Виртуальная реальность сказки

Еще лучше мы поймем мир сказки, если воспользуемся вошедшим в моду выражением «виртуальная реальность». Тем более что термин этот пришел из фантастики, то есть из сказки. Виртуальный, то есть возможный, мир сказки — это мир, чем-то схожий с нашим (без этого, к счастью, не обойтись: ведь создаем этот мир мы, люди) и одновременно чем-то отличающийся от него.

Какие-то свойства нашего мира в сказке пригашены, какие-то усилены, а какие-то особенности внесены в мир сказки из воображения. То же самое делается в игре. Условия сказки — это условия игры, в которую приглашен читатель.

То, что некоторые условия игры обговариваются перед ее началом, не означает, что мы не можем их изменить или дополнить по ходу дела. Почему бы и нет? Но сама эта возможность «плавающих» правил игры тоже становится одним из правил, одним из свойств виртуального мира игры или сказки. И возможность эта, кстати, тоже роднит виртуальную реальность с нашей повседневной реальностью. Ведь человеку, чтобы стать личностью, необходимо овладеть этой созидательной силой: научиться изменять правила окружающей жизни.

Виртуальная реальность Страны Чудес и Зазеркалья, великолепно сложенная с помощью ироничной алогичной логики, осталась бы всего лишь веселым озорством, если бы читатель не бродил по ее просторам в компании Алисы. Алиса, исполненная очаровательной, истинно британской невозмутимости, одухотворяет затеянную Кэрроллом игру своей несомненной принадлежностью к нашему миру. Она помогает нам усваивать свободу окружающих явлений быть такими, какие они есть, и вместе с тем отстаивать свою собственную свободу оставаться собой.

Соприкосновение виртуальной и житейской реальности, их взаимопроникновение, их таинственное и неразделимое на рациональные нити взаимодействие — тончайшим образом показано (или, скорее, проявлено) в сказке М. Энде «Бесконечная история». Трудно лучше сказать о чтении как способе перехода в сказочный мир. Здесь описан лишь один из бесчисленного множества переходов, но как достоверно! Кто не знает эту сказку, отложите мой текст, прочтите о Бастиане Бальтазаре Буксе, а потом уже дочитаете остальное...

Встреча миров

Сказка — это встреча миров. Прежде всего, встреча сказочного мира с внешней реальностью. Читатель, слушатель, свидетель сказки всегда активно участвует в этой встрече: ведь он приносит с собой на эту встречу мир привычной ему действительности. Он неминуемо сопоставляет этот мир с виртуальным миром сказки. И это сопоставление, сознательное или подсознательное, делает свою важную работу.

Еще это встреча сказочного мира с реальностью внутренней, с внутренним миром человека. И это еще более важная, еще более увлекательная встреча. Ведь наш внутренний мир позволяет нам увидеть в сказке то, что должно было бы быть в той реальной жизни, которая далеко не всегда нас удовлетворяет.

Выступая в некотором отношении посредником между нашим внешним и внутренним миром, пересказывая, перекраивая действительность по-своему, сказка наполняется иносказаниями. Но не простыми басенными иносказаниями, легко поддающимися расшифровке и работающими на рациональную мораль. Нет, сказка создает образы магические, наполненные своей особой жизнью и вовлекающие нас в эту жизнь, в общую с ними игру.

Джунгли сказок учат нас по-своему, как великолепные киплинговские звери каждый по-своему учили Маугли общим законам жизни. Наше дело, дело читателя или рассказчика, уметь почувствовать общие законы жизни за правилами сказочной игры. Почувствовать настолько, чтобы сказать персонажам, среди которых очутились: «Мы одной крови, вы и я».

Сказка сгущает обычный расплывчатый мир, обобщает и выделяет в чистом виде его растворенные в повседневности свойства. Есть сказки, в которых на смену реальности приходит сверхреальность. Сверхреальность идеала, мечты, идеи. «Русалочка» Андерсена — это сверхреальность. Это ощущает каждый любивший и страдавший человек. Памятник Русалочке в Копенгагене не воспринимается как памятник вымыслу. Даже случающиеся время от времени покушения вандалов на этот памятник имеют свое символическое значение (которое вряд ли сознают сами вандалы): это попытки захлестнуть сверхреальность волнами хаоса.

От маскарада к идеалу

Мир сказок может показаться большим маскарадом. В некотором отношении так оно и есть. Сказки дают нам возможность примерять на себя самые различные маски. Маски персонажей, наряды поступков, декорации ситуаций... Маскарад и есть маскарад.

Но этот маскарад создает огромнейшие условия для работы. Работа может ощущаться как забава, но тем важнее заслуга сказки.

С каким пестрым маскарадом мы встречаемся в «Сказках Нарнии» К. Льюиса! Говорящие деревья, гномы и фавны, квакли и однотопы. Да и сам Аслан — Высшее в маске льва!.. Но никакие теологические занятия не могут дать ребенку (да и не только ребенку) того, что дает ему его читательское участие в этом маскараде. Это настоящий маскарад, в котором маски не прячут суть, а помогают увидеть ее. Сравните его с дешевым и подлым маскарадом в «Последней битве», с ослом, наряженным в львиную шкуру.

Важнее всего для человека, маленький он или большой, — ориентироваться в жизни. И важнее, чем ориентироваться в жизни внешней, – ориентироваться в жизни внутренней. Вот на эту внутреннюю ориентацию и работает сказка.

Чем-то сказка похожа на сон. Так ведь и сон является, по-видимому, таинственным, но реальным средством внутреннего ориентирования. Впрочем, не будем уходить в сторону. Вернемся к сказке.

Примеряя ту или иную сказочную маску, мы время от времени ощущаем особый резонанс. Мы чувствуем, что чем-то именно эта маска, этот персонаж важен для нас. Так происходит наше знакомство с некоторым живым существом в нашей душе, родственным этому персонажу. Мы знакомимся, как скажут психологи, с одной из своих субличностей.

Примеривая сказочные маски, мы примериваем на себя символические изображения человеческих свойств. Мы закрепляем свои положительные свойства, одобряя внутренне героя-победителя. Мы хоть немного отстраняемся от тех свойств, изображение которых вызывает у нас напряженность. Но в любом случае мы осуществляем работу по отстранению, позволяющую отделять наше центральное внутреннее Я от различных своих индивидуальных свойств.

В нашем внутреннем мире, как и в мире сказочном, живут Смелость и Трусость, Жадность и Щедрость, Мелочность и Великодушие, Вера и Рационализм, и множество других персонажей. Сказочная игра учит нас замечать их как сказочных и как внутренних персонажей, помогает нам освоиться среди них и управляться с ними.

Если я воспринимаю себя как труса, мне остается пожать плечами и сказать: да, вот он я, я трус, и все тут. Если я воспринимаю трусость как персонаж своего внутреннего мира, один из многих персонажей, происходит освобождающее разотождествление, теперь я могу попытаться управиться с этим персонажем. И начало этому освобождению для внутренней работы может положить сказка.

Вот «Винни-Пух» Милна. Любовь и детей и взрослых к нему во многом обязана тому искусству, с которым вылеплены его игрушечные, игровые и одновременно поразительно жизненные персонажи из различных материалов человеческой души. Мы играем со своей наивностью в облике Пятачка, с житейской умудренностью в облике Иа-Иа, с простодушной решимостью в облике Тигры, со всеми героями книги — и доброе обаяние Пуха помогает нам сдружиться с ними, с нелепостью мира, сказочного или житейского, и в конечном итоге с самими собой.

Ориентируясь во внутреннем мире с помощью моделей сказочного мира, я могу не только искать управу на тех внутренних жителей, которые меня озаботили, но и поощрять тех, которые ближе к центру моего подлинного Я. Каждый раз, когда мы сопереживаем в сказке победе над колдуном или драконом, мы укрепляем себя для побед над злом реального мира. Сказка помогает нам выбирать свой идеал и держаться его — хотя бы внутренне. Но без внутренней верности идеалу невозможно и внешнее служение ему.

Верх и низ

Важнейшим качеством мира сказки является его гравитационная сила, позволяющая определить, где верх и где низ.

Если бы мне предложили выдвинуть свой вариант расширения нашего трехмерного мира до четырехмерного, я предложил бы в качестве четвертого измерения этику. Ведь каждый из нас ощущает своим особым этическим вестибулярным аппаратом верх и низ этического мира. Другое дело, насколько мы считаемся с этими ощущениями.

Ребенку важно встречаться с добром и злом в чистом виде. В жизни это встречается слишком редко, и ему трудно ориентироваться среди наших бесчисленных оговорок и среди противоположных мнений об одном и том же. История Красной Шапочки и Серого Волка, столкновение Айболита с Бармалеем позволяют ему с самого начала жизни ощутить чистоту этических красок. Разбираться в их смешении он будет всю жизнь, но начинать-то надо с четких понятий.

Нет, далеко не каждая сказка обладает этическим гравитационным полем. Да и многие другие суждения, высказанные здесь, правильнее отнести не столько к сказке вообще, сколько к ее возможностям, к тому потенциалу, который заключен в этом жанре. Даже прекрасному и глубокому Андерсену трудно простить зарубленную солдатом старуху и нелепую по жестокости концовку в «Огниве» (хотя можно изыскать и оправдание — в соблазне архаичной фольклорной традиции).

Существуют и черные сказки, и сказки «с чернинкой». От этих сказок страшно. Страшны они, конечно, не злобными воплями вурдалаков, не отрубленными головами, черной магией и ожившими трупами. К бутафории такого маскарада быстро привыкаешь. Все это лишь раздражает одних и щекочет нервы другим. Страшен тот эмоциональный этический хаос, то разрушение этической гравитации, к которому черные (или темные, или даже серые) сказки располагают человеческую душу. Страшно привыкание к темным ситуациям, к дозволенности всего. Различение верха и низа способствует ориентации. Вихри хаоса, раскручивающие воображение во все стороны, эту ориентацию разрушают.

Сказка хороша тем, что иногда вменяют ей в вину литературные гурманы. Она хороша торжеством правды над ложью, светлых сил над темными. Хороша счастливой развязкой и одухотворенным пониманием печали. Сказка становится игрой вокруг важных вещей, но не игрой важными вещами. Сказочный подвиг остается подвигом, даже если совершающий его герой выглядит смешно и нелепо, как гофмановский Щелкунчик. Игрушечных подвигов не бывает, как не бывает игрушечного горя. Сказка, как нарядная шкатулка, хранит в себе наши ценности, позволяя прикоснуться к ним и вспомнить, как мы богаты.