Когда говорят музы, замолкают пушки

рассказ

Что-то, чего я понять не мог,

дунуло в глубину моего скомканного, искалеченного,

измученного существа и выпрямило меня,

мурашками оживающего тела пробежало там,

где уже, казалось, не было чувствительности…

Г. Успенский

В филармонии сегодня суматоха, какой давно не было во дни войны. Казалось, враг где-то совсем далеко за пределами города. Кто-то куда-то бежал, кто-то что-то тащил. Стонали скрипки, гремели басы, завывали тромбоны. Среди этого гама не слышно даже звука бомбежек, а ведь они продолжались, ведь вся артиллерия Ленинграда была направлена на подавление сил противника-ничто и никого не должны были помешать Эвтерпе царствовать а полуразрушенном городе…

Михаил Александрович достал из шкафа свой парадный фрак. Сколько лет он даже не думал о нем: зачем фрак музыканту на пенсии? О концертах не могло быть и речи! Кому нужна его музыка! А оказалась нужна…Полтора месяца назад он возвращался с угрюмой прогулки по пустынному городу. Поднялся по лестнице, обычно безлюдной, и опешил – его ждали. Первая мысль, мелькнувшая в олове: «арест», - была тут же отброшена – не до них сейчас. Мужчина средних лет представился, Михаил Александрович был несколько сконфужен, что даже не запомнил его имени. Весь дальнейший разговор показался ему сном (может, так действует голод на воспаленное сознание?):

- Михаил Александрович! Оркестр филармонии собирается отыграть премьеру симфонии маэстро Шостаковича. Но как вы понимаете, музыкантов особо в городе нет… уже нет.

Мы сумели найти человек 14. Кого-то мы позвали из военных оркестров. Не согласитесь ли и вы присоединиться к нам?

- Шостакович? Симфония?

- Да, маэстро писал ее здесь, в доме Бенца на Каменноостровском…

Разговор продолжился и дальше. Михаил Александрович что-то спрашивал, человек средних лет ему что-то отвечал, но это уже не имело значения, ибо старый музыкант точно знал: идти на фронт и бороться с фашистами он уже не мог физически, но сразится с врагом нравственно он еще в состоянии. Конечно, диафрагма уже не та, нет сил, чтобы выдувать мелодию, но он сделает все возможное, даже если это стане тпоследним аккордом его жизни…

А Пашка, а что Пашка?! Он, как обычно, слонялся без дела, лишь бы не думать о еде. Утро для него выдалось сегодня тяжелым. Блуждая по горалу, он, сам того не желая, прибрёл к развалинам своего дома. До сих пор не мог себе этого простить: почему тогда не остался с мамой и сестренкой? Не уйди он за водой, может, они бы остались живы, он бы смог их защитить, спасти, уберечь. Как посмотрит он в глаза отцу, какие найдет слова, чтобы все объяснить, если, конечно, у смерти может быть какое-нибудь объяснение (тогда Пашка еще не знал, что объяснять что-либо уже некому). Слезы навернулись на глаза. Он обернулся - нет ли кого? - и оттер из украдкой: не пристало такому взрослому парню реветь. Но иначе он не мог: ему вспомнились мамины оладушки на завтрак, веселый смех сестрички, ее длинные косы…Ах, почему он так мало внимания проводил с ними до войны? Почему мало говорил, что любит? Нет, он больше не мог здесь находиться. Встал и тяжелой походкой побрел куда глаза глядят. Неизвестно, каким попутным ветром Пашку принесло к зданию филармонии. Странно, что происходит? Уже давно мальчишка не видел там никакого движения… Афиши висят, музыка играет… Дай-ка зайду!

У Ульриха утро выдалось не легче. Обычно фриц спокойно заступал на утреннюю смену, кружил над городом, сбрасывал десяток бомб и улетал на завтрак. Но сегодня в небе творилось что-то невообразимое. Откуда взялись эти самолеты? Вечером зачем-то опять отправили кружить над городом. Конечно, летчик был не в восторге…

Михаил Александрович сдаваться не собирался. Сегодня он играл так, как не играл еще никогда. Переворачивая нотные страницы, он словно листал свою жизнь. Все началось с легкого пассажа. Будущее казалось безоблачным. Потом по нарастающей застучал барабан, и музыкант почувствовал, как давили его отца в лагерях, как он с матерью со страхом просыпались по ночам от кошмаров. Барабан звучал все тяжелее: а вот и уход из филармонии, финская война, артобстрелы, бомбежки, голод, суровая и смертельная война 42-го…Горло перехватило, он не мог дышать … Но не дышать - сорвать выступление. Михаил Александрович уверил себя, что есть еще порох в пороховницах, что город живет такими, как он, и с новой силой взялся за аккорд, во имя всех: ушедших, живых и еще не рожденных ленинградцев…

Пашка, не отрывая взгляд, следил за старым трубачом: и как же он напоминал ему его дедушку! Дедуля был школьным учителем, водил внука по музеям, театрам. Классическую музыку Пашка никогда не любил, потому что не понимал. Не ожидал, что поймет и теперь, но … Сквозь приливы флейты он услыхал мамин голос. Она точно так же, нежно и по-доброму, пела ему перед сном колыбельную, когда он был совсем маленьким. Странно, никогда до этого Пашка даже не вспоминал этих песен, а вот сейчас снова услышал их. А вот и переборы арфы, такие же чуткие, как его сестричка, такие же далекие, как и она теперь. Мальчишка сидел, слушал и думал, почему он остался жить, зачем. Кому он теперь нужен. Но вновь взглянул на седовласого старика, услышал трубный голос его инструмента, и понял - надо жить вопреки всему, жить ради других, жить, чтобы помнить…

Не понимал, зачем он здесь и Ульрих. Что там вещают эти русские в свои громкоговорители? Неужели, наконец-то решили сдаться? Вдруг речь сменилась мелодией, сначала легкой, потом все тяжелее и тяжелее … Совсем от голода с ума походили?! Пилот приглушил турбины и стал и стал прислушиваться к звукам снаружи. Поступил приказ снова начать артобстрел. Немец занес руку над штурвалом, приготовился к атаке, но … Сначала тихо-тихо, потом громче в его кабину стали врываться звуки, как он потом узнает, той самой блокадной симфонии. Откуда музыка в полуживом городе? Но она звучала яснее, а Ульрих понимал все больше. Он понимал, как бессмысленна жизнь здесь, на фронте, что ему нечего рассказать своим детям. Летчик закрыл глаза и увидел слезы на лице Пашки, узнал старика отца в пожилом трубаче… Ульрих не подчинился приказу…

Вихрев Николай, 9 класс