Покушения мифологии на сказку

Сказка не всегда оказывалась свободной. Заключенную в этом жанре энергию понимания жизни иногда использовали даже для государственного строительства. Так город-государство Афины, например, рожден из мифа об Афине Палладе, как Афродита (соседка Афины по Олимпу) из морской пены.

Но если бы речь шла только о названиях!..

Мифология много раз в истории пыталась институционализировать сказку. Сказочная реальность объявлялась действительностью, и неверие в нее становилось кощунством. На таких идеологизированных (как сказали бы мы сейчас) сказках было замешано идолопоклонство с его кровавыми жертвами. И более цивилизованные древние государства следили за лояльностью своих подданных и усердно карали тех, кто был непочтителен к богам — главным героям официальной мифологии.

Но стихия сказки все-таки брала свое — и герои мифов с течением веков снова становились сказочными персонажами. Нередко вместе с ними погружались в сказочную пучину и персонажи исторические, реальные, обретая новое, не менее деятельное существование.

Любопытна история «толкиенистов». Вряд ли Толкиен, великолепный знаток мифологии и создатель собственного сказочно-мифологического эпоса, мог ожидать появления в далекой от него России целого молодежного течения, подхватившего затеянную им игру вплоть до превращения ее в стиль жизни. Толкиенистов (которых сторонние наблюдатели, а иногда и они сами, с юморком называют «толканутыми») насчитывается несколько тысяч (по другим оценкам, даже десятки тысяч). Они устраивают многодневные лесные «игрища», воспроизводя, осуществляя построенную Толкиеном виртуальную реальность, вживаясь в нее до полного погружения. Но это уже не могущество мифологии, а могущество сказки. Это следствие удивительной, как бы исторической достоверности параллельного мира. И — свободы выбора для своей приверженности ему.

Попытка мифологии силой вменить сказочный мир в качестве реальности рано или поздно кончается неудачей. Путешественнику нужно чувствовать себя в этом мире свободным. Только так он может с помощью сказки познавать себя, странствовать по своему внутреннему миру.

Фантастика: между наукой и фантазией

Любопытна судьба одного литературного жанра, близкого к сказке: научной фантастики.

Этот жанр, порожденный научно-технической революцией, казалось, может стать своеобразной заменой сказке — по крайней мере для новых людей, с новым, научно-техническим мышлением. Это была игра по новым правилам. Поначалу все сводилось к нашей сегодняшней встрече с завтрашним миром.

Но та фантастика, в которой научно-техническая фантазия преобладала над игрой, над сказанием, над притчей, царствовала недолго. Постепенно стало ясно, что и здесь важнейшей виртуальной реальностью остается вселенная человеческой души. Сказка стала возвращаться в фантастику. Возвращаться в виде фольклорного маскарада, как в «Заповеднике гоблинов» К. Саймака, в виде сказочной романтики (например, «У начала времен» Р. Янга) — и, наконец, в виде целой ветви жанра: «фэнтэзи».

Фантастика сделала сказку разнообразнее и мощнее. Она помогла ей осознать себя как источник игровых миров, каждый из которых по-своему работает на развитие внутреннего мира. Помогла в очередной раз укрепиться в том, что центральным нервом сказки, ядром ее является тот квант духовной работы, который можно назвать притчей.

Притча как ядро сказки

Притча была инструментом просвещения испокон веков — тогда, когда не было еще ни учебников, ни задачников. Наверное, и тогда, когда еще не было и письменности. Притчи, запечатленные в древних индусских Упанишадах, на протяжении тысячелетий рассказывались, сказывались духовными учителями, чтобы помочь своим ученикам постичь сокровенный смысл заключенного в Ведах, еще более древних песнях, знания...

Каждая сказка таит в себе притчу. Притча составляет смысл той игры, которая затеяна в сказке. Притча определяет глубинную реальность сказки, ее участие в созидании реальности нашего духовного мира. Конечно, как среди орехов встречаются пустые или гнилые, так бывают и среди сказок всякие исключения. Но в полноценной сказке все слито вместе: притча, сказание, игра.

Не будем путать притчу с басенной моралью, с назиданием. Притча — это прежде всего тайна, и сказка может лишь подвести к ней, намекнуть на нее, дать заглянуть в щелочку. Прикоснуться к тайне, войти в нее можно лишь за пределами слов. Это уже событие личной жизни, результат личного усилия.

Суть той работы, к которой располагает нас притча, ярко проявляется, например, в жанре коана, который используют в обучении своих учеников мастера дзэн. (Дзэн-буддизм, или чэнь-буддизм, — одно из направлений буддизма, распространенное когда-то в Китае, потом в Японии и имевшее заметный резонанс в культурной жизни Европы и Америки.) Коан — это очень короткое изложение ситуации, или ее демонстрация, или даже просто вопрос, разрешающую концовку которого должен найти тот, кому коан предложен его духовным наставником для освоения. Это тайна, втягивающая в игру ради прорыва к истине, к озарению. Решение коана не является словесным, это не досказывание недосказанной сказки. Это способность войти в предложенный тебе виртуальный мир и вынести из него искру постижения, которая навсегда останется с тобой.

Притча, растворенная в сказке, тоже намечает путь к озарению. Притча предлагает путь, которым нужно пройти самому, чтобы получить то, что сказка может дать именно тебе.

Подобно Томасине из повести П. Гэлико (повести настолько реалистичной, что не сразу разглядишь в ней сказку), мы не узнаём, а вспоминаем. Ключевой запах, которым притча наполняет сказку, пробуждает в нас воспоминание о чем-то главном, ради чего необходимо срочно пуститься в путь.

Объяснение сказки выхолащивает ее. Рациональный анализ, как острое шило, прокалывает в воздушном шаре дырку, чтобы показать: внутри не чудо, а просто газ. Летучая сила уходит, обрывки шара падают на землю, полет отменяется. Если вы собрались подняться к небу, не зовите с собой рационалиста. Прислушайтесь к голосу притчи — и помогите прислушаться тому, кого вы берете с собой в сказку.

Судьба Ходжи Насреддина

Истории про Ходжу Насреддина известны на протяжении многих веков. Где он родился, где жил, когда умер этот Ходжа Насреддин? Имеет ли это значение? Ведь про него известно куда больше историй, чем может случиться с человеком, даже если бы он прожил в десять раз больше обычного.

Для того чтобы понять судьбу Ходжи Насреддина, нужно обратиться к культуре суфиев. Суфии — это древнее духовное братство, связанное преимущественно с мусульманской религией, но сформировавшее свое, особое мировосприятие и разработавшее особые способы духовного ориентирования. Так вот, в суфийской традиции Ходжа Насреддин служит своеобразным учебным персонажем историй-притч, историй-коанов, помогающих передаче от учителя к ученику самого важного знания. Знания, работающего на самостоятельную внутреннюю ориентацию.

Вместе с тем, если мы приглядимся к тому или иному пласту народных сказок или мифов, мы обнаружим там своего «ходжу насреддина», иногда и не одного. Это и могучий Геракл, и Иванушка-дурачок, чешущий в затылке, и герои комедии масок. Снова и снова выходит на манеж сказочный герой, чтобы снова и снова — с помощью удивления или смеха, ужаса или парадокса — обратить наше внимание на самих себя, на наши удивительные, смешные, ужасные, парадоксальные человеческие проблемы.

Но если культура сказывания сказок ослабевает, если сказка достается нам задаром, просто так, а не от мудрого наставника, если мы привыкаем видеть в ней вместо тайны развлечение, мы получаем от нее совсем не то, на что она способна. Истории про Ходжу Насреддина превращаются в забавные анекдоты, Иванушка-дурачок действительно дуреет, а подвиги Геракла не могут тягаться с приключениями героя современного боевика. Мир сказки становится все более плоским и все менее пригодным для развивающейся личности. И личности нужна сила духа, чтобы вернуть сказке ее достоинство.

Сказочное общение

Когда я учился в девятом классе, «Алиса в Стране Чудес» была библиографической редкостью. К счастью, эта книжка обнаружилась у знакомого десятиклассника, сына писателя, и он обещал мне ее принести с одним странным условием. С тем, что он мне отдаст ее только после того, как всю ее прочтет мне вслух. Условие вызвало у меня недоумение, но пришлось согласиться.

До сих пор я помню это чтение — главами, после уроков. Кирюша (так все ласково называли моего наставника по алисоведению) читал без всякого актерства. Он просто шел не спеша со мной и с Алисой по Стране Чудес и вместе со мной озирался по сторонам. Он был своим в этом мире и помогал мне почувствовать его тайну.

Спасибо Кирюше.

Спасибо моему отцу, с которым мы сидели у печки, в коридоре коммунальной квартиры, и он рассказывал мне, что помнил, и вместе мы придумывали сказки про Огненького человечка и его удивительные приключения.

Спасибо ребятам из пионерского лагеря, заводившим в темной палате после отбоя рассказы — частью из прочитанного, частью из придуманного. И когда очередь доходила до меня, я чувствовал себя проводником, ведущим бессонные души по удивительным краям, и для меня самого эти края становились еще удивительнее и значительнее, чем прежде.

Рассказывайте, читайте детям как можно больше! Для ребенка сказкой становится всё — и наши воспоминания о прошлом, и познавательные экскурсы, и наши произвольные пересказы даже самых реалистических книг. Его воображение позволяет ему осваивать любое сказание, в которое он вошел вместе с вами, и находить там свои сокровища.

Но у нас есть еще и много замечательных помощников, которые гостеприимно открывают нам и ребенку свои особые сказочные миры. И если я побываю в таком мире вместе с ребенком, это не только новая сказка, но и событие общей с ним жизни.

Вместе побывав в озорном носовском мире у Незнайки и его друзей, вдоволь наозорничавшись (вместе, заодно!) с линдгреновским Карлсоном, мы вступаем с ребенком в чудесный заговор. В сказке смыкаются наши с ним миры — взрослый и детский. Сказка помогает нам выскользнуть из стандартных психических шестеренок, заставляющих взрослого занудствовать, а ребенка упрямиться. Мы возвращаемся из сказки с бесценной общей добычей, одухотворяющей будничную жизнь.

Читайте детям сказки. Рассказывайте им собственные сказания. Не лишайте их и себя сказочного общения!..

Экран вместо страницы

Цивилизация неутомимо производит новые и новые соблазны. Зачем тратить время на чтение вслух, если легче посадить ребенка за видеомагнитофон с мультиками? Или за телевизор? Или за компьютер с интерактивной игрой на лазерном диске?..

Да, это легче. Легче и для нас, и для ребенка.

Легче, потому что некая часть нашей работы сделана за нас. Я уже не выбираю, что могу рассказать именно я именно сейчас именно этому ребенку (а ведь даже когда мы выбираем вроде бы наугад, какие-то особые живые внутренние токи участвуют в этом выборе). Работа воображения остается невостребованной: ее подменяет воображение сценариста (который не всегда оказывается Шварцем), художника, режиссера, и они могут камня на камне не оставить от реальности, созданной автором сказки. Но талантливые авторы и не очень-то нужны современному ТВ-миру, их миры труднее превратить в сериальную жвачку. Хотя и превращение классики в китч вполне по плечу современным профи.

Разумеется, существует искусство кино- и мультфильма, работающее на прочтение сказки, на соучастие в ней, на такое же расширение ее мира, которое предпринимает художник книги. Но это искусство все больше вытесняется агрессивной индустрией наркотического развлечения, которая не читает сказку, а прописывает ее заново так, что читатель-участник превращается в зрителя-наблюдателя. Открывая книгу, мы открываем дверь и входим в сказку. Экран становится для нас окном, у которого мы можем сидеть сколько угодно, но за которым нас не ждут.

Телевизионно-компьютерная цивилизация очень полюбила термин «виртуальная реальность». Парадокс в том, что это понятие означает множество возможностей, открытых перед технологами этой цивилизации, а вовсе не перед теми, кому она адресует свою продукцию. Правильнее было бы говорить о вмененной реальности. Какие бы конструкторы ни предлагать потребителю, как ни имитировать его, потребителя, творческие возможности, имитация остается имитацией. Внутреннее творчество подменяется манипуляциями с вмененной реальностью. Но вместе с тем еще и разворачиваются манипуляции с самим потребителем.

Собственное воображение лишается свободы — и человек становится более подвержен действию чужого воображения. Собственное творчество подменяется комбинированием разработанных за тебя элементов — и человек привыкает играть по разработанным для него правилам. Хотя во вмененной реальности ты можешь придумать себе имя и облик, личности здесь делать нечего. Она получает в распоряжение лишь индивидуализированный набор готовых клише.

Экранно-сказочный мир останется плоским, даже если он станет трехмерным или четырехмерным. Здесь нет места той тайне, которая возникает, когда читатель общается со сказочником, когда слушатель путешествует с рассказчиком. Здесь нет места работы по ориентированию, которая соединяет сказочный мир с внутренним миром. Здесь остается лишь развлечение, лишь отвлечение от главных внутренних дел, определяющих дела внешние.

Могущество сказки только в слове — и в душе, на это слово отзывающейся.

Химия может создавать вещества, изменяющие сознание. Техника может создать компьютерный костюм, полностью имитирующий любые реальные ощущения. Но всё это обеспечивает лишь уход от внутреннего мира — вместо его освоения. И открывает огромные возможности по манипуляции сознанием человека — вместо помощи ему в душевном и духовном ориентировании. Общество, потребляющее вещи, — это цветочки по сравнению с обществом, потребляющим вмененные миры.

Не в силах принести пользу, вмененный мир может тысячью способов вредить человеку — воздействуя на инстинкты, проникая в подсознание, внедряя незаметные, но действенные установки по отношению к людям, к явлениям жизни, к себе самому.

Сказки третьего тысячелетия

Давным-давно, в начале третьего тысячелетия, когда на Земле не осталось ни одной атомной бомбы, когда затянулись озоновые дыры, начался золотой век сказки...

Так начал бы я «Сказку о сказках», и много чего невероятного нашлось бы для нее. Но это как-нибудь после.

Если этой сказке и суждено стать былью, то лишь очень, очень нескоро. И все же даже наш двадцать первый век позволяет говорить кое о чем не только с надеждой, но и с некоторой уверенностью.

Борьба за экологию природы не может не перерасти в борьбу за экологию души и духа. Может быть, слово «борьба» не очень подходит к большинству направлений деятельности такого рода, но в духовном плане это именно борьба, сражение («Армагеддон!» — говорил Николай Рерих, написавший, кстати, загадочную книгу о реальности легенд).

Вряд ли фольклор когда-нибудь обретет свое прежнее, безымянно-народное существование. Хотя кто знает — не возникнет ли постепенно новый фольклор: фольклор текстов, странствующих по мировым компьютерным сетям и претерпевающих постепенные метаморфозы за счет творческого участия читателей?.. Но в любом случае освоение фольклора и его авторизация будут продолжаться еще долго, если не всегда. Так же, впрочем, как и освоение, обновление, расширение тех авторских сказочных миров, педагогическое пространство которых имеет особые перспективы.

Честная условность сказки, позволяющая ей творить чудеса, выделяющая ее из всех прочих литературных жанров (для которых сказка является своего рода архетипом), будет становиться для писателя все большей ценностью.

Писатель — личность, создающая миры, — будет все более осознавать себя сказочником, находя в сказочном жанре высочайшую свободу и величайшую ответственность для подлинного творчества. Речь, конечно, не о том, что все литературные жанры, кроме сказки, исчезнут, уступая ей место. Речь о сказочности, которая издавна способна к проявлению в любом жанре.

Но главное будущее сказки — в том, насколько мы научимся ее читать. Насколько мы овладеем особыми инструментальными возможностями сказки, ее способностями за счет ориентации в виртуальном мире вырабатывать навыки внутреннего ориентирования.

Сказка, как и игра, — это будущее педагогики. Педагогики свободной, личностной, творческой. Педагогики, выдвигающей на первый план проблемы философского, этического, психологического характера и уже на их основе решающей задачи преподавания знаний.

Сказка — это встреча миров. И педагогике не стоит опаздывать на эту встречу.