Критика инструментализма в философии техники Мартина Хайдеггера

 

 

Мы переходим к отдельному и обстоятельному анализу философии техники Мартина Хайдеггера. В данном разделе диссертации мы детально и последовательно покажем излагаемую Мартином Хайдеггером систему представлений, связанных с проблемой техники.

Траектория нашей мысли становится осмысленной, если в качестве навигатора наше мышление использует что-то такое, что может привести нас к конкретной цели. Интерес к философии техники нарастает. И хотя сама техника как феномен культуры сопровождает человека с самых первых его шагов, её философское осмысление, попытка обозначить технику как один из самостоятельных аспектов культуры не были реализованы в достаточной степени. Долгое время творческое наследие Э. Каппа не было актуально в научной и философской средах. Однако интерес к техники и ко всему техническому нарастает по мере того, как сам человек обнаруживает свою собственную иллюминацию в пределах современного мира. Так и мы рассматриваем достаточно актуальную сегодня проблему техники, возвращаясь к тем истокам философской мысли, которые уже пробовали отыскать истину в вопросе о технике и ответить на ряд крупных вопросов: Что есть техника? Откуда она пришла? Куда движется?

Наше время невозможно представить себе вне техники, как и вне науки. Научно-технический прогресс является, пожалуй, самой характерной доминантой Западной цивилизации, если не её сущностью. Тем не менее, если наука получила достаточно всестороннее освещение во многих трудах как учёных, так и философов, социологов, культурологов и т.д., то техника всё ещё остаётся terra incognita: при всей своей значимости для судеб человечества она не осмыслена настолько, чтобы можно было уверенно смотреть в будущее и понимать настоящее. Вот почему принято считать, что философия техники – область сравнительно молодая.

Ясно, что здесь должны быть приложены междисциплинарные усилия. Они, однако, неизбежно порождают проблему согласования итогов исследования, которые не всегда так просто поддаются такому согласованию. Рефлексирование по поводу техники, таким образом, должно представить некую разновидность синтеза дисциплинарных подходов, но при этом как бы ускользает возможность выявления собственно сущности техники как самостоятельного феномена нашего бытия, и это отдаляет нас от желаемой цели.

Мартин Хайдеггер по праву считается одним из ключевых философов техники. За время своей жизни он развил обширную авторскую философию, получившую впоследствии название фундаментальной онтологии. Его поздний период творчества тесно связан с проблемами языка и философии техники. Мартин Хайдеггер по праву считается одним из самых знаковых философов техники. Его подход – нестандартен для традиции философов техники. Его совершенно не интересует феномен техники, для него, прежде всего, важна сущность техники. Отвечая на вопрос: что есть техника, он пытается обнаружить её предельные основания. Для этого он затрагивает более обширную область метафизических вопросов. 

Нас интересуют основные положения работы Хайдеггера «Вопрос о технике». Эта статья относится к его «позднему» периоду. Работа имеет важное значение для философии техники, поэтому наша задача заключается в тщательном анализе данной статьи для понимания процессов футурогенеза. Мы предлагаем провести анализ текста статьи «Вопрос о технике»:

 «В нижеследующем мы спрашиваем о технике», - ясно, что проблема техники не является чем-то отдельным, таким, что можно рассматривать отдельно от всего многообразия философских проблем. Кроме того, проблема техники не могла предстать как философская проблема перед философами техники до прохождения определённого пути философии и накопления определённого опыта внутри неё. Хайдеггер ставит акцент здесь на процессе познания, а не на отдельных выводах. Таким образом, познание расположено ближе к эффективному ответу на вопрос о технике, чем тезисный итог. Путь познания самоценен и даст исследователю больше опыта, чем уже готовый ответ. Наш путь – путь мысли, пишет Хайдеггер. Он ставит вопрос о технике и хотел бы тем самым подготовить возможность свободного отношения к ней. Данная работа предполагает свободу от предрассудков в отношении проблемы техники. «Свободным оно будет, если откроет наше присутствие (Dasein) для сущности техники», - нам следует полностью отдать себя пути познания техники, не отвлекаясь на повседневные проблемы.Нестоит недооценивать важность постановки вопроса о технике, вопрос требует предельного внимания и осторожности при своём рассмотрении.

«Техника не то же, что сущность техники», - это важнейший тезис Хайдеггера. Тут происходит разделение техники как таковой на технику как феномен и технику как сущность.

Точно так же и сущность техники вовсе не есть что-то техническое – данный принцип имеет и обратную силу. Авторперечисляет возможные варианты, при которых нам как исследователям не удастся определить своё отношение к технике. Это может произойти, когда мы не выходим за пределы наличного отношения к технике или не думаем о технике как о научной проблеме вообще. Соответственно, для познания техники следует «не быть рабом» техники. При этом оговаривается, что быть рабом техники можно, находясь как в положительном, так и в отрицательном отношении к ней.  «В самом злом плену у техники, однако, мы оказываемся тогда, когда усматриваем в ней что-то нейтральное; такое представление, в наши дни особенно распространенное, делает нас совершенно слепыми к ее существу», –важное дополнение, самая крайняя степень «слепоты» к сущности техники – нейтральное к ней отношение. То, к чему мы относимся нейтрально, всегда может представлять для нас хорошо скрытую опасность.

 «Мы ставим вопрос о технике, когда спрашиваем, что она такое». Цель вопроса о технике – ответить на вопрос, что такое техника. «Каждому известны оба суждения, служащие ответом на такой вопрос», - под «каждым» автор, скорее всего, имеет в виду философа. «Одно гласит: техника есть средство для достижения целей», –представление о технике как о средстве есть один из классических подходов к ответу на вопрос о технике. Многие словари пользуются именно этим принципом при попытке дать определение слову «техника». «Другое гласит: техника есть известного рода человеческая деятельность», –техника, понятая как форма человеческой деятельности наравне с остальными формами. «Оба определения техники говорят об одном». Таким образом, несмотря на свою очевидную разницу они в то же время имеют в виду нечто одно.Это достаточно походит на применение диалектического подхода – объединять средство и деятельность в неразрывную единицу. «К тому, что есть техника, относится изготовление и применение орудий, инструментов и машин, относится само изготовленное и применяемое, относятся потребности и цели, которым все это служит». Техника понята тут как некая совокупность или даже система. «Совокупность подобных орудий есть техника», –одно из базовых определений. «Она сама есть некое орудие, по-латински — instrumentum», –это переход к традиционному для Хайдеггера рассмотрению проблемы через анализ языка, включая анализ конкретного понятия, взятого в других языках. Язык – это дом бытия, соответственно, своё место в этом «доме» находит и бытие техники. Техника и есть некий инструмент – утверждая это, мы показываем определённое единство самой техники, так как традиционное представление об инструменте как таковом есть представление о чём-либо, что существует как единичное.

«Примелькавшееся представление о технике, согласно которому она есть средство и человеческая деятельность, можно, поэтому назвать инструментальным и антропологическим определением техники». Т о есть это представление о технике напрямую связано с человеком. Техника в нём представлена как нечто, не имеющее автономии от человека и его деятельности. Инструмент всегда обращён к тому, кто его использует, и не обретает своё истинное бытие в отдельности от того, кто его использует. Инструмент не может быть сам по себе. Хотя в Древней Греции «одушевлённым инструментом» могли назвать и раба, это не является исключением из правила, хотя и нарушает гуманистические законы. Раб есть инструмент в руках своего хозяина. Техника есть инструмент в руках человека. Это и названо выше как «антропологическое» определение техники.

  Хайдеггер настаивает, что страшная правильность инструментального определения техники такова, что оно годится даже для современной техники, относительно которой, между прочим, не без основания утверждают, что по сравнению со старой ремесленной техникой она представляет собой нечто совершенно иное и потому новое. Во-первых, речь идёт о разделении техники на «новую» и «старую» что, по мнению автора, представляет собой нечто различное. Во-вторых, указана критика инструментального подхода, которая сводится к тому, что подходы к этим двум стадиям техники должны быть либо же индивидуальны, либо же учитывать и, следовательно, демонстрировать разницу между «новой» и «старой» техникой. «Электростанции со своими турбинами и генераторами — тоже изготовленное человеком средство, служащее поставленной человеком цели», –очевидный факт. «И реактивный самолет, и высокочастотная установка — тоже средства для достижения целей», –всё утилитарное можно рассматривать как средство. Всостав станции входит множество объектов, каждый из которых может быть как техническим устройством, так и нет. Что усложняет окончательный вывод о том, чего больше в радиолокационной станции – техники или чего-то другого. Флюгер выступает тут как примитивный прибор для обнаружения интенсивности и направления ветра, чаще всего его изготавливают в виде петуха, сидящего на своей жердочке. Во флюгере больше техничного, чем во всей радиолокационной станции, по крайней мере, так чаще всего бывает. Конечно, это вопрос о том, нет ли где-либо чего-то лишнего. «Разумеется, лесопильня в заброшенной шварцвальдской долине — примитивное средство в сравнении с гидроэлектростанцией на Рейне». Автор уличает определённую степень различия между двумя примерами средств, определяя их по отношению к степени их усложнённости.

Таким образом, «новая» и «старая» техника есть средство, хотя это и не позволяет инструментальному отношению к технике быть единственно правильным. Инструментальная природа техники ставит человека в особое условие. Это указание на зависимость инструментального подхода от наличия при рассмотрении вопроса о технике человека как неотъемлемой части самой техники. Но, как мы помним, в начале работы предполагалось, что мы будем рассматривать технику в её «чистом» виде. То есть это предполагает и свободу от самого человека при ответе на вопрос о технике. «Все нацелено на то, чтобы надлежащим образом управлять техникой как средством», –средство всегда зависимо от человека и существует в отношении к человеку. Хотя техника и средство – разные вещи. «Хотят овладеть техникой», –артикуляция отношения некоторых философов к технике как к объекту, требующему овладения собой. «Это желание овладеть становится все более настойчивым, по мере того как техника все больше грозит вырваться из-под власти человека», –тенденции таковы, что эта разница растёт. Всё больше производится техники с повышенным уровнем свободы, представленной как самодетерминация. «Умные» телефоны, стиральные машинки и даже «умные» дома. Свобода техники вступает в конфликт со свободой человека, конкурируя за право реализовать эту свободу.

Далее автор ставит вопрос: что, если сама техника не есть некое нейтральное средство? Если техника и средство не тождественны, то это требует более глубокого исследования. В частности, автор ставит вопрос о том, будет ли техника, понятая как не средства, также причиной конфликта свободы техники и свободы человека.Существует конфликт между инструментальным подходом к технике и представлением о технике как о не средстве. То есть инструментальный подход рассматривает технику только как средство. «Верное всегда констатирует в наблюдаемой вещи что-то соответствующее делу», – мы говорим, что что-либо верно, когда это что-то соответствует предмету, о котором мы говорим, в данном случае, когда мы наблюдаем за чем-то. «Но такая констатация при всей своей верности вовсе еще не обязательно раскрывает вещь в ее существе», – имеется в виду, что одно лишь поверхностное наблюдение не может быть единственно верным методом получения чего-то верного. Особенно это верно учитывая контекст информационной эпохи [58] «Только там, где происходит такое раскрытие, происходит событие истины» – не совсем ясно, что имеется в виду. Скорее всего, это связанно с особенностями перевода. Вероятно, имеется в виду, что истина как нечто полное раскрывается только вместе с рассмотрением сущности самого объекта вдобавок к рассмотрению его извне, то есть как рассмотрение его феномена.  «Поэтому просто верное — это еще не истина», – истина нечто целостное, не сводимое к одной стороне. Верное тут выступает как одна из сторон истины. Истина не равна верному и наоборот. «Лишь истина впервые позволяет нам вступить в свободное отношение к тому, что задевает нас самим своим существом», – техника требует для своего понимания объективного и открытого подхода, основанного только на истине. Кроме того, если перед нами стоит задача познать нечто в его сущности, то это возможно сделать, только познав истину этого нечто. «Верное инструментальное определение техники, таким образом, еще не раскрывает нам ее сущности», – также не совсем ясно, что имеется в виду, возможно, из-за особенностей перевода. По логике Хайдегерра, скорее следует писать не «Верное инструментальное…», а «Верное как инструментальное...» или «Верное, представленное как инструментальное…», так как в этом случае сохраняется логика рассуждения. Одного верного в инструментальном определении техники недостаточно, так как всё верное не показывает нам ничего из достаточно истинного. Как мы помним, истинное не равно верное значит и то, что, если мы ставим вопрос о технике, то нам следует отвечать на него с опорой на истину, а не на нечто верное. В переводе выходит, что бывает верное или неверное инструментальное определение, хотя следует указывать на верное в противовес истинному инструментальному определению. «Чтобы добраться до нее или хотя бы приблизиться к ней, мы должны, пробиваясь сквозь верное, искать истинного», – итак, нам следует искать истинное, начиная с исследования верного. Если мы выдержим испытание верного, возможно, нам откроется и дорога в истинное. «Мы должны спросить: что такое сама по себе инструментальность?» – это уже опосредованные рассуждения. Автор задаёт вопрос о том, что на самом деле мы понимаем под инструментальностью. «Средство есть нечто такое, действием чего обеспечивается и тем самым достигается результат», –результат есть действие средства. Следует также подчеркнуть, что данное определение не содержит в себе человеческий фактор. Средство представлено как «само по себе», то есть в чистом виде. Кроме этого, всякий результат, полученный с помощью средства, представлен как обеспеченный и достигнутый. Обеспечение обозначает зависимость результата от самого средства. А достигнутость есть конечный итог присутствия действия любого средства. «То, что имеет своим последствием действие, называют причиной», – чистый детерминизм. «Цель, в стремлении к которой выбирают вид средства, тоже играет роль причины», –хотя и это также не исключает того, что цель можно рассматривать в опосредованном отношении к причине. Данная мысль автора верна при уточнении, что причиной не может быть нечто, непосредственно не имеющее отношения к результату.  

Далее Хайдеггер обращает наше внимание на учение о четырех причинах и вспоминает его на примере создания серебряной чаши: 1. causa materialis, материал, вещество, из которого изготовляется, например, серебряная чаша; 2. causa formalis, форма, образ, какую принимает этот материал; 3. causa finalis, цель, например, жертвоприношение, которым определяются форма и материал нужной для него чаши и 4. causa efficiens, создающая своим действием результат, готовую реальную чашу, т. е. серебряных дел мастер. Эти четыре причины перечисляет Аристотель. Материя, форма, цель и создатель. «Что такое техника, представляемая как средство, раскроется, если мы сведем инструментальность к этим четырем аспектам причинности», –автор предлагает рассмотреть инструментальный подход к технике и саму технику, понятую как средство, пропуская их через призму этих четырех причин.

Ясность в вопросе о причинности есть ещё один открытый философский вопрос.Автор также предлагает подумать о том, почему причин именно четыре. Это – предложение рассмотреть, действительно ли нам в вопросе о причинности хватает именно четырех типов причин. Возможно, что логика их применения содержит некоторые неточности или допущения. «Откуда в характере причинности четырех причин такое единство, что они оказываются взаимосвязаны?» –вопрос о том, какая логика осуществляет себя именно через эти четыре конкретные причины. Как оказалось, это возможно рассмотреть, включив в поле нашего размышления ответы на вопрос, что такое чистая инструментальность, которая в свою очередь затребовала от нас проверки причинности на истинность. Ответив на ряд этих вопросов, мы сможем подобраться и к самой технике.

Действие Хайдеггер рассматривает как часть результата. Результат не может быть достигнут, минуя какое-либо действие. И вновь Хайдеггер осуществляет приобщение к диалектике в данной статье для разрешения поставленной задачи. «Действующая причина, causa efficiens, одна из четырех, решающим образом определяет всю каузальность», –это происходит, так как в некотором смысле эта причина законодательствует по отношению к остальным. Выбор материала или удовлетворение конкретной цели – всё это решает сам создатель. «Дело доходит до того, что целевая причина, causa finalis, вообще уже не причисляется к каузальности», –хотя Хайдеггер и определил выше, что цель есть особый сорт причины, подчеркнём это ещё раз. «Causa, casus идет от глагола cadere, падать, и означает то, из-за чьего воздействия “выпадает” то или иное следствие», – то есть само слово Causa ближе всего расположено к месту рождения следствия. Традиционно учение о причинах восходит к Аристотелю, но всё же и сам Аристотель, названный неспроста великим систематизатором, не сам выдумал эти причины. Скорее всего, так или иначе они были известны и до него.Однако у Аристотеля причина мало общего имеет с воздействием.Это очень интересное наблюдение. «Что мы именуем причиной, а римляне causa, у греков зовется αιτιον: виновное в чем-то другом», –то есть и Аристотель, и все древние греки имели в виду не четыре причины, а четыре вины. Вина замещала причину. Но для нас вина и причина – не одно и то же. «Четыре причины — четыре связанных между собой вида виновности», – четыре вида виновности сливаются в одну общую вину. Хотя и слово «вина» содержит негативные коннотации.Далее рассмотрим приведённый пример.

«Серебро — то, из чего изготовлена серебряная чаша», –пример, учитывающий в себе все возможные причины, необходимые для рассмотрения. «Как определенный материал (υλη) оно отчасти виновно в чаше», - причина или вина материала в чаше – это причина материи. «Чаша обязана серебру тем, из чего она состоит», – обязана серебру в смысле его вины в происхождении чаши. «Жертвенный сосуд обязан собою, однако, не только серебру», –это уже рассмотрение причины или вины формы. «Будучи серебряной чашей, вещь, обязанная этим серебру, выступает в виде чаши, а не в виде пряжки или кольца», –то есть обретает свою форму. «Соответственно жертвенный прибор обязан также образу (эйдосу) своей чашеобразности», –тут форма понята как эйдос, то есть как универсальный прототип конкретно взятой вещи. Таким образом, вина формы – это вина универсальной формы или вина эйдоса. Эйдос сопричастен существованию чаши, поскольку по платоновскому определению эйдос первопричинен наличному бытию вещей. «Серебро, в котором воплотился образ чаши, и вид, в котором явилось серебряное, вместе по-своему виновны в жертвенном приборе», –тут автор обозначает вину формы, представленную в двух причинах: вина эйдоса чаши и вина эйдоса серебра.

«Но главный его виновник все-таки нечто третье», –переход к рассмотрению следующей причины. «Это то, что с самого начала очертило чашу сферой освящения и жертвоприношения», –то есть цель создания чаши. Чаша могла служить в быту или служить элементом религиозного обряда и получила свою «специализацию» ещё до своего создания, в момент целеполагания творца чаши.Чаша обрела своё телеологическое бытие в предназначении к жертвенному обряду.Вещь есть нечто большее, чем её собственная форма. «Конец, завершение в указанном смысле называется по-гречески τελος, что сплошь да рядом переводят и тем перетолковывают как «цель» и «назначение». Цель вещи – это один их тех моментов, что не находят себя во внешней форме вещи, а являются чем-то находящимся вне самой формы. Цель обращена вовне.

«Наконец, совиновником наличия и готовности сделанного жертвенного прибора выступает нечто четвертое: серебряных дел мастер; но вовсе не тем, что, действуя, он производит готовую жертвенную чашу как следствие своего действия, вовсе не как causa efficiens», – это творец.

Творец вещи собирает воедино три указанные причины. Творец вещи – не столько творец, сколько «собиратель», на нём лежит вина в собрании всех трёх причин. «Разборчивое собирание по-гречески значит λεγειν, λογος», –логос есть упорядоченность бытия или разборчивое собирание. «Логос коренится в αποφαινεσθαι, выявляющем обнаружении», – обнаружение как часть познавательно-производительного процесса. «Серебряных дел мастер — совиновник чаши в том смысле, что от него начинается и через него достигается ее окончательная готовность». Таким образом, творец не только соединяет три вида вины, но ещё и завершает создание конкретной вещи, образуя четвёртую причину. «Три вышеназванных вида вины благодаря собирающей разборчивости серебряных дел мастера проявляют себя и вступают во взаимосвязь, ведущую к возникновению готовой чаши».  Иными словами, в завершение вещи вкладывается и её имя. То есть финальная стадия общей вины – именование. Именование вещи имеет важнейшее значение.

Жертвенный сосуд собирает в себе все четыре вида вины. На примере чаши можно рассмотреть любую вещь.У нас есть возможность рассматривать как четыре вины в отдельности, так и рассмотреть одну общую вину вместе.И существует ли между ними связь? «Откуда идет единство четырех причин?» – существует ли первоисточник?

Хайдеггер сетует на то, что современники понимают сегодня вину только как нравственное понятие.Это похоже и на наше понимание слова «вина».   Существует призыв разобраться в отличиях между древнегреческой «виной» и нашей «причиной». «Пока эти подступы не откроются, мы не увидим и существа инструментальности, которая стоит на причинности», – интригует нас автор.

«Чтобы уберечься от обоих перетолкований вины, поясним ее четыре вида исходя из того, чему они виной», – то есть к чему обращена сама вина. «В нашем примере они — виновники наличия и готовности серебряной чаши как жертвенного сосуда», – похоже, имеется в виду вина её причин в её существовании, в качестве жертвенной чаши. «Четыре вида вины позволяют вещи явиться», – в том смысле, в котором понимали слово «явиться» древние греки, то есть в смысле истины, проявленности. «Благодаря им вещь оказывается присутствующей», – присутствие, означает, находиться при своей сути. А находиться созданная вещь при своей сути сможет, если она сбудется в качестве вины четырёх произведений. «Они выпускают ее из несуществования и тем самым ведут к полноте ее явления», – причина выведения из потаённого есть вина к истине. «В смысле такого выведения вина есть «повод» – то есть повод понят как причина самой вины. Повод есть инобытие вины, которая есть инобытие причины. «Исходя из того, как греками ощущалась виновность, αιτια, придадим сейчас слову “по-вод” более широкий смысл, чтобы оно именовало сущность по-гречески понятой причинности», – эта часть анонсирует для нашего внимания обращение к слову «повод» и его значению. «Привычное и более узкое значение слова “повод” говорит, наоборот, лишь о чем-то вроде стимула и побуждения, означая род побочной причины в общих рамках причинности», – как таковая причина существует якобы в противовес узкого значения стимула-причины или катализатора самой основной причины.

«Так чем же скреплена взаимосвязь четырех видов повода?» – если причина – это на самом деле вина, а вина раскрыта автором как повод, то четыре причины – это на самом деле что-то вроде четырех поводов. Хотя повод существует всегда к чему-то.То есть повод в смысле вины есть приглашение к существованию.  «Тем самым ими в равной мере правит то при-ведение, которым приводится к явленности существующее», – проще говоря, повод – это закон причины.

«Всякий по-вод для перехода и выхода чего бы то ни было из несуществования к присутствию есть ποιησις: про-из-ведение», – результат действия повода при выходе из потаённого есть произведение.

«Все зависит от нашего умения продумать про-из-ведение во всей его широте, притом в греческом смысле», – похоже на то, что произведение – это выведение из человеческой мысли чего-то вовне, в среду.Произведение – в чистом виде находит себя в мыслях творца. «Φυσις — это даже ποιησις в высшем смысле», – не совсем очевидно, что имеется в виду, скорее всего, внимание обращается к явлениям природы. «Ведь то, что присутствует “по природе” φυσις, несет начало про-из-ведения, например распускания цветов при цветении, в себе самом (εν εαυτω)», – здесь природа выступает условием произведения. «В отличие от этого про-из-ведения ремесла и художества, как серебряная чаша, берут начало своей произведенности не в самих себе, а в другом (εν αλλω), в мастере и художнике», – человек выступает вторым из двух возможных условий произведения. То есть любое произведение может брать своё начало в природе или в человеке.

 «Как, однако, происходит событие про-из-ведения, будь то в природе, будь то в ремесле или в искусстве?» – мы касаемся вопроса о природе самого события. «Что такое про-из-ведение, в котором разыгрываются четыре вида повода?» – произведение природы и человека в то же время должны будут получить свою обоснованную различность в выведении их из состояния единства. «Произведение выводит из потаенности в открытость». Похоже, что открытость выступает как пространство возможности для истины. «Событие произведения происходит лишь постольку, поскольку потаенное переходит в непотаенное». Таким образом, условие события произведения – существование в потаённости чего-то и возможность его появления в открытости как феномена. «Этот переход коренится и набирает размах в том, что мы называем открытостью потаенного», – это можно обозначить как процесс произведения. «У греков для этого есть слово αληθεια», – что дословно переводится как непотаённость. «Римляне переводят его через veritas», – отсюда и такое понятие как верификация. «Мы говорим «истина», понимая ее обычно как правильность представления», – или, как проще всего формулирует её Кант в «Критике чистого разума», – соответствие знания своему предмету. Таким образом, наше понимание истины обозначает скорее факт, чем действие. Истина есть положительный итог соотнесения мыслимого с действительным.

 «Мы спрашиваем о технике, а дошли теперь до αληθεια, открытости потаенного», – понятия «техника» и «непотаённость» связаны между собой. «К сфере причинности относятся цель и средства, относится инструментальное», – выше мы уже установили нечто подобное. «Инструментальность считается основной чертой техники», – по крайней мере, мы уже рассмотрели всю логику подобного отношения к технике.

«Итак, техника не простое средство», – хотя до сих пор не дано чёткое определение самого средства. «Техника — вид раскрытия потаенности», – первое авторское определение техники. «Если мы будем иметь это в виду, то в существе техники нам откроется совсем другая область», – в самом начале мы установили, что сущность техники и феномен техники – не одно и то же. Теперь мы, скорее, подобрались к тому, что сущность техники – в способности выводить из непотаённости. «Это — область выведения из потаенности, осуществления истины», – техника – это «провайдер» истины. Но истины не в смысле соответствия предмета своему знанию, а в смысле простой непотаённости, появления в мире феноменов.

Само слово техника имеет древнегреческий корень, как и многие слова. «Τεχνικον значит: относящееся к τεχνη». Речь идёт о вообще техническом? «Во-первых, τεχνη — название не только ремесленного мастерства, но также высокого искусства и изящных художеств», - возможно, соответствует тому смыслу, который мы вкладываем в значение слов «произведение искусства». Таким образом, τεχνη есть как ремесленничество, так и произведение искусства. «Такая τεχνη относится к про-из-ведению, к ποιησις; она есть нечто «поэтическое». В этом смысле они комплиментарны.

 «С самых ранних веков вплоть до эпохи Платона слово τεχνη стоит рядом со словом επιστημη», - само слово «эпистема» достаточно неоднозначно представлено в корпусе философских знаний. «Они означают умение ориентироваться, разбираться в чем-то», – выполняют значение навигатора в системе познаваемого. «В специальном трактате (“Никомахова этика” VI, гл. 3 и 4) Аристотель проводит различие между επιστημη и τεχνη, причем именно в свете того, что и как они выводят из потаенности». То есть существует разница между этими «знаниями». «Τεχνη раскрывает то, что не само себя производит, еще не существует в наличии, а потому может выйти и выглядеть и так и иначе», – не связано ли это с человеком? «Человек, строящий дом или корабль или выковывающий жертвенную чашу, выводит производимое из потаенности соответственно четырем видам «повода», – то есть любое техническое произведение – это произведение, созданное человеком.

 «Люди говорят, что современная техника — нечто совершенно другое в сравнении со всей прежней, поскольку она опирается на точные науки Нового времени», – отчасти это именно так. «Впрочем, все яснее начинают понимать, что обратное тоже имеет место: современная физика, применяя эксперимент, зависит от технической аппаратуры и прогресса приборостроения», - яснее говоря, наука зависима от техники так же, как и техника от науки. «Что такое современная техника?» - таким образом, мы подошли к небольшим выводам о том, что существует принципиальное различие между новой и старой техникой.

«Правда, то раскрытие, каким захвачена современная техника, развертывается не произведением в смысле ποιησις», – скорее всего, тут имеется в виду конвейерное производство, но об этом далее. «Царящее в современной технике раскрытие потаенного есть производство, ставящее перед природой неслыханное требование быть поставщиком энергии, которую можно было бы добывать и запасать как таковую», – значит ли это, что специфика новой техники – в использовании энергии? «А что, разве нельзя того же сказать о старой ветряной мельнице?» - сейчас узнаем. «Правда, ее крылья вращаются от ветра, они непосредственно отданы его дуновению», – то есть техника работает благодаря природной силе. «Но ветряная мельница не извлекает из воздушного потока никакой энергии, чтобы сделать из нее запасы», - и мы также отмечаем, что мельница не накапливает запасную энергию.

«Вот, например, участок земли, эксплуатируемый для производства угля или руд», – как место разработки полезных ресурсов. «Иным выглядело поле, которое обрабатывал прежний крестьянин, когда обрабатывать еще значило: заботиться и ухаживать», –крестьянин ничего не нарушал, то есть нарушал, но степень его вторжения в природу была минимальной.«Посеяв зерно, он вверяет семена их собственным силам роста и оберегает их произрастание», – то есть, как мы помним, вверяет произведения через силы природы в наличное бытие. «Полеводство сейчас — механизированная отрасль пищевой промышленности», – интервенция новой техники в пространство господства старой. «Воздух поставлен на добывание азота, земные недра — руды, руда — на добычу, например, урана, уран — атомной энергии, которая может быть использована для разрушения или для мирных целей», – техника выступает как средство смены качеств.

 «Вместе с тем такое производство всегда с самого начала несет в себе установку на воспроизводство, на увеличение производительности в смысле извлечения максимальной выгоды при минимальных затратах», – это одна из типичных черт не столько техники, сколько капиталистической системы.  «Добытый в карьере уголь поставляется не для того, чтобы просто где-то вообще быть в наличии», – то есть цель его добычи – нечто другое, а именно – преобразование. «Его хранят, т. е. держат наготове, чтобы при надобности он отдал накопленное в нем солнечное тепло», – уголь используют для извлечения из него необходимых объёмов тепла. «Так добывают тепловую энергию, которая ставится на производство пара, с помощью которого приводят в действие механизмы, обеспечивая на заводе производственный процесс», – в этом мы диагностируем реверс в сторону техники.

«На Рейне поставлена гидроэлектростанция» и «Она ставит реку на создание гидравлического напора, заставляющего вращаться турбины, чье вращение приводит в действие машины, поставляющие электрический ток, для передачи которого установлены энергосистемы с их электросетью», – то есть уже не техника использует силу природы, а наоборот. «Гидроэлектростанция не встроена в реку так, как встроен старый деревянный мост, веками связывающий один берег с другим», – мост не нарушает естественного движения реки, не вмешивается в её устройство. «Скорее река встроена в гидроэлектростанцию», – природа поставлена на службу технике. «Чтобы хоть отдаленно оценить чудовищность этого обстоятельства, на секунду задумаемся о контрасте, звучащем в этих двух именах собственных: “Рейн”, встроенный в гидроэлектростанцию для производства энергии, и “Рейн”, о котором говорит произведение искусства, одноименный гимн Фридриха Гельдерлина», – это ли один и тот же Рейн? Рейн поэтический и Рейн как деталь огромного механизма.

«Выведение из потаенности, которым захвачена современная техника, носит характер предоставления в смысле добывающего производства», – достаточно ясно и без комментария. «Оно происходит таким образом, что таящаяся в природе энергия извлекается, извлеченное перерабатывается, переработанное накапливается, накопленное опять распределяется, а распределенное снова преобразуется», – проще говоря, происходят всяческие действия с энергией. «Извлечение, переработка, накопление, распределение, преобразование — виды выведения из потаенности», – это относится только к энергии? Похоже, что не только.  

«Какого рода открытость присуща тому, что вышло на свет в процессе производящего предоставления?» – разве не ид