал хлестать веником по ребристым бокам.

Венька засунул ладони под живот и закусил губу, чтобы не заорать благим матом, а отец снова и снова поддавал жару, решив, видно, на прощание смыть с сына все грехи: и прошлые, от самого рождения, и будущие, до самой смерти.

Из баньки, наскоро одевшись в холодном предбаннике, они возвращались через огород, мимо колодца, прикрытого крышкой, чтобы вода не заледенела, по узкой тропке между высокими, в метр, сугробами. Было начало марта, зима чуть-чуть попятилась, снег уже не хрустел, как было всего две недели назад, а мягко утаптывался валенками, подшитыми черной кожей. Зашли в ограду и сразу почувствовали, как пахнуло теплом и свежим навозом из коровника. В сенцах ждала мать, которая, увидев, как отец с сыном шли по огороду, выскочила их встретить.

— С легким паром, батюшка. — Она протянула мужу большой деревянный ковш с беловатой жидкостью.

Отец приложился и залпом выпил с пол-литра браги.

— С легким паром, сынок. — Мать снова нацедила в ковш хмельного напитка и протянула Ивану.

Венька, которого после бани мучила жажда, с удовольствием выпил брагу.

— Ну, мужики, пора и перекусить.

У Веньки в училище нежданно-негаданно состоялся досрочный выпуск. Командование не сочло нужным объяснить, в силу каких причин принято такое решение, и лишь туманно намекнуло на сложную политическую обстановку в стране. Венька всю свою недолгую жизнь прожил в деревне, потом служил в Красной Армии. Собственно, даже не в Красной Армии, а в войсках НКВД. В 1934 году НКВД объединили с ОГПУ, образовав в составе НКВД Главное управление государственной безопасности, сокращенно ГУГБ. Управление кадров ГУГБ тут же прошерстило кадры НКВД, подобрав для себя молодых перспективных ребят, и отправило их на обучение в свои училища. В один из таких наборов попал и Венька. Только-только сняли, как врага народа, Ягоду и назначили на пост наркома внутренних дел Ежова.

Венька удивлялся: «Как же так? Еще вчера Ягода был верный ленинец и несгибаемый сталинец, его портреты висели в каждой казарме. Не знаю, как другие, а я ему верил… И вот на тебе! Не мог же он за один день стать врагом? И как получилось, что его допустили до самого верха? И кто допустил? Почему не проверили раньше?..»

Конечно, Венька ни с кем не делился своими сомнениями, понимая, что за такие мысли можно самому загреметь под вышак, но они постоянно лезли в голову, не давали ему спать. Венька загонял эти мысли в самый дальний уголок своей души, стараясь забыть о них, но вскоре понял, что деваться от постоянно возникающих вопросов просто некуда. Тогда он попытался придумать разумное объяснение тому, что произошло. «Может, Ягоду завербовали? — размышлял Иван. — Или, может, он сошел с ума, спился?»

Веньке, как простому русскому человеку, проще было поверить в то, что нарком внутренних дел спился, а не в то, что Ягода не смог руководить огромным аппаратом НКВД или, что еще хуже, предать дело Ленина-Сталина, за что и был смещен товарищем Сталиным.

По окончании училища Ивану Максимовичу Гребенкину присвоили звание сержанта государственной безопасности, и он получил двухнедельный отпуск. Перетянутый новенькой поскрипывающей портупеей, с тускло поблескивающими кубиками в петлицах, Венька явился в Синиловцы, произведя переполох не только среди деревенских незамужних девок, но и среди прочего местного населения. Он был первый, кому удалось достичь таких высот. Сержант государственной безопасности! Это звучит!

После отпуска Веньке предстояло отбыть в Москву, а оттуда — в распоряжение Управления государственной безопасности НКВД УССР. Об этом ему шепнул дружок, работавший писарем при отделе кадров училища. Официально Венька знал только одно: он едет в Москву за назначением. Но именно этот факт и сразил наповал всех деревенских: ничего себе! Высокого полета птица, этот Венька, раз его судьбой сама Москва распоряжается!

Отъезд должен был состояться завтра, а сегодня, перед прощальным ужином, отец решил устроить сыну баньку. На ужин были приглашены два отцовых брата, Венькины крестные, а также председатель колхоза — пусть знают наших! Сын в Москву едет! Это тебе не шуточки! А может, при начислении трудодней и зачтется! Среди приглашенных был и бригадир, под чьим руководством отец работал комбайнером, и просто хорошие знакомые — словом, человек двадцать деревенских. А сколько еще заглянет незваных гостей, так того никто не знал.

Загодя поставили брагу, купили пару бутылок казенной водки, налепили пельменей из оставшегося мяса телушки, зарезанной еще пару месяцев назад. В ход пошла квашеная капуста, соленые рыжики да белые грузди, такие ядреные и крепкие, что и ножом не сразу разрежешь. Наварили картошки, из десятка яиц соорудили селянку, напекли шанежек из муки, которой матери удалось наскрести. А как же, ведь не каждый день сына в Москву провожаешь!

К вечеру в бревенчатой избе гремело застолье. После браги плясали так, что, казалось, каблуки на новых Венькиных сапогах не выдержат и отлетят.

 

Самолет летит,

Колеса стерлися,

Мы не ждали вас,

А вы приперлися!..

 

Под дробный перестук каблуков и переливы старенькой гармошки дружно пели:

 

Ах, сватья моя,

Дорогая сватья,

Давай сошьем

Парошные платья…

 

А затем, хорошо подвыпив, орали уже и вовсе скабрезные:

 

У овина куст малины,

Я малину оббрала,

Провались ты, это место,

Где я первый раз дала!

 

Крестная лихо лупила каблуками по половицам и размахивала платочком над головой. Мужики хохотали, а женщины прыскали в кулаки:

— Вот Авдотья, вот оторва…

Расходились далеко за полночь. Шли по деревне, пугая собак частушками и глухим топотом по утоптанному снегу.

На следующее утро, еще затемно, продрав глаза и опохмелившись кружкой браги, отец пошел запрягать в сани лошадь, которую он заранее попросил у председателя. Железнодорожная станция Ардаши, где только и можно было сесть на поезд, находилась в десяти километрах от деревни Синиловцы. Пешком по мартовскому снегу, да еще в утренних сумерках и в одиночку — такая прогулка не только тяжела, но и опасна: по весне шалили оголодавшие за зиму волки.

Когда лошадь была запряжена, отец подошел к кровати. Венька тихо сопел, закинув руку за голову.

— Эй, сынок, вставай. Пора ить… Венька!

— А?.. Что?.. Вставать? Я еще маненько…

— Вставай, вставай! Паровоз ждать не будет!

Венька нехотя разлепил глаза и потянулся. Возле печки неслышно хлопотала мать, ее лицо, подсвеченное пламенем горящих в печи дров, казалось строгим. На загнетке, в чугунке, варились два десятка пельменей, припасенных от вчерашней гулянки.

— Вставай, сынок, сейчас пельмешков поедите, и в дорогу. Отец-то прав, паровоз, он ить ждать не будет.

Венька, чуток помедлив, вылез из-под одеяла и опустил ноги на холодный пол. Нащупал ногами чуни, метнулся за полушубком и рванул в ограду, в нужник.

— Ох, и холодно! — закричал он с порога через несколько минут. — Хоть ломом откалывай…

Шустро умылся и прошел к столу. Там уже сидел отец, задумчиво смотревший поверх столешницы куда-то в угол избы.

— Вот что, сын. Трудная у тебя будет служба. Большая власть тебе дадена, смотри, пользуйся ею с опаской. Слушайся командиров и служи по совести, а советская власть тебя не забудет. А коли встретишь врага, что ж… Враг — он и есть враг! А с врагом сам знаешь как… По всей строгости закона…

 

В Ардаши приехали за полчаса до поезда. Поезд был проходящий, дальше шел на Киров, а оттуда уже прямиком на Москву. Девки, непонятно почему оказавшиеся на перроне, оглядывались на статного парня в военной форме, а Венька, размякнув душой от близости разлуки, каждой улыбался и каждую целовал глазами.

 

В Москву поезд пришел точно по расписанию. Заглянув в листок и проверив, правильно ли он запомнил адрес, Венька подошел к постовому и вежливо осведомился:

— Скажите, пожалуйста, как добраться на площадь Дзержинского?

— Это на Лубянку, что ли?

— Да нет, на площадь Дзержинского.

— Ну, я же и говорю, на Лубянку. Вон вход в метро, доедешь до остановки «Площадь Дзержинского», выйдешь наверх — сам увидишь, а не увидишь, так спросишь.

Козырнув постовому, Венька направился в сторону входа в метро. Метро его ошеломило. Такой красоты он даже во сне не видывал. А если честно, то и представить не мог, что такое вообще бывает. Раза два его толкнули прохожие, торопливо бегущие непонятно куда, а потом словно провалились, опять-таки непонятно куда. Венька с опаской пошел вместе со всеми. То, что он увидел, поразило его до глубины души. Из пола бесшумно выходила лента, принимавшая затем форму ступенек, плавно скользящих вниз. Он осторожно ступил на ленту, покачнулся, схватился за поручень.

— Бона как…

Под землей станция напоминала царский дворец, каким себе представлял его Венька. Минут десять он гулял по станции метро, пока не привлек к себе внимание дежурного.

— Приезжий? — полюбопытствовал дежурный.

— Так точно.

— Документик предъявите, товарищ лейтенант.

— Я не лейтенант, я сержант. — Венька достал из внутреннего кармана военный билет.

Улыбку дежурного будто ветром сдуло, в глазах появился испуг. Осторожно взяв документ, он бросил взгляд на первую страничку:

— Сержант госбезопасности Гребенкин Иван Максимович. — Вернув удостоверение, вежливо козырнул: — Может, помочь чем?

Быстро и толково объяснив Веньке, как проехать на площадь Дзержинского, дежурный мгновенно скрылся в толпе пассажиров, от греха подальше. Еще через полчаса Венька подходил к огромному зданию.

 

Отстояв в очереди не меньше часа, он наконец оказался в кабинете. За столом сидел лысый толстяк, на петлицах которого красовались три шпалы, — капитан ГБ. Толстяк свое дело знал.

Он в два счета нашел дело сержанта Гребенкина, вложил в него листок с направлением, из дела вытащил другой листок и протянул его растерявшемуся Веньке.

— Третий этаж налево, кабинет триста сорок три, финчасть. Получишь проездные документы, а вечером уже должен отбыть в Киев. Вопросы есть?

Венька козырнул:

— Никак нет!

— Свободен!

— Есть! — Сделав четкий, словно на плацу, поворот, Венька вышел из кабинета и тут сообразил, что забыл номер кабинета на третьем этаже.

— Триста… Триста… Финчасть…

Пришлось ждать следующего посетителя, который, долго не задерживаясь, быстро вышел в коридор. Венька, следуя за ним, оказался на третьем этаже и сразу вспомнил: триста сорок три — вот какой номер!

 

Еще через двое суток Венька вышел из поезда в городе Шепетовка. За это время он побывал в Киеве, где получил приказ отправиться в распоряжение управления ГУГБ Каменец-Подольской области, а там уже его назначили на должность помощника оперуполномоченного в Изяславский райотдел НКВД УССР. В Изяслав из Шепетовки пришлось добираться где пешком, где на телеге, и только километров за пять до городка Веньке повезло: сержанта подхватила попутная грузовая машина и довезла его почти до самого центра.

Он вышел на небольшую площадь и огляделся. Отныне он будет жить в этом городке. Как ему тут будет? Надолго ли он здесь? Все ли сладится? Уже вечерело. Надо было поторопиться и идти в райотдел, чтобы не остаться без ночлега. Изяслав — пограничная зона, тут ночью шататься не стоит, даже сержанту ГБ…

— Здравствуйте, — вежливо поздоровался он с пожилой женщиной.

— Доброго дня, — приветливо отозвалась она.

— Вы не подскажете, как мне пройти в отдел НКВД? Женщина испуганно отпрянула.

— Он те мисце! — Она махнула рукой в сторону серого здания и торопливо убежала прочь.

— Чего это она? — удивился Венька и зашагал к своему первому месту службы.

 

Глава 3