Возвращение в Россию. 1905 год.

 

На другой день после этого известия я выехал из Женевы в Россию. Но доехать мне пришлось только до Берлина - в Россию поезда не ходили, там была всеобщая стачка, в том числе и стачка всех железных дорог. Это было невыносимое положение: кое-какие телеграммы в Берлин из России приходили - они, действительно, говорили о пробуждении русского народа от векового сна, и все это происходило там, вдали... я не могу видеть этого своими глазами, я не могу сейчас же принять участие в свободной жизни свободного народа... Пять дней продолжалась эта пытка, пока наконец, с Friedrichstrasse Bahnhof ’а неотправили в Петербург через Эйдкунен первого поезда. Струдом достал я билет на этот

 

- 18 -

первый поезд в Россию, но все-таки достал. 29 октября я уже был в Петербурге.

Как описать эти дни? Как рассказать о том чувстве, которое испытываешь, когда осуществляются все лучшие и святые мечты? Тяжелый кошмар деспотизма отошел в прошлое: Россия свободна! Осуществилось то, о чем мечтали лучшие люди нескольких поколений, явилась возможность проповедовать то, упоминать о чем считалось раньше тягчайшим преступлением. Не надо больше скрываться, не надо ничего прятать, не надо никого обманывать. Свободные газеты, свободные народные митинги, свободная политическая деятельность... И все это для людей, которые привыкли к подполью, привыкли быть преследуемыми, как красный зверь, привыкли быть готовы на жертвы и своей свободой, и своей жизнью… Как не опьянеть от этого, как не закружиться голове? И душа открывалась для всего хорошего и светлого, все люди казались братьями, зло, как будто исчезло на земле...

Но такое состояние продолжалось недолго. Реакция не умерла, она таилась в темных углах, она уже снова поднимала свою голову. Даже к первым светлым дням освобождения России она подмешала свою грязь, свою змеиную ненависть. Во многих городах объявление манифеста 17 октября сопровождалось погромами евреев и интеллигенции, в которых главную роль сыграла полиция, натравливая темную массу и давая ей легкую поживу. Даже первая радость народного освобождения была отравлена. В "дни свободы", как называлось это короткое время, у всех руки оказались развязанными и все политические партии стояли перед свободной политическою деятельностью. Самые крайние революционные партии были счастливы отказаться от своих страшных методов борьбы и перейти к мирной деятельности - они все настаивали на созыве Всероссийского Учредительного Собрания,

 

- 19 -

чтобы сам народ мирным путем разрешил свою судьбу. Но черные тучи уже собирались снова над страной - России не суждено было родиться свободной без крови и насилия. Черные реакционные силы не дремали: высшая бюрократия, дворянство, военные круги, помещики и духовенство объединились вместе в одном желании подавить родившуюся свободу. В манифесте 17 октября они не видели акта, продиктованного всеми событиями внутренней русской жизни с исторической необходимостью - они видели в нем только проявление слабости правительства, видели только испуг власти. Нужны, говорили эти реакционные круги, снова суровые меры, чтобы вернуть народ к повиновению. И эти круги победили. Они заставили правительство вернуться к его старой политической практике, заставили обратно взять все обещания, они фактически превратили манифест 17 октября в ничего нестоящую бумажку, ибо все только что возвещенные в нем гражданские свободы теперь нарушались правительством на каждом шагу. Царский манифест 17 октября превратился в величайшую ложь: свобода печати исчезла, т.к. администрация конфисковывала и закрывала газеты, свободы собраний более не существовало, ибо народные митинги разгонялись полицией и казаками, политические партии снова преследовались по-прежнему, их деятели снова стали подвергаться арестам. В числе первых подверглись в Москве аресту члены Крестьянского Союза, затем было объявлено военное положение в Польше и был начат поход против рабочих организаций. Октябрьские "свободы" оказались ловушкой и правы были те, кто с самого начала не доверился обещаниям правительства. Что было делать революционным организациям, что было делать народу? Подчиниться правительству значило потерять сразу все завоевания, значило вернуться к ненавистному прошлому. Надо было поднять брошенную

 

- 20 -

правительством перчатку: ибо другого выхода не было - и революционные организации приняли вызов.

К декабрю тактика правительства вполне уже определилась, отношения между ним и народными массами достигли величайшего напряжения. И на 6-ое декабря всеми революционными партиями и организациями снова была назначена всеобщая забастовка, которая в октябре уже вырвала у правительства его лживый манифест. Но на этот раз столкновение было не так удачно: правительство нашло в себе решимость бороться с движением самыми крайними мерами. В Петербурге забастовка экстренными мерами правительства была сорвана, но в Москве она началась удачно.

 

В МОСКВЕ. ДНИ ВОССТАНИЯ.

 

К тому времени я уже был членом Центрального Комитета Партии Социалистов-Революционеров, куда был выбран в октябре этого года после возвращения из Женевы. В декабре я находился в Москве, где руководил деятельностью московской организации и вошел немедленно в стачечный комитет. С самого начала было видно, что на этот раз забастовка не будет носить мирного характера В недолгие дни свободы революционными организациями было запасено немало оружия и взрывчатых веществ - теперь и то, и другое должно было пригодиться. И когда казаки и жандармы начали стрелять в толпу, она отвечала на их выстрелы также выстрелами: это разговаривали с полицией члены наших революционных организаций. В одном из домов (гимназия Фидлера) была захвачена полицией наша боевая дружина, которая на обстрел отвечала выстрелами и бомбами - дом обстреляли артиллерией, с обеих

 

- 21 -

сторон оказались убитые и раненые. Наши товарищи были взяты в плен. Московский Комитет нашей партии ответил на этот удар ударом - он решил взорвать в ту же ночь "Охранное Отделение" - центр полицейской деятельности в Москве. Это поручение было дано мне.

Вместе с двумя товарищами я разработал план нападения и снабдил их двумя разрывными снарядами огромной силы. С зажженными папиросами и со снарядами в руках они спокойно подошли к окнам здания, незаметно прикоснулись папиросами к зажигательным шнурам и удачно бросили бомбы внутрь. Охранявшие здание полицейские начали стрелять в них из револьверов, но раздавшиеся в это мгновение внутри самого здания два оглушительных взрыва уложили полицейских на месте. Здание Охранного Отделения было разрушено до основания и обоим товарищам удалось благополучно скрыться. Начавшийся пожар уничтожил бумаги Охранного Отделения. Взрывы последовали около 4 часов утра и я был в это время неподалеку от места покушения. Я поспешил туда и с удовлетворением увидел все здание Охранного Отделения в огне. Но в ту же минуту я увидел себя окруженным 10-12 людьми в штатском - я сразу догадался, что это были переодетые полицейские и, выдав себя за случайного прохожего, стал спрашивать их о причине взрывов. На мое счастье никто из этих сыщиков не знал меня в лицо, иначе я был бы застрелен на месте. Мне удалось, разговаривая, уйти от них.

Этот взрыв Охранного Отделения был хорошим ответом на арест нашей боевой дружины и произвел сильное впечатление в революционных кругах.

Впервые Москва начала покрываться за эти дни баррикадами. Таким образом мое предчувствие и

- 22 -

предсказание в Женеве оправдались - и оправдались скорее, чем кто-либо из нас думал.

Москва оказалась разбитой на несколько частей - одна часть была в руках правительственных войск, которые обстреливали улицы из пулеметов и легких орудий, другие части были захвачены революционерами, которые нагромоздили из сваленных телеграфных столбов и сломанных заборов и дверей баррикады и затянули улицы проволокой трамваев и телеграфа. На улицах Москвы началась настоящая гражданская война со всеми ее кровавыми ужасами.

В Москве было много войск, но войска колебались, и толпу расстреливали главным образом полицейские, жандармы и казаки. Около двух недель продолжалась эта борьба на московских баррикадах без видимого перевеса на той или другой стороне. Петербург молчал -  забастовка была там сорвана и мы всего больше боялись, что Петербург пошлет против нас свою гвардию. Николаевская железная дорога между Москвой и Петербургом продолжала действовать под охраной войск и все наши попытки взорвать на этой линии железнодорожные мосты кончались неудачами. И, наконец, действительно, в Москву прибыл из Петербурга гвардейский Семеновский полк, который известен был своей верностью старому порядку. Прибыв в Москву, он начал действовать с беспощадной жестокостью, расстрелял артиллерийским огнем баррикады и выжег рабочий квартал Пресню, где ему было оказано наиболее сильное сопротивление. При подавлении московского восстания особенной жестокостью отличились командир Семеновского полка генерал Мин и его полковник Риман -  эти два имени остались Москве хорошо памятны, наряду с именем

 

- 23 -

военного генерал-губернатора Москвы - адмирала Дубасова.

За эти дни я принимал живое участие во всех этих событиях и стоял в центре движения - был членом Исполнительного Комитета, который руководил всем движением. Но после того, как Семеновский полк раздавил Москву, нам здесь делать было нечего - надо было стараться выбраться из Москвы, тем более, что на Рождество был назначен в Финляндии на Иматре первый общий съезд нашей партии. Родные мне сообщили, что за мной уже приходили к ним на квартиру жандармы с револьверами в руках - и мне надо было торопиться.

Но как выехать из Москвы? Москва была окружена со всех сторон войсками, сыщики и шпионы шныряли всюду по улицам и искали руководителей движения. Меня они знали хорошо, знали и мою роль в событиях, наконец, у меня были прямые и неопровержимые факты, что меня искали. И я решил, что самый верный путь - прямой путь. Я, нисколько не скрываясь, отправился прямо на Николаевский вокзал, откуда поезда отходили в Петербург, сам купил у кассы билет и, пройдя через цепь солдат, на глазах у всех, сел в поезд. Мой расчет оказался правильным - никто не мог предположить, что революционеры посмеют, не считаясь с огромной для них опасностью, пойти прямо в пасть к врагу. Таким же простым путем благополучно выехали и товарищи. Помню, что в Выборге в Финляндии меня встретили знакомые на вокзале и тут же познакомили меня с каким то бритым человеком, одетым в роскошную медвежью шубу. Я церемонно с ним раскланялся, а через мгновенье мы хохотали в лицо друг другу: в своем новом знакомом я узнал товарища по Исполнительному Комитету, с которым мы вместе все эти дни работали в Москве и который

 

- 24 -

оттуда выехал на один день раньше меня, Но я не узнал его сразу без усов и бороды и в незнакомой мне шубе.

Партийный съезд на Иматре продолжался около недели - на нем были поставлены основные политические вопросы. Страна очутилась в прежних условиях политической жизни, что и до 17 октября 1905 г. Независимая политическая деятельность была по-прежнему запрещена, по-прежнему политические партии были загнаны в подполье. Но неудача декабрьского восстания в Москве и Петербурге не обескуражила революционеров. Революционные партии по-прежнему должны были приняться за старые методы борьбы, а партия социалистов-революционеров на своем съезде единогласно решила взяться за испытанное оружие террора. Вновь избранный на съезде Центральный Комитет решил возобновить террористические покушения в самых широких размерах.

 

В БОЕВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ.

 

В декабре я уже понюхал пороха в Москве и не мог вернуться к мирной работе ("мирной" работой революционера мы называли работу по созданию организаций среди крестьян и рабочих, печатание и распространение литературы) - меня всего тянуло в террор. Я предложил свои услуги Боевой Организации и был принят в число ее членов, что было для меня очень большой честью. Членами Боевой Организации могли быть только те, кто сам предлагал ей свои услуги - туда никого не приглашали и никого не выбирали, там могли быть только одни добровольцы. При этом никто в партии не знал персонального состава Боевой Организации, не знал этого даже высший руководитель всей партии - Центральный Комитет

 

- 25 -

в полном составе, а только один из его членов, заведовавший боевой работой партии. Работа Боевой Организации была совершенно самостоятельной; Боевая Организация получала только определенные задания от Центрального Комитета, но разрабатывала и приводила в исполнение свой план независимо от кого бы то ни было.

В первые месяцы 1906 года Боевая Организация поставила себе несколько таких задач: покушение на адмирала черноморского флота Чухнина, недавно подавившего восстание матросов на Черном море, на министра внутренних дел Дурново, руководителя всей внутренней политикой правительства, на адмирала Дубасова, генерала Мина и полковника Римана, героев кровавого подавления московского восстания.

В то время в Боевой Организации числилось от 25 до 30 человек и все эти задачи были правильно распределены между ними.

Мне поручили прежде всего съездить на Черное море в Севастополь и выяснить условия жизни и возможность покушения на адмирала Чухнина. Прямо из Гельсингфорса, никуда не заезжая, я выехал в Севастополь. Там я поселился под чужим паспортом в одной из лучших гостиниц города, разыгрывая из себя богатого туриста. У меня не было знакомых в Севастополе, да и данные мне от Боевой Организации инструкции запрещали мне с кем бы то ни было видеться, чтобы свиданиями с скомпрометированными в глазах полиции лицами не навлечь на себя подозрения сновавших всюду шпионов и сыщиков. Мне предстояло изучить образ жизни и привычки адмирала, чтобы на основании добытых сведений установить наиболее удобный момент и место покушения на него. С этой целью в разные часы дня я выходил из своей гостиницы и ходил вокруг дворца, в котором жил командующий черноморским флотом,

 

- 26 -

тщательно следил также за находившеюся около моей гостиницы пристанью. Теперь я сам из красного зверя, которого преследуют охотники, превратился в охотника, который выслеживает свою добычу. В одну из таких своих прогулок я встретил на улице товарища, которого знал по московской революционной организации - мы пристально посмотрели в глаза друг другу, но не поздоровались. Я не хотел выдать своего знакомства с ним, т. к. быть может за ним следили, и тогда я мог выдать себя полиции. Но меня удивило - и, признаюсь, несколько смутило, что и он не обнаружил желания поздороваться со мной. Что делает он в Севастополе? -  задавал я себе вопрос и не мог на него ответить.

Прошло около недели моей жизни в Севастополе - за это время я хорошо изучил местоположение, расположение дворца адмирала и уже составил себе некоторый план действий.

Однажды, когда я с намыленной щекой сидел у парикмахера, в парикмахерскую быстро вошел взволнованный морской офицер и сообщил во всеуслышанье: "Сейчас было покушение на адмирала Чухнина - в него стреляла какая-то женщина и опасно его ранила, а может быть и убила..."

Как описать состояние, которое я испытал при этом известии? Нужно было собрать все хладнокровие, чтобы спокойно досидеть у парикмахера и добрить намыленную щеку. Сейчас же от парикмахера я бросился ко дворцу адмирала, где около ворот уже собралась небольшая толпа народа. Из рассказов выяснилось, что на прием к адмиралу Чухнину явилась неизвестная молодая девушка, которая выпустила в адмирала четыре пули из браунинга. Адмирал упал под стол, на выстрелы сбежались жена и дочь адмирала, стража из передней и схватили стрелявшую. И по требованию жены адмирала неизвестная девушка

 

- 27 -

сейчас же была расстреляна стражей во дворе адмиральского дворца. От ворот, действительно, видно было во дворе тело, покрытое чем-то, около которого стояла стража. Адмирал остался жив, хотя и тяжело ранен - все четыре пули попали в него.

Делать в Севастополе мне больше было нечего и я в тот же день выехал с поездом в Москву. В вагоне уже при отходе поезда я встретился со своим московским знакомым, которого ранее заметил на улице Севастополя. Здесь он мне все разъяснил. Оказывается, одновременно с Боевой Организацией на адмирала Чухнина подготовлялось покушение Московской Боевой Дружиной (Боевой Отряд Центральной Области) нашей же партии, о котором мы не знали, благодаря большой тайне, которой мы обставляли нашу работу. И он, мой московский знакомый (Владимир В.), вместе с той девушкой, которая стреляла в Чухнина, работали над этим делом. Стрелявшая была Измайлович, дочь генерала, известная в наших партийных кругах, как смелая и самоотверженная революционерка, недавно только при помощи товарищей удачно бежавшая из тюрьмы.

В Москве мы расстались с Владимиром В. и я поехал дальше в Финляндию, где передал в Боевую Организацию подробный отчет о происшедшем.

В Гельсингфорсе мне пришлось переночевать только одну ночь. На следующий же день я был отправлен в Петербург на новое дело - готовить покушение на командира Семеновского полка генерала Мина и полковника Римана. Это дело Боевая Организация поручила мне и одному моему московскому товарищу, с которым мы вместе переживали все московское восстание в декабре - Александру Яковлеву.

 

- 28 -

С новым паспортом я отправился в Петербург и остановился в гостинице. Яковлев отправился тоже одновременно со мной и остановился в другой гостинице. Друг с другом мы условились встречаться только в кафе и ресторанах, чтобы не обнаруживать своего знакомства.

Очень скоро мы выяснили, что генерал Мин живет около казарм Семеновского полка и очень строго охраняется, а полковник Риман в своей частной квартире. Нам удалось достать их фотографические карточки, но несмотря на все старания, нам не удавалось их встретить лично. Один или два раза в неделю мы виделись в ресторане с руководителями Боевой Организации, которые приезжали в Петербург в назначенные дни, когда мы ездили с докладами сами в Гельсингфорс. Нам приходилось часто менять места свиданий, чтобы не быть прослеженными полицией и постоянно, ежеминутно следить за тем, нет ли за нами наблюдения сыщиков. Мы прекрасно понимали, что при неосторожности мы не только рискуем сами, но и подвергаем опасности других, которые находятся с нами в сношениях и, что еще хуже, можем погубить то дело, которое возложено на них. Поэтому приходилось прибегать к большим хитростям. Так помню одно свидание в Петербурге мы устроили в турецкой бане, куда мы пришли под видом посетителей - кто бы мог заподозрить в двух, лежащих на соседних скамьях и покрытых мыльной пеной джентльменах террористов, обсуждающих один из своих страшных планов...

Одновременно с нами в Петербурге Боевая Организация работала и над другим делом - она подготовляла покушение на министра внутренних дел Дурново. Это дело было серьезнее нашего и было поэтому поставлено несколько иначе. Над ним

 

- 29 -

работало десять или двенадцать человек и все они были разделены на две группы, не только совершенно самостоятельных, но даже не знавших одна про другую. Одна группа жила под видом извозчиков. У них были крестьянские паспорта, одеты они были как приезжие из деревни люди, которые приехали на заработки в Петербург. Лошадь и экипаж они купили в Петербурге, поселились на разных извозчичьих дворах и в своем образе жизни старались решительно ничем не отличаться от простых извозчиков. В таком виде они ездили по городу, старались держаться у подъезда того дома, в котором жил министр. Их задача состояла в том, чтобы изучить дни и час выездов министра с докладами к царю или на заседания, также как можно внимательнее изучить внешний вид экипажа, в котором министр ездил. Все это было необходимо знать, чтобы можно было заранее подготовиться к покушению и чтобы при самом покушении не произошло какой-либо роковой ошибки (как это иногда случалось, когда по ошибке вместо одного стреляли в другого). Другой отряд состоял из продавцов газет и папирос, что позволяло им также все время проводить на улицах и следить за нужными пунктами. Существование этих двух отрядов облегчало наблюдение, так как позволяло сравнивать и проверять добываемые сведения. Руководители Боевой Организации переодевались в соответствующие платья и виделись с извозчиками и разносчиками в третьеразрядных трактирах и харчевнях, где извозчики имели обыкновение закусывать и пить чай.

В одном из этих двух отрядов, подготовлявших покушение на министра внутренних дел Дурново, находился и мой большой друг Абрам Гоц, с которым мы вместе учились в заграничном университете. Еще до того, как мы оба встали на работу

 

- 30 -

в Боевой Организации, мы условились время от времени встречаться друг с другом. Но как это сделать? Я жил богатым барином в хорошей гостинице, он был простым извозчиком. Однажды в условный день и час я вышел как бы прогуляться на улицу и на углу назначенного нами перекрестка двух улиц увидал извозчика. Извозчик был самый обыкновенный - каких много в Петербурге. Я прошел мимо - номер был тот самый, но в душе было сомнение, настолько этот извозчик не походил на моего друга. Я вернулся и окликнул его: "Извозчик, свободен?" Только по улыбающимся глазам я узнал его. Куда девался его вид студента? Я увидел плохо выбритое лицо, грязный кафтан, большие рукавицы. - "На Невский." - "Пожалуйте, барин". - Вместо Невского мы поехали с ним за город и только там могли свободно наговориться.

Он рассказал мне много интересного. Ему, интеллигентному человеку, только что окончившему вместе со мной университет в Германии, было конечно тяжело и трудно среди мира извозчиков с их темной жизнью, среди тяжкого труда и грязи. Самый труд извозчика, эта езда с утра до вечера на морозе, скверная еда - для человека, привыкшего к другим условиям жизни, все это было чрезвычайно трудно. Но он не унывал, он бодро работал, ни в чем не желая отстать от своих товарищей по профессии, и в необычной для себя обстановке находил много интересного материала для наблюдений. С юмором он рассказывал, как им увлеклась кухарка того извозчичьего двора, в котором он жил, и как он не смел отклонять ее ухаживания, боясь тем внушить к себе подозрение.

За время нашей работы в Петербурге у нас состоялось с ним несколько таких свиданий и каждый раз они были для нас праздником и отдыхом, потому

 

- 31 -

что давали возможность поговорить друг с другом, так как в остальное время мы, занятые каждый своей работой, жили в большом одиночестве - как на необитаемых островах, вынужденные от всех скрываться и следить за каждым своим шагом.

Одновременно с этим Боевая Организация поставила работу и в Москве. Она подготовляла покушение на адмирала Дубасова. В этом отряде работали также мои товарищи, которых я знал по Москве и Петербургу - среди них и Борис Вноровский, которому суждено было погибнуть на этом деле. Иногда москвичи также выезжали с докладами о том, как идет их работа в Боевой Организации, в Финляндию и тогда мы с ними встречались.

Работа по подготовке всех этих покушений началась сейчас же после съезда партии на Иматре - в январе, но подвигалась она вперед плохо. На каждом шагу нас почему-то преследовали неудачи. Генерала Мина и полковника Римана нам не удавалось выследить на улице, министра Дурново ни наши извозчики, ни разносчики и газетчики ни разу не встретили, наконец, в Москве адмирал Дубасов накануне назначенного нами дня покушения каждый раз куда-то исчезал. Прошло три месяца бесполезного преследования - дело не подвигалось. Центральный Комитет партии торопил нас и, наконец, сделаны были последние попытки.

Мой товарищ Александр Яковлев, одетый в форму гвардейского офицера, явился с визитом к полковнику Риману, но не застал его дома и был на его квартире арестован (позднее он получил по суду 8 лет каторги, был сослан в Сибирь, оттуда бежал и эмигрировал во Францию; в 1914 году, когда началась война, поступил добровольцем во французскую армию и был убит немцами, защищая

 

- 32 -

оказавшую ему и многим другим русским революционерам гостеприимство Францию).

Борис Вноровский в конце концов подкараулил-таки в Москве адмирала Дубасова. Сначала он следил за ним переодетый извозчиком, затем надел на себя мундир морского офицера. В таком именно виде он шел около дворца адмирала с букетом цветов в одной руке и большой коробкой конфет - в другой, когда адмирал Дубасов возвращался в коляске домой из Кремля с праздничного парада. Когда коляска поравнялась с морским офицером, он бросил под коляску свою коробку конфет, которая была оболочкой динамитной бомбы большой силы. Бомба оглушительно разорвалась, сидевший в коляске рядом с адмиралом Дубасовым его адъютант был убит на месте, сам Дубасов был выкинут из коляски на мостовую, но остался жив и ему только слегка повредило ноги, что же касается Бориса Вноровского, то взрыв снаряда снес ему верхнюю половину черепа и убил его наповал.

Покушение на Дурново не могло состояться, т.к. оба отряда, следившие за министром, заметили, что они сами попали под наблюдение полицейских сыщиков и все должны были скрыться, не доведя дела до конца.

Позднее многие из этих неудач объяснились. Оказывается, среди нас жила черная измена и один из членов Боевой Организации состоял на жалованье у правительства, предупреждая его почти о всех подготовлявшихся покушениях. Этим изменником был знаменитый Азеф, история измены которого в свое время облетела весь мир. Но он был изобличен нами только в 1909 году, а в 1906 году мы его еще считали одним из наших верных товарищей.

Была уже вторая половина апреля, а 28 апреля должна была впервые открыться Государственная Дума.

 

- 33 -

С открытием ее Партия Социалистов-революционеров считала целесообразным приостановить террор и потому деятельность Боевой Организации временно была прекращена.

 

ЛЕТО 1906 ГОДА.

 

Делать нам было нечего и кроме того чувствовалась огромная потребность отдохнуть от работы, которая требовала так много физических сил и нервов. Поэтому я и мой друг Абрам Гоц решили на короткое время съездить в Женеву к его больному брату Михаилу Гоцу. И мы поехали через Финляндию и Стокгольм. Здесь, в Стокгольме, с нами произошло приключение, которое могло иметь и неприятные последствия. Мы ехали, конечно, с чужими паспортами и, когда на пароходе между Або и Стокгольмом нас попросили расписаться, то мы ради шутки дали фамилию того колониального магазина в Гейдельберге, в котором мы всегда покупали закуски, когда были студентами. Шутка оказалась неудачной, так как под этой фамилией нас включили на пароходе в лист пассажиров, а на берегу в Стокгольме у всех начали проверять документы. Так как у нас паспорта были, естественно, на другое имя, то мы были взяты под подозрение, арестованы и отведены в полицию. Дело могло кончиться плохо - нас могли под стражей, как подозрительных лиц, доставить обратно в Россию и передать в руки русской полиции. Но мы объяснили наши двойные имена шуткой, и нас освободили, посоветовав в будущем больше таких шуток не делать.

Из Стокгольма мы благополучно через Берлин приехали в Женеву. Здесь мы пробыли недолго, в мае мы оба все опять были в Петербурге. Я решил

 

- 34 -

поехать на юг и отдаться работе среди крестьян - с этой целью в качестве представителя Центрального Комитета нашей партии я отправился на Украину, где в то время были очень сильны наши крестьянские организации. Я работал здесь в течение лета, объехав всю Украину, побывав в пяти губерниях - Харьковской, Киевской, Полтавской, Черниговской и Подольской.

В июле первая Государственная Дума была правительством распущена - мы ожидали больших волнений в народе, партия созывала свои главные силы в Петербург. Я немедленно выехал туда и принял участие в ряде разных политических заседаний. Время тогда было такое, что даже умеренные буржуазные партии становились на путь революционной борьбы - распущенная Государственная Дума в своем полном составе выпустила воззвание, в котором призывала народ не платить правительству налогов и не давать ему солдат. Это было так называемое "Выборгское воззвание", за которое потом правительство привлекло всех участников к суду, приговорило их к тюремному заключению и к лишению избирательных прав.

Время было горячее - в Петербурге велась усиленная работа среди рабочих и солдат по подготовке восстания против правительства. Я был занят организацией петербургских рабочих и снимал в центре города маленькую комнату под чужим именем. Но, оказывается, тучи уже собирались в это время вокруг моей головы.

 

СНОВА АРЕСТ.

 

Однажды днем (это было 4 сент. 1906 года), когда я шел по улице, сзади неожиданно несколько человек схватили меня под руки и увлекли на стоявшего

 

- 35 -

рядом извозчика. Крепко держа за руки и не давая мне возможности шевелиться, меня провели через несколько улиц и доставили в полицейский участок. Немедленно явился жандармский офицер, который сделал мне личный обыск, не только старательно вывернув мои карманы, но и тщательно ощупав каждую складку, каждый шов моего платья и простукав мои подошвы и каблуки на моих башмаках. Что они там искали, Бог их знает. Из полиции под строгой охраной меня отправили в одиночную тюрьму "Кресты".

Вторично я оказался в заключении.

Что они знают о моей революционной работе, в чем меня будут обвинять и что со мной сделают? - вот вопросы, которые стояли передо мною.

Приблизительно через месяц меня вызвал к себе на допрос знаменитый тогда жандармский генерал Иванов.

- Вы обвиняетесь, - грозно сказал генерал, - в принадлежности к Боевой Организации Партии Социалистов-Революционеров и в подготовлении нескольких террористических покушений. Признаете ли вы себя в этом виновным?

- Я не только отказываюсь отвечать вам на этот вопрос, - но и вообще отказываюсь разговаривать с вами. Такова будет моя тактика с вами за все время моего заключения - я не признаю вашего права задавать мне вопросы. Делайте со мной, что хотите, но отвечать на ваши вопросы я не буду.

Такова вообще была тогда тактика революционеров на жандармских допросах и генерал Иванов нисколько не удивился моему ответу. Меня беспокоили затем всего только один раз, а именно, показали швейцару той гостиницы, в которой я жил в Петербурге за время своей работы в Боевой Организации. Я узнал его сразу.

 

- 36 -

- Узнаете ли вы, - спросил генерал Иванов швейцара, - этого человека, - он жил у вас в гостинице в феврале и марте этого года?

И, к своему удивлению, я услышал отрицательный ответ. Быть может, действительно, он не узнал меня - в гостинице я жил бритым, а теперь оброс в тюрьме бородой и усами, быть может он не хотел губить меня.

Генерал Иванов остался очень недоволен этой очной ставкой; как позднее оказалось, следствие не могло добыть против меня никакого судебного материала. По существовавшим тогда в России законам, каторжные работы можно было дать только по суду, а в административном порядке можно было лишь сослать в Сибирь на срок не свыше 5 лет.

По тому же делу Боевой Организации привлекли тогда несколько человек - среди них Абрама Гоца и Александра Яковлева. Как я уже говорил, Яковлева, арестованного с оружием в руках на квартире полковника Римана, приговорили к каторжным работам на 8 лет, также и Абрама Гоца. С ним на суде вышел такой анекдот. Он упорно отрицал, будто с целями подготовки террористического акта ездил по Петербургу извозчиком, но на суд в качестве свидетельницы была вызвана кухарка постоялого двора, в котором он жил - та самая, у которой он разбудил в душе нежные чувства. Увидав его на суде, она всплеснула руками и назвала его по тому имени, под которым он жил, разыгрывая из себя извозчика - виновность Гоца была таким образом доказана.

 

- 37 –

 

ПЕРВАЯ СИБИРСКАЯ ССЫЛКА.

 

В петербургской тюрьме мне пришлось пробыть с сентября 1906 года по апрель 1907 года. В апреле мне объявили, что я высылаюсь этапным порядком в Восточную Сибирь сроком на 5 лет. Меня включили в большую партию арестантов - уголовных и политических, которых отправляли в Сибирь, и посадили в особый арестантский вагон с железными решетками и вооруженным конвоем; в нашей партии было много каторжан.

Через две недели утомительного пути по железной дороге нас доставили в Александровскую тюрьму около главного сибирского города Иркутска.

В Александровской тюрьме нам пришлось ждать дальнейшей отправки около месяца - здесь нас собралась партия политических со всех концов России и Сибири человек в 80. Все мы были назначены в Якутскую область - самое страшное, самое безлюдное, самое далекое и самое холодное место Сибири. Мы не захотели сидеть в тюрьме сложа руки и решили бежать. Нам удалось достать столовый нож, который мы превратили в пилу, при помощи его мы вырезали несколько досок в полу и в потолке. Тюрьма стояла в лесу и была окружена забором. Наш план заключался в том, чтобы прокопать в земле ход, провести его под забор и вывести там, где уже нет стражи; вырытую землю в наволочках от подушек, которые мы превратили в мешки, мы ссыпали на чердак.

Наша работа подвигалась успешно, через три недели наш подкоп дошел уже до забора, но благодаря несчастной случайности он был обнаружен тюремной администрацией. Все семь человек, из комнат которых шел этот подкоп, были переписаны

 

-38 -

и им было заявлено, что судить их за попытку к побегу будут в Якутске. В числе этих семи оказался и я.

Наконец, пришло время нашей отправки на север. Отчасти на лошадях, отчасти пешком нас доставили до огромной северной реки Лены, впадающей в Ледовитый океан и берущей здесь свои истоки - приблизительно в 300 милях от Иркутска. Здесь нас посадили на деревянные баржи и отправили под строгим конвоем вниз по течению. Это было самой интересной и самой приятной частью нашего путешествия. После той ужасной грязи и тесноты, которые по дороге были всюду в вагонах и в тюрьмах, через которые мы проходили, плыть по реке было приятно и спокойно, потому что почти все время можно было оставаться на палубе под открытым небом. Был конец мая - весна была в полном разгаре и наша баржа была всегда украшена цветущими ветками черемухи, которую мы ломали на берегу. Река чем дальше, тем становилась шире и привольно несла свои холодные воды среди скал и огромных лесов из пихты, лиственниц и кедров. Берега были пустынны и все говорило о диком приволье. Мы долгими часами молча любовались окрестностями: после холодных стен тюремной одиночки, после душных и грязных арестантских вагонов и после пыльных дорог это плаванье по Лене казалось нам восхитительным.

Оно продолжалось около месяца, в течение которого мы сделали по реке около 3000 миль. В июле мы, наконец, прибыли на место назначения - в город Якутск.

По существовавшему тогда обыкновению, все мы с баржи немедленно были отпущены в город - на "вольные квартиры", как это называлось - с тем, чтобы на другой день явиться в полицию и узнать

 

- 39 -

об окончательной судьбе каждого. Каждый для своего жительства должен был получить особое назначение - кого должны были оставить в самом городе, кого отправить в ближние деревни. Далеко от города тогда никого не поселяли, так как якутское начальство было убеждено, что никто из таких далеких мест бежать не будет.

Нам, семерым, заподозренным в устройстве подкопа в Александровской тюрьме, заявили что мы на следующий день должны явиться к следователю для дачи показаний, после чего над нами будет наряжен суд.

Эта перспектива нам вовсе не улыбалась и я предложил товарищам попробовать немедленно же бежать из ссылки.