I. Шизоидная личность и внешний мир

 

1

 

Мой интерес к проблемам шизоидной личности существенно возрос в 1948 году, когда изучение работ В.Р.Д. Фэйрберна, стимулирующих мое развитие, совпало с поступлением в клиническое отделение Лидского факультета психиатрии ряда заметно выраженных шизоидных пациентов. Я более подробно описал эту ситуацию в четвертой главе. Первым результатом стало мое исследование созданной Фэйрберном теории реакции шизоидной личности на клиническом материале и в ходе моего анализа у Фэйрберна. Данное исследование является естественной отправной точкой всего научного изыскания.

 

Состояние шизоидной личности

 

 

Картина запертого индивида

 

Психотерапевта должны серьезно беспокоить те состояния психики, в которых пациенты становятся эмоционально недоступными, когда пациент присутствует физически, но не психически. Одна пациентка сказала: «Мне кажется, что меня здесь нет», — как если бы пришло ее тело, но сама она при этом отсутствовала. Она описала аналогичное состояние, испытанное во время прогулки со знакомым молодым человеком. Тогда она тоже почувствовала усталость, подавленность, неспособность вести беседу и прокомментировала это следующим образом: «Я испытала состояние, аналогичное тому, когда я пришла сюда: мне казалось, что меня здесь нет». Ее реакция на еду была похожей. Она предвкушала прием вкусной пищи, но когда начинала есть, то чувствовала потерю аппетита, как если бы она не имела с едой ничего общего.

Одной пациентке приснилось:

 

«Мой муж и я пришли вас навестить, и он объяснил мне, что меня здесь нет, так как меня перед этим уже положили в больницу».

 

Жалобы на чувство отрезанности, запертости, не-соприкасаемости, отчужденности или необычности, когда вещи не находятся в фокусе внимания или кажутся нереальными, когда нет чувства единения с другими людьми, или на жизненную опустошенность, с падением интереса, когда все кажется тщетным и бессмысленным, все они различным образом описывают данное состояние психики. Пациенты обычно называют его «депрессией», но оно лишено тяжелого, мрачного внутреннего чувства скорби, гнева и вины, которые нетрудно различить в классической депрессии. Депрессия, в действительности, чаще направлена вовне и связана с невозможностью выразить свой гнев по поводу внешних объектов. Вышеописанные состояния скорее представляют собой «шизоидные состояния». Они явно интровертированы. Депрессия связана с объектами. Шизоидная личность отказалась от объектов, хотя все еще нуждается в них.

Внешние связи, по всей видимости, опустошаются массивным отводом реальной либидинальной самости, нашего либидинального интереса, от внешнего мира. Эффективная психическая деятельность исчезает в скрытом внутреннем мире; сознательное эго пациента лишается витального чувства и действия, и становится как бы нереальным. Вы можете улавливать проблески интенсивной деятельности, совершающейся во внутреннем мире, через сновидения и фантазии, однако сознательное эго пациента просто сообщает об этих явлениях, как если бы оно было нейтральным наблюдателем, лично не вовлеченным в эту внутреннюю драму. Отношение к внешнему миру точно такое же: невовлеченность и отчужденное наблюдение без какого-либо чувства, как если бы газетный репортер описывал событие, которое ему лично неинтересно и вызывает скуку. Такая деятельность может казаться механической. Когда развивается шизоидное состояние, сознательное эго, по-видимому, находится в состоянии бесчувствия между двумя мирами, внутренним и внешним, и не имеет каких-либо реальных взаимоотношений ни с одним из них. Оно диктует эмоциональное бездействие на основании собственной невовлеченности в эффективную деятельность.

Эти шизоидные состояния могут чередоваться с депрессией и временами с ней смешиваться, так что проявляются как шизоидные, так и депрессивные признаки. Они бывают разных степеней интенсивности, варьируя от скоропреходящих настроений во время сессии до состояний, которые продолжаются в течение длительного периода времени, что демонстрирует специфические шизоидные черты.

Пример пациентки, описывающей себя как пребывающую в депрессии, когда она в действительности была шизоидом, может быть здесь полезен. Она начала сессию следующими словами: «Я нахожусь в крайней депрессии. Я просто сижу и не могу встать с кресла. Будущее пусто, я не вижу в нем никакой цели. Я чувствую ужасную скуку и хочу больших изменений. Я чувствую безнадежность, покорность, отсутствие выхода, тупик. Хотелось бы мне знать, как я смогу передвигаться и справлюсь с данным состоянием». (Аналитик: «Ваше решение состоит в том, чтобы все заглушить, ничего не чувствовать, отказаться от любых реальных эмоциональных взаимоотношений с людьми и просто механически “делать дела”, быть роботом».) Ее реакция ясно высветила шизоидную черту: «Да, мне все безразлично, я ничего не замечаю. Затем я чувствую тревогу, поняв, что так себя вести опасно. Если я не заставляю себя что-либо делать, то просто сижу, не испытывая ни тревоги, ни какой-либо заинтересованности». (Аналитик: «Таковы ваши реакции и в ходе анализа по отношению ко мне: не поддаваться воздействию, не быть чем-либо взволнованной, не реагировать на меня».) Ее ответ: «Если бы я что-либо испытывала, то ощутила бы крайнее раздражение в ваш адрес. Я ненавижу вас и питаю к вам отвращение за то, что вы заставляете меня переживать подобные чувства. Чем более я втягиваюсь в отношения с вами, тем большей дурой, которой наносят тайный вред, я себя чувствую».

Простой факт присутствия аналитика как другого человека, с которым ей приходилось быть эмоционально искренней, т.е. выражать то, что она действительно чувствовала, вызвал у нее эмоциональный кризис, с которым она могла справиться, лишь уничтожив данные взаимоотношения. Поэтому ее главной защитой от тревоги было решение не вступать в эмоциональный контакт, быть недоступной и держать всех на расстоянии. Однажды она сказала: «Я скорее стану ненавидеть, чем любить вас», однако ее настрой был еще более фатальным. Она не могла ни любить, ни ненавидеть, она вообще не могла ничего чувствовать, и внешне на сессиях часто казалась ленивой, испытывающей скуку, занимающей позицию невмешательства.

Такова проблема, которую мы пытаемся понять. Шизоидное состояние заключается, в первую очередь, в попытке аннулировать внешние объектные отношения и жить отчужденно и отстраненно. Что же действительно происходит с этими пациентами и почему? Это не возникающая в ходе лечения проблема. Она проходит через всю их жизнь.

 

Жизнь во внутреннем мире

 

(а) Потребность в объектных и внутренних объектных отношениях

 

Теория объектных отношений Фэйрберна была создана в ходе исследования им проблем шизоидных личностей и проливает много света на «жизнь внутри себя» шизоида. Он установил, что целью либидо индивида является не удовольствие или просто субъективное удовлетворение, а сам объект. Фэйрберн утверждает: «Удовольствие — это указатель на объект» (1952а, р. 33). В основе человеческой природы лежит наше либидинальное влечение к хорошим объектным взаимоотношениям. Ключевой биологической формулой является приспособление организма к внешней среде. Ключевой психологической формулой является взаимосвязь человека с человеческим окружением. Значимость человеческой жизни заключается в объектных отношениях, и лишь в этой связи можно сказать, что наша жизнь обладает смыслом, ибо без объектных отношений само эго человека не может развиваться.

Проблемы шизоида занимают довольно специфическое место в этой области. Тревога побуждает шизоида отрезать себя от всех объектных отношений. Наши потребности, страхи, фрустрации, негодования и тревоги в неизбежном поиске хороших объектов являются предметом психопатологии, потому что это — реальные жизненные проблемы. Когда трудности в установлении и сохранении хороших объектных отношений слишком явно выражены и человеческие отношения сопровождаются чрезмерной тревогой и конфликтами, часто прилагаются отчаянные усилия по отрицанию и устранению этой базисной потребности. Люди замыкаются в себе, с головой погружаются в безличную работу, в той мере, в какой это возможно, устраняют отношения с реальными людьми, посвящают свое время абстракциям, идеалам, теориям, организациям и так далее. Эти маневры не могут быть удачными и всегда заканчиваются катастрофой, так как представляют собой попытку отрицания самой нашей природы. Ясное дело, мы не можем вести себя подобным образом и оставаться здоровыми.

Чем больше люди отрезают себя от человеческих взаимоотношений во внешнем мире, тем более они погружаются в эмоционально заряженные фантазийные объектные отношения в своем внутреннем психическом мире; крайним пределом является состояние психотика, живущего исключительно в своем внутреннем мире. Однако это все еще мир объектных отношений. Мы конституционально не способны жить изолированно. Реальная утрата всех объектов будет эквивалентна психической смерти.

Так, молодая девятнадцатилетняя женщина, которая была хроническим агорафобиком и испытывала серьезные приступы деперсонализации, если выходила из дома даже с членами своей семьи, рассказывает: «Я испытала сильный приступ клаустрофобии в большом магазине и хотела выбежать наружу». Оказалось, что в действительности она чувствовала себя подавленной и беспомощной посреди большой толпы покупателей, и, прежде чем она испытала панику, у нее возник немедленный и непроизвольный шизоидный уход. Она сказала: «Я внезапно ощутила отсутствие контакта с кем-либо и с чем-либо вокруг меня и почувствовала, что исчезаю посреди всего, что меня окружает». Отсюда понятна ее агорафобия. Она чувствовала себя подавленной миром вне дома и «утрачивала себя».

Карен Хорни (1945) говорит: «Неврозы порождаются расстройствами в человеческих взаимоотношениях». Однако Хорни высказывает данное суждение лишь с точки зрения отношений к внешним объектам на сознательном уровне. Плохие внешние взаимоотношения в младенчестве приводят к развитию менее очевидной опасности, к попытке ухода и продолжения жизни во внутреннем психическом мире, вытесненном мире интернализованных психических объектов, плохих объектов и «плохих объектных ситуаций». Что является здесь новым, так это теория внутренних объектов, развитая Мелани Кляйн и Фэйрберном, и то, что Фэйрберн ставит в центр внимания объектные отношения, а не инстинктивные импульсы. Именно объект является реальной целью либидинального влечения. Мы ищем людей, а не удовольствий. Не импульсы являются психическими сущностями, а реакции эго на объекты. Невозможно понять шизоидную проблему без использования теории внутреннего мира интернализованных объектов и интернализованных объектных отношений Мелани Кляйн и выводов из этой теории, разработанных Фэйрберном. Так как эта метапсихология все еще не принята или, возможно, даже не понята всеми аналитиками и психотерапевтами, полезно рассказать о ней здесь как можно более простым языком.

То, что подразумевается под миром интернализованных объектов, может быть представлено следующим образом: в некотором смысле мы весь наш жизненный опыт и события сохраняем в нашей психике. Если бы мы этого не делали, то утратили бы всякую связь с нашим прошлым, были бы способны лишь к жизни от мгновения к мгновению подобно бабочкам, перепархивающим с цветка на цветок, и никакие взаимоотношения или переживания не имели бы для нас какой-либо долговременной значимости. Таким образом, в некотором смысле все в нашей жизни психически интернализовано, сохранено и внутренне находится в нашем владении; такова наша единственная защита от утраты непрерывности в жизни, мучительный пример чего мы видим у человека, утратившего память и на сознательном уровне лишившегося своих корней.

Однако события психически интернализуются и сохраняются двумя различными способами, которые мы называем соответственно память и внутренние объекты. Бион в своих трудах недавно акцентировал на этом внимание. Хорошие объекты являются в первую очередь психически интернализованными и сохраненными лишь как воспоминания. Они постоянно приносят радость; опыт взаимодействия с ними приносит удовлетворение и не порождает никаких проблем, он способствует хорошему развитию эго и впоследствии вспоминается с удовольствием. В случае продолжения хорошего объектного взаимоотношения особой значимости, как-то: с родителем или партнером в браке — мы имеем воспоминания о счастливом прошлом и уверенность в обладании хорошим объектом в реальности в настоящем и будущем. Здесь нет никакой причины для появления интернализованных объектов. Внешний опыт достаточен для удовлетворения наших потребностей. В данном пункте Фэйрберн расходится с Мелани Кляйн. В первую очередь он считает, что «хорошие объекты» не нуждаются в интернализации в какой-либо иной форме, чем «воспоминание», хотя такое воспоминание должно включать в себя переживание безопасного обладания данным взаимоотношением.

Объекты интернализуются более радикальным образом лишь тогда, когда взаимоотношения превращаются в плохую объектную ситуацию через, скажем, изменение объекта или его смерть. Когда кто-то, в ком мы нуждаемся и кого любим, перестает нас любить, или же ведет себя таким образом, который воспринимается нами как прекращение любви, или же уходит из нашей жизни, умирает, т.е. бросает нас, такой человек становится, в эмоциональном, либидинальном смысле, плохим объектом. Подобные чувства испытывает ребенок, когда мать отказывается давать ему свою грудь, отнимает его от груди, или же сердита, нетерпелива и сурова по отношению к нему, или же когда она временно или длительно отсутствует из-за болезни, или же постоянно отсутствует по причине своей смерти: подобные чувства также имеют место, когда тот человек, в котором мы нуждаемся, является эмоционально отстраненным, равнодушным и невосприимчивым. Все это переживается как фрустрация самой важной из всех наших потребностей, как отвержение или как преследование и нападки. Затем утраченный объект, который теперь становится «плохим объектом», психически интернализуется в намного более витальном и фундаментальном смысле, чем воспоминание. На языке Биона, плохие переживания не могут быть переварены и поглощены; они остаются инородными объектами, которые психика пытается спроецировать вовне. Люди, потерявшие близкого человека, даже многие годы спустя после его смерти часто видят яркие сны, в которых он все еще жив. В одном анализе обнаружилось, что пациенту, всю жизнь снедаемому страхом умирания, постоянно снились мертвые люди в гробах. В одном сновидении лежащая в гробу фигура находилась за занавесками и он постоянно о ней думал в то время, когда был занят приятной работой. Фатальная внутренняя притягательность и привязанность к мертвому человеку несла ему угрозу и актуальный страх умирания. Мертвый человек был его отцом, которого он действительно видел в гробу. Другому пациенту приснился страшный сон, в котором мать была на него в ярости, спустя двенадцать лет после ее смерти. Внутренний психический мир (см. Ривьер, 1952, с. 26 и Хайманн, 1951) копирует первоначальную фрустрирующую ситуацию, несчастный мир, в котором человек привязан к плохим объектам и поэтому всегда чувствует себя фрустрированным, голодным, сердитым и виновным, а также глубоко встревоженным, с постоянным искушением искать кратковременное облегчение в проекции своего внутреннего мира на внешний мир.

Интернализуются именно плохие объекты, потому что мы не можем принять их «плохость»; мы пытаемся избавиться от них во внешней реальности и все же не можем их бросить, не можем оставить их одних; мы не можем совладать с ними и контролировать их во внешней реальности, и поэтому продолжаем борьбу за обладание ими, за их изменение в хорошие объекты в нашем внутреннем психическом мире. Однако они никогда не изменяются. В нашем внутреннем бессознательном мире, где мы вытесняем и прячем под замок в очень ранний период жизни наши первоначальные плохие объекты, они всегда остаются отвергающими, индифферентными или враждебными по отношению к нам согласно нашему текущему внешнему опыту. Необходимо подчеркнуть, что эти интернализованные объекты не являются просто фантазиями. Ребенок эмоционально отождествляет себя со своими объектами, и, когда он ментально их инкорпорирует, он идентифицирует себя с ними, и они становятся неотъемлемой частью психической структуры его личности. Те фантазии, в которых внутренние объекты обнаруживают для сознания свое существование, являются продуктом патологических психических структур, которые образуют интернализованные объекты. Объекты лишь интернализуются позднее таким радикальным образом в слиянии с уже существующими внутренними объектными структурами. Во взрослой жизни ситуации внешней реальности бессознательно интерпретируются в свете этих ситуаций, продолжающих существовать в бессознательной, внутренней и чисто психической реальности. Мы живем во внешнем мире с эмоциями, порожденными во внутреннем мире. Значительная часть психопатологической проблемы состоит в следующем: как люди ведут себя со своими интернализованными плохими объектами, до какой степени они отождествляют себя с ними и как они осложняют отношения с внешними объектами? Все время значим именно объект, внешний или внутренний, а не удовольствие.

 

(б) Психодинамические движущие силы внутреннего мира

 

Исходя из этой точки зрения, Фэйрберн переработал теорию психозов и психоневрозов. Согласно ортодоксальному подходу Фрейда—Абрахама, эти болезни вызваны задержками либидинального развития в точках фиксации в первые пять лет жизни: шизофрения — на стадии орального сосания, маниакально-депрессивный психоз — на стадии орального кусания, паранойя — на ранней анальной стадии, обсессии — на поздней анальной стадии; и истерия — на фаллической или на ранней генитальной стадиях. Фэйрберн предложил совершенно иной подход, основанный не на природе либидинальных импульсов, а на природе взаимоотношений с внутренними плохими объектами. Принимая теорию депрессивной позиции Мелани Кляйн, он утверждал, что шизоидное и депрессивное состояния являются двумя фундаментальными типами реакции на интернализованные плохие объектные отношения, двумя базисными, основными опасностями, которых следует избегать, и что они порождаются трудностями, переживаемыми в объектных отношениях на оральной стадии абсолютной инфантильной зависимости. Он рассматривает паранойю, обсессии, истерию и фобии в качестве четырех различных защитных способов совладания с интернализованными плохими объектами, чтобы предотвратить возврат в депрессивное или шизоидное состояние психики. Это делает понятным тот факт, что пациенты, в действительности, все время повторяют параноидальные, обсессивные, истерические и фобические реакции, даже если у того или иного пациента преимущественно используется какой-то один из этих способов защиты. Психоневрозы являются, в своей основе, защитой против интернализованных плохих объектных ситуаций, которые в противном случае вызвали бы депрессивное или шизоидное состояние; хотя эти ситуации обычно реактивируются вследствие плохой внешней ситуации.

Поэтому в лечении требуется помочь пациенту порвать с этими неудовлетворительными способами защиты, которые никогда не приводят к решению проблемы, а также помочь пациенту набраться храбрости для понимания, что скрывается за этой борьбой с интернализованными плохими объектами; другими словами, пойти на риск возврата в базисные плохие объектные ситуации, в которых, как чувствуют пациенты, они впадают в ту или иную из двух первичных психических опасностей: в депрессию или в шизоидную утрату аффекта в своей сознательной самости. Естественно, депрессивное и шизоидное состояния постоянно развиваются в сознании с различной степенью тяжести, несмотря на защиты эго.

 

(в) Депрессивные и шизоидные реакции

 

Природу этих двух возникающих в конечном счете опасных ситуаций можно описать просто. Когда вы хотите любви от человека, который не дает ее вам и поэтому становится для вас плохим объектом, вы можете реагировать одним из двух или сразу двумя способами. Вы можете преисполниться ярости в связи с данной фрустрацией и предпринять агрессивные нападки на плохой объект, чтобы принудить его стать хорошим и перестать вас фрустрировать — подобно маленькому ребенку, который не может получить от матери то, что он хочет, вскипает от гнева и бросается на нее с кулачками. Такова проблема ненависти, или рассерженной любви. Она вызывает агрессию к враждебному, отвергающему, активно отказывающему плохому объекту. Она ведет к депрессии, ибо возбуждает страх, что твоя ненависть разрушит того самого человека, которого ты любишь и в котором нуждаешься, страх, который перерастает в вину.

Однако возможна более ранняя и более глубокая реакция. Когда вы не можете получить то, что хотите, от человека, в котором нуждаетесь, тогда вместо того, чтобы рассердиться, вы можете болезненно страстно желать полного обладания объектом вашей любви. Фэйрберн пришел к точке зрения (1941), что любовный голод — это шизоидная проблема и что она пробуждает ужасный страх, что ваша любовь стала столь жадной и собственнической, что теперь деструктивна. Депрессия появляется от страха оскорбленной любви, могущей перерасти в ненависть, — появляется, чтобы объект любви не был разрушен вашей ненавистью. Шизоидная отчужденность является страхом любви, чтобы объект любви не был разрушен вашей любовью или потребностью в любви, что было бы намного хуже. Мы увидим, что данное положение дает нам не очень много для понимания шизоидной проблемы, хотя и является важным элементом в ней, наилучшей отправной точкой для ее исследования.

Такое различие в двух вышеописанных отношениях идет совместно с различием в, так сказать, впечатлении от объекта. Шизоид воспринимает объект как «желанного перебежчика» (перешедшего на его сторону), или, говоря словами Фэйрберна, как возбуждающий желание необходимый объект, к которому он жадно стремится, однако вынужден сдерживать свои чувства, чтобы не уничтожить и не разрушить объект в силу крайне интенсивной потребности заполучить его в свое полное распоряжение. Находящийся в депрессии индивид воспринимает объект как «злобно отказывающий ему в удовлетворении», или, на языке Фэйрберна, как отвергающий объект, от которого следует избавиться, чтобы освободить место для хорошего объекта.

Так, одному пациенту постоянно снится, что он нуждается в женщине, которая уходит и оставляет его, в то время как другой пациент испытывает во сне неистовый, убийственный гнев в отношении злодея, который его грабит или же стоит между ним и тем, чего он желает.

Шизоид тоскует по «желанному перебежчику», находящийся в депрессии индивид испытывает убийственные желания в отношении «ненавистного грабителя».

Таким образом, двумя фундаментальными формами внутренних плохих объектов являются, согласно терминологии Фэйрберна, «возбуждающий желание объект» и «отвергающий объект». С годами многие внешние реальные фигуры обоих полов могут абсорбироваться посредством напластования и слияния в эти два типа интернализованных плохих объектов, однако в своей основе они всегда остаются двумя аспектами груди-матери. Они всегда наличествуют, и части эго (отщепленные, непризнаваемые, вторичные или вспомогательные «самости») всегда находятся с ними в расстраивающих взаимоотношениях, так что депрессивный индивид всегда склонен к переживанию гнева, а шизоид всегда подвержен страданию, испытывает голод и стремится к уходу. В то время как депрессивный индивид направляет испытываемый им гнев и агрессию против себя и чувствует вину, шизоид стремится к уходу от непереносимой ситуации и ничего не чувствует. Если шизоид испытывает чувства к реальным людям, он реагирует на них, как если бы они были идентичны с его интернализованными плохими объектами.

Депрессивная позиция более поздняя и более развитая, чем шизоидная, ибо она амбивалентна. «Злобно отказывающее в удовлетворении» лицо в действительности является частью того же самого лица, в котором нуждаются и которого желают, что можно сравнить с матерью, пробуждающей стремление ребенка, давая ему ровно столько, чтобы раздразнить и разжечь его аппетит, а затем оставляющей его ни с чем, уходя. Это ясно выражено в сновидении пациентки:

 

«Я наслаждалась любимой едой и оставила самый вкусный кусок под конец, а затем мать выхватила его [грудь, себя] у меня из-под носа. Я была в бешенстве, но когда я выразила протест, она сказала: «Не будь ребенком».

 

Здесь наблюдается реакция вины, что находится в согласии с отказом от себя и собственных потребностей. Фэйрберн считал, что депрессия заняла центральное место в картине психопатологических состояний в результате концентрации Фрейда на обсессиях с их амбивалентностью, виной и проблемами суперэго. Он полагал, что шизоидное состояние является фундаментальной проблемой и предамбивалентно.

Мелани Кляйн (1932) подчеркивала, как амбивалентность возрастает до своего максимума во время кризиса отнятия от груди, когда младенец научился кусать и может реагировать садистическим образом. Любовь и ненависть блокируют друг друга. Младенец нападает, а также ощущает идентификацию с объектом своей агрессии, поэтому он чувствует вину и вовлекает себя в судьбу, реальную или фантазийную, объекта. Ненависть к объекту вовлекает ненависть к себе: вы страдаете вместе с объектом, который подвергается вашим нападкам, потому что не можете отказаться от объекта и все еще ощущаете себя с ним одним целым. Отсюда понятны вина и депрессия после потери близких: вы чувствуете вину, как будто это вы убили этого человека, и депрессию, как если бы вы умирали с ним. Трое пациентов, которые все страдали от заметно выраженной вины и депрессии, восстановили вытесненные и интернализованные сцены умирания в постели родителя.

Каков смысл ненависти? Это не абсолютная противоположность любви; таковой было бы безразличие, отсутствие интереса к данному человеку, нежелание вступать с ним во взаимоотношения и поэтому отсутствие какой-либо причины для любви или ненависти, полное отсутствие чувств по отношению к нему. Ненависть — это любовь, ставшая «сердитой» из-за отвержения. Мы можем действительно ненавидеть людей, если желаем их любви. Ненависть является выражением фрустрированных потребностей любви, попыткой разрушить плохую, отвергающую сторону человека в надежде оставить хорошую, откликающуюся сторону доступной, борьбой за их изменение. Тревога возникает из-за опасности, что ненависть разрушит обе стороны, и самым легким выходом из этой ситуации будет раздвоение на два объекта, чтобы любить один и ненавидеть другой. Однако ненависть всегда является объектной связью.

Как мы видели, однако, индивид может заимствовать более раннюю и более простую реакцию. Вместо реакции гнева он может испытывать чрезмерную потребность. Желание становится голодом, а голод становится жадностью, которая в сущности голод, напуганный возможностью утраты того, что желается. Он столь сильно не уверен в обладании объектом своей любви, что отчаянно стремится убедиться в этом, помещая объект внутрь себя, проглатывая и инкорпорируя его. Это иллюстрируется случаем пациентки, у которой была фантазия, что она стоит с пылесосом (одна, пустая и голодная) и засасывает внутрь каждого проходящего мимо прохожего. На более осознанном уровне это выражается пациентом следующим образом: «Я боюсь, что не смогу предъявлять к людям умеренные требования, поэтому я не предъявляю к ним вообще никаких требований». Многие люди открыто проявляют жадные собственнические стремления по отношению к тем, кого они любят. Многие другие люди вытесняют подобные побуждения и не допускают их в реальных взаимоотношениях. Подобные фантазии и их объяснения иллюстрируют представление Фэйрберна о психодинамических движущих силах шизоидного состояния, которое, в отличие от депрессии, является прекращением объектных взаимоотношений.

Индивид ощущает столь сильный страх по поводу «поглощения» каждого человека и, таким образом, утраты любого человека в этом процессе, что уходит от всех внешних взаимоотношений. Уход в равнодушие является полной противоположностью любви, выражать которую становится слишком опасно. Никого не хотеть, не выдвигать никаких требований, отказаться от всех внешних связей и быть равнодушным, холодным, не испытывать никаких чувств, не быть ничем затронутым. Либидо направляется внутрь, интровертируется. Пациент уходит в свою скорлупу, и его волнуют лишь интернализованные объекты, по отношению к которым он испытывает аналогичное «пожирающее» отношение. Все кажется тщетным и бессмысленным. Фэйрберн считал, что чувство «тщетности» является специфическим шизоидным аффектом. Находящийся в депрессии человек страшится утраты своего объекта. Шизоид, вдобавок к этому, страшится утраты своего эго, утраты себя. Позднее мы увидим, что требуются другие концепции, помимо первоначальной концепции Фэйрберна о «любви, ставшей деструктивной», для объяснения всего спектра шизоидных феноменов. Реакция на депривацию включает в себя гнев, голод, подлинный страх и уход, и к ним добавляются реакции на реальную внешнюю угрозу.

 

 

Отношение шизоида к внешним объектам (потребность и страх объектных отношений)

 

Активное. Страх утраты объекта

(а) Объект как «желанный перебежчик» или «возбуждающий желание объект», от которого шизоид уходит

 

 

Материал, раскрывающий шизоидную позицию, становится доступным лишь в глубоком анализе и часто не постигается, когда защиты достаточно эффективны. У крайне нестабильного шизоида такой материал прорывается наружу с пугающей легкостью, что является плохим знаком, так как отсутствие защит может привести к распаду личности.

Директор школы считал, что он испытывает депрессию, но через некоторое время сказал: «Меня не так сильно беспокоят дела в школе, и будущее не кажется мне уж очень безнадежным». Аналогичные мысли он высказывал и за неделю до этого и считал их знаком улучшения, однако истинный смысл его слов всплыл, когда он заметил: «Возможно, мой интерес к школе ослабел». Оказалось, что утрата им чувства безнадежности в отношении будущего объяснялась тем, что он перестал задумываться о будущем. Он отрезал от себя будущее. Затем он рассказал о сновидении, в котором посещал летнюю школу:

 

«Когда я приехал, директора школы Хеда не было на месте, для меня не приготовили какой-либо еды, и мне пришлось самому заботиться о том, чтобы поесть».

 

Он заметил: «Меня крайне заботят мысли о том, что я собираюсь съесть и когда, однако я ем немного. Также мне хочется уйти от людей, и я чувствую себя более комфортно, когда ем один. Меня заботит потеря интереса к школьным делам. Мне неуютно находиться рядом с отцом, и я предпочитаю быть в другой комнате. Я совершенно погружен в себя; я чувствую себя полностью отрезанным от мира».

Здесь мы видим постепенно развертывающееся описание не депрессии, а шизоидного состояния, утраты интереса к настоящему и будущему, утраты аппетита, ухода от людей, интровертированности, полной отрезанности от мира. Подобная реакция вызвана ситуацией столкновения с желанным, однако бросающим нас объектом (в сновидении это Хед, который не готовит для пациента никакой еды, что заставляет его самостоятельно заботиться о собственном пропитании). Хед является воплощением и его отца, на которого он жалуется, что тот никогда не был с ним рядом; и аналитика, которому он говорит: «Вы остаетесь аналитиком, вы не позволяете мне вступать с вами в теплые личные взаимоотношения, вы не хотите быть моим другом. Я хочу чего-то более личного, чем анализ». Шизоид крайне чувствителен и быстро чувствует себя ненужным, потому что всегда одинок в своем внутреннем мире.

При столкновении с этими «желанными перебежчиками» он вначале ощущает чрезвычайный голод, а затем отрицает свой голод, мало ест и отворачивается от людей до тех пор, пока не почувствует себя отрезанным от людей. Он отводит свое либидо от тех объектов, которыми не может обладать, и чувствует утрату интереса и потерю аппетита. Речь не идет о гневе и вине, как это было бы в подлинной депрессии; его отношение скорее обусловлено страхом и уходом. Следует отметить, что та ситуация, от которой он уходит во внешнем мире, дублируется в его внутреннем мире, как это видно по сновидениям.

 

 

(б) Страх «пожирания» объекта

 

 

Эта проблема часто связана с едой. Вышеописанный пациент испытывает голод, однако отвергает как пищу, так и людей. Он может есть лишь в одиночестве. Одна пациентка говорит, что всякий раз, когда приходит муж, она сразу ощущает голод и должна поесть. В действительности она ощущает голод по нему, но не осмеливается его показать. Такой же отказ от того, к чему человек слишком жадно стремится и что он готов жадно поглотить, очень ясно демонстрирует эта же пациентка в других ситуациях. Когда она пришла в гости к друзьям, ей дали стакан шерри, она сделала быстрый глоток, а затем поставила стакан на место и более к нему не прикасалась, хотя сначала у нее было чувство, что она готова осушить стакан большими глотками. Ее общее отношение к пище было отношением отвержения. У нее исчезал аппетит при виде пищи; она пробовала кусочек и отодвигала тарелку и чувствовала тошноту. Но то, что скрывалось за этим отвергающим отношением, было выражено в сновидении, в котором она без устали поедала громадное количество пищи. Она стремилась съесть как можно больше, прежде чем мать убрала блюдо у нее из-под носа. Ее отношение является инкорпоративным: нужно проглотить пищу — так никто не сможет ее отнять, потому что у нее нет уверенности, что ей дадут достаточно пищи. Ту грудь, в которой младенец уверен, он сосет с удовольствием и отпускает, когда насытится; он знает, что грудь будет доступна снова, когда он захочет есть. Та грудь, которая не появляется, когда это требуется, не приносит удовлетворения и когда младенец ее сосет, потому что она может быть отнята до насыщения потребности. Она пробуждает отчаянное ненасытное желание убедиться в ее надежности, не просто посредством ее сосания, а посредством ее проглатывания, помещения ее внутрь себя. Импульс младенца изменяется: получение от груди пищи переходит в ненасытное побуждение «заполучить внутрь всю грудь». Объект инкорпорируется. Удовлетворенный младенец сосет, сердитый и потенциально депрессивный младенец кусает, голодный и потенциально шизоидный младенец хочет проглотить грудь (вспомним случай с фантазией о пылесосе). Пациент, который сперва издавал сосательные звуки на сессиях, затем перешел к компульсивному жадному проглатыванию и тошноте.

Фэйрберн (1941, р. 252) пишет:

 

«Параноидальное, обсессивное и истерическое состояния — к которым может быть добавлено фобическое состояние — по существу, представляют не продукты фиксаций на особых либидинальных фазах, а просто разнообразие применяемых способов для защиты эго от воздействий конфликтов орального происхождения».

 

Говоря словами Фэйрберна: «Невозможно съесть свой пирог и одновременно иметь его перед собой». Такое голодное, жадное, поглощающее, заглатывающее, инкорпорирующее отношение приводит к глубоким страхам, что будет утрачен реальный внешний объект. Эта тревога по поводу разрушения и утраты объекта любви вследствие всепоглощающего голода очень сильна. Так, пациентка, которая осознала свой любовный голод, что привело и к усилению ее аппетита, и к обострению ее тревоги по отношению к мужу, сказала: «Когда он приходит, я ощущаю ненасытный голод и ем, но боюсь, что я ему мешаю. Если я пытаюсь с ним заигрывать, то все время спрашиваю его: “Я тебе не мешаю, не так ли, ты хочешь быть со мной, не правда ли?” Меня все это страшно бес<